Боязнь публичных выступлений

Я слышал, что из всех человеческих страхов са­мым сильным является боязнь выступлений пе­ред публикой. Мне приходится много говорить перед людьми: в храмах и на конференциях, на свадьбах и похоронных церемониях, выступать в прямом эфире по радио и даже на телевидении. Это часть моей работы.

Я помню один случай, когда за пять минут выступления мною овладело сильное чувство страха. Я ничего не подготовил заранее; у не было ни малейшего представления, о чём я буду говорить. Примерно триста человек сидело в зале, ожидая получить от меня вдохновение. Они посвятили свой вечер тому, чтобы услышать мою речь. Я начал задумываться: «Что, если я не придумаю, что сказать? Что, если я скажу что-то неправильное? Что, если я выставлю себя дураком?»

Все страхи начинаются с мысли «что, если» и заканчиваются чем-нибудь катастрофичным. В тот момент я пытался предвидеть будущее, причём в отрицательном ключе. Я был дураком. И ведь знал, что был дураком; потому что мне была известна вся теория, но она не работала. Страх продолжал усиливаться. Я оказался в за­труднительном положении.

В тот вечер я применил уловку, которая на языке монахов называется «искусные сред­ства»; тогда она помогла преодолеть мой страх и успешно работает до сих пор. Для себя самого я принял решение, что до тех пор, пока я полу­чаю удовольствие от собственного выступления, не имеет никакого значения, нравится или нет выступление моей аудитории. Я решил повесе­литься.

Теперь на любом выступлении я просто веселюсь и сам получаю наслаждение. Я рассказываю комичные истории - часто о себе - и смеюсь над ними вместе со зрителями. В прямом эфире на сингапурском радио я рассказал предсказание Аджана Ча. сделанное им насчет денег будущего. (Сингапурцы интересуются вопросами экономики.)

Однажды Аджан Ча предсказал, что в мире иссякнет запас бумаги для печатания денег и запас метала для чеканки монет, поэтому люди вынуждены будут найти что-то другое для про­ведения ежедневных сделок. Он предсказал, что в качестве денег люди станут использовать маленькие шарики куриного помёта. Банки бу­дут полны этим веществом, а грабители попы­таются украсть его. Богатые люди будут очень гордиться тем, как много куриного помёта им принадлежит, а бедняки станут мечтать о том, чтобы выиграть в лотерею огромную кучу ку­риного помёта. Правительства разных стран будут всецело сосредоточены на ситуации с резервами куриного помёта в своих странах, проблемы окружающей среды и социальные вопросы начнут рассматривать позже, только после решения проблемы с недостатком кури­ного помёта.

В чём существенное различие между бумаж­ными денежными банкнотами, монетами и ку­риным помётом? Ни в чем.

Мне нравится рассказывать эту историю. Она содержит едкое наблюдение о нашей со­временной культуре. Кроме того, это смешно. Сингапурским слушателям эта история нравится.

Однажды я понял, что, если вы решите веселиться во время публичного выступления, к вам придёт расслабление. С психологической точки зрения, невозможно одновременно испытывать чувства страха и веселья. Когда во время выступления я не напряжён, идеи свободно возникают в моём уме, а затем сходят смоих уст, облечённые с помощью красноречия в идеальную форму. Более того, если аудитории весело она не утомляется.

Как-то раз один тибетский монах объяснил, почему так важно смешить аудиторию во время выступления,

«Когда они открывают рты, — сказал он, - Вы можете бросить туда пилюлю мудрости!»

Я никогда не готовлю свои речи забла­говременно. Вместо этого я подготавливаю свои сердце и ум. В Таиланде монахов учат никогда не составлять речи заранее, их учат быть в любой момент готовыми выступать без записей.

Это произошло во время Маха-пуджи, вто­рого из самых важных ежегодных буддийских фестивалей в Северо-Восточном Таиланде. Вме­сте с двумястами монахами и несколькими ты­сячами мирян я находился в Ват Нонг Па Понг, монастыре Аджана Ча. Аджан Ча был очень зна­менит. Шёл пятый год моего монашества.

После вечерней службы наступило время для вечерней проповеди. Обычно по такому важному случаю выступал сам Аджан Ча, однако не всегда. Иногда бывало, что он осматривал шеренгу монахов, и, если его взгляд останавливал­сяна вас, вы попадали в неприятную ситуацию. В этом случае Аджан Ча просил вас прочитать проповедь. И хотя - в сравнении со многими другими я был ещё таким молодым монахом, нельзя было быть хоть в чём-то уверенным, если дело касалось Аджана Ча.

Аджан Ча осмотрел строй монахов. Его взгляд подобрался ко мне и проследовал мимо. Я бесшумно и с огромным облегчением вздох­нул. Затем его глаза вернулись к выстроившимся в линию монахам. Угадайте, на ком они остано­вились?

«Брахм, - приказал Аджан Ча, - ты прочита­ешь главную проповедь».

У меня не было выхода. Я должен был вы­ступать с неподготовленной речью на тайском языке в течение часа - перед моим учителем, перед моими собратьями-монахами и несколь­кими тысячами мирян. Не имело значения, бу­дет это хорошая или плохая проповедь. Важно было только, чтобы я её произнёс.

Аджан Ча никогда не говорил, хорошим или плохим было твоё выступление. Дело было не в этом. Однажды он попросил очень опытно­го западного монаха читать проповеди миря­нам, собравшимся в его монастыре для участия в недельной церемонии. В конце первого часа монах начал подводить свою проповедь на тай­ском языке к завершению. Аджан Ча прервал его и попросил продолжать выступление ещё час. Это требовало больших усилий. Тем не менее монах сделал это. Как только он приготовился положить конец второму часу сражений с тайским языком, Аджан Ча отдал распоряжение об ещё одном часе проповеди. Это было невозможно. Люди с Запада не настолько владеют тайским! Наконец, вы начинаете всё время повторяться. Аудитория утомляется и начинает скучать. Но выбора не было. К концу третьего часа большинство из присутствующих тем или иным способом покинули зал, оставшиеся были заняты беседой друг с другом. Даже комары и живущие на стенах ящерицы заснули. В конце третьего часа Аджан Ча попросил ещё один, четвёртый! Западный монах повиновался. Он сказал, что после такого опыта (после четвер­того часа выступление всё-таки закончилось), когда вы дошли до самой сути того, что есть от­клик аудитории, вы больше не боитесь говорить перед публикой.

Вот так обучал нас великий Аджан Ча.

 

Стpax боли

Страх - это главная составляющая боли. Имен­но благодаря этому компоненту, боль причиня­ет страдание. Уберите страх, и останется только ощущение. В середине 1970-х годов в бедном и отдалённом лесном монастыре на северо-востоке Таиланда у меня разболелись зубы. Там не было стоматолога, к которому можно было бы обратиться, не было телефона и электриче­ства. В нашей аптечке не было даже аспирина или парацетамола. Предполагалось, что лесные монахи должны терпеть боль.

Поздним вечером, как это часто бывает при болезни, зубная боль становилась всё сильнее и сильнее. Я считал себя достаточно выносливым монахом, но эта боль послужила испытанием моей силы. Половина моего рта была полно­стью охвачена болью. И эта боль была гораздо сильнее любой зубной боли, которую я испытал до этого или после. Я пытался спастись, меди­тируя на дыхании. Прежде у меня уже получа­лось сосредоточиваться на дыхании, когда меня кусали комары; иногда я насчитывал на своём теле одновременно сорок комаров. Я умел пре­одолевать одно ощущение, концентрируясь на другом. Но эта боль была исключительной. Мой ум концентрировался на дыхании только две или три секунды, а затем боль пинком вышиба­ла дверь моего ума, которую я до этого запер, и врывалась внутрь с неистовой силой.

Я встал, вышел на улицу и попробовал меди­тировать во время ходьбы. Но вскоре от этого тоже пришлось отказаться. Это была не медита­ция во время ходьбы, это была медитация во вре­мя бега. Я просто не мог идти медленно. Мною управляла боль: она заставляла меня бежать. Но бежать было некуда. Меня терзала страшная мука. Я сходил с ума.

Я побежал обратно к своей хижине, начал распевать буддийские молитвы, которые, как говорят, обладают сверхъестественной силой. Они могут принести удачу, прогнать опасных животных, а также исцелить болезнь или устранить боль - или, по крайней мере, так считается. Я не верил в это, поскольку был учёным. Волшебные молитвы — это фокус-покус, это годится только для легковерных людей. Итак, я начал читать молитвы, даже вопреки здравомыслию надеясь, что это сработает. Мною овладело отчаяние. Вскоре мне пришлось прекратить и это занятие. Я понял, что просто выкрикиваю слова. Было достаточ­но поздно, и я боялся разбудить других мона­хов. Произнося эти молитвенные стихи, я так вопил, что, возможно, разбудил всю деревню, расположенную в двух километрах от мона­стыря! Сильнейшая боль просто не позволяла мне нормально молиться.

Я был один, за тысячи миль от своей род­ной страны, в труднодоступных джунглях «без удобств», с нестерпимой болью, от которой не­возможно убежать. Я испробовал всё, что знал, всё. Я просто не мог больше терпеть. Вот в та­ком я был состоянии.

Момент абсолютной безысходности подо­бен незапертым дверям, ведущим к мудрости, дверям, которых никогда не видишь в обычной жизни. Тогда мне открылась одна из таких две­рей, и я вошёл в неё. Откровенно говоря, друго­го выбора не было.

Я вспомнил короткое слово: «отпусти». Много раз я слышал это и раньше. Я разъяснял значение этого слова своим друзьям. Думал, что знаю его смысл, - но это была иллюзия. В тот момент я был готов испробовать всё что угодно. Поэтому я попытался отпустить - отпустить на все сто процентов. Впервые в своей жизни я действительно отпустил.

То, что последовало за этим, потрясло меня. Ужасная боль мгновенно исчезла. На её место пришло восхитительное блаженство. Волны на­слаждения прошли по моему телу. Ум вошёл в со­стояние глубокого покоя, такого тихого, такого приятного. Теперь я медитировал легко, без усилий. После медитации, уже ранним утром, я прилёг, чтобы немного отдохнуть. Спал крепко и спокойно. Проснувшись в нужное для выпол­нения своих монашеских обязанностей время, я снова почувствовал зубную боль. Но это было ничто в сравнении с прошедшей ночью.

 

Отпустить боль

В предыдущей истории речь шла о страхе перед страданием от зубной боли и о том, как я позво­лил этому страху уйти. Я радушно встретил боль, принял её в себя и позволил ей быть. Поэтому она ушла.

Многие мои друзья, страдая от сильной боли, пытались применить этот метод и обнаруживали, что он не помогает! Они приходили с жалобами, говоря, что моя зубная боль ничто в сравнении с болью, которую испытали они. Это неверно. Ощущение боли индивидуально и не может быть измерено. Чтобы объяснить, почему метод отпускания не помог этим людям, я прибегаю к следующей истории о трёх своих учениках.

Первый ученик страдает от сильной боли и старается отпустить её.

- Отпускаю, - мягко говорит он и ждёт.

- Отпускаю! - повторяет ученик, когда чего не меняется.

- Ну же! Поторапливайся! Я отпускаю.

- Я же говорю тебе: отпускаю! Уходи!

- УХОДИ!

Это может казаться забавным, но именно так мы поступаем в большинстве случаев. Мы от­пускаем то, что неправильно и чего не должно быть. Однако нам следует прежде всего отпу­скать того, кто говорит: «Отпускаю». Нам нуж­но позволить уйти сидящему внутри нас «дик­татору», ведь все мы прекрасно его знаем. От­пустить - значит предложить уйти контролёру.

Второй ученик, чувствуя ужасную боль и помня этот совет, позволяет своему контролёру уйти. Он сидит с болью и притворяется, что от­пускает. Проходит десять минут, а боль остаёт­ся прежней, тогда он начинает жаловаться, что метод отпускания не работает. Таким ученикам я объясняю, что отпускание - это не метод из­бавления от боли, это способ быть свободным от боли. Второй ученик просто пытался заключить сделку с болью: «В течение десяти минут я буду отпускать, - и ты, боль, исчезнешь. Ладно?»

Так боль не отпускают: так пытаются избавиться от боли.

Третий ученик говорит своей боли примерно такие слова: «Боль, дверь моего сердца открыта для тебя, что бы ты со мной ни делала. Входи.»

Третий ученик всецело желает позволить боли длиться столько, сколько ей захочется, даже до конца его жизни; он позволяет eй даже усилиться. Такие люди предоставляют чувству боли свободу. Останется боль или уйдет — те­перь для них это не имеет значения. Только в та­ком случае боль действительно исчезает.

Трансценд-дентальная* медитация или Как перенести лечение зубов

У одного члена нашей общины были очень боль­ные зубы. Ему нужно было удалить много зубов, однако при этом он предпочитал обходиться без обезболивающего средства. В конце концов, в Перте он нашёл зубного хирурга, который мог вырвать ему зубы без анестезии. Человек прибегал к услугам этого врача несколько раз и говорит, что не видит в удалении зубов без применения обезболивающего никаких трудностей

Позволить, чтобы стоматолог вырвал вам зуб без анестезии, - это довольно впечатляющий поступок, по крайней мере, так может показаться со стороны. Однако герой, о котором я расскажу сейчас, переплюнул всех. Без применения обезболивающего средства он сам вырвал себе зуб.

Мы своими глазами видели, как он стоит сна­ружи монастырской мастерской, держа в руках только что вырванный и испачканный кровью зуб, зажатый в самые обычные клещи. И ника­ких проблем: перед тем как вернуть клещи в ма­стерскую, он просто отмыл их от крови.

Я спросил этого монаха, как же он умудрил­ся сделать такое. Его ответ показывает, почему страх является главным компонентом боли.

«Когда я принял решение вырвать себе зуб - было так сложно добраться до зубного врача, - мне не было больно. Когда я пошёл в мастерскую, боли тоже не было. Я взял клещи в руки - и это не было больно. Когда я зажал зуб тисками, всё ещё не было больно. Когда я по­вернул клещи и дёрнул, было больно, но только несколько секунд. Когда зуб был вырван, тогда и вовсе не было никакой ужасной боли. Больно было только пять секунд, вот и всё».

Мой читатель, возможно, когда вы прочитали эту правдивую историю, на вашем лице появилась гримаса ужаса. Возможно, что из-за страха вы испытали даже большую боль, нежели тот человек! Если вы отважитесь повторить этот подвиг, скорее всего, вам будет ужасно больно ещё того, как вы дойдёте до мастерской, чтобы взять там клещи. Предвкушение, то есть страх, - вот главная составляющая боли.

 

*еще одна широко известная в англоязычных буддийских кругах шутка, состоящая в забавном созвучии словосочетаний: «transcendental meditation” – трансцендентальная медитация и “transcend the dental medication” – превозмочь потребность в обезболивании на приеме у стоматолога. – прим. ред.

 

Без тревог

Позволить уйти «контролёру», пребывать в дан­ном моменте и быть открытым перед неопределённостью будущего - в этом заключается наше освобождение из темницы страха. Это позволя­ет нам реагировать на уготованные судьбой ис­пытания, используя собственную природную мудрость, а также выходить целыми и невреди­мыми из множества опасных ситуаций.

Возвращаясь из восхитительного путеше­ствия в Шри-Ланку, я стоял в одной из шести очередей, выстроившихся перед ограждением службы иммиграционного контроля в аэропор­ту города Перт. Очереди двигались медленно: по всей видимости, в аэропорту проводили тща­тельный досмотр. Из боковой двери вестибюля появился офицер таможни, он вёл маленькую, натренированную для обнаружения нарко­тиков собаку. Пока офицер проводил собаку вдоль каждой очереди, прибывающие пассажиры нервно улыбались. Эти люди не перевозили наркотики, однако можно было заметить что, когда ищейка, обнюхав кого-то, проходила мимо, человек, которого она обнюхивала, испытывал явное облегчение.

Подойдя ко мне и поводив носом, эта прелестная собачка остановилась. Она уткнулась мордашкой в моё монашеское одеяние на уровне пояса и завиляла хвостом - стремительно и размашисто. Офицеру таможни пришлось дёрнуть за поводок, чтобы оттащить от меня соба­ку. Стоящий впереди меня пассажир, который до сих пор был достаточно дружелюбен, сделал шаг вперёд, чтобы отодвинуться от меня. И я был уверен, что парочка позади меня тоже от­ступила немного назад.

Спустя пять минут, когда я был уже гораз­до ближе к таможенной стойке, снова вывели собаку-ищейку. Собака ходила взад и вперёд вдоль очереди, она немного обнюхивала каж­дого пассажира и двигалась дальше. Подойдя ко мне, эта ищейка тоже остановилась. Собака потянулась головой к моей одежде, а её хвост завилял с бешеной скоростью. Снова офицер таможни был вынужден силой оттащить её от меня. Я чувствовал, что абсолютно все в зале смотрят на меня. Но я сохранял полное спокой­ствие, хотя многие люди в такой ситуации мог­ли бы и заволноваться. Если я попаду в тюрьму, ладно, у меня там будет много друзей, и кормят там гораздо лучше, чем в монастыре!

Когда подошла моя очередь для прохождения таможенного контроля, мне устроили тщательный досмотр. У меня не было наркотиков: монахи не употребляют даже спиртного. Мне не устроили обыск с раздеванием; думаю, по­тому, что я не выказывал страха. Единственное, что сделали таможенники, - это спросили, по­чему, на мой взгляд, собака-ищейка останови­лась только возле меня. Я ответил, что монахи испытывают великое сострадание к животным, и, может быть, именно это учуяла собака; или, возможно, эта собака была монахом в одной из своих предшествующих жизней. После этого меня отпустили.

 

Однажды меня чуть не избил австралиец - боль­шой, подвыпивший и очень злой. Отсутствие страха спасло положение, а заодно и мой нос.

Только что состоялся наш переезд в новый городской храм, расположенный немного к се­веру от Перта. Мы устроили грандиозную цере­монию по случаю открытия, и, к нашему удивле­нию и большому удовольствию, тогдашний гу­бернатор Западной Австралии сэр Гордон Рейд со своей супругой приняли наше приглашение. Я получил задание установить шатёр во внутрен­нем дворе и расставить стулья для посетителей и VIP-гостей. Наш казначей позволил обустроить всё самым лучшим образом; нам хотелось орга­низовать очень хорошее представление.

Поискав немного, я обнаружил очень де­шёвую прокатную фирму. Она располагалась в одном из богатых западных пригородов Перта и предоставляла напрокат шатры для приёмов, которые устраивают у себя в садах миллионеры. Я объяснил, что мне нужно и почему мне нужно самое лучшее. Женщина, с которой я вёл переговоры, сказала, что она всё поняла, и заказ был принят.

Когда в пятницу ближе к вечеру шатёр и стулья были доставлены, я находился где-то на задворках нашего нового храма, помогая там кому-тоещё. Когда я пришёл проверить доставку, грузовика и людей из службы доставки уже не было. Шатёр оказался в таком состоянии, что я просто не мог в это поверить. Он был весь покрыт красной пылью. Я был разочарован, однако эту проблему можно было уладить. Мы начали отмывать шатёр, поливая его из шланга. Затем я проверил стулья, предназначенные для посетителей; они были грязными. Принесли тряпки, и мои бесценные добровольцы приня­лись отмывать каждый стул. Наконец, я посмо­трел на состояние особенных стульев, предна­значенных для VIP-гостей. Они действительно были особенными: ни у одного из них не было ножек одинаковой длины! Они все шатались, и достаточно сильно.

В это трудно было поверить. Это было уже слишком.Я бросился к телефону, позвонил в компанию по прокату и застал женщину в тот самый момент, когда она уже намеревалась от­быть на выходные. Я объяснил всю серьёзность ситуации, особо подчёркивая тот факт, что мы не можем допустить, чтобы губернатор Западной Австралии во время церемонии качался на неустойчивом стуле. A если он свалится с него? Она всё поняла, извинилась и заверила меня, что в течение часа стулья заменят.

Я ждал грузовик службы доставки. Затем я увидел, как он сворачивает на нашу дорогу. На полпути, посреди дороги, примерно в шести-десяти метрах от храма, когда грузовик всё ещё двигался с большой скоростью, из него выпрыгнул мужчина и побежал по направлению ко мне, глаза у него были бешеные, a руки сжаты в кулаки.

«Где главный? – вопил он. - Я хочу видеть того парня, который за всё у вас тут отвечает!»

Позже я узнал, что доставка нашего заказа была для них последней на этой неделе. После нас эти парни прибрались, а затем отравились в трактир, чтобы отметить начало выходных.

Должно быть, им было так хорошо за выпивкой, посвящённой выходным дням, когда в трактир явилась менеджер и распорядилась, чтобы все они вернулись на работу. Ведите ли, буддистам нужно заменить стулья!

Я подошёл к этому человеку и спокойно сказал: «Я тот, кто за всё здесь отвечает. Чем могу вам помочь?»

Он придвинул своё лицо так близко к мое­му, что почти коснулся моего носа, его правый кулак был по-прежнему крепко сжат. Глаза его пылали яростью. Я почувствовал сильный запах пива из его рта. находящегося всего в нескольких дюймах от меня. У меня не было ни чувства страха, ни высокомерия. Я просто расслабился.

Мои так называемые друзья прекратили чистить стулья, чтобы понаблюдать за нами. Никто из них не подошёл ко мне, чтобы помочь. Большое спасибо, друзья!

Противостояние длилось пару минут. Я был полностью охвачен происходящим. Моя ответная реакция как будто приморозила этого разгневанного рабочего. В таких ситуациях он привык видеть в других только страх или ответную агрессию. Его ум не знал, каким образом следует реагировать на того, кто остаётся спокой­ным, когда его ноздрям угрожает сжатый кулак. Я знал, что этот человек не может ударить меня, но также не может и отступить. Бесстрашие привело его в замешательство.

За эти несколько минут грузовик припарко­вался, и к нам подошёл начальник. Он положил руку на плечо «замороженного» рабочего и сказал: «Пошли, давай выгружать стулья». Эти слова вывели ситуацию из тупика, предоставив рабочему возможность уйти.

Я сказал: «Да, я помогу вам». И мы выгрузили стулья вместе.

 

Гнев и прощение

Гнев

Гнев не является разумной реакцией. Мудрецы счастливы, а счастливые люди не злятся. Прежде всего, гнев абсурден.

Однажды, когда принадлежащий нашему мо­настырю автомобиль остановился на красный сигнал светофора, я обратил внимание, что водитель соседней машины кричит на светофор: «Проклятый светофор! Ты знал, что у меня очень важная встреча. Ты знал, что я опаздываю. И ты позволил другой машине проскользнуть прямо передо мной - ты просто свинья! И это не в первый раз...»

Он обвинял светофор, как будто тот мог вы­бирать. Этот человек думал, что светофор умыш­ленно вредит ему: «Ага! Вот он едет. Я знаю, он опаздывает. Я пропущу вот эту, другую, машину вперёд, а затем... красный! Стоп! Я поймал его!» Может показаться, что светофор действует со злым умыслом, но это всего лишь светофор. Чего вы ждёте от светофора?

Я представил, как этот человек приезжает домой с опозданием и его жена кричит на него: «Проклятый муж! Ты знал, что у нас запланиро­вана важная встреча. Ты знал, что нельзя опаз­дывать. Но ты предпочёл сначала сделать другие дела, вместо того чтобы уделить время мне, — ты просто свинья! И это к тому же не в первый раз...»

Она обвиняла своего мужа, как будто у него был какой-то выбор. Она думала, что муж на­рочно ранит её: «Ага! У меня встреча с женой. Я опоздаю. Я просто первым делом встречусь с другим человеком. И опоздаю! Я её надую!» Может казаться, что мужья поступают злонамеренно, но они всего лишь мужья. Чего вы ожидаете от мужей?

Герои этой истории могут меняться местами, в зависимости от причин, вызывающих гнев.

 

Суд

Прежде чем проявить гнев, необходимо оправ­дать его в собственных глазах. Вы должны убе­дить себя, что гнев является заслуженным, пра­вомерным, справедливым. Если рассматривать гнев как мыслительный процесс, то всё это на­поминает судебное разбирательство, которое происходит в уме.

Обвиняемый находится на скамье подсуди­мых в суде вашего ума. Вы - обвинитель. Вы знаете, что человек этот виновен, однако ради справедливости вам необходимо прежде всего доказать это судье, вашей совести. Вы принимаетесь наглядно вос­создавать картину совершённого против вас «преступления».

В итоге выносится заключение о наличии всевозможных видов злого умысла, коварства и крайней степени жестокости в намерении, стоящем за деянием обвиняемого. Потом вы откапываете в прошлом множество других «престу­плений», совершённых этим человеком против вас, чтобы убедить собственную совесть в том, что он не заслуживает помилования.

В настоящем, гражданском или уголовном, суде у обвиняемого есть адвокат, которому тоже позволено говорить. Но в случае мысленного судебного разбирательства, по сути, вы при­сутствуете на процессе признания собствен­ного гнева законным и правомерным. Вам не хочется слышать жалкие оправдания, неправ­доподобные объяснения или робкие просьбы о прощении. Адвокату со стороны защиты не позволяется говорить. С помощью вашей одно­сторонней аргументации вы составляете убе­дительное обоснование виновности. И этого достаточно. Совесть выносит приговор, ударяя судейским молотком, и он ВИНОВЕН! Теперь, гневаясь на этого человека, мы чувствуем себя превосходно.

Много лет назад я увидел, что подобный про­цесс происходит в моем уме каждый раз, когда я злюсь. Это показалось мне весьма несправед­ливым. Поэтому в следующий раз, когда мне захотелось рассердиться на кого-то, я приоста­новился, чтобы предоставить слово «адвокату со стороны защиты». Я обдумал внушающие доверие оправдания и правдоподобные объяс­нения поведения этого человека, а также обра­тил внимание на то, как это красиво - прощать. И оказалось, что совесть больше не позволяет выносить обвинительный приговор. Стало просто невозможным осуждать поведение других людей. Гнев, не получив оправдания, лишился своей пищи и умер.

 

Ретрит

Во многих случаях спусковым крючком для на­шего гнева служат обманутые ожидания. Ино­гда мы так сильно вкладываемся в какую-нибудь идею, что, когда всё выходит не так, как долж­но было быть, мы начинаем гневаться. Все эти «должно быть» свидетельствуют о присутствии ожидания, о прогнозировании будущего. К это­му моменту, возможно, мы уже осознали, что бу­дущее неопределённо и непредсказуемо. Возла­гать слишком большие надежды на будущее, на то, как «должно быть», означает напрашиваться на неприятности.

Один западный буддист, которого я знал мно­го лет назад, принял монашество на Дальнем Востоке. Он вступил в удалённый горный монастырь для медитаций, известный своими стро­гими правилами. Каждый год там проводился шестидесятидневный медитационный ретрит. Этот ретрит был сложным, суровым, не для сла­бых умов.

Они вставали в 3.00 утра, а в 3.10 уже сидели со скрещёнными ногами в медитации. Весь день был подчинён единому режиму: пятьдесят ми­нут сидячей медитации, десять минут медитации при ходьбе, и т.д. Пищу они принимали в зале для медитации, сидя в позе со скрещенными ногами, на тех же местах, где и медитировали; разговаривать не позволялось. В 10.00 вечера монахи могли лечь спать, но только в зале для медитаций и на том же клочке пространства, где медитировали. Подъём в 3.00 утра был необязателен: если у вас было такое желание, вы могли встать и раньше, но не позже! Единственный перерыв предназначался для ежедневной беседы с грозным учителем, и, конечно, были короткие перерывы для того, чтобы сходить в туалет.

Спустя три дня ноги и спина западного монаха мучительно болели. Он не привык подолгу сидеть в позе, которая так неудобна для уроженца Запада. Кроме того, впереди было еще восемь недель. Он стал серьезно бояться, сможет ли выдержать такой долгий ретрит.

В конце первой недели положение дел нисколько не улучшилось. Часто, сидя в такой позе час за часом, он сильно мучился. Те, кто принимал участие в десятидневном ретрите, должно быть, знают, насколько это болезненно. Ему предстояло продержаться еще семь с половиной недель.

Этот человек был крепок в своем намерении. Он собрал всю свою решимость и терпел, секунда за секундой. К концу первых двух недель было ясно, что с него действительно хватит: боль была слишком сильной. Его западное тело не было создано для подобного обращения. Это был уже не буддизм, это был не Срединный путь.

Затем он посмотрел на монахов-азиатов, которые сидели вокруг, точно так же стиснув зубы, и тогда гордыня помогла ему продержаться ещё две недели. В течение этого времени он чувство­вал, что его тело горит от боли. Единственным утешением был звук гонга в 10.00 вечера, когда он мог расправить своё скрюченное тело для отдыха. Но казалось, что, едва он проваливался в сон, гонг бил 3.00 утра, пробуждая его для ещё одного дня пытки.

На закате тридцатого дня вдали показался смутный проблеск надежды. Он преодолел от­метку в половину пути. Это был заключительный этап, «почти там» — так он думал, стараясь убедить самого себя. Дни становились длиннее, а боль в коленях и спине усиливалась. Порой он думал, что заплачет. Тем не менее, он изо всех сил пробивался вперёд. Осталось две недели. Осталась неделя. Время в последнюю неделю ползло, как муравей, увязший в патоке. Даже несмотря на то, что теперь он привык терпеть боль, легче не становилось. Сдаться сейчас - так он думал - будет предательством по отношению ко всему, что он перенёс до настоящего време­ни. Он намеревался дойти до конца, даже если убьёт себя этим; и временами ему казалось, что такой исход вполне вероятен.

На шестидесятый день он проснулся вместе с гонгом в 3.00 утра. Он почти пришёл к финишу. В тот день боль была невообразимой. Как будто прежде боль только дразнила его, а теперь при­нялась за настоящее избиение. Он сомневался, сможет ли продержаться до конца, несмотря на то, что оставалось всего несколько часов. Затем наступили последние пятьдесят минут. Он при­нялся воображать все те вещи, которые начнёт делать всего лишь через час, когда ретрит за­кончится: длительный приём горячей ванны, неспешный обед, беседы, праздность - в этот момент боль прервала процесс планирования, требуя в своё распоряжение весь его ум. В те­чение этой медитационной сессии он несколь­ко раз тайком слегка приоткрывал глаза, чтобы взглянуть на часы. Просто не верилось, что вре­мя тянется так медленно. Может быть, нужно заменить батарейки в часах? А вдруг часы во­обще остановятся и стрелки навечно замрут на одном месте - за пять минут до окончания ретрита? Последние пятьдесят минут были подоб­ны пятидесяти кальпам, но даже вечность долж­на когда-нибудь закончиться. Так и произошло. Послышался звук гонга - о как сладко! - про­возглашавший окончание ретрита.

Волны радости струились по его телу, вытес­няя боль далеко на задний план. Он достиг успе­ха. Теперь он займётся своим лечением. Вперёд, в ванну!

Учитель ещё раз ударил в гонг, чтобы привлечь внимание всех присутствовавших. Он собирал­ся сделать объявление. Учитель сказал: «Это был необыкновенный ретрит. Многие монахи добились хороших результатов, и некоторые из них, во время частных бесед, предложили мне продлить ретрит ещё на две недели. По-моему, это прекрасная идея. Ретрит продлён. Продолжайте сидеть».

Все монахи снова скрестили ноги и сели неподвижно медитировать, начав таким образом, новые две недели ретрита. Западный монах рассказывал, что в этот момент он больше не чувствовал боли в своём теле. Он просто пытался вычислить, кто были те проклятые монахи которые предложили продолжить ретрит; он думал о том, что сделает с ними, когда найдёт! В его уме вызревали самые немонашеские планы отмщения для этих неосмотрительных монахов. Злость уничтожила всю боль. Он был в ярости. Он жаждал крови. Никогда прежде он не злился так сильно. Снова послышался удар гонга. Эти пятнадцать минут были самыми быстрыми в его жизни.

«Ретрит окончен, - сказал учитель. - В сто­ловой для вас приготовлена лёгкая еда. Иди­те, вы свободны. Теперь вы можете разговари­вать».

Западный монах был в полном замешатель­стве: «Я думал, мы будем медитировать ещё две недели. Что происходит?» Старший монах, знавший английский язык, видя недоумение этого человека, подошёл к нему. Улыбаясь, он сказал: «Не волнуйся! Учитель проделывает это каждый год!»

Питающийся гневом демон

Если говорить о гневе, трудность его преодоле­ния заключается в том, что нам нравится злиться. Проявление гнева сопровождается мощным и вызывающим привыкание удовольствием. А мы не желаем отпускать то, что доставляет нам наслаждение. Однако гнев содержит в себе опас­ность, последствия которого перевешивают любое удовольствие. Если мы просто осознаём, каковы плоды гнева, и будем помнить об этой связи, у нас появится желание отпустить гнев.

Однажды, много лет тому назад, в одном цар­стве в отсутствие царя во дворец проник демон. Демон был так безобразен, распространял во­круг такое зловоние, а слова его были такими от­вратительными, что стража и другая дворцовая прислуга остолбенели от ужаса. Это позволило демону уверенно пройти сквозь наружные ком­наты прямо в зал для приёмов и занять царский трон. Увидев демона на царском троне, стража и все остальные пришли в себя.

«Убирайся отсюда! — закричали они. — Ты не соответствуешь этому месту! Если прямо сейчас ты не унесёшь отсюда свою толстую шкуру, мы рассечём её своими мечами!»

Едва стражники произнесли эти несколь­ко гневных слов, как демон вырос на несколь­ко вершков, его лицо сделалось ещё уродливее, вонь усилилась, а речь стала более грубой.

Обнажились мечи, засверкали кинжалы, по­сыпались угрозы. Однако при каждом гневном слове или гневном действии, даже при каждой гневной мысли демон становился еще больше, его внешность становилась уродливее, зловоние усиливалось, а речь превратилась в сплошное сквернословие.

Когда во дворец вернулся царь, противоборство было в самом разгаре. Царь увидел на собственном троне этого огромного демона. Никогда прежде не видел он ничего столь омерзительного и уродливого, даже в кино. От вони, которая шла от демона, могло стошнить даже червя, а его речь была отвратительнее, нежели всё то, что можно услышать субботней ночью в шуме переполненных пьяным людом баров нижней части города.

Царь был мудр. Потому он и был царем: он знал, что нужно делать.

«Добро пожаловать, — дружелюбно сказал царь. - Добро пожаловать в мой дворец. Кто-нибудь уже предложил вам напитки? Или еду?»

При этих нескольких добрых словах демон уменьшился на несколько дюймов, стал менее уродливым и вонючим и уже не таким отврати­тельным.

Дворцовые служащие поняли всё очень быстро. Один из них предложил демону чашку чая: «У нас есть дарджилинг, английский завтрак, Эрл Грей. Или вы предпочитаете хороший мятный чай? Это полезно для здоровья». Другой слуга заказал по телефону пиццу, family size, семейного размера — для такого большого демона, в это время остальные делали сэндвичи, с ветчиной и специями, конечно. Пока одни солдат массировал складки на шее демона, другой делал ему массаж ног. «М-м-м! Это приятно», - подумал демон.

При каждом добром слове, действии или мысли демон уменьшался в размере, становился менее уродливым, менее вонючим и противным. Ещё до того, как прибыл паренёк из службы до­ставки пиццы, демон сжался до первоначаль­ного размера, став таким же, каким был, когда занял трон. Но они не прекращали проявлять к нему доброту.

Вскоре демон стал таким маленьким, что его с трудом можно было разглядеть. Затем, после ещё одного доброго поступка, он полностью исчез.

Таких монстров мы называем «демонами, пи­тающимися гневом» ⁴.

 

Иногда ваш партнёр может выступать в роли «демона, питающегося гневом». Вы злитесь на него, и он становится хуже - уродливее, зло­воннее, агрессивнее. Проблема становится на вершок больше каждый раз, когда вы злитесь на него даже мысленно. Возможно, теперь вы ви­дите свою ошибку и знаете, что надо делать.

Боль - это ещё один «демон, питающийся гневом». Когда мы со злостью думаем: «Боль! Убирайся отсюда! Тебе здесь не место!» - она становится чуть сильнее и неприятнее во всех других отноше