Особенности современной уголовной политики.

В современный период в условиях нарастания в России процессов демократических преобразований весьма важным фактором является разработка и реализация нормативно-правовых и организационно-управленческих мер по противодействию преступности, а также осуществление комплекса практических мероприятий, имеющих своей целью удержание ее на социально приемлемом уровне. В этой связи весьма актуальным является исследование конкретных правовых проблем современной российской уголовной политики, которая на протяжении длительного времени воспринималась лишь как совокупность решений власти, направленных на борьбу с преступностью <1>, а с другой стороны, отличалась волюнтаризмом в законодательстве.

Ее состояние в настоящее время Э.Ф. Побегайло назвал кризисом современной российской уголовной политики <1>. Достаточно наглядно это отражено в работе "Российская уголовная политика: преодоление кризиса" <2>, авторы которой отмечают ее неадекватность криминальной ситуации, в которой оказалось российское общество, как следствие радикально-либерального подхода в проведении судебной реформы и последующих реформ уголовно-процессуального и уголовного законодательства.

При этом в качестве средства противодействия росту преступности нередко предлагаются рекомендации об усилении либо - в меньшей степени - ослаблении тяжести уголовного наказания за отдельные виды преступлений. Однако подобные предложения, по мнению А.Э. Жалинского, нередко представляют ничем не обоснованное мнение тех или иных авторов <1>, что подтверждается поступающими в Государственную Думу РФ многочисленными проектами федеральных законов, содержащими, как правило, предложения об усилении уголовной ответственности. Наиболее часто они касаются ужесточения наказания за незаконный оборот наркотических средств, за преступления террористической направленности, за хищения отдельных видов чужого имущества и т.д.

Одна из причин внесения таких законодательных предложений в том, что уголовно-правовая наука, к сожалению, не располагает реальными сведениями об общественной опасности того или иного противоправного деяния, а в ряде случаев - определенного вида преступного поведения. Наиболее негативным проявлением подобного является отнесение законодателем с 1 июля 1994 г. <1> всех видов квалифицированных краж к тяжким преступлениям. Это повлекло, во-первых, значительный (ничем не обоснованный) рост в структуре преступности тяжких уголовно наказуемых деяний (с 19% в 1989 - 1993 гг. до 60% в 1995 - 2001 гг.) и, во-вторых, явилось главной причиной увеличения более чем в 2,5 раза (со 180 тыс. в 1990 г. до 457 тыс. в 1999 г.) числа лиц, в отношении которых органы предварительного следствия и дознания в ходе досудебного производства избирали меру пресечения в виде заключения под стражу. Способствовало этому и наличие в УПК РСФСР исключительно одиозной нормы - ч. 2 ст. 96, предусматривающей заключение под стражу в качестве меры пресечения по мотивам одной лишь опасности преступления, к которым относились и ч. 2 ст. 144 УК РСФСР (ч. 2 ст. 158 УК РФ в редакции 1996 г.).

Сведения о реальной опасности того или иного вида преступного поведения не восполнялись и криминологией, которая, по словам А.Э. Жалинского, "вообще бездоказательно исходит из того, что опасно любое поведение, входящее в ее предмет" <1>. Опыт объявления спекуляции, обмана потребителей, частного предпринимательства и ряда прочих деяний преступлениями наглядно свидетельствует об опасности такого понимания государством осуществляемой им уголовной политики.

Другая причина обоснования необходимости усиления карательных мер со стороны государства заключается в том, что при реализации уголовной политики отсутствуют зачастую какие-либо конкретные сведения о социальных последствиях предстоящих изменений уголовной репрессии, а также о ресурсной стоимости такого законопроекта и о том, согласно ли общество его финансировать, без чего в странах с устоявшимися системами уголовного правосудия не принимается ни один уголовный закон, устанавливающий преступность или усиливающий уголовное наказание за преступное поведение.

Весьма негативным примером современной уголовной политики (поспешности и недооценки последствий) является исключение Федеральным законом от 8 декабря 2003 г. N 162-ФЗ <1> нижнего предела уголовного наказания из санкций абсолютного большинства преступлений средней тяжести и части тяжких преступлений. Такое решение законодателя привело к разрыву в 30 - 60 раз между верхним и нижним пределами размеров уголовного наказания за совершение одних и тех или схожих по категории тяжести видов преступлений. Например, по ч. 4 ст. 183 УК РФ ("Незаконное получение или разглашение сведений, составляющих коммерческую, налоговую или банковскую тайну, повлекшие тяжкие последствия") наказание предусмотрено от двух месяцев до десяти лет лишения свободы. Это означает разрыв между верхним и нижним пределами наказания в 60 раз, что, безусловно, может способствовать коррупционным проявлениям, превращая институт судейского усмотрения при назначении уголовного наказания в судейский произвол.

Следует признать, что проблема санкций норм Особенной части УК РФ - сегодня в целом "ахиллесова пята" уголовного законодательства. Поэтому не случайно в науке и среди практиков активно обсуждается вопрос о разработке шкалы уголовных наказаний, которая, во-первых, позволила бы учитывать при назначении наказания не всю совокупность квалифицирующих признаков ("чохом"), которые (от 2 до 7) сформулированы в диспозициях конкретных статей УК РФ, а учитывать каждый такой признак самостоятельно с применением правила совокупности сложения по ним наказания; во-вторых, устанавливала бы жесткие правила учета отдельных повторяющихся и наиболее часто распространенных обстоятельств уголовно наказуемого деяния (насильственный или групповой характер преступления, вооруженность, размер ущерба (вреда) и др., если они не являются квалифицирующими признаками конкретного преступления, указав степень влияния каждого из них на размер наказания; в-третьих, при назначении наказания должно действовать правило обязательного, а не формального зачастую сложения наказания по совокупности преступлений, что является абсолютным правилом в условиях действия "шкалы наказаний".

Говоря о реализации уголовной политики, следует обратить внимание на ее изменения в зависимости от смены власти, что в ряде случаев действительно необходимо. Например, приведенный выше Федеральный закон от 8 декабря 2003 г. N 162-ФЗ, содержащий, по нашему мнению, ряд прогрессивных положений, развивающих теорию и практику уголовного законодательства, включает отдельные правовые нормы, реализация которых одномоментно привела, например, к декриминализации уголовной ответственности почти за 100 тыс. уголовно наказуемых хулиганств (бывшие ч. 1 и ч. 2 ст. 213 УК РФ). Называя эти цифры, автор исходит из того, что в период за 2000 - 2002 гг. ежегодно регистрировалось в среднем 130 тыс. преступлений данного вида, а после исключения из УК РФ ч. 1 и ч. 2 ст. 213 (в редакции 1996 г.) в 2005 - 2006 гг. регистрировалось всего по 30 тыс. уголовно наказуемых хулиганств. А фактическое отсутствие иных мер уголовного воздействия на "хулиганов" ведет к вседозволенности и общественно опасному поведению такой категории лиц. И, соответственно, общественное спокойствие и нормальная жизнь законопослушных граждан России, как справедливо отмечает Э.Ф. Побегайло, стали менее защищенными со стороны государства <1>.

Однако объективность не позволяет замалчивать и другие статистические данные по фактам причинения гражданам телесных повреждений, в том числе из хулиганских побуждений, квалифицируемых в соответствии с названным Федеральным законом по ч. 2 ст. 115, ст. 116 УК РФ. Их количество возросло с 53 тыс. в 2002 - 2003 гг. до 130 тыс. в 2005 г., что свидетельствует о некоторой активизации работы органов внутренних дел в противодействии уголовно наказуемым деяниям, связанным с грубым нарушением общественного порядка. Этому способствовало в определенной степени и Постановление Конституционного Суда РФ от 27 июня 2005 г. N 7-П <1>, которым признаны несоответствующими Конституции РФ положения ряда норм УПК РФ в той их части, в какой они не обязывали прокурора, следователя, орган дознания и дознавателя принимать по заявлению лица, пострадавшего в результате умышленного причинения легкого вреда здоровью (ст. 115 УК РФ) и побоев (ст. 116 УК РФ), в том числе совершенных из хулиганских побуждений, меры, направленные на установление личности виновного в этом преступлении и привлечение его к уголовной ответственности.

Приведенные выше и другие негативные факторы реализации российской уголовной политики в современный период влекут за собой снижение доверия граждан к органам власти и к способности последней противостоять преступности. А поскольку общество не может отказаться от уголовного законодательства как средства обеспечения социального мира и воздействия на лиц, его нарушивших, ввиду чрезвычайно высокой цены решений по изменению уголовного законодательства, от субъектов уголовной политики и непосредственно от законодателя требуется быть крайне осторожными. Однако на практике, как указано выше, дело обстоит так, что авторам законопроектов заведомо известно, что ослабление репрессии усиливает преступность, а ужесточение уголовной ответственности позволяет достичь положительного результата в борьбе с преступностью.

Особенно наглядно данную идеологию выразил Д.А. Корецкий в своей публикации "Идеологические проблемы борьбы с преступностью" <1>, отмечая "излишнюю либерализацию уголовного законодательства и снижение санкций за те или иные преступления", сравнивая санкции уголовных наказаний в УК РСФСР и УК РФ "с развитыми демократическими и либеральными зарубежными странами", приведя в качестве примера ст. 123.3 Уголовного кодекса Австралии, предусматривающую за совершение грабежа лицом, "имеющим при себе оружие с целью нападения", наказание на срок до 20 лет, в то время как в ст. 162 УК РФ после изменений Федеральным законом от 8 декабря 2003 г. санкция за аналогичное деяние снижена до 10 лет лишения свободы <2>.

Или, например, рассуждения этого же автора о Федеральном законе от 8 декабря 2003 г. N 162-ФЗ в части "неадекватности новелл, касающихся уголовной ответственности несовершеннолетних", даны им без приведения какой-либо аналитической и статистической информации. По мнению автора, в последние годы наблюдается рост тяжких преступлений, совершаемых лицами в возрасте 12 - 15 лет, исходя из чего им делается вывод, во-первых, о необходимости снижения возраста уголовной ответственности до 12 лет (это предложение действительно подлежит обсуждению с учетом естественных процессов акселерации подростков), а во-вторых, о повышении санкций за тяжкие преступления <1>, к числу которых УК РФ, во времена, о которых рассуждает автор, относил кражу подростком велосипеда из сарая и т.п. противоправные деяния. Разумно ли второе предложение автора - каждый вправе сделать самостоятельный вывод.

К этой же категории необоснованной критики действующего уголовного закона следует отнести и не подтвержденные какими-либо статистическими или иными данными высказывания Д.А. Корецкого о необоснованной декриминализации Федеральным законом от 8 декабря 2003 г. N 162-ФЗ уголовно наказуемых деяний, повлекших причинение по неосторожности вреда средней тяжести, ответственность за которые предусмотрена ч. 1 ст. 143 УК РФ ("Нарушение правил охраны труда") и ст. 216 УК РФ ("Нарушение правил безопасности при ведении горных, строительных или иных работ"), поскольку если российское правосудие и содержит примеры подобных уголовных дел, то они исчисляются единицами.

Об этом свидетельствует и уголовно-правовая статистика: в 2002 - 2003 гг. в России ежегодно регистрировалось от 1270 до 1556 преступлений по ст. 143 и от 217 до 240 преступлений - по ст. 216 УК РФ. В 2004 - 2006 гг. их число составляло по ст. 143 УК РФ соответственно 1048, 1067 и 991 преступление, а по ст. 216 - 193, 216 и 260 преступлений. Число же осужденных в указанные периоды не превышало ежегодно 248 - 387 человек по ст. 143 и 64 - 150 лиц - по ст. 216 УК РФ, несмотря на то что ежегодно в результате нарушений техники безопасности погибали более 1 тыс. человек и десяткам тысяч граждан причинялся тяжкий и средней тяжести вред.

Приведенные статистические данные свидетельствуют о том, что авторы подобных суждений забывают прописную истину - усиление уголовного наказания не способно обеспечить решение проблемы борьбы с преступностью, а лишь усугубляет ее социальные последствия.

Анализ публикаций по проблемам уголовной политики свидетельствует также о том, что, критикуя означенный выше Федеральный закон от 8 декабря 2003 г. N 162-ФЗ, ряд ученых и практических работников <1> делают ссылки на уголовно-правовую статистику за относительно короткие (не более чем за год) временные периоды и, как правило, без учета ее изменения в динамике. Подобные статистические данные не отражают реального положения с преступностью и уровня криминогенности российского общества. Это, естественно, ведет к искажению излагаемых авторами фактов и сделанных ими выводов.

Например, профессор Д.А. Корецкий в указанной публикации о принятии Федерального закона от 8 декабря 2003 г. N 162-ФЗ говорит как о следствии отсутствия адекватности со стороны государства в противодействии преступности в условиях неблагоприятных тенденций преступности в России. В подтверждение своей критики о необоснованности данного решения законодателя автор приводит статистические данные за 2003 г., когда количество зарегистрированных преступлений за год возросло на 9,1% (или на 230 тыс.), не обратив внимания на то обстоятельство, что в 2002 г. в связи с вступлением в действие с 1 июля Кодекса Российской Федерации об административных правонарушениях было одномоментно (с 1 июля по 4 ноября) декриминализировано 350 тыс. краж чужого имущества, которые в конце 2002 г. вновь были криминализированы, что обусловило рост фактически не преступности, на что делается упор, а ее количественного показателя.

Аналогичный вывод, не основанный на статистических данных в динамике за ряд лет, Д.А. Корецкий делает при анализе краж, отмечая их рост в 2003 г. на 24,2%. Но еще более неожиданным является его вывод как криминолога о том, что кражи "служат одним из основных источников пополнения криминальной кассы - "общака". Лица, их совершающие, составляют "элиту" преступного мира и, как правило, являются профессиональными преступниками, носителями криминальной идеологии и субкультуры", что опровергается, например, данными о размере причиненного в результате краж ущерба, который в десятки раз меньше, чем от преступлений экономической направленности.

В явное противоречие с изложенным выше вступают высказывания Д.А. Корецкого о необходимости при выработке концептуальных подходов к проблемам криминализации (декриминализации) преступности опираться на "криминологические знания о реальном состоянии преступности в целом и отдельных ее видов" <1>. Или, например, взять аналогичное по сути мнение о том, что "изменения, внесенные в УК РФ в декабре 2003 г., продемонстрировали вопиющее пренебрежение исполнительной власти и законодателя рекомендациями ученых-экспертов" <2>. В этой связи прав А.Э. Жалинский, говоря о необходимости исключения из научной деятельности "демагогии, необоснованных обвинений, сознательного искажения фактов" <3>.

Следует также признать, что при формировании уголовной политики за исходные начала берутся данные уголовно-правовой статистики, достоверность которой обозначена в качестве одной из ключевых проблем в Концепции судебной реформы в Российской Федерации <1> в силу своей крайней необъективности. В этой связи приходится констатировать, что проблема искаженности статистических данных о количестве совершенных преступлений вызывает большую озабоченность как со стороны государства <2>, так и со стороны его правоохранительных органов (в первую очередь МВД и Генеральной прокуратуры РФ).

Изложенное подтверждают заведомо искаженные по сравнению с реально возможным статистические данные о состоянии преступности в динамике за последние 20 лет, социологические опросы граждан, главная суть которых в том, что почти каждый второй пострадавший в органы внутренних дел не обращался из-за неверия в способность сотрудников милиции установить виновных и возвратить похищенное, а также многократное увеличение (в 4,5 раза или с 32,5 тыс. в 1991 г. до 146 тыс. в 2005 г.) количества отмененных прокурорами процессуальных решений следователя, дознавателя, органа дознания об отказе в возбуждении уголовного дела, но с последующим возбуждением уголовного дела, большинство преступлений по которым остается нераскрытыми (так называемые укрытые от учета преступления), и значительный рост других нарушений закона при регистрации заявлений и сообщений о противоправных деяниях и их учете в качестве преступлений.

О недостоверности российской статистики о преступности и крайне высоком уровне латентности преступлений свидетельствует сравнение ее количественных характеристик с данными о преступности в других странах. Так, в Российской Федерации на протяжении 1992 - 2004 гг. ежегодно регистрировалось от 2,4 до 3 млн. преступлений. Для сравнения в США ежегодно регистрируется 13 - 13,5 млн. преступлений (только по восьми основным индексным составам), в Германии - 6,5 млн., Италии - 2,8 млн. Во всех указанных и многих других странах Европы уровень преступности на 100 тыс. населения в 2,5 - 3 раза выше, чем в России, что заставляет, естественно, усомниться в достоверности российской уголовной статистики, которая, как отмечено выше, должна служить цели выработки государством уголовной политики <1>.

В понятие уголовной политики наряду с ее уголовно-правовой составляющей, о чем шла речь выше, неотъемлемой частью входит уголовно-процессуальная политика <1>. И, соответственно, ее реформирование определяется такими факторами, как состояние криминогенной обстановки в стране, структура и динамика преступности, качество законодательства уголовно-процессуального комплекса, а также уровень социально-экономического и политического развития. Именно по качеству законодательства в адрес УПК РФ выпущена масса критических стрел (этим не занят только ленивый). Для этого есть весьма существенные основания. Одновременно вряд ли будет правильным и научно обоснованным, если абстрагироваться (абсолютно, а не относительно) от тех принципиально новых положений УПК РФ, которые направлены на реальное, а не мифическое (как это было нередко в УПК РСФСР) обеспечение конституционных прав граждан, начиная с их права на доступ к правосудию.

Автором проанализирована практика применения основных положений УПК РФ. Результаты позволяют сделать вывод, что новый процессуальный закон "не обрушил" систему расследования преступлений, что предрекали отдельные ученые и практические работники. А.Д. Бойков на основе анализа нового УПК пришел к выводу, что в Кодексе вообще не идет речь ни о борьбе с преступностью, ни о неотвратимости ответственности: с точки зрения борьбы с преступностью многие его положения снижают эффективность уголовного преследования и даже делают его беспомощным <1>. Так ли это на самом деле? Об этом позволяют судить некоторые статистические данные по расследованию преступлений в условиях действия нового УПК в сравнении с результатами работы органов предварительного следствия и дознания в 2001 г. (по УПК РСФСР).

Так, в 2001 г. органами расследования направлено в суд 1 млн. 308 тыс. уголовных дел, в 2005 г. - 1 млн. 131 тыс. дел, а по результатам 2006 г. в суд направлено 1 млн. 178 тыс. уголовных дел. Другой момент: несмотря на значительное усложнение процедур досудебного производства, качество и сроки расследования, соблюдение законности по уголовным делам, расследованным следователями органов внутренних дел, фактически не ухудшились. В 2006 г. всего возвращено прокурором для доследования и судом прокурору для устранения нарушений закона 7,2% дел от направленных следователями в суд против 6,8% возвращенных для доследования судом и прокурором дел в 2001 г.; в сроки свыше двух месяцев расследовано в 2006 г. 15,9%, а в 2001 г. - 16,2% уголовных дел. Не произошло "обвала" в вопросах соблюдения законности, что предсказывали многие противники УПК РФ. Хотя число оправданных судами и увеличилось весьма незначительно (с 1077 - в 2001 г. до 1372 - в 2006 г., или на 27,4%), но уменьшилось число реабилитированных на стадии предварительного расследования - с 1999 подозреваемых, обвиняемых в 2001 г., до 985 - в 2006 г. (в 2,1 раза). Значительно сократилось (с 919 - в 2001 г. до 524 - в 2006 г., или в 1,8 раза) и число незаконно, необоснованно содержавшихся под стражей граждан.

Прокомментировать приведенные статистические данные способен каждый, а опровергать их без реального знания состояния следственной работы дело весьма неблагодарное и ничего, кроме негативного отношения к бездоказательным высказываниям, встретить не может.

В качестве аргументов оппоненты, критикующие новый УПК, ссылаются на большое количество решений Конституционного Суда РФ в части признания отдельных его норм не соответствующими Конституции РФ (ч. 2 и ч. 4 ст. 20, ч. 6 ст. 144, п. 3 ч. 1 ст. 145, ч. 7 ст. 236, ч. 4 ст. 237, ч. 9 ст. 246, ч. 3 ст. 318, ст. 405) - всего 8 процессуальных норм. В то же время в УПК РСФСР его 16 процессуальных норм за весьма короткий период (с 1995 по 2000 г.) были признаны несоответствующими Конституции РФ, из которых 13 норм законодателем из Кодекса так и не были исключены. То есть ситуация в части признания неконституционными отдельных положений нового УПК не так проста, как она кажется на первый взгляд его критикам.

Одной из причин внесения значительного числа изменений и дополнений в новый УПК явилось отсутствие в период подготовки Кодекса ко второму чтению скоординированной позиции правоохранительных органов, судейского сообщества, адвокатского корпуса и представителей правозащитных организаций по наиболее принципиальным проблемам как досудебного производства, так и судебного разбирательства, а также противодействие в реализации конституционных установлений, например путем отложения на значительный срок положений УПК РФ об избрании меры пресечения в виде заключения под стражу по судебному решению, и ряд других, в том числе касающихся процессуальных полномочий прокурора, следователя и ряда других участников процесса.

Следует учитывать и тот фактор, что многие критические замечания и высказывания, особенно до вступления в действие нового УПК и в первый период практической реализации его положений, в немалой степени носили демагогический или чисто популистский характер. Такой вывод следует из того, что:

- во-первых, в новом УПК реализованы положения Конституции РФ в части гарантий обеспечения основных прав и свобод человека и гражданина и их соблюдения на всех стадиях уголовного судопроизводства, что является актуальным и в связи с ратификацией Российской Федерацией еще в 1998 г. Конвенции о защите прав человека и основных свобод 1950 г. и соответственно распространением юрисдикции Европейского суда по правам человека (г. Страсбург) на судопроизводство в Российской Федерации;

- во-вторых, критики не хотят замечать, что в УПК РФ вошли десятки процессуальных норм, восполнивших пробелы УПК РСФСР, например, в части процедур выделения и соединения уголовных дел, исчисления сроков по ним, признания в качестве доказательств выделенных материалов уголовного дела. И это только по одному вопросу. В новый УПК включены положения, направленные на обеспечение безопасности свидетелей и потерпевших, о чем при принятии Кодекса в 1997 г. в первом чтении его разработчики даже не помышляли. Правоприменителю дан в руки инструмент, позволяющий значительно сократить порочную практику возвращения судами ежегодно от 35 до 40 тыс. уголовных дел для дополнительного расследования, в основном по причине допущенных следователем и прокурором разного рода ошибок на стадии предварительного следствия. Для сравнения, в первый год применения УПК РФ (2003 г.) количество возвращенных судом прокурору уголовных дел для устранения выявленных недостатков сократилось одномоментно почти в 2 раза (возвращено 22,8 тыс. дел), что позволило значительно сократить сроки расследования и судебного разбирательства данных дел;

- в-третьих, новый УПК в целях обеспечения раскрытия и расследования преступлений в 26 своих нормах регулирует вопросы взаимоотношения следователя с оперативными сотрудниками и использования результатов оперативно-розыскной деятельности в уголовном судопроизводстве. В УПК РСФСР таких норм было всего 11. Изменилось и их качественное содержание, хотя, конечно, практическим работникам хотелось бы дальнейшего совершенствования процессуального закона в этой части, в том числе и новой редакции ст. 89 УПК РФ об использовании в доказывании результатов оперативно-розыскной деятельности;

- в-четвертых, говоря о совершенствовании процедур судебного производства, следует отметить введение апелляционного порядка рассмотрения уголовного дела (глава 44) и упрощенного особого порядка судебного разбирательства (глава 40), уровень применения которого возрос с 9,6% от всех рассмотренных судами уголовных дел с вынесением приговора в 2003 г. до 31,6% - в 2005 г. и почти 40% - в 2006 г., это около 300 тыс. рассмотренных судами уголовных дел в год. И эти аргументы можно продолжать, конкретизируя их через процессуальные институты и отдельные нормы нового УПК РФ, а приведение всего перечня нововведений в Кодекс возможно лишь в отдельной публикации.

Весьма существенным является и то обстоятельство, что многие негативно высказывающиеся об УПК РФ оппоненты не привели в обоснование своей критики сколько-нибудь значащих статистических данных, позволяющих сравнивать результаты работы органов предварительного расследования в 2001 г. (по УПК РСФСР) и 2006 г. (в условиях действия УПК РФ), о чем весьма кратко сказано выше. Или, например, в публикации В. Осина "Почему редко применяется особый порядок судебного разбирательства" автор, не приведя ни одного статистического показателя работы судов по рассмотрению уголовных дел в порядке главы 40 УПК РФ, сделал вывод (как не назвать его демагогическим?), что "применение особого порядка продолжает на практике оставаться очень ограниченным" <1>. Вероятно, автору не хватило времени заглянуть в данные судебной статистики. Фактически реализация положений главы 40 УПК РФ, во-первых, значительно сократила нагрузку на федеральных судей районного, городского звена; во-вторых, развеяла опасения законодателя и ряда ученых о возможных негативных последствиях применения данного процессуального института; в-третьих, свидетельствует о заинтересованности как обвиняемых (подсудимых), так и потерпевших в применении особого порядка судебного разбирательства и тем самым о жизнеспособности действующего в этой части УПК РФ.

Одновременно новый УПК РФ содержит немало положений, которые не только заслуживают критики, но и требуют принятия довольно радикальных мер по их изменению <1>. Действие таких норм оказывает, на наш взгляд, негативное влияние на обеспечение прав и законных интересов граждан и организаций, потерпевших от преступлений, и выполнение органами внутренних дел своей задачи по активному противодействию преступности, которые в вопросах раскрытия преступлений в условиях действия нового УПК РФ нередко выступают в роли сторонних наблюдателей. К такому заявлению есть все основания, ибо количество преступлений, по которым виновные в их совершении не установлены, возросло с 881 тыс. в 2001 г. до 2 млн. - в 2006 г., или в 2,5 раза, за ними стоят 2 млн. граждан, фактически оставленных государством в нарушение ст. 2 Конституции РФ без защиты.

Одна из основных причин столь негативного положения дел - в необоснованном усложнении процедуры возбуждения уголовного дела, предусматривающей необходимость получения на это согласия прокурора. Это изменение, предложенное лично бывшим Генеральным прокурором РФ, явилось серьезным препятствием к своевременному возбуждению уголовного дела, без чего невозможно проведение неотложных следственных действий по закреплению следов преступления и сбору доказательств. Сегодня у следователя и дознавателя до получения согласия прокурора на возбуждение уголовного дела отсутствует право на задержание подозреваемого. Именно по этой причине число задержанных по подозрению в совершении преступления сократилось более чем на треть (с 490 тыс. в 2001 г. до 281 тыс. в 2006 г.). Для сравнения, в США ежегодно задерживается за преступления 11 - 12 млн. граждан. Согласно новому УПК невозможен допрос пострадавшего, который может скончаться, не дождавшись согласия прокурора на обращение следователя с возбуждением уголовного дела. И это не гипотетические рассуждения, а вполне реальная ситуация.

О какой оперативности в расследовании преступлений может идти речь, если 15% следственных подразделений (более 8 тыс. следователей органов внутренних дел) расположены на расстоянии от 10 до 600 км от места дислокации надзирающих прокуроров. При этом 95% уголовных дел, подлежащих возбуждению с согласия прокурора, - это дела об общеуголовных преступлениях, по абсолютному большинству которых подозреваемые лица не установлены. В этом случае как раз и нарушаются права потерпевших, которых, по мнению многих оппонентов, новый УПК оставил без защиты. За незамедлительную отмену института согласия прокурора на возбуждение уголовного дела абсолютное большинство как практических работников, так и ученых (Петрухин И.Л., Быков В.М., Куцова Э.Ф., Ляхов Ю.А. и др.) <1>.

Еще одна проблема заключается в разграничении подследственности между органами предварительного следствия и дознания. Редакция ч. 2 ст. 223 УПК РФ, принятая в последний момент без какого-либо обсуждения даже среди членов рабочей группы, привела к тому, что в 2006 г. 760 тыс. уголовных дел были переданы дознавателями для производства предварительного следствия, где абсолютное большинство из них остались нерасследованными. За ними стоят российские граждане, пострадавшие от преступлений и оставшиеся фактически без защиты государства. Вот здесь бы прокуратуре и проявить настойчивость по защите прав потерпевших, однако в течение более 5 лет наши обращения о внесении соответствующих изменений в УПК РФ до последнего времени оставались "гласом вопиющего в пустыне" <1>.

Обеспечение прав участников уголовного судопроизводства непосредственно зависит от качества и полноты расследования уголовного дела, что невозможно без законодательного обеспечения процессуальной самостоятельности следователя. На это, кстати, указано в Концепции судебной реформы в Российской Федерации. Однако прошло 15 лет, а это положение не только не реализовано в законе, а новый УПК поступил с точностью до наоборот, увеличив количество ограничений процессуальной самостоятельности следователя на проведение им следственных действий или принятие процессуальных решений до 40 (23 ограничения со стороны прокурора и 17 - со стороны суда). В результате вместо расследования уголовного дела следователь значительную часть процессуального срока затрачивает на различного рода согласования.

Требует совершенствования механизм избрания меры пресечения в виде заключения под стражу в отношении лиц, скрывшихся от органов расследования. Невозможность заочного избрания меры пресечения в виде заключения под стражу в отношении скрывшихся от следствия и дознания и объявленных в федеральный розыск обвиняемых (что допускал УПК РСФСР) способствовала тому, что в 2003 - 2006 гг. порядка 100 тыс. объявленных в федеральный розыск граждан остались неразысканными, что привело к совершению этими лицами новых тяжких и особо тяжких преступлений.

Решение проблемы заключения под стражу лиц, скрывшихся от следствия и объявленных в федеральный розыск, видится, по нашему мнению, не в исключении из ч. 5 ст. 108 УПК РФ запрета на заочное заключение судом их под стражу, на чем продолжают настаивать наши коллеги из Генпрокуратуры и МВД России, что, кстати, противоречило бы п. 3 ст. 5 Конвенции о защите прав человека и основных свобод <1>, а во внесении изменений в УПК РФ, во-первых, предоставляющих суду по месту расследования уголовного дела возможность заочного вынесения такого решения, и, во-вторых, устанавливающих в законе механизм, предусматривающий, что при задержании объявленного в федеральный розыск лица вне места производства предварительного расследования ему должна быть предоставлена в течение 48 часов с момента фактического задержания возможность предстать перед судьей ближайшего районного суда по месту фактического задержания для допроса с целью установления личности задержанного и проверки, не отменено ли судебное решение о заключении его под стражу. При несогласии обвиняемого с оставлением судом меры пресечения в виде заключения под стражу ему должно быть предоставлено право после доставления к месту производства предварительного расследования в течение 48 часов предстать перед судом (судьей), избиравшим указанную меру пресечения. Такой порядок предусматривает процессуальное законодательство Германии, Франции. Аналог этой нормы есть и в УПК Украины.

В свете совершенствования уголовно-процессуального законодательства требует своего разрешения сокращение сроков предварительного расследования за счет упрощения его процедур в случаях очевидности совершенного преступления, задержания подозреваемого с поличным и в других случаях, ибо сегодня средний процессуальный срок предварительного расследования и судебного разбирательства по уголовному делу составляет пять месяцев. Возникает и другой вопрос: почему на расследование кражи, когда подозреваемый задержан с поличным, необходимо распространять в полном объеме процессуальные нормы, применяемые при расследовании, например, "заказного" убийства, фактов бандитизма и т.д.? Решение данной задачи позволит сосредоточить усилия следственного аппарата на расследовании уголовных дел, представляющих повышенную общественную опасность, в основном о тяжких и особо тяжких преступлениях. Примеры решения задачи упрощения судопроизводства есть.

Одновременно в целях борьбы с организованной преступностью в УПК РФ необходимо предусмотреть особые процедуры предварительного следствия, предоставляющие органам расследования возможности использования всего комплекса мер по противодействию этому явлению, как, например, в США, где более 20 лет действует институт "сделки с правосудием", позволяющий:

- во-первых, обеспечить рассмотрение более 95% уголовных дел по сокращенным процедурам в случае заключения соглашения между стороной обвинения и лицом, в отношении которого осуществляется уголовное преследование;

- во-вторых, что не менее важно, в борьбе с организованной преступностью привлекать лиц, изъявивших желание сотрудничать с компетентными органами по изобличению организаторов преступлений, расследованию деятельности преступных сообществ при условии значительного сокращения таким лицам уголовного наказания (например, вместо 20 лет лишения свободы такое лицо осуждается, как правило, на 4 - 5 лет) и распространению на них в дальнейшем программы защиты свидетелей <1>.

Перечисление требующих своего разрешения проблем УПК РФ можно продолжать, они автором приведены в ряде других публикаций. Одновременно следует отметить, что критика многих положений нового УПК вызвана не столько несовершенством его норм, сколько неоднозначно складывающейся как на местах, так и в центре следственно-судебной практикой, о чем в публикациях ряда авторов скромно умалчивается. Подобных примеров судейско-прокурорского правотворчества в применении нового УПК за прошедшие 5 лет было предостаточно <1>. Вот только некоторые из фактов правотворчества.

В соответствии со ст. 220 УПК РФ в обвинительном заключении законодатель вместо подробного анализа доказательств, как это требовала ст. 205 УПК РСФСР, предусмотрел изложение