Священномученик Сергий Знаменский

Память 14 / 27 ноября, в Соборах новомучеников и исповедников Церкви Русской, новомучеников и исповедников Соловецких и Бутовских новомучеников

Родился 10 / 23 апреля 1879 года в городе Екатеринбурге[97] в семье священника. Отец умер рано, и Сергей воспитывался в доме деда — сельского псаломщика.

В 1913 году он окончил Казанскую Духовную академию и женился; у них с супругой Марией Лукьяновной было две дочери.

В 1913 году был рукоположен в сан священника к кафедральному собору в городе Чите. На него были возложены обязанности миссионера среди языческих племён бурят и монголов.

Когда началась Первая мировая война и потребовались полковые священники, отец Сергий был командирован на фронт священником 234-го Борисоглебского пехотного полка[98]. Он пробыл на самых разных фронтах до конца войны. За самоотверженное служение отец Сергий был награждён двумя орденами и георгиевским крестом 4-й степени.

В 1917 году он был возведён в сан протоиерея и награждён крестом с украшениями и митрой.

Священник Троицкой церкви села Чуфарово

Военный священник Сергий Знаменский

После распада фронта отец Сергий отправился домой в Читу, но в это время началась гражданская война и почти остановилось движение на железных дорогах. Разруха застала его в то время, когда он находился в Симбирске, и архиепископ Симбирский Вениамин (Муратовский) назначил его в Троицкую церковь в село Чуфарово Симбирского уезда, куда к нему приехала жена с дочерью. Здесь своей активной деятельностью, проповедями, тем, что никому из крестьян не отказывал в исполнении треб, куда бы и в какую погоду его ни звали, священник вскоре завоевал себе значительный авторитет, причём как среди крестьян, так и у представителей местных властей.

Однако среди местных коммунистов у него оказались противники, которыми предводительствовал председатель волостной коммунистической ячейки Степан Шарагин. Они занимались поборами с крестьян и грабежом, и им не нравилось, что священник видит организуемый ими разбой и говорит об этом, и они стали предпринимать усилия, чтобы убрать священника из села.

Первый арест

Излагая ход событий, протоиерей Сергий писал в заявлении в уездный комитет партии:

Целых два года горе-коммунист Шарагин ведёт против меня травлю, находя в этом себе и помощников... Первоначально, стараясь замарать меня пятном контрреволюции перед Отделом управления уездом и Губчека, они силились зачислить меня на службу в тыловое ополчение.

Но это их желание не исполнилось: несколько раз меня вызывали в уездный военкомат, но в конце концов мобилизационный отдел выдал мне удостоверение, что, как родившийся в 1879 году, я не подлежу ни учёту, ни мобилизации. Потерпев неудачу здесь, меня арестовывают и отправляют в Тагайский Райоперштаб, дабы мобилизовать на работы. Райоперштаб мобилизует меня на Чураковский ссыпной пункт. Так как это отлучало меня от прихожан, то последние ходатайствуют об оставлении меня в Чуфарове. Губпродком отменяет мобилизацию Райоперштаба и мобилизует на должность секретаря Чуфаровского сельсовета... Я по должности секретаря стал обнаруживать злоупотребления и хищения при государственных разверстках, меня вышвырнули с этой должности и начали употреблять усилия, чтобы арестовать и засадить в тюрьму. Делали доносы в Губчека, обвиняя меня в контрреволюции...

В 1920 году недоброжелателям священника не удалось удалить его из села — отец Сергий был освобождён из ЧК со следующим удостоверением: "Дано оно священнику села Чуфарово Симбирской губернии протоиерею Знаменскому в том, что по возвращении своём из города Симбирска (где он находился на допросе в Губчека) по месту своего жительства он не подлежит ни аресту, ни каким-либо другим репрессиям без ведома и согласия Губчека. Виновные в неисполнении вышеизложенного будут привлечены к ответственности, как за неисполнение распоряжений".

Но Шарагин не прекратил попыток удалить священника из села и 12 марта 1921 года послал в Симбирскую Губчека заявление:

Поп Знаменский ввиду отлучения Церкви от государства образовал себе церковный совет из кулацкого элемента, распродавших своих лошадей и покупивших двухлеток с целью не гонять никаких подвод, собирает самовольно сельские сходы, на которых решают крупные дела, как например, на днях сам поп производил ревизию и учёт приказчику Чуфаровского общества потребителей Никите Лаврентьеву, на которого сделал недочёт куриного мяса, за что и отдал его под суд, хотя на это не имел никакого полномочия. Затем возбуждал вопросы против посевкомов и против гоньбы подвод, и действительно, в Чуфарове народ религиозный поверил больше попу, чем правительству, почему от организации посевкомов отказались. Ведёт каждый праздник длинные проповеди против коммунистов, называя их маслёнщиками, яичниками, мясниками, живодёрами и так далее, и так далее. Одним словом, Знаменский полный контрреволюционер, идёт против распоряжений советской власти и коммунистов и не даёт последним никакого ходу. Всячески обзывает их, издевается над ними и делает всякие насмешки.

16 марта он направил ещё одно заявление в уездный комитет партии, в котором писал:

«Чуфаровская волкомячейка РКП сообщает, что священник села Чуфарова Знаменский разносит провокационный слух среди крестьянского населения, будто бы город Петроград взят повстанцами, коммунистов всех убивают и скоро будут бить здесь, в Симбирской губернии, и этим самым возмущает массу. Подобные слухи среди крестьянского населения недопустимы, а посему просим губернский районный комитет партии принять меры к прекращению провокационных слухов».

18 марта заявление было передано в ЧК города Симбирска. Получив его, один из уполномоченных ЧК распорядился: "Попа арестовать, вести следствие, написать волостному совету, что попы к ревизии не допустимы".

20 марта верующие направили в Симбирский революционный трибунал заявление:

«Церковный совет доводит до вашего сведения, что гражданин села Чуфарова, к сожалению коммунист, С. С. Шарагин уже неоднократно добивался через свою клевету от советской власти незаслуженных притеснений и даже чуть не арестов нашего священника, протоиерея Сергия Знаменского. Но благодаря его невиновности дело в Симбирской Губчека производством прекращено, и ему выдано удостоверение, что он никаким арестам ни обыскам не подлежит. В настоящее время коммунист Шарагин занялся агитацией против нашего священника, собирая обманным путём подписи граждан под клеветой на священника. Но пока ему это не удалось, но со временем, может быть, и удастся, так как есть люди, которые по запугиванию его, Шарагина, и под давлением его могут и подписаться, а потому церковный совет в лице президиума просит вас, как блюстителя порядка и спокойствия в губернии, предотвратить и в корне пресечь начатое Шарагиным позорное дело, оскорбляющее чувства верующих, что программой коммунистов повелевается бережно охранять, и, кроме того, когда по неотложным делам потребовалась подвода для поездки в город Симбирск, то тот же Шарагин ходил по селу и запугивал граждан, что если кто поедет с уполномоченным и священником, то будет им арестован или отправлен на принудительные работы. А потому церковный совет просит вас, как защитника и блюстителя порядка, оградить нашу независимость и свободу нашей религии».

Второй арест

21 марта 1921 года протоиерей Сергий был арестован в то время, когда находился по делам в Симбирске, и заключён в тюрьму ЧК.

Ещё до своего ареста отец Сергий послал телеграмму Ленину:

Письмом к Вам, на которое не получалось ответа, я, хотя и поп, но честный гражданин Советской республики, просил Вас защитить меня от бесчестного председателя коммунистической ячейки села Чуфарова Степана Шарагина, который все время грозит засадить меня в тюрьму за то, что я обличал его мерзкие поступки, чернящие не только коммуниста, но всякого гражданина. Ныне он свои угрозы привёл в исполнение, меня вызвали в Губчека и после опроса хотя и отпустили домой, но делавший допрос товарищ Теряев заявил, что тюрьма ждёт меня. У местной власти нет защиты, не верят не только моим показаниям в моем деле, но в делах всего общества, не принимают во внимание общественных приговоров, официальных донесений волисполкома и по догадочным причинам верят одному Шарагину. Прикажите Губчека моё дело передать кому-либо другому высланному из центра, если это найдётся возможным, ибо из-за Шарагина страдаю не один я, но он клевещет и на общество, и на исполком.

Ленин распорядился спросить об этом деле губернский комитет партии и губернский исполком. Но это не привело к облегчению участи священника. Степан Шарагин со своими сообщниками к этому времени договорились обо всем показывать одинаково, придя к выводу, что наиболее убедительным и достигающим их цели будет обвинить священника в контрреволюции.

Через некоторое время протоиерей Сергий был допрошен. Следователь спросил его:

— Вы говорили когда-нибудь в церкви проповеди?

— Говорил.

— Почему вы в своих проповедях называете коммунистов насмешливыми прозвищами «маслёнщиками», «яичниками», «мясниками» и так далее?

— В своих проповедях я не только не называл коммунистов какими бы то ни было прозвищами, но даже и не упоминал о коммунизме.

— Почему в селе Чуфарово не организовался посевком?

— Совершенно ничего не знаю.

— Не говорили ли вы в проповедях о пришествии антихриста на основании того, что разрешены законные гражданские разводы и браки.

— О пришествии антихриста я не говорил, и это было бы глупо с моей стороны.

— Зачем вами говорилось, что Петроград взят белыми, коммунистов убивают и скоро будут бить здесь?

— Никогда мною это не говорилось.

— Какие у вас доказательства того, что советская власть «грабит», как это вы говорили?

— Про грабёж, имея в виду советскую власть, я никогда не говорил. И если были мои проповеди о хищении, то они были обличительными против тех, кто из государственных разверсток утаивал в свою пользу.

— Зачем вы, когда прихожане просят вас о совершении религиозных треб, предлагаете им обратиться к коммунистам, они-де отслужат?

— Это было так. В октябре, в каких числах я не помню, по жалобе Шарагина я вызывался в Губчека. Будучи в крайне нервном состоянии и озлоблении на клеветника, а также торопясь к выезду в город Симбирск, допустил следующую нетактичную фразу: "Из-за Шарагина я вызываюсь в Губчека, пусть он и служит".

— Какие были у вас основания говорить, что на второй неделе поста будет переворот? О каком перевороте вы говорили прихожанам?

— Никогда не говорил.

— Если вы считаете некоторых отдельных личностей из членов РКП в Чуфарове своими врагами, то почему вы, как просвещённый, образованный интеллигент, не как руководитель религиозного культа, не пробовали облагоразумить, просветить своим заразительным примером, привлечь на свою сторону их симпатии? Разве не нашлось бы другого способа, как только ругательства с церковного амвона?

До сего времени ответы на вопросы записывал следователь, далее отец Сергий ответы на вопросы записал собственноручно, так как ему показалось, что следователь не сможет записать ответ вполне точно.

— Ругательного способа в проповедях я никогда не употреблял и именно по той причине, что считаю себя несколько образованным, и с моей стороны не только как для служителя культа, но и просто как для интеллигентного человека было бы низко и недостойно употреблять какие-либо выражения, а, наоборот, я всегда стараюсь своим проповедям придать стилистическую отделку. Почему я мягко не убеждал, например Шарагина, Лаврентьева, Панкратьева, так это понятно: они меня как "попа" не послушают.

— У вас, по вашим словам, строгая дисциплина, относящаяся и распространяющаяся даже на бессловесных покойников, которых за непосещение исповеди вы лишаете почестей погребения, а почему вы с такой же строгостью не следите за своими речами, которые восстанавливают народ против власти, которую вы же считаете "от Бога", и таким образом вносите смуту в среду крестьян?

— Повторяю, что ни в каких проповедях я авторитет власти никогда не подрывал. Что же касается погребений, то на это есть правило, по которому не бывших три года у причастия мы погребаем только с разрешения епископа, но у нас не было такого случая, чтобы я кого лишил христианского погребения.

— А почему вы не доверяете местной симбирской власти, что явствует из посланной вами телеграммы товарищу Ленину?

— Потому что Шарагин оставался безнаказанным, а я от него все время страдал. Личностью Шарагина, который, если можно так выразиться, в маске коммуниста подрывает и чернит и власть и свою партию, не доволен и возмущаюсь не только я, но и многие граждане села Чуфарова. Если бы не Шарагин, то в нашем селе коммунистическая партия была бы значительно многочисленнее, нежели теперь (три человека). Так, например, я знаю, что учительница Марина Щипакина, фельдшер Кузнецов, Федор Ананьев, Афанасий Николаев подавали заявления, что они выходят из партии только потому, что не хотят быть в одном лагере с Шарагиным. А перечисленные мною лица как члены просветительского кружка были бы, без сомнения, не лишними для советской власти.

20 апреля 1921 года Коллегия ЧК Симбирской губернии постановила заключить священника на пять лет в концлагерь за "антисоветскую агитацию".

23 апреля он был заключён в Симбирский губернский концентрационный лагерь принудительных работ.

Оказавшись в лагере, отец Сергий не перестал настаивать на своей невиновности и направил одному из уполномоченных Симбирской Губчека заявление, в котором писал:

«21 марта сего года уполномоченным Губчека товарищем Титовым я арестован и заключен под стражу первоначально при Губчека, потом в Исправдом, затем в Губтюрьму и наконец постановлением Коллегии заключён на пять лет в концентрационный лагерь, где в настоящее время и отбываю наказание, исполняя тяжёлые физические работы, несмотря на имеющиеся у меня медицинские документы, что по состоянию своего здоровья на это не способен.

Во всех этих злоключениях я являюсь жертвой злостной клеветы личных моих врагов. Самой же горькой каплей в чаше моих страданий является терзание за жену и дочь, которые без меня остались с одним пудом муки и без всяких других жизненных припасов. Сколь тягостно быть лишённым свободы безвинно, единственно по клевете врагов, мне думается, Вы поймёте это сами, а насколько мучительны мои моральные страданья о семье, для этого даже не нахожу слов, чтобы передать. После своего визита к Вам, после разговора с Вами моя супруга передала мне своё впечатление, которое она вынесла от этого знакомства и разговора. По её словам, Вы по своим душевным качествам человека являетесь диаметральной противоположностью своего предшественника Титова. Вы были в своих отношениях к ней весьма деликатным и с большим вниманием выслушали все, что она говорила, а Титов не хотел и слушать меня, даже на вопросы отвечал молчанием; Вы не проявили такого предубеждённого взгляда на меня как служителя культа, который сквозил во всех словах и поступках по отношению ко мне Титова (он три раза предлагал мне снять рясу и не быть обманщиком народа). А главное, что было отрадно для моей жены и для меня, это то, что, по словам её, Вы как будто сочувственно, во всяком случае человечно, отнеслись к её горькой в настоящее время доле и к моим переживаниям.

Сделавшись жертвой судебной ошибки, я не хотел протестовать, а думал нести молча свой крест насколько хватит сил, но крайне тяжёлое, критическое положение семьи моей вынуждает меня обратиться к Вам с убедительнейшей просьбой: будьте так добры и любезны, выслушайте мой правдивый рассказ, в котором не будет и скрупула лжи или неправды о том, почему я оклеветан, за что несу наказание, отнеситесь к моим словам с беспристрастием, отрешитесь от мысли, что я "поп", и из чувства сострадания (а мне жена передала своё впечатление, что Вы — человек с сердцем) к невинно осуждённому не откажитесь взять на себя инициативу пересмотра моего дела.

Из допроса, мне произведённого, и из газетной статьи я узнал, в чем меня обвиняют. В нижеследующих строках я изложу эти обвинения и свои возражения.

Обвиняют меня в том, что защищаю интересы кулацкого элемента.

Возражаю на это следующее: дело обстоит как раз наоборот. В Чуфарове есть два квартала: так называемый "монастырь", в котором живут люди состоятельные и богатые, и "голодяевка", где, как показывает самое название, исключительно ютится в маленьких хижинах беднота. Прежний священник "монастырю" всегда оказывал особое почтение: в праздники к ним шёл к первым с крестом и молебнами, а "голодяевка" всегда оставалась в конце. Не так поступаю я: духовное утешение несу прежде к обездоленным, а уже потом по долгу службы захожу и к богачам, а потому мои враги, которые и клевещут на меня, из "монастыря", а в "голодяевке" нет таковых. Наоборот, зайдите в самую убогую землянку Петра Филина — первого в селе бедняка, и он назовёт меня другом. А кто мои клеветники: Степан Шарагин и Никита Лаврентьев? Они вот действительно кулацкого происхождения. Первый — друг и приятель урядников да становых, с которыми, по рассказам сельчан, ходил в обнимочку, а второй — бывший лавочник, а ныне приказчик кооперативной лавки, не оставивший привычек лавочника.

Обвиняют меня, что будто бы из-за меня не прошёл на селе посевком.

Отвечаю на это, что общественное собрание на эту тему и вынесение приговора состоялось тогда, когда я даже не был в селе, а вместе с гражданами Ф. Ананьевым и С. Кузнецовым в Симбирск ездил.

Называет меня газетная статья врагом трудящихся.

Протестую против этого эпитета самым решительным образом, ибо никогда таковым не был и не буду: воспитанный в селе в доме бедного дедушки дьячка, я жил среди бедноты, не оставил бедный люд и потом, а получив высшее академическое образование, я, как отец Кирилл в рассказе Потапенко "На действующей службе", пошёл к бедноте, и в моих ушах всегда раздаётся завет поэта: "Иди к униженным, иди к обиженным и будь им друг. Где тяжко дышится, где горе слышится, тут первый будь."

Обвиняют меня, что будто бы с церковного амвона я говорил о пришествии антихриста, будто бы называл таковым советскую власть.

Возражаю на это, что тут явная ложь, и обвинять меня в этом может лишь тот, кто недооценил моего богословского образования или сам в этом деле профан. Наоборот, я постоянно разубеждаю своих пасомых, когда они начинают говорить на эту тему, так как антихрист — это определённая личность, а не собирательное лицо (каковой является советская власть).

Обвиняют меня, что я с церковной кафедры говорил что-то о кронштадтском мятеже и пророчествовал о каком-то перевороте на второй неделе Великого поста.

Возражаю на это в высшей степени несуразное обвинение, что я не так глуп, как думают обо мне мои обвинители, чтобы в столь тревожное время стал говорить на эту тему, а, во-вторых, "Божия с кесаревым" я никогда не смешивал и не смешиваю. Темы моих проповедей не политика, а Бог, душа, добродетельная жизнь и вечное спасение.

Обвиняют меня, что обращающихся ко мне с требами прихожан я отсылаю к коммунистам.

Возражаю на это, что никто не может указать ни одного случая, чтобы когда-нибудь и кому-нибудь я отказал. Наоборот, выражаясь словами поэта, "в жнитво и в сенокос, в глухую ночь осеннюю иду, куда зовут", по первому требованию, оставляя тотчас же все свои личные дела. Правда, был один подобный факт, в нетактичности которого по своей нервозности мне приходится сознаться. У меня уже давно идут личные счёты со Степаном Шарагиным, и не раз по его обвинениям мне приходилось оставлять приход для личных объяснений с вызывающими меня властями. Так было и в одно из воскресений октября месяца, когда я должен был явиться в Губчека. Тогда, отслужив обедню и торопясь выехать, я не стал служить ни молебнов, ни панихид, а нервно расстроенный сказал: "Из-за Шарагина мне приходится ехать, пусть Шарагин и служит". В этой нетактичности признаю себя виновным и извиняюсь.

Обвиняют меня в том, что я в своих проповедях ругаю коммунистов.

Возражаю на это, что, как человек интеллигентный, я никогда не говорю ругательных проповедей. Обличительные проповеди, правда, произношу. Но и эти проповеди отнюдь не касаются коммунистов, ибо если бы я это сделал, то сие было бы вторжением в область политики, чего я не только по личным убеждениям никогда не допускаю, но даже не могу допустить в силу распоряжений и Симбирского архиепископа и Всероссийского Патриарха, которые своими распоряжениями это запретили. Обличения мои касаются лишь отдельных личностей, и то, конечно, как учит наука о проповедях гомилетика, не указывая определённых. Если мои обличения попали кому-либо не в бровь, а в глаз, то в целях исправления того человека я считал бы себя счастливым. Но горе моё в том, что обличаемые хотя и узнали себя в моих проповедях, как в зеркале, но, не имея и скрупула мудрости, не возлюбили меня за это ("обличай премудрого, — говорит Соломон, — и он возлюбит тебя"), а вознегодовали, в чем сбылись другие слова — "не обличай безумца, ибо он возненавидит тебя".

Кто же мои враги? Каковы они? За какие обличения меня возненавидели? И каковыми побуждениями я руководствовался, изобличая их? Мне думается, что решение этих вопросов не только не безынтересно для Вас, но в деле справедливого заключения необходимо, а потому считаю необходимым в нижеследующих строках с этим Вас познакомить.

Главными своими врагами я считаю: Никиту Лаврентьева, Владимира Панкратьева и Степана Шарагина.

Никита Лаврентьев — бывший лавочник, а ныне приказчик кооперативной лавки и, как таковой, изобличён ревизионной комиссией... в растрате государственных развёрсток...

Владимир Панкратьев — бывший волостной писарь Загудаевской волости, а ныне секретарь волисполкома. В бытность в Загудаевке, по упорным слухам, был выгнан оттуда за растрату казённых денег. У нас в исполкоме изобличён в том, что, выдавая красноармейкам жалованье, удерживал у них в свою пользу некую толику. За это был судим, просидел шесть месяцев в тюрьме, а теперь опять на этой же должности.

Степан Шарагин — приятель бывших становых и урядников, а ныне присосавшийся к коммунистической партии и её чернящий следующими поступками. С воза гражданина села Маклауш Димитрия Суркова украл баранью тушу, воз был предназначен для окопного страдальца красноармейца. Вместе с гражданином села Маклауш Василием Каниным незаконно реквизировал у кого-то двенадцать овчин; с гражданина села Чуфарова Семена Михайловича Николаева взял взятку мукой, мясом, мёдом за разрешение ему производить помол и велел варить для него самогонку, угрожая в противном случае мельницу передать в другие руки; ревизионной комиссии, производившей учёт государственных развёрсток, приёмщиком шерсти Данилой Николаевым было заявлено, что Шарагин вместе с Лысенковым и Степаном Киселевым взяли у него одиннадцать фунтов шерсти.

Вот обличение этих их деяний вызвало с их стороны злобу и клевету. Но главным образом они возненавидели меня не за проповеди, а за следующее: я был мобилизован на должность секретаря сельсовета... Зная, что все развёрстки по нашему селу исполнены своевременно, что граждане страдают от недобропорядочности своих же сограждан, я об этом обществу заявил. Общее собрание выбрало ревизионную комиссию, которая и разоблачила хищение. Теперь спрашивается, чем я руководствовался, разоблачая это? Считаю это долгом секретаря, ибо в противном случае я был бы соучастником. Раскрывая это, мне хотелось поддержать у граждан то хорошее впечатление, которое произвёл на них много и глубоко уважаемый председатель Ревтрибунала товарищ Румянцев. Он на митинге в годовщину Октябрьской революции говорил, что обществам, которые исполнили развёрстку, будет выдана мануфактура, а наше общество, исполнив таковую и не получая мануфактуры, начинало говорить: "И этот наболтал". Желая доказать, что не он наболтал, а свои бесчестные граждане все это сделали, я и старался все изобличить. Но в результате сам я лишён свободы на пять лет!

В сказанном одна чистая правда, и я, таким образом, являюсь жертвой судебной ошибки. Болея душой и сердцем о своей семье, ужасаясь тому, как она будет жить, зная болезненность своей супруги, я раздираюсь на части, а потому обращаюсь к вашей человечности и умоляю пересмотреть моё дело».

22 февраля 1924 года Комиссия НКВД по административным высылкам изменила приговор на два года ссылки в Зырянский край.