Институциональная организация науки и ее историческая эволюция

Развитие естественнонаучного, технического, а вслед за ними и соци­ально-гуманитарного знания вызвало резкий рост научной информа­ции. Наука конца XVIII — первой половины XIX в. характеризовалась увеличением объема и разнообразия научных знаний, углубляющейся Дифференциацией видов исследовательской деятельности и усложне­нием их взаимосвязей. Все это приводило к изменениям институцио­нальных форм научного познания. Складывалась ситуация, при кото­рой ученому все труднее было овладевать накопленной научной информацией, необходимой для успешных исследований. Если вос­пользоваться терминологией М.К. Петрова, можно сказать, что для конкретного человека достаточно отчетливо определились новые пре­делы «информационной вместимости», связанные как с физиологиче­скими, так и с ментальными ограничениями человека.

Век энциклопедистов постепенно уходил в прошлое. Чтобы про­фессионально владеть научной информацией, необходимо было ог­раничить сферы исследования и организовать знания в соответствии с возможностями «информационной вместимости» индивида. Все это с неизбежностью вело к специализации знания. Исследователь постепенно становился специалистом в одной, порой достаточно уз­кой, области знания, становясь «сторонним наблюдателем» в других сферах исследования и не претендуя на всеобъемлющее знание. На­растающая специализация способствовала оформлению предметных областей науки, приводила к дифференциации наук, каждая из кото­рых не претендовала на исследование мира в целом и построение не­кой обобщенной картины мира, а стремилась вычленить свой пред­мет исследования, отражающий особый фрагмент или аспект реальности.

Фрагментация мира сопровождалась своеобразным расщеплением ранее синкретической деятельности ученого-исследователя на мно­жество различных деятельностей, каждая из которых осуществлялась особым исследователем в соответствии с принципом «информацион­ной вместимости». То, что раньше осуществлял отдельный мысли­тель, теперь предполагает усилия коллективного субъекта познания. Отсюда возникала необходимость в поиске новых форм трансляции знания в культуре, а также новом типе воспроизводства субъекта на­учной деятельности.

В науке XVII столетия главной формой закрепления и трансляции знаний была книга (манускрипт, фолиант), в которой должны были излагаться основополагающие принципы и начала «природы вещей». Она выступала базисом обучения, дополняя традиционную систему непосредственных коммуникаций «учитель—ученик», обеспечиваю­щих передачу знаний и навыков исследовательской работы от учите­ля его ученикам. Одновременно книга выступала и главным сред­ством фиксации новых результатов исследования природы.

Перед ученым XVII столетия стояла весьма сложная задача. Ему недостаточно было получить какой-либо частный результат (решить частную задачу), в его обязанности входило построение целостной картины мироздания, которая должна найти свое выражение в доста­точно объемном фолианте. Ученый был обязан не просто ставить от­дельные опыты, но заниматься натурфилософией, соотносить свои знания с существующей картиной мира, внося в нее соответствующие изменения. Так работали все выдающиеся мыслители того времени — Галилей, Ньютон, Лейбниц, Декарт и другие.

В то время считалось, что без обращения к фундаментальным осно­ваниям нельзя дать полного объяснения даже частным физическим яв­лениям. Не случайно Декарт в письме к М. Мерсенну писал: «Я охотно ответил бы на Ваши вопросы, касающиеся пламени свечи и других подобных вещей, но предвижу, что никогда не смогу достаточно удовлетворительно сделать это до тех пор, пока Вы не ознакомитесь со всеми принципами моей философии».

Однако по мере развития науки и расширения поля исследователь­ской деятельности все настоятельнее формировалась потребность в такой коммуникации ученых, которая обеспечивала бы их совместное обсуждение не только конечных, но и промежуточных результатов, не только «вечных» проблем, но и конечных и конкретных задач. Как от­вет на этот социальный запрос в XVII столетии возникает особая фор­ма закрепления и передачи знаний — переписка между учеными. Письма, которыми они обменивались, как правило, не только содер­жали сведения бытового характера, но и включали в себя результаты исследования и описание того пути, которым они были получены. Тем самым письма превращались в научное сообщение, излагающее результаты отдельных исследований, их обсуждение, аргументацию и контраргументацию. Систематическая переписка велась на латыни, что позволяло сообщать свои результаты, идеи и размышления уче­ным, живущим в самых разных странах Европы. Так возникает осо­бый тип сообщества, которое избрало письмо в качестве средства на­учного общения и объединило исследователей Европы в так называемую «Республику ученых» (La Republigue des Lettres). Перепи­ска между учеными не только выступала как форма трансляции зна­ния, но и служила еще основанием выработки новых средств исследо­вания. В частности, мысленный эксперимент, полагают, получил свое закрепление в качестве осмысленного исследовательского приема именно благодаря переписке ученых, когда в процессе описания ре­ального предмета он превращался в идеализированный объект, не со­впадающий с действительным предметом.

Способы общения между исследователями и формы трансляции знания, возникшие в XVII столетии, обеспечивали успешное разви­тие наук этой исторической эпохи, но по мере накопления объема на­учной информации потребовалось их изменение.

Уже во второй половине XVIII столетия постепенно началось уг­лубление специализации научной деятельности. В различных странах образуются сообщества исследователей-специалистов, часто поддер-экиваемые общественным мнением и государством. Примером может служить сообщество немецких химиков — одно из первых националь­ное дисциплинарно ориентированных объединений исследователей, сложившееся в Германии к концу XVIII столетия. Как пишет по это­му поводу историк науки К. Хуфбауэр, «в конце XVIII столетия гер­манские химики образовали единое сообщество... Они стали отно­ситься друг к другу как к необходимым коллегам и основным юарбитрам во всем, что касается научной истины и личных достиже­ний». Коммуникации между исследователями осуществляются уже на национальном языке (а не на латыни), и в них сочетаются как личные коммуникации, так и обмен результатами исследований благодаря публикации отдельных сообщений в журнале «Химические анналы». Этот журнал сыграл особую роль в объединении немецких химиков, позволив интенсивно вести обсуждения проблем на его страницах, побуждая немецких химиков «рассматривать друг друга в качестве ос­новной аудитории», все более «ощущая свою солидарность»³⁵. При­мерно такой же процесс характеризовал формирование сообществ специалистов в других областях разрастающегося массива научного знания.

Ученые уже не ограничивались только перепиской между собой и публикацией книг-фолиантов как основного продукта их научной деятельности. Переписка постепенно утрачивает свой прежний статус одного из основных объединителей исследователей, а «Республика ученых» заменяется множеством национальных дисциплинарно ори­ентированных сообществ. Внутренняя коммуникация в этих сообще­ствах протекает значительно интенсивнее, чем внешняя.

Место частных писем, выступающих как научное сообщение, за­нимает статья в научном журнале. Статья приобретает особую значи­мость: в отличие от книги она меньше по объему, в ней не требуется излагать всю систему взглядов, поэтому время появления ее в свет со­кращается. Но в ней не просто фиксируется то или иное знание, она становится необходимой формой закрепления и трансляции нового научного результата, определяющего приоритет исследователя. Для того чтобы новое знание вошло в культуру, необходимо его объекти­вировать, закрепить в тексте, который был бы доступен самым раз­личным исследователям. Статья успешно решает эту задачу. В этом процессе все более широкое применение находят национальные язы­ки. Прежний язык научного общения — латынь — постепенно уступа­ет место общедоступному национальному языку, который благодаря специальным терминам, особой системе научных понятий трансфор­мируется (модифицируется) в язык научной коммуникации. Он дает возможность все более широкому кругу исследователей ознакомиться с полученными научными результатами и включить их в состав соб­ственных исследований.

В отличие от письма, ориентированного на конкретного человека, зачастую лично знакомого автору, статья была адресована анонимно­му читателю, что приводило к необходимости более тщательного вы­бора аргументов для обоснования выдвигаемых положений. Статья не сразу приобрела все эти необходимые характеристики. Лишь к сере­дине XIX столетия (период интенсивного оформления дисциплинар­ной организации науки) статья обрела те функции, в которых она предстает в современном научном сообществе: с одной стороны, она выступает как форма трансляции знания, предполагая преемствен­ную связь с предшествующим знанием, поскольку ее написание пред­полагает указание на источники (институт ссылок), с другой, являет­ся заявкой на новое знание³⁶.

Появление статьи как новой формы закрепления и трансляции знаний было неразрывно связано с организацией и выпуском пери­одических научных журналов. Первоначально они выполняли особую функцию объединения исследователей, стремясь показать, что и кем делается, но затем наряду с обзорами стали публиковать сведения о новом знании, и это постепенно стало их главной функцией.

Научные журналы становились своеобразными центрами кристал­лизации новых типов научных сообществ, возникающих рядом с тра­диционными объединениями ученых. В этот исторический период многие ранее возникшие академические учреждения дополняются новыми объединениями, со своими уставами, в которых определя­лись цели науки. В отличие от «Республики ученых», где складыва­лись неформальные отношения между учеными, такие сообщества были формально организованы, в них обязательно были предусмотре­ны еженедельные заседания, наличие уставов, определяющих жизне­деятельность данных учреждений, и т.д.

Показательно, что в уставах академий обращалось внимание не только на необходимость теоретических разработок, но и на практи­ческое внедрение результатов научных исследований. Это был суще­ственный аргумент, которым ученые стремились добиться поддержки со стороны правительства.

В конце XVIII — первой половине XIX в. в связи с увеличением объема научной, научно-технической информации, наряду с академи­ческими учреждениями, возникшими в XVII — начале XVIII столетия (Лондонское королевское общество — 1660 г., Парижская академия наук — 1666 г., Берлинская академия наук — 1700.г., Петербургская академия — 1724 г. и др.), начинают складываться различного рода но­вые ассоциации ученых, такие, как «Французская консерватория (хра­нилище) технических искусств и ремесел» (1795), «Собрание немецких естествоиспытателей» (1822), «Британская ассоциация содействия прогрессу» (1831) и др.

Исследователи, работавшие в различных областях знания, начина­ет объединяться в научные общества (физическое, химическое, биологическое и т.п.). Новые формы организации науки порождали и но­вые формы научных коммуникаций. Все чаще в качестве главной формы трансляции знания выступают научные журналы, вокруг кото­рых ученые объединялись по интересам.

Тенденция к специализации служила объективной основой, при которой ученый уже не ставил (или не мог поставить) задачу постро­ения целостной картины мироздания. Все чаще в его обязанности входило решение отдельных задач, «головоломок» (Т. Кун).

Ситуация, связанная с ростом объема научной информации и пре­делами «информационной вместимости» субъекта, не только сущест­венно трансформировала формы трансляции знания, но и обострила проблему воспроизводства субъекта науки. Возникала необходимость в специальной подготовке ученых, когда на смену «любителям науки, вырастающим из подмастерьев, приходил новый тип ученого как тип университетского профессора».

Не случайно в данный период все более широкое распространение приобретает целенаправленная подготовка научных кадров, когда по­всеместно создаются и развиваются новые научные и учебные учрежде­ния, в том числе и университеты. Первые университеты возникли еще в XII—XIII вв. (Парижский — 1160 г., Оксфордский — 1167 г., Кембридж­ский — 1209 г., Падуанский — 1222 г., Неапольский — 1224 г. и т.д.) на ба­зе духовных школ и создавались как центры по подготовке духовенства. Длительное время в преподавании главное внимание уделялось пробле­ме гуманитарного знания. Однако в конце XVIII — начале XIX в. ситуа­ция меняется. Начинает постепенно осознаваться необходимость в рас­ширении сети учебных предметов. Именно в этот исторический период большинство существующих и возникающих университетов включают в число преподаваемых курсов естественнонаучные и технические дис­циплины. Открывались и новые центры подготовки специалистов, та­кие, как известная политехническая школа в Париже (1795), в которой преподавали Ж. Лагранж, П. Лаплас и др.

Растущий объем научной информации привел к изменению всей системы обучения. Возникают специализации по отдельным областям научного знания, и образование начинает строиться как преподавание групп отдельных научных дисциплин, обретая ярко выраженные чер­ты дисциплинарно-организованного обучения. В свою очередь это оказало обратное влияние на развитие науки, в частности на ее диффе­ренциацию и становление конкретных научных дисциплин.

Процесс преподавания требовал не только знакомства слушателей с совокупностью отдельных сведений о достижениях в естествозна­нии, но систематического изложения и усвоения полученных знаний-

Систематизация по содержательному компоненту и совокупности методов, с помощью которых были получены данные знания, стала рассматриваться как основа определенной научной дисциплины, от­личающая одну совокупность знаний (научную дисциплину) от дру­гой. Иначе говоря, систематизация знаний в процессе преподава­ния выступала как один из факторов формирования конкретных научных дисциплин.

Специальная подготовка научных кадров (воспроизводство субъ­екта науки) оформляла особую профессию научного работника. На­ука постепенно утверждалась в своих правах как прочно установлен­ная профессия, требующая специфического образования, имеющая свою структуру и организацию.

XX век принес новые перемены в институциональном статусе на­уки. В эту эпоху возникает так называемая Большая наука. Резко воз­растает число занятых в науке профессиональных исследователей. К началу XIX столетия в мире насчитывалось около 1 тыс. ученых, к началу XX в. их численность составляла уже 100 тыс., а к концу XX сто­летия — 5 млн. После Второй мировой войны удвоение числа людей, занятых в науке, происходило в Европе за 15 лет, в США — за 10 лет, в СССР - за 7 лет.

Усиливается специализация научной деятельности. К концу XX в. в науке насчитывалось уже более 15 тыс. дисциплин. Возникают круп­ные исследовательские коллективы (НИИ, национальные лаборато­рии, исследовательские центры), которые сосредоточиваются только на решении исследовательских задач в соответствующей области зна­ния. Время кустарей-одиночек, делающих научные открытия, давно прошло. Это не значит, что открытия становятся анонимными и не имеют своих авторов. Речь идет о том, что самим открытиям предшествует работа исследовательских коллективов над определен­ными задачами и проблемами, без которой открытия могли бы не со­стояться.

В Большой науке возникает разнообразие типов научных сооб­ществ. Официально функционирующие коллективы сочетаются с неформальными. Последние возникают и действуют как «незримые колледжи» (термин, введенный американским историком науки Д. Прайсом), в которых исследователи, работающие над определен­ной проблемой по интересам, поддерживают информационные кон­такты, обмениваются результатами и обсуждают их. «Незримые кол­леджи» могут возникать как в рамках того или иного отдельного Крупного исследовательского коллектива (НИИ, университет), так и ^в качестве объединения исследователей, работающих в разных коллективах, в разных городах и регионах. По подсчетам Д. Прайса, в «незримом колледже» благодаря большей частоте информационных контактов и работе по интересу производительность труда ученых выше, чем в формально фиксированных сообществах. Но возмож­ности неформальных объединений ограничены. Они не обладают необходимой материальной базой для исследований. Поэтому их эффективность проявляется только в их симбиозе с формально фик­сированными коллективами (НИИ, университетами, национальны­ми лабораториями и исследовательскими центрами).

Сегодня исследования в большинстве наук требуют серьезных финансовых затрат. Например, современные эксперименты в физике элементарных частиц используют весьма дорогостоящие ускорители. Ускоритель ЦЕРН (европейского центра ядерных ис­следований) в Женеве установлен на 100-метровой глубине под по­верхностью Земли, в двух взаимосвязанных кольцеобразных тонне­лях длиною более 20 км. Его обслуживает особая электростанция и мощная сеть компьютеров, обрабатывающая экспериментальную информацию. Работа на таком экспериментальном устройстве осу­ществляется по заранее составленным планам, посменно различ­ными исследовательскими группами. Само сооружение таких уста­новок требует огромных затрат, оцениваемых в миллиарды долларов. Аналогично обстоит дело с работой таких приборов, как, допустим, мощные телескопы, выводимые на околоземную орбиту для наблюдения за дальними галактиками и другими космическими объектами. Их изготовление, доставка на орбиту, компьютерная об­работка получаемых данных в соответствующих лабораториях на Земле суммарно исчисляются уже сотнями миллионов и даже мил­лиардами долларов. В не меньшей степени это относится и к таким формам «космического эксперимента», как фотографирование по­верхности дальних планет или бомбардировка ядра кометы с целью выяснить его состав.

Наука становится областью специального финансирования. В ры­ночной экономике в этом процессе участвуют как фирмы и корпора­ции (преимущественно инвестирующие те прикладные исследования и разработки, которые дают технологические результаты, внедряемые в производство и сферу услуг), так и государство. Оно играет домини­рующую роль в финансировании фундаментальных исследований - Вложения в науку в технологически развитых странах постоянно рас­тут. В США расходы на науку в 1950 г. составляли 3 млрд долларов, в 1960 — 13 млрд, а в 2000 - уже 228 млрд долларов (примерно 2,5 го­довых бюджета России). «Национальные затраты человеческой энергии и денег, — пишет Д. Прайс, — неожиданно превратили науку в од­ну из решающих отраслей национальной экономики».

Эти слова были сказаны в 1962 г. Через полвека технологически развитые страны продемонстрировали, что именно продукция науко­емких производств и прямая торговля высокими технологиями, во­площающими достижения науки, являются основным источником наращивания общественного богатства. Производительная сила на­уки обрела новые измерения в современных процессах формирования и развития экономики знаний.

Рост научного знания выступает одним из важнейших факторов динамизма современной цивилизации, характерных для нее тенден­ций постоянного изменения и обновления.

Современная дисциплинарно-организованная наука с четырьмя основными блоками научных дисциплин — математикой, естествозна­нием, техническими и социально-гуманитарными науками — характе­ризуется внутридисциплинарными и междисциплинарными механиз­мами порождения знаний, которые обеспечивают ее систематические прорывы в новые предметные миры. Эти прорывы каждый раз откры­вают новые возможности для технико-технологических инноваций в самых различных сферах человеческой жизнедеятельности. Поэтому исследование механизмов роста знаний в их исторической эволюции важно для понимания не только самой науки, но и цивилизационных изменений, которые она постоянно порождает.