Два «я» и Леонардо да Винчи. Упражнения гурджиева и Леонардо

Если многие считают картины Пабло Пикассо холодными и производящими пугающее впечатление вследствие парадоксаль­ного искажения реальности, то произведения великого Леонардо вызывают чувство радости и удивительного спокойствия. Отрицая традиции «мейнстрима» в разные времена, оба мастера жили и тво­рили, руководствуясь лишь своими собственными принципами.

Леонардо да Винчи был человеком, который творил, во всем следуя принципу собственного удовольствия. Точнее говоря, не принципу собственного удовольствия — это понятие очень обе­сценилось в наше время. Леонардо как раз и был одним из тех уникальных людей, которые умеют слышать голос радости, зву­чащий в сердце, и следовать за ним.

Можем ли мы — мрачные прагматики — как-то прикоснуться к его дару?

Приписывая гений знаменитого флорентийца воздействию сверхъестественных сил, Джорджо Вазари писал: «Художник с переизбытком наделен красотой, обаянием и талантом, вступив­шими друг с другом в такое сочетание, что, куда бы он ни обра­щался, каждое его действие было божественно настолько, что, оставляя позади себя всех прочих людей, мастер являет собой нечто дарованное нам Богом, а не приобретенное человеческим искусством».

Помимо красоты облика, современники видели в Леонардо безграничное обаяние, легкость и силу, восхищались благород­ством его поступков.

Сын тосканского сеньора Антонио де Пьера де Андреа де Джованни Бути из Винчи обладал обширными знаниями. Он знал несколько языков, владел основами многих наук, как изящных, так и точных.

Непостоянство натуры помешало ему добиваться успеха в какой-то одной области. Одновременно принимаясь за изучение нескольких предметов, он с легкостью бросал начатое и месяцами проводил время в праздности. Занимаясь математикой, он посто­янно создавал для самого себя непреодолимые трудности, ставя учителя в тупик. Небольшие усилия, потраченные на овладение музыкальной грамотой, увенчались, как считал Вазари, лишь не­высоким искусством игры на лире.

Наши современники сказали бы, что Мастер... был ленив, увы. Его лень не была секретом для окружающих. Но рисование и скульптуру как главные радости своей жизни благородный сиба­рит Леонардо не оставлял никогда.

Что поражало в его личности?

Разумеется, он был прекрасным оратором, умел красиво рас­суждать, непременно побеждая в спорах...

Однако и Вазари, и многие окружающие Леонардо люди выде­ляли удивительное сродство, единство Леонардо с вещами, к ко­торым он прикасался и которые его окружали. Он умел оживлять вещи, среди которых находился.

В числе его естественно-научных работ встречались труды, где отмечались свойства растений. В области астрономии мастер ана­лизировал вращение неба, бег Луны и движение Солнца. Но все описания и даже математические выкладки гения пронизаны лю­бовью к тем неодушевленным явлениям, которые он изучал.

Не слишком утруждая себя занятиями, которые во все време­на было принято считать «полезными», Леонардо мог потратить целый день на размышления... а размышлял он чаще всего, за­думчиво крутя или, как писал Вазари, «любовно лаская» какой-нибудь предмет в руке. В периоды подобной задумчивости он мог отвлечься и от дорогостоящего заказа...

Говорят, что больше всего он любил лошадей, предпочитая их остальным существам на Земле. Рассказывают, что однажды* проходя по птичьему рынку, Леонардо заплатил продавцам, но не забрал птиц, а открыл клетки и выпустил их всех на волю, чем изумил присутствующих.

Говорят, что однажды, когда герцог Людовик Сфорца услышал игру Леонардо на лире, он пригласил художника к себе во дворец, чтобы в сравнении с другими музыкантами оценить дар знаме­нитого соотечественника. Не изменяя своей эксцентричности, мастер взял с собой собственноручно изготовленный серебряный инструмент в виде лошадиного черепа. Странная с виду вещь бла­годаря особому устройству имела, как пишет Вазари, «полногла­сие большой трубы и мощное звучание». Поэтому он и победил всех музыкантов, съехавшихся к герцогу на состязание. Торже­ство исполнителя дополнилось званием лучшего импровизатора стихов на конкурсе.

Рассказывают также, что как-то однажды отец Леонардо, се­ньор Пьеро, попросил сына расписать круглый щит, грубо вы­рубленный из фигового дерева. Заказ поступил от крестьянина их поместья. Будущий мастер, ощупав щит своими удивительными пальцами, запустил в комнату ящериц, сверчков, змей, бабочек, кузнечиков и летучих мышей. Художник трудился так долго, что заказчик уже забыл о своей просьбе и даже купил другой щит, не надеясь получить обещанное.

«Через несколько недель, — рассказывает Вазари,— в комна­те, заполненной дохлыми зверями, стоял невыносимый смрад, которого живописец не замечал из-за радости, которую ему при­носила работа».

Закончив щит, Леонардо торжественно представил зрителям свой шедевр. Когда сеньор Пьеро в сопровождении домашних вошел в комнату, его глазам предстало удивительное зрелище, о неповтори­мости которого Вазари пишет: «Он изобразил чудовище, настолько отвратительное и страшное, которое отравляло своим дыханием и воспламеняло воздух, выползая из щита, как из темной расселины скалы. Оно испускало яд из разверзнутой пасти, пламя из глаз и дым из ноздрей, причем настолько необычно, что казалось на са­мом деле чем-то реальным, чем-то чудовищным и устрашающим».

Вещь эта показалась заказчику чем-то магическим, более чем произведением искусства, а сеньор Пьеро втайне от сына продал щит флорентийским купцам, взяв за него 100 дукатов. Известно, что вскоре этот предмет оказался у герцога, который заплатил за него 300 дукатов... Дальнейшая судьба щита неизвестна.

Не хочется, но придется вспомнить о «темных» сторонах на­туры Леонардо. Многим известно, что его считают гомосексуали­стом, так как он выбирал учеников исключительно по внешним данным, не обращая никакого внимания на степень одаренности. В мастерской Леонардо работали только красивые подростки, от­личавшиеся капризным нравом. Мальчики, вслед за Мастером, не особенно утруждали себя работой, но получали хорошую еду, дорогую одежду и подарки. Леонардо их баловал. Вероятно, поэ­тому среди его учеников никогда не было крупных живописцев...

Но можно ведь предположить, что дело было вовсе не в сексу­альных склонностях мэтра? Достаточно вспомнить любовь Лео­нардо к предметам неодушевленным и невероятную одухотво­ренность человеческих образов на его картинах, чтобы понять: Леонардо верил (или знал), что любой человек может стать гением.

Внешняя красота была для него признаком особого замысла Творца по отношению к конкретному человеку. Мастер был убеж­ден, что человек, прекрасный внешне, легко сможет найти красоту внутри самого себя... и не только найти, но и передать ее людям. До­статочно обеспечить материальные условия для человека, красиво­го внешне, и по закону гармонии Творения в нем проснется гений.

Леонардо ошибался, как ошибаются очень многие из нас, счи­тая, что красивой женщине нужно только создать соответствую­щие материальные условия для того, чтобы в ней проснулась женская гениальность...

Я до сих пор думаю, что в своей инстинктивной вере в красоту, в то, что в красивом человеке спит гений, мы не ошибаемся. Мы, следом за Леонардо, совершаем другую ошибку. Красота и гений не всегда сочетаются в одном человеке. Для того чтобы гений про­снулся, нужен напряженный интерес — к Богу, природе, людям... или хотя бы к тому конкретному человеку, который обеспечивает красавице «соответствующие материальные условия». Но инте­рес — это усилие, а усилие порождает страдание. Страдание Тес­ла, Наполеона и всех остальных. Но красавцы времен Леонардо, как и красавицы нашего времени, не хотят страдать. Зачем, если одна только внешность приносит им успех? Зачем учиться рабо­тать, как Мастер, когда можно сразу начать «лениться», как он?

О чем-то похожем думал и Фрейд. Для него Леонардо был примером сознательного отказа от секса. В один из мрачных периодов своей жизни тот решил не отягощать свое состояние утомительными связями и стал работой заменять плотские уте­хи. Известны слова Мастера относительно плотской любви: «Кто не может держать свои распутные желания в рамках, тот уподо­бляется животным». Вполне возможно, что Леонардо пережил страдание тяжкой неразделенной любви к загадочной женщине, которое было связано с разочарованием и душевной болью. Кро­ме того, с начала XVI века в средневековой Италии стремительно распространялся сифилис. Для брезгливого и впечатлительного Леонардо достаточно было один раз увидеть, как эта болезнь уро­дует человека, чтобы испытать чувство отвращения к традицион­ным взаимоотношениям мужчины и женщины.

Я упоминаю об этом лишь потому, что говорить о психической патологии да Винчи достаточно легко, только подтвердить ее нечем. А вот почувствовать его гениальность, по крайней мере некоторые ее стороны, мы с вами можем попробовать, опираясь на сказанное выше, — по той простой причине, что нежность к вещам и людям, способность понять суть эстетики, которая прячется внутри гру­бо вырубленной доски, принадлежит не только одному Леонардо.

Мнения о гениальности Георгия Гурджиева, мистического «гуру» многих европейцев первой половины XX века, расходятся. Но, думается мне, не найдется ни одного человека, который не считал бы его человеком необыкновенных способностей.

Гурджиев писал в своем «Вельзевуле», что часть своих способ­ностей он обрел в путешествиях по таинственным местам Вос­тока (то же самое рассказывали о себе многие «гуру» прошедшего века — гениальные и не очень). Но большую часть того, что соста­вило сущность его школы, он постиг не от людей, а от... священных предметов разных культур. Он мог часами «разговаривать» с риту­альными предметами и, задавая вопросы, научился слышать их ответы. Гурджиев был убежден: научиться этому может каждый.

Для того чтобы понять, как это происходит, я предлагаю вос­пользоваться одним из немногих символов отечественной куль­туры, который за последний век стал народной игрушкой, тради­ционным знаком русской культуры. Я имею в виду матрешку. Ее изобретатель — токарь В.П. Звездочкин, в девяностых годах XIX века рассказывал, что форма матрешки ему приснилась. А рус­ский художник СВ. Малютин — автор первой росписи, говорил, что «с первого взгляда влюбился в эту форму». Игрушка как бы сама собой возникла из гениальности.

Правда существует мнение о том, что Звездочкин подражал японским игрушкам Дарума. Дарума — один из символизирующих вечность богов пантеона синто. Но из воспоминаний Звездочкина следует, что ему не доводилось видеть японских точеных игрушек.

Я верю Звездочкину, мне думается, что формы Дарума и ма­трешки пришли к нам из одного и того же сновидения. Точнее го­воря, они пришли из того уровня психического мира, на котором находятся смыслы бытия человеческой души.