Приглашение на обед от организации «международная амнистия»

Принимая во внимание суровые условия жизни в моём монастыре, я весьма старательно поддерживаю хорошие отношения с местным филиа­лом организации «Международная амнистия», расположенном в Перте. Поэтому, получив приглашение на обед, который устраивало общество «Международная амнистия» по случаю празднования пятидесятой годовщины принятия Всеобщей декларации прав человека, я отправил им такой ответ:

«Уважаемая Джулия, менеджер по развитию!

Сердечно благодарю Вас за последнее письмо, касающееся мероприятия в честь 50-й годовщины принятия Всеобщей декларации прав человека, которое состоится в субботу 30 мая. Я очень польщён, что меня пригласили присутствовать на этом торжестве.

Однако я - буддийский монах школы тхеравада, которая строго придерживается очень суровых правил. К сожалению, эти правила запрещают мне принимать пищу в период, начинающийся в полдень и заканчивающий­ся с рассветом следующего дня, поэтому - увы! - обед отменяется! Алкоголь также не дозволяется, а во время обеда будет подавать­ся вино. Должен ли я принять Ваше пригла­шение в таком случае, если я буду вынужден сидеть возле пустой тарелки и пустого бока­ла, всё время наблюдая, как вокруг меня люди радостно поглощают то, что, я уверен, будет самым великолепным пиршеством. Для меня это являлось бы определённым видом пытки, которую Вы, как представитель организации «Международная амнистия», никогда не ста­ли бы приветствовать!

Более того, являясь буддийским монахом указанной традиции, я не могу ни получать деньги, ни владеть ими. Я счастливо пребы­ваю далеко за чертой бедности и таким об­разом испортил немало показателей госу­дарственной статистики! Поэтому у меня нет средств, чтобы расплатиться за обед, который в любом случае я не могу съесть.

Я собирался рассказать ещё о трудности, с которой столкнётся такой монах, как я, при выборе подходящей для этого вечера формы одежды, однако думаю, что уже достаточно сказал. Примите мои извинения за то, что я не смогу присутствовать на обеде. Ваш в счастливой бедности, Брахм»

 

Кодекс монашеского одеяния

Монахи, принадлежащие к моей традиции, но­сят коричневые одеяния, и это всё, что у нас есть. Несколько лет назад мне пришлось на несколь­ко дней лечь в австралийскую больницу. В при­ёмном покое меня спросили, взял ли я с собой пижаму. Я ответил, что монахи не носят пижам: либо это монашеское платье, либо совсем ниче­го! Поэтому они разрешили мне ходить в боль­нице в моём монашеском одеянии.

Трудность заключается в том, что монаше­ское одеяние напоминает женское платье.

Однажды в воскресенье, после обеда, в пригороде Перта я грузил материалы для строительных работ в наш монастырский фургон. Из ближайшего дома вышла тринадцатилетняя австралийская девочка, чтобы поговорить со мной. Никогда прежде она не видела буддийского монаха. Встав передо мной и уперев руки в бока с величайшим презрением девочка окинула меня взглядом с ног до головы. Затем голосом, полным отвращения, она принялась бранить меня: «Ты одет как девчонка! Ты больной! Тьфу!»

Она была так серьёзна, что я не смог сдер­жаться и рассмеялся. К тому же я вспомнил своего учителя, Аджана Ча, который советовал своим ученикам, каким образом следует реаги­ровать, когда подвергаешься нападкам и оскор­блениям: «Если кто-то называет тебя собакой, не злись. Просто посмотри на свой зад. Если ты не видишь там хвоста, это означает, что ты не собака. Конец проблеме».

Иногда я получаю комплименты за то, что ношу монашеское одеяние на публике. Хотя од­нажды от такого комплимента меня бросило в дрожь.

Я был по делам в городе. Мой водитель (мо­нахам не позволяется водить машину) припар­ковал наш монастырский фургон на многоярус­ной автостоянке. Водитель заявил, что очень сильно хочет в туалет, но поскольку он думал, что туалеты на автостоянке грязные, то захотел воспользоваться удобствами в фойе ближайше­го кинотеатра. Поэтому, пока мой водитель по естественной нужде находился внутри кинотеатра, я ждал снаружи, стоя посреди людной улицы в своём монашеском одеянии.

Ко мне подошел молодой человек, сладко улыбнулся и спросил, который час. Монахи вро­де меня очень невинны. Большую часть своей жизни я прожил в монастыре. И, так как мона­хи не носят часов, мне пришлось вежливо изви­ниться, сказав, что я не знаю, который час. Он насупился и пошёл прочь.

Только когда он отошёл на несколько ша­гов, внезапно меня осенило, что парень имел в виду. «Не скажете ли, который час?» - возмож­но, это самая старая реплика из всего репертуа­ра фраз для съёма на улице. Позже я узнал, что меня оставили ждать в самом популярном во всём Перте месте свиданий геев!

Тот мужчина-гомосексуалист обернулся, что­бы ещё раз взглянуть на меня, и сказал голосом Мэрилин Монро: «О! Но ты такой красавчик в этом наряде!»

Признаюсь, я покрылся испариной. Именно тогда из фойе кинотеатра вышел мой водитель, чтобы спасти меня. С тех пор мы пользуемся туалетами на автостоянках.

 

Смеяться над собой

Один из лучших советов, который я получил в бытность молодым школьным учителем, состоял в том, что, когда ты ошибаешься и класс начинает смеяться, ты тоже должен смеяться. В таком случае, твои ученики никогда не будут смеяться над тобой: они будут смеяться с тобой.

Много лет спустя меня, как преподающего в Перте монаха, часто приглашали провести урок о буддизме в средней школе. Западные школьники-подростки любили устраивать все­возможные испытания, стараясь смутить меня или поставить в неловкое положение. Однажды, когда я отвечал на вопросы класса после лек­ции о культуре буддизма, четырнадцатилетняя школьница подняла руку и спросила: «В таком случае возбуждают ли вас девушки?»

К счастью, мне на помощь пришли другие де­вочки класса, которые стали ругать подругу за то, что она смутила их всех. Что касается меня, я рассмеялся и записал этот случай в качестве предмета моего следующего выступления.

В другой раз я прогуливался вдоль главной улицы города, и ко мне подошли несколько школьниц.

- Привет! - сказали они самым дружелюб­ным образом. - Вы помните нас? Некоторое время назад вы читали лекцию в нашей школе.

- Я польщён, что вы меня помните, - отве­тил я.

- Мы никогда вас не забудем, - сказала одна из девушек. - Как мы можем забыть монаха, ко­торого зовут Бра*!

 

* Bra по-английски – «бюстгальтер». – Прим. ред.

 

Собака, которая смеётся последней

Мой первый год, проведённый в Северо-Вос­точном Таиланде в качестве монаха, совпал с последним годом войны во Вьетнаме. Вблизи монастыря Аджана Ча, около областного горо­да Убон, располагалась американская военно- воздушная база. Аджан Ча любил рассказывать нам эту правдивую историю о том, как следует реагировать на оскорбления. Американский солдат ехал на рикше-велосипедисте от базы в город. На окраине города они проезжали мимо придорожного бара, где несколько друзей рик­ши уже успели изрядно напиться.

«Эй! - закричали они по-тайски. - Куда ты везёшь эту грязную собаку?» Затем они засмея­лись, указывая на американского солдата.

На мгновение рикша обеспокоился. Сол­дат был очень крупным мужчиной, а обзывание кого-то «грязной собакой» неминуемо означа­ло драку. Однако солдат спокойно смотрел по сторонам, наслаждаясь прекрасным пейзажем. Он явно не понимал тайского языка.

Рикша, решив немного повеселиться за счёт американца, прокричал в ответ: «Я отвезу эту мерзкую собаку и выброшу в Лунную реку, что­бы немного искупать эту вонючую дворнягу!»

В то время как рикша и его приятели смея­лись, солдат оставался невозмутимым.

Когда они добрались до места назначения и рикша протянул руку, чтобы получить плату за проезд, американский солдат молча пошёл прочь.

Рикша, всполошившись, закричал ему в на ломаном, но понятном английском: «Эй! Сэр! Вы платить мне доллары!»

В ответ американский верзила, невозмутимо обернувшись, сказал на чистом тайском языке «У собак не бывает денег».

 

Оскорбление и просветление

Опытным учителям медитации часто приходит­ся иметь дело с учениками, которые утвержда­ют, что достигли просветления. Один из освещённых мудростью веков способов проверить истинность их притязаний заключается в том, чтобы оскорбить их так грубо, чтобы в конеч­ном счёте эти ученики разозлились. Как из­вестно всем буддийским монахам и монахиням, Будда со всей ясностью утверждал, что тот, кто подвержен гневу, определённо не является про­светлённым существом.

Молодой японский монах, полный реши­мости достичь нирваны именно в этой жизни, уединённо медитировал в хижине, находящейся на изолированном острове посреди озера, не­подалёку от знаменитого монастыря. Он хотел достичь просветления исключительно быстро, чтобы потом иметь возможность заниматься в своей жизни другими делами.

Когда в очередной раз монастырский служитель, доставляющий еженедельно на остров провиант, прибыл в своей маленькой гребной лодке, молодой монах передал записку с прось­бой привезти ему дорогой пергамент, перо для письма и чернила самого лучшего качества. Подходил к концу третий год уединения, и он хотел сообщить своему настоятелю, как далеко он продвинулся в практике.

Пергамент, перо и чернила были доставлены на следующей неделе. Через несколько дней, после длительных медитаций и размышлений, молодой монах написал на красивом пергамен­те в высшей степени изысканным каллиграфи­ческим почерком такое краткое стихотворение:

 

Добросовестный молодой монах,

Медитировавший три года в уединении,

Более не колеблем

Четырьмя мирскими ветрами.

 

Конечно, он думал: его мудрый старый насто­ятель увидит в этих словах и в той тщательности, с которой они написаны, что его ученик теперь достиг просветления. Монах бережно свернул пергамент, заботливо перевязал его ленточкой и стал ждать, когда монастырский служитель доставит его сочинение учителю. В последую­щие дни молодой монах представлял, с каким наслаждением настоятель читает блестящее, так скрупулёзно написанное стихотворение. Он видел, как его труд висит в дорогой раме в главном зале монастыря. Без сомнения, они будут уговаривать его стать настоятелем, возможно, даже настоятелем самого знаменитого монастыря в городе. Как хорошо ему было от того, что в конце концов он сделал это!

Когда в следующий раз служащий с еженедельной поставкой запасов продовольствия причалил в своей маленькой лодке к берегу, молодой монах уже поджидал его. Служитель бы­стро вручил монаху пергамент, похожий на тот, который отправлял монах, но перевязанный разноцветной лентой. «От настоятеля», - ска­зал кратко служитель.

В волнении монах сорвал ленту и развернул свиток. Едва взгляд монаха упал на пергамент, как глаза его стали огромными, будто две луны, а лицо совершенно побелело. Это был его же пергамент, но рядом с первой изысканно кал­лиграфической строкой настоятель небрежно приписал красной шариковой ручкой: «Пука­нье!» Справа от второй строки находилось ещё одно уродливое пятно красных чернил, гласив­шее: «Пуканье!» Поверх третьей строки было намалёвано ещё одно неуважительное: «Пу­канье!» Такая же участь постигла и четвёртую строку его великолепного стихотворного про­изведения.

Это было уже слишком! Мало того что ста­рый, немощный настоятель был так глуп, что не смог распознать просветление, когда оно находилось прямо перед его толстым носом, но он оказался таким неотёсанным варваром, что совершил акт вандализма, разрушив произведение искусства непристойными надписями. Настоятель вёл себя не как монах, а как панк. Это было оскорбление искусства, традиции и истины.

Глаза молодого монаха сузились от чувства негодования, лицо вспыхнуло праведным гневом, и, фыркая, он потребовал от служителя: «Отвези меня к настоятелю! Немедленно!»

Впервые за три года молодой монах покинул свою хижину на острове. В гневе он ворвался в комнату настоятеля, бросил пергамент на стол и потребовал объяснений.

Опытный настоятель медленно поднял пер­гамент, прочистил горло и зачитал стихотво­рение:

 

Добросовестный молодой монах,

Медитировавший три года в одиночестве,

Более не колеблем

Четырьмя мирскими ветрами.

Затем настоятель положил пергамент на стол, пристально посмотрел на молодого монаха и продолжил: «Хм-м! Итак, молодой монах, четы­ре мирских ветра более не могут сдвинуть тебя с места. Тем не менее, четыре маленьких пука перенесли тебя прямо через озеро!»

 

Когда я достиг просветления…

В четвёртый год своего монашества в Таиланде, я усердно и помногу занимался практикой медитации в отдалённом лесном монастыре на северо-востоке страны. Однажды поздним вечером, во время продолжительного сеанса медитации при ходьбе, мой ум сделался исключительно ясным. Глубокие озарения струились каскадом, подобно горному водопаду. Я с лёгкостью проникал в смысл глубочайших тайн, которые прежде не мог понять. Затем пришло Нечто Грандиозное, Это унесло меня прочь. Это было оно. Про­светление.

Блаженство было не сравнимо ни с чем, из­вестным мне ранее. В нём не было так уж мно­го радости; но в то же время было так спокой­но. Я медитировал допоздна, спал очень мало н встал ко времени начала медитации в монастыр­ском зале, то есть до звонка в 3.00 утра. Обычно в 3.00 утра в жарких и влажных тайских лесах я непрестанно боролся с замутнённостью и сон­ливостью ума. Но только не в это утро. Тело без каких-либо усилий держалось прямо, осознан­ность сохраняла остроту скальпеля, концентра­ция на объекте достигалась с лёгкостью. Быть просветлённым было так замечательно. И было так печально, что это состояние совсем непро­должительно.

В те дни еда в Северо-Восточном Таиланде была отвратительной. Например, когда-то наш единственный за весь день приём пищи состоял всего лишь из комка слипшегося риса и вареной лягушки среднего размера, увенчивавшей этот шарик риса. Не было ни овощей, ни фруктов, только лягушка и рис, и это была вся наша пища за день. Я начал с обгладывания мяса на лапках, затем перешел к внутренностям лягушки. Сидевший рядом со мной монах тоже начал ковы­ряться во внутренностях лягушки. К несчастью, он надавил на мочевой пузырь лягушки, кото­рый оказался полным. Так что моча лягушки разлилась по всему рису. После этого монах уже не мог есть.

Как правило, нашим ежедневным главным блюдом было зловонное рыбное карри, его го­товили из протухшей рыбы. Пойманную в сезон дождей мелкую рыбёшку хранили в глиняных кувшинах и использовали для готовки в течение всего года. Однажды, занимаясь уборкой на на­шей монастырской кухне, я обнаружил подоб­ный кувшин. Он был полон ползающих личи­нок, поэтому я пошёл выбросить его. Староста деревни, самый образованный и утончённый человек среди местных, увидев меня, сказал, чтобы я не выкидывал этот кувшин с рыбой.

- Но там полно личинок! - запротестовал я.

- Тем вкуснее! - ответил он и забрал у меня кувшин.

На следующий день нашей единственной пи­щей было тухлое рыбное карри.

На другой день после моего просветления я очень удивился, увидев две кастрюли с кар­ри, которым мы приправляли наш клейкий рис.

В одной кастрюле находилось обычное зловонное протухшее рыбное карри, в другой - вполне съедобное карри из свинины. Я подумал, что сегодня для разнообразия у меня будет хорошая еда и таким образом я отпраздную свое достижение. Первым, до меня, выбирал себе пищу настоятель монастыря. Он взял три огромных полных черпака вкусного свиного карри - обжора. Но всё равно мне ещё оставалось довольно много. Однако, вместо того чтобы передать кастрюлю мне, настоятель вывалил моё аппетитное свиное карри в кастрюлю с рыбной га­достью. Затем он всё это перемешал со словами: «Так или иначе, это одно и то же».

Я онемел. Я был в гневе. Я кипел от ярости. Если он действительно думает, что «так или иначе, это одно и то же», тогда почему сперва, прежде чем сделать месиво, он взял три огром­ные порции для себя самого? Лицемер! Кроме того, он был местным жителем, выросшим на вонючем тухлом рыбном карри, и поэтому дол­жен любить его. Обманщик! Свинья! Жулик!

И вдруг меня будто громом поразило! До меня дошло: просветлённые существа не имеют предпочтений относительно еды, а также они не впадают в гнев и не обзывают своих настоятелей - даже шёпотом - свиньями! Без всякого сомнения, я злился, и это означало, - о нет! - что в конечном счёте я не был просветлённым.

Огонь моего гнева немедленно был потушен вялой подавленностью. Плотные мрачные облака смятения окутали моё сердце и полностью скрыли солнце - моё несбывшееся просветление. Подавленный и унылый, я плюхнул два черпака вонючего тухлого рыбно-свиного карри на свой рис. Теперь меня не волновало, что я ем: так сильно я был угнетён. Понимание того, что я всё-таки не просветлён, испортило мне весь день.

 

Неосторожный водитель

На тему свиней. Состоятельный врач-специа­лист только что приобрёл новую весьма дорогую и мощную спортивную машину. Конечно, никто не будет тратить так много денег на транспорт­ное средство большой мощности, только что­бы водить его по медленным городским улицам. Поэтому одним солнечным деньком он выехал из города и направился в безмятежную сель­скую местность. Достигнув свободной зоны, в которой не устанавливаются отслеживающие скорость движения камеры, водитель утопил в пол педаль газа и почувствовал, как ринулась вперёд его спортивная машина. Двигатель гром­ко ревел, покорная машина неслась по сельской дороге, а доктор улыбался, чувствуя возбужде­ние от большой скорости.

Не так весел был обветренный фермер, опер­шийся на ворота загона. Во весь голос, чтобы его услышали за шумом спортивного автомоби­ля, фермер гаркнул: «Свинья!»

Доктор знал, что поступает своенравно абсолютно не принимая во внимание спокойствие своих соседей, но подумал: «Ну и черт с ним! Я имею право наслаждаться!»

Поэтому, обернувшись, он крикнул фермеру: «Кого ты назвал свиньёй?»

За эти несколько секунд, на которые он отвел глаза с дороги, его машина налетела на свинью стоящую посреди дороги!

Новенькая спортивная машина доктора была разбита вдребезги. А что касается самого невнимательного водителя, он провёл не одну неделю на больничной койке и потерял очень много де­нег и вдобавок свою машину.

 

Харе Кришна

В предыдущей истории самолюбие доктора при­вело его к глубокому заблуждению относительно предостережения добросердечного фермера. В этой истории моё самолюбие монаха привело к тому, что я составил ошибочное суждение по отношению к другому добросердечному человеку, к моему большому огорчению.

Я навещал свою мать в Лондоне. Мой визит подошёл к концу. Она провожала меня до железнодорожной станции Илинг-Бродвей, что­бы помочь мне купить билет. По дороге к стан­ции, на многолюдной главной улице Илинга, я услышал, как кто-то насмехается: «Харе Кришна! Харе Кришна!»

Меня, лысого буддийского монаха, носящего коричневое одеяние, часто путают с «предан­ными» из Движения сознания Кришны. Неоднократно в Австралии невоспитанные люди пы­тались осмеять меня, обычно с безопасного расстояния, выкриками «Харе Кришна! Эй! Харе Кришна!» и пародированием моей внешности. Я тут же увидел мужчину, который кричал «Харе Кришна!», и решил действовать энергично - сделать ему выговор за публичное оскорбление порядочного буддийского монаха.

В тот момент, когда моя мама стояла позади меня, я сказал молодому человеку в джинсах, куртке и круглой шапочке наподобие тюбетей­ки: «Послушай, друг! Я буддийский монах, а не последователь «Харе Кришны». Тебе следует лучше в этом разбираться. Ты не прав, что кри­чишь на меня "Харе Кришна"!»

Молодой человек улыбнулся и снял шапочку, обнажив длинную косичку с обратной стороны своей лысой головы. «Да! Я знаю! - сказал он. - Ты буддийский монах. А я - Харе Кришна. Харе Кришна! Харе Кришна!»

Вот оно как: он вовсе не насмехался надо мной, он просто выполнял свои обязанности преданного кришнаита. Я был ужасно смущён. И почему только подобные вещи случаются тогда, когда рядом твоя мать?

 

Молоток

Время от времени все мы совершаем ошибки. В жизни мы учимся ошибаться как можно реже. Для достижения этой цели в нашем монастыре существует стратегия, согласно которой мона­хам разрешается совершать ошибки. Если мо­нахи не испытывают страха по поводу того, что могут ошибиться, то ошибаются не так часто.

Однажды во время прогулки по угодьям мое­го монастыря я нашёл забытый в траве молоток. Очевидно, что он находился там уже давно, по­скольку успел покрыться ржавчиной. Небрежность моих собратьев-монахов весьма огорчила. Все вещи, которые используются в нашем монастыре, от монашеских одеяний и до инструментов, подарены работающими мирянами, оказывающими нам спонсорскую поддержку. Бедный, но щедрый буддист-мирянин, возможно, неделями экономил свои денежные средства, чтобы приобрести для нас этот молоток. Просто немыслимо так безрассудно обращаться с подар­ками! По этому случаю я организовал собрание монахов.

Мне говорят, что в соответствии со своим ха­рактером, как правило, я бываю мягок, как го­роховое пюре, но в тот вечер я был свиреп, как тайский чили. Я действительно устроил своим монахам настоящую головомойку. Им следова­ло преподать хороший урок, они должны были научиться заботливому отношению к тому ма­лому имуществу, которым мы обладаем. Когда я кончил разглагольствовать, все монахи сидели с мертвенно-бледными лицами и молчали. Я подождал немного, предполагая, что ви­новный сознается, однако никто из монахов не сделал этого. Все они молча и неподвижно си­дели и ждали.

Я встал, чтобы покинуть зал, поскольку был очень разочарован в своих монахах. По край­ней мере, я думал, что монах, ответственный за оставленный в траве молоток, найдёт в себе му­жество признаться и извиниться. Может быть, моя речь оказалась слишком суровой?

Внезапно, едва выйдя из комнаты, я понял, по­чему никто из монахов не принял на себя ответственности. Я развернулся и снова вошёл в зал.

«Монахи, - заявил я, - обнаружился тот, кто забыл в траве молоток. Это был я!»

Я начисто забыл, что это я работал на улице и в спешке не убрал молоток. Даже во время моей пламенной речи память покинула меня. Только после того, как я отчитал своих монахов, она вернулась ко мне. Я - тот, кто сделал это. О! Какой стыд!

К счастью, в моём монастыре всем разрешено совершать ошибки, даже настоятелю.