Эволюция правопорядка и её отражение в юридических доктринах

 

1. Сущность индивидуализма и либерализма. 2. Вырождение его. 3. Отклонения от индивидуализма, характеризующие новый век. 4. Увлечение социализмом, как реакция против индивидуализма и либерализма. 5. Неосуществимость социализма в современных условиях и необходимость формулировки другого руководящего принципа. 6. Отражение происходящего кризиса общественных и хозяйственных форм в правовых идеях. 7. Публично-правовой элемент в собственности. 8. Развитие корпоративного начала. 9. Учение Дюги о неотчуждаемых правах личности и государственном суверенитете. 10. Отсутствие руководящего принципа в новейших юридических учениях.

 

1. Человеческая мысль блуждает между противоположными принципами. С одной стороны, тяготение к полной свободе и независимости личности, с другой — увлечение идеей государственной регламентации хозяйства; с одной стороны, крайний индивидуализм, с характерным для него эгоизмом, с другой — подчинение личности требованиям „общего блага", поглощение ее общественным целым, коллективом.

Идеи либерализма и социализма, индивидуализма и коллективизма борятся между собой в течение многих веков.

Будет ли человечество преуспевать, если государство предоставит личности свободу действий, если индивид, который лучше всего может познать свои интересы, явится главным действующим лицом народного хозяйства? Или государство должно принять на себя активную роль и, представляя общий интерес, должно объединить в своих руках и обладание важнейшими хозяйственными ценностями?

Одна система предполагает, что индивид, руководимый эгоистическим интересом и инстинктом самосохранения, будет напрягать свои силы в борьбе за существование, создавать и накоплять, и государство будет процветать на основе индивидуального благополучия. Индивидуализм, с этой точки зрения, основа общего благополучия и чем меньше государство будет стеснять индивидуума в его деятельности, тем больше обеспечен успех народного хозяйства в целом.

Другая система утверждает, что государство должно уничтожить в корне хозяйственный эгоизм, должно экспроприировать из рук частных владельцев орудия производства и перевоспитать общество, направив энергию отдельных лиц на служение общему благу.

После феодальных порядков идеи экономической свободы, выдвинувшие мысль о свободно хозяйствующей личности, были откровением и возвещали новую эпоху. С тех пор как один из крупных промышленников Франции на совещании, созванном великим опекуном французской индустрии и торговли, Кольбером, сказал ему: «Laissez nus faire», т. е. предоставьте нам побольше свободы, не вмешивайтесь в наши дела, — эти слова стали догматом эпохи и еще до сих пор не утратили своей магической силы. Учение А.Смита и классической школы, основавшей экономический либерализм и сводившей до минимума вмешательство государства в свободную игру личных интересов, наиболее отвечало потребностям времени и лучше всего характеризовало эпоху промышленного переворота, когда инициативой и творчеством частных лиц творились чудеса. «Усилиями частных лиц возникали крупные сооружения; например, система каналов родилась благодаря инициативе ливерпульских купцов; без поощрений, без участия законодательства, каким-то стихийным образом возникла эксплоатация минеральных богатств Северной Англии, большие фабрики Манчестера и других городов, а эта стихия слагалась из множества интересов личностей, направленных к одним целям и риску». Для этой эпохи характерны неутомимые искатели, вроде Аркрайта, который из парикмахера превратился в изобретателя и умер миллионером[1]. Эпигонами этой эпохи являются американские миллиардеры, увлекательные биографии которых заслуживают помещения в библиотеке жизнеописания великих людей.

В соответствии с направлением экономического либерализма и государственный строй приспособлялся к защите свободы и равенства граждан и охране их неотъемлемых прав.

Юриспруденция XIXв. изображала общество, как совокупность свободных хозяйствующих личностей. Игнорируя данные социологии, она забывала о групповом, классовом, коллективном начале, и даже народ изображала, как совокупность отдельных лиц или граждан, подчиненных высшей власти.

Так юридический индивидуализм дополнял и завершал идеологию экономического и политического либерализма. При этом, для упрощения и облегчения задач, игнорировались все бытовые и социальные различия и допускалась фикция математического равенства свободных личностей, выступающих пред лицом закона в качестве отвлеченных средних людей.

Такова сущность индивидуалистической системы организации общества и хозяйства, которую, по основным ее принципам, именуют либерализмом.

С идеями либерализма тесно связана современная форма демократии. Все граждане свободны и все равны. Все обладают правом инициативы и всем должна быть предоставлена возможность активного участия в государственной жизни. Поэтому вводится всеобщее избирательное право и власть опирается на арифметическое большинство. Принцип парламентаризма является логическим завершением этой системы. Правительство выходит в отставку, если не находит поддержки большинства, и состав его отражает соотношение парламентских сил, как сам парламент — настроения избирателей.

Покушение на демократию вызывает такую же реакцию индивидуалистических убеждений, как покушение на собственность. И то и другое оскорбляет самосознание и гордость личности, не допускающей посягательств на ее неотъемлемые права.

2. Идеи либерализма были настолько жизненны, настолько соответствовали психологии века и даже веков, что они глубоко проникли в сознание, в доктрины, в законодательство и до сих пор цепко держатся за свое влияние. Можно сказать, что они освещали путь человечества, вносили покой в его сознание, оправдывали несовершенства социального уклада и поддерживали государственный порядок, составляя основу конституций. И до сих пор учебники гражданского права повторяют азбуку либерализма, изображая частную собственность, свободу договоров, конкуренцию и наследование, как непоколебимые основы гражданского общества.

А между тем в недрах либерального порядка назревали глубокие преобразования. Капитализм — дитя либеральной системы, вырос в сверхкапитализм. Гигантские организации капитала заслонили собой индивидуальное начало[2]. Классовая борьба, развивавшаяся внутри капиталистического общества, заставила организоваться рабочих и предпринимателей. Мощные профессиональные и предпринимательские организации становятся лицом к лицу, защищая общие интересы класса, а не интересы отдельных лиц. Государство давно перестало быть пассивной стороной происходящего соревнования и проявляет все больше активности, то подчиняя борющиеся силы принудительному порядку, то сосредотачивая в своих руках производительные силы и ограничивая, таким образом, экономическую свободу.

С другой стороны индивида покрывают коллективные организации и общество утрачивает свой прежний индивидуалистический характер, обращаясь в совокупность групповых организаций.

Принципы индивидуализма и либерализма пошатнулись.

3. Если и в настоящее время индивидуальный интерес остается главным стимулом хозяйства, то рядом с ним занимает все более важное место интерес групповой, профессиональный, общественный. Условия экономической действительности все более затрудняют индивидуальную борьбу за существование: „Один в поле не воин", каждый ищет убежища в группе, а групповое сотрудничество перевоспитывает психологию. Полного обособления индивидуальности никогда не было, но личный интерес в эпоху расцвета либерализма не связывался в такой мере с интересом общественным, как это неизбежно бывает, когда становится общим правилом организованная коллективная защита интересов.

В связи с этим несколько утрачивает свое значение принцип свободы договоров. Стороны подписывают, нередко, готовый формуляр договора, в котором ничего нельзя изменить. Контракт как-бы диктуется (diktierte Vertrage), условия подписываются, как непреложные (cntrat d' adhesin), в шаблонной для всех одинаковой и не допускающей изменений форме[3]. В области трудового договора распространенность коллективных договоров не только делает личное соглашение ненужным, но даже и вовсе исключает непосредственное соглашение рабочего с работодателем. Можно сказать, что для большинства рабочих договор заключается помимо их ведома, тем более что он распространяется и на тех рабочих, которые в момент заключения тарифного договора еще не входили в профессиональный союз и не работали на фабрике.

После того, как развитие профессионального движения, распространение тарифных договоров и социальное законодательство коренным образом изменили положение организованного рабочего класса, главы о капиталистической эксплоатации рабочих в курсах политической экономии во многом подлежат пересмотру. В современной Европе положение инженера нередко хуже, чем положение рабочего, и вместо проблемы эксплоатации стоит вопрос о возможности существования предприятий при улучшенных условиях труда.

Происходят еще и другие серьезные изменения.

Собственность перестает быть прежним „священным" правом, на нее начинают смотреть, как на социальную функцию (Дюги), как на обязанность (Германская конституция).

Характерное для индивидуалистического хозяйства начало конкуренции начинает также утрачивать влияние. Свободная конкуренция перестает властвовать в деловом мире, с тех пор как объединения предпринимателей монополизируют отдельные виды промышленности. Тресты, синдикаты, концерны диктуют цены и регулируют производство и торговлю.

Естественно, что при таких условиях и уровень заработной платы и цены на продукты поддаются в большей степени рационализации, сознательному регулированию, чем это имело место при подчинении их стихии рынка: законам спроса и предложения.

Существенные изменения наблюдаются и в потреблении. Кооперация и общественные столовые меняют режим индивидуального потребления, отчасти улучшая его, отчасти экономизируя, с другой стороны оказывают влияние и изменяющиеся условия жизни. Необычайное распространение в Лондоне дешевых столовых Lins и А.В.С., из которых один только Lins отпускает ежедневно по миллиону порций, свидетельствует о заметном изменении жизненного уклада. Экономнее и удобнее забежать в дешевый и хороший ресторан, чем ехать через весь город к семейному столу.

Между тем, характер семейного хозяйства определяет и строй семьи. Конституция той семьи, которую имел в виду законодатель XIX и начала XX в., предполагает главенство в семье мужа, как лица, добывающего средства к жизни, при содействии жены в доме личным трудом и при частичной помощи детей их трудовыми заработками. Отсюда перевес голоса мужа при разногласиях и презумпция полномочий жены на совершение всех сделок, касающихся домашнего хозяйства.

Но, когда домашнее хозяйство превращается в предприятие, напр., при содержании пансиона, или когда семья отказывается от домашнего стола и даже содержания квартиры, тогда весь семейный строй видоизменяется. Отпадают основания к главенству мужа, окончательно утверждается равноправие в семье мужа и жены и тип семьи, этой основной клеточки общественного организма — заметно перерождается, что неизбежно влияет и на строй общественной жизни.

Так видоизменяется бытовой уклад.

Даже закон населения, жестокая теория Мальтуса, в меньшей степени проявляет свою силу в современных цивилизованных странах, где прирост населения искусственно сокращается, так что развитие производительности может перегонять прирост населения.

Словом, если сравнить современное сверхкапиталистическое государство, где все эти явления особенно заметны, с тем типичным режимом либерального хозяйственного строя, который изображала политическая экономия прошлого века, то нельзя не заметить, что место прежнего господства естественных законов все более занимает сознательное регулирование хозяйства. Сверхкапитализм переродил частно-правовой строй и это дает основание искать новые юридические принципы, которые выражают характерные особенности и тенденции современного хозяйства[4].

Либерализм выполнил свою задачу, вдохновив революции и реформы, которые эмансипировали личность от государственной опеки, создали современное правовое государство и обеспечили блестящий расцвет капитализма. Но уже в XIX веке обозначились и недостатки либеральных учений. Доктрина невмешательства государства в хозяйственную жизнь встретилась с необходимостью поддержать экономически слабых и создать опеку фабричного труда. Учение о свободах привело бы к обессилению государственной власти, если бы она не прибегла к ряду ограничений индивидульных свобод. Правовое государство превратилось в культурное, которое должно не только охранять свободную деятельность граждан, но и само проявлять культурную активность[5].

4. Антиподом либеральных учений является, как уже указано, социалистическая доктрина. Она отрицает и осуждает индивидуализм, как источник социального неравенства и эксплоатации. Она предлагает устранить конкуренцию и рационализировать производство и распределение.

Социализм предполагает передачу орудий производства (земли, фабрик, машин) в руки общественного (соборного) хозяина, который может вести всё хозяйство по строго обдуманному плану. Стихия неурегулированного частного хозяйства, приводящая к перепроизводству, периодическим кризисам и неразумному и несправедливому распределению, сменяется хозяйством плановым, централизованным, где производство в точности выполняет задания, соответствующие спросу, где не может быть, поэтому, перепроизводства и где обмен и распределение так же подчинены руководящему центру.

5. Подобная система в идее — увлекательна, она подкупает своей разумностью. Но опыт Советской России показал на практике все отрицательные её стороны, которые можно было предвидеть теоретически. Отсутствие конкуренции убивает стимул к усовершенствованию. Передача управления одному руководящему центру вносит в хозяйство мертвящий его бюрократизм. Подкупающая с первого взгляда разумность планового хозяйства оказывается призрачной, т.к. статистика не может быть так совершенна, чтобы точно уловить всё многообразие факторов хозяйства. Просчёты и ошибки требуют частых изменений. От годового плана переходят к кварталам (четвертям года) и, исправляя план через один квартал, в сущности совершенно меняют его в течение года.

В связи с просчетами и недополучением продуктов, распределение подвергается сознательным изменениям в сторону неравенства и несправедливости. Государство покровительствует одному классу в ущерб другому и это создает состояние безнадежности и понижает трудоспособность и энергию большинства населения.

Представляющий из себя крайнее выражение идей социализма — коммунизм, оказался настолько гибельным для экономики, что сами создатели его поспешили отступить на позиции «нэпа», предоставив на некоторое время возможность соревнования и накопления. И это отступление сразу оживило хозяйство. Даже небольшая доля свободы оказалась «живою водой». Однако, её хватило не надолго. Коммунизм вновь осушил источники „живой воды".

Ни одна страна не последовала примеру Советского Союза. Нигде государство не решилось убивать частную предприимчивость и конкуренцию, но идеи социализма заразительны и даже в странах, где господствует капиталистическое хозяйство, государственная власть нередко злоупотребляет своими правами, сосредотачивая в своих руках различные предприятия и расширяя объем принуждения, насаждая так называемый «этатизм», т. е. тенденцию расширить влияние государства на хозяйственную жизнь. Происходит это в значительной степени потому, что современное хозяйство обнаруживает тенденцию к самоурегулированию, и социализм, при отсутствии другой руководящей идеи, представляется естественным завершением происходящей эволюции[6].

Таким образом, система либерализма изжила себя, а первый практический опыт осуществления социализма оказался неудачным. Выяснились все препятствия к его осуществлению, все причины, по которым он, в современных условиях, нежизнеспособен. Главной из этих причин является психологическая неподготовленность большинства населения к тем новым основаниям производства и распределения, которые создает социализм. Психология большинства населения оказывается еще слишком индивидуалистической. Возникает, поэтому, необходимость в какой-то новой, отвечающей потребностям века, системе организации общественных сил и хозяйства, которая была-бы ближе к индивидуализму, но улавливала бы и прогрессивные тенденции века, заглядывая в будущее.

6. Внимательное изучение и сопоставление новых явлений права и хозяйства, отвечающих духу современности, может помочь разрешению этой задачи. В новых явлениях можно отыскать начала, выражающие руководящие принципы нашего времени. Обзор законодательных новелл, характеризующих процесс перерождения правовой системы, дает картину яркую и поучительную. При сопоставлении нового и старого права и при более близком рассмотрении особенностей нового, могут быть сделаны некоторые обобщения, помогающие напасть на след того руководящего принципа, который характеризует вновь возникающий порядок и новое правосознание.

Обзоры происходящих в наше время изменений правопорядка не представляют редкости, и это служит свидетельством ясно ощущаемого процесса эволюции. Достаточно назвать труды Дюги[7], Шармона[8], Гедемана[9], дающие наиболее яркую характеристику нового права. Помимо этих наиболее известных, существует немало и других подобных обзоров, как общего содержания, так и по отдельным отраслям права[10].

7. Видное место в подобных обзорах занимают изменения института собственности.

Крылатое слово Дюги о праве, как социальной функции, впервые отчетливо формулирует намечающиеся радикальные преобразования господствующего порядка. Собственность, это абсолютное, наиболее полное из всех существующих прав на вещь, проникается обязанностями. Собственность рассматривается как социальная обязанность, и собственник выполняет обязанность употреблять вещь надлежащим образом, считаясь не со своими только, но и с общими интересами[11].

Собственность — обязанность, повторяет вслед за Дюги Гер-манская конституция (ст. 153 абз. 3), а гражданский Кодекс СССР распространяет идею Дюги на всю область частного права; согласно ст.I этого кодекса, частные права не охраняются, если они осуществляются в противоречии с их социально-хозяйственным назначением.

Хотя собственность остается в основании частноправового порядка современной жизни, но в ней, как характеризует Гедеманн послевоенное германское законодательство, пробиваются бреши[12], происходит социализация гражданского права: оно отчуждается от самого себя, в него все более подмешивается публично правовой элемент (es becmmt eine immer starkere ffentlichrechtliche Beimischung[13].

Для того, чтобы оценить значение этих идей, надо напомнить, что со времени декларации прав человека и гражданина, собственность характеризовалась, как «священное и неприкосповенное право». В этих качествах своих она охраняется конституционными законами. Собственность, не без основания, рассматривается, как фундамент существующего порядка, от прочности её зависит судьба всего строя.

Философы поддерживали эти представления общими идеями. Собственность ставится ими (особенно Гегель) в непосредственную и интимную связь с личностью, как выражение её воли и достоинства.

Все это соответствовало в полной мере общественному порядку, в основу которого положен индивидуализм.

Но на протяжении XIX в. произошло много перемен и формулы, определяющие сущность собственности, становились постепенно все более скромными и утрачивали торжественность. Из „священного права" собственность стала наиболее полным из прав, предоставляющих господство над вещью, и при том в пределах, очерченных законом.

Характеристика этого наиболее полного из прав, как обязанности — результат дальнейшей эволюции. Но здесь, по существу, происходит только осознание подлинного значения собственности. Оттого-то она и считалась священной и неприкосновенной, что носители собственности выполняли важнейшие в общественном отношении функции[14]. Но раньше подчеркивался и оценивался индивидуалистический момент, а теперь центр тяжести переносится в социальное назначение института. То, что достигалось само собой, ставится в качестве задания. Уклонение от выполнения социальной функции рассматривается, как неправильное пользование правом.

В связи с этим приобретает исключительное значение объективная цель (affectatin). Предназначение для общественно-полезной функции связывает даже государство и публично-правовое господство над вещью обращается в служение социальной цели.

Таковы вкратце основные идеи авторов, которые характеризуют, с известной долей сочувствия, происходящие видоизменения современного права. Ослабление индивидуализма, опутывание прав обязанностями, социализация собственности, проникновение публично-правовых начал в гражданское право!

8. Наряду с этим обращает на себя внимание уже отмеченное развитие корпоративного начала в современной жизни, все увеличивающееся значение ассоциаций, объединяющих силы отдельных лиц. Еще недавно государство подозрительно относилось ко вновь возникающим юридическим лицам (principe de suspicin), а ныне оно признает ассоциации, как необходимый элемент и организующее начало. От признания — переход к поддержке! Устанавливается принудительное участие в ссудо-сберегательных кассах, оказываются преимущества членам профессиональных союзов и т. д.

Корпорации различного характера занимают все более важное место в общественной организации. Они становятся между государством и личностью, как это было в средние века. Только теперь они в меньшей степени стеснительны для своих членов, в виду отсутствия внутренней иерархии (мастера и подмастерья) и в виду большей гибкости организаций, приспособляющихся для обслуживания очень разнообразных целей. Общественный строй становится, таким образом, более сложным и менее индивидуалистическим, так как индивидуальные интересы покрываются, нередко, групповыми, а государству противопоставляются уже часто не личные права, а общественные.

Между индивидом и государством становятся коллективы. Поскольку коллективы эти занимаются хозяйственною деятельностью, отношения между ними и их членами с одной стороны, между различными коллективами и между коллективами и государством с другой — не всегда могут регулироваться нормами, предназначавшимися для индивидуальной деятельности. Отсюда потребность в особой системе норм и этим, по мнению проф. Л.Таля[15], объясняется возникновение особой категории так называемого „хозяйственного" права.

Не в меньшей степени проявляется необходимость особой нормировки тех отношений, которые складываются между государством и синдикатами, объединяющими работников одной профессии. Социализм вручает руководящую роль государству, вверяя ему управление всеми предприятиями (монизм). Синдикализм готов раздробить государство (плюрализм): угольные копи углекопам, железные дороги железнодорожникам и т.д.

В лице синдикатов государство вырастило силы, которые несут в себе угрозу его существованию[16].

В то же время значительно изменяется характер семьи. Как некогда в Риме параллельно усилению государственной власти шло ослабление власти «домовладыки» (pater familias), так теперь (см. выше п.3) наблюдается ослабление семейных связей и изменение уклада семейной жизни, в связи с возрастающим значением и конкуренцией общественных организаций (Verein'a) и тем изменением условий семейной жизни в больших городах, которое уже было раньше отмечено.

9. Подобные изменения в укладе общественной жизни не могут не сказаться и на учении о государстве.

„Понятие государственной службы (service public) становится основным понятием современного публичного права". В правящих видят только тех, кто держит в своих руках преобладающую силу и на кого, поэтому, ложится обязанность осуществлять известную социальную функцию — организовать государственную службу, обеспечить и контролировать ее выполнение[17].

В связи с этим наносится новый удар индивидуализму. Если до сих пор государству, под влиянием либеральной доктрины, противопоставлялась независимая личность, то теперь, когда государство, по новому представлению, не только охраняет свободу личности, но и выполняет задания общественно важного значения, оно приобретает и большие права в отношении личности. Общественные цели могут входить в конфликт с индивидуальными.

Идея народного суверенитета покоилась на индивидуалистической концепции. Народ рассматривался, как совокупность свободных личностей, а верховная власть — как выражение общей воли этих независимых лиц. Теперь возникает вопрос о представительстве однородных групп, т.е. различного рода коллективных организаций. Парламент может быть составлен на новых принципах. Верховная власть может быть понимаема не как выражение воли безличной массы, а как авторитет организованной нации, сводящей к единству множественность индивидуальных и коллективных интересов и стремлений.

Вдохновитель демократий XIXв., автор «Общественного Договора» Руссо так характеризует свою основную идею: «Найти такую форму соединения, которая охраняла бы и защищала всей общей силой личность и имущество каждого, и в которой каждый, соединяясь с другим, повиновался бы, однако, только самому себе и оставался так-же свободен, как прежде[18]. Здесь ясно выявлена индивидуалистическая концепция государства.

При этой концепции существовала все же постоянная опасность, что суверенная «общая воля» подавит волю личную. Тем более это возможно, когда фикцию «общей воли» заменяют реальные цели «общего блага», вовсе не всегда совпадающие с интересами отдельных лиц. Здесь жертва индивидуальными интересами во имя «общего блага» становится уже необходимой. Таким образом возникла еще проблема политических прав личности, вопрос о правах и обязанностях гражданина по отношению к государству.

В результате идея неотъемлемых, непогасимых давностью естественных прав личности потускнела. А вслед за ней потускнела и идея государственного суверенитета! Отдельное лицо, в современном представлении, обладает правами, лишь поскольку это нужно для выполнения им возложенной на него социальной функции, а государство обладает властью, лишь поскольку это необходимо для осуществления им организации службы на общее благо. По учению Дюги „нет более ни неприкосновенных прав гражданина, которые ограничивали государственный суверенитет, ни самого суверенитета, как верховной надо всем господствующей власти. Общее благо является ныне истинным сувереном. Ради него охраняются права индивидов и для него организуется и облекается властью государство».

Получается стройная доктрина. Под неё подводится этический базис. Идея солидарности или социальной взаимозависимости (la slidarite sciale u I'interdependance sciale) постоянно повторяется у Дюги; на ней он строит своё учение.

Новый принцип права формулируется у Дюги следующим образом: «не делать ничего, что является покушением на социальную солидарность и делать всё, что по природе предназначено для осуществления и развития социальной солидарности».

Солидарность или социальная взаимозависимость в правильном ее понимании, говорит Дюги, «ничто иное, как постоянное совпадение индивидуальных и общественных целей». «Люди одной и той же группы солидарны 1) потому, что они имеют общие потребности, которые они не могут удовлетворить иначе как совместно и 2) потому что у них разные потребности и разные склонности и они обеспечивают удовлетворение различных своих потребностей обменом взаимных услуг, обязанных развитию и использованию различных их способностей». Отсюда два вида солидарности: солидарность по принципу сходства и солидарность по принципу разделения труда[19].

Но, как справедливо указывает Шармон, в идею солидарности не вкладывается, при этом, никакого морального содержания: люди должны сотрудничать на основах солидарности, потому что они люди, а между тем для того, чтобы применять закон, надо «понять солидарность определенным образом, надо сделать выбор»[20]. При этом, если солидарность рассматривается, как начало, объединяющее нацию, то она мало отличается от идеи общей воли или общего блага.

Действительно, выдающийся французский государствовед, плодотворная работа которого, к сожалению, слишком рано прервана смертью, высказал много смелых и оригинальных идей, но в то время как отрицательная (критическая) сторона его идей ясна, положительное (творческое) содержание системы Дюги лишено определенных очертаний. Представляя искания нового, его учение открывает широкий простор усмотрению и толкованию. Это не социализм и не индивидуализм. Какие характерные принципы определяют положительное содержание его учения, остается неясным[21].

10. Чуткий Гедеман уловил это бессилие как доктрины, так естественно, и идущего вслед за ней законодательства, и в своей уже цитированной раньше (прим.12) работе объясняет успех школы свободного правотворчества невозможностью для государства урегулировать все новые быстро сменяющиеся жизненные явления и вытекающею отсюда необходимостью предоставить возможно большую свободу судье.

Не является ли это признаком законодательного и, одновременно, научного бессилия и отсутствия определенной руководящей идеи? Собственность, общественный строй и государство ждут этой идеи,

 

ГЛАВА II