Иероним босх, тупость и смерть. Судьба Шико и упражнения памяти великого шута

«Внутренний шлемазл — это вовсе не глупость», — повторю еще раз.

Шлемазл — не глупость. Шлемазл — Ее Высочество Ограни­ченность. Но что же такое тогда глупость?

Глупость это то, к чему приводит и до чего доводит... ограни­ченность.

Это слово приобрело воистину культовое значение в нашей жизни. Именно в глупости мы постоянно обвиняем друг друга, не говоря уже о правительстве родной страны. Это же слово и род­ственные ему понятия, такие как тупость, идиотизм или уродство, являются в нашем языке антонимами понятий «гениальность» или «осмысленность».

На самом деле в глупости скрывается какая-то тайна. Мы счи­таем это качество отрицательным, однако именно к нему стремит­ся современная культура. Именно ею мы стремимся заполнить свой досуг, а так как досуг стал целью нашего существования, то глупость становится целью и самого существования.

Определить глупость очень просто. Это состояние «частичного бездумия». В сущности, это характеристика человека, который что-то недодумывает или недомысливает. Называя человеческий поступок глупостью или характеризуя человека как глупца, мы имеем в виду, что он сказал что-то или поступил как-то, не

согласовав свои слова и поступки с мнением окружающих людей или с требованиями реальности.

Если человек, заготавливающий дрова, сидит на ветке дерева лицом к стволу и пилит ее перед собой, он... не учитывает суще­ствования всемирного тяготения. А если он публично называет своего начальника «козлом», то он не учитывает законов обще­ства и мстительного характера самого руководителя.

Кажется, все более или менее понятно. Однако физикам давным-давно надоело учитывать закон Ньютона, да и сказать правду начальнику в глаза почему-то очень хочется.

Зачем человеку нужна глупость?

Он же человек разумный — Homo sapiens.

Одна из главных, если не ведущая, функций разума — это анализ и учет как можно большего числа фактов и законов окружающей реальности. На этой мысли построено все наше образование. Наш разум, с первого класса школы и до защиты докторской диссертации, все время заполняют фактами и за­конами, которые мы должны будем учитывать в своей работе и жизни.

Педагоги, как правило, забывают объяснить, как именно нуж­но пользоваться всеми этими фактами и законами в повседнев­ной жизни. Правда, это — тема для отдельного разговора.

Тем не менее «человек разумный» называет начальника «коз­лом», с чувством выполненного долга приходит домой и, вместо того чтобы анализировать факты собственной жизни, включа­ет телевизор и садится смотреть футбол с бутылкой пива в руке. Если спросить, зачем ему нужно это глупейшее занятие, он легко ответит: «Чтобы ни о чем не думать».

Мерой удовлетворенности своей собственной жизнью он будет считать количество часов, проведенных у экрана телевизора, или количество выпитых литров пива, в зависимости от того, что для него важнее.

Возможно, я утрирую. Но все это перестает быть ограниченно­стью шлемазла.

Если человек считает целью своей жизни глупость или хотя бы временное «оглупление», то разум оказывается помехой в до­стижении «светлой» цели существования. Как же тогда человека можно считать разумным?

Мы все радостно именуем окружающих глупцами, но каждый из нас желает той самой бездумности. Я сам люблю глупую, без­думную музыку времен твиста. Молодые люди считают целью своего существования посещение ночных клубов, где громкость музыки не позволяет разговаривать друг с другом, где можно абсолютно бездумно дергаться всю ночь в танце, а если какая-нибудь мыслишка и осталась, то и ее можно удачно преодолеть, прикупив «легкий» наркотик.

Прочитав описание такого рода, читатель подумает: «Но это же и есть... прорыв в гениальность!» Получается, что стремление к глупости — это такая форма медитации: освободиться от мыслей и слиться с Океаническим Бесконечным, с Единым буддизма и Вед, то есть — с самой гениальностью.

Действительно, внешне все очень похоже. Только, несмотря на массовость, даже всемирность, всех этих глупостей, результата почему-то не видно. Казалось бы, как все просто: ходит-ходит человек на танцпол — раскрывает сознание, освобождает его от ненуж­ной обусловленности внешним миром с его традициями, обычая­ми и законами — того гляди, прорвется гениальность и он создаст великую симфонию или просветленное живописное полотно.

Но нет! Ничего подобного не происходит!

«Прорывы» в психиатрическую больницу, не стану от вас скры­вать, случаются, но ничего более значимого такая «досуговая» ме­дитация не производит.

Кстати, о просветленных полотнах... Давайте попробуем об­ратиться за ответом к гению.

Никто, наверное, не проник так глубоко к корням человече­ской глупости, как Иероним Босх. Одна из самых ранних его ра­бот, сохранившаяся до нашего времени, называется «Извлечение камня глупости». Картина эта, правда, не производит впечатле­ния просветленной или хотя бы просто светлой. В ней использо­ван монохромный рыжеватый колорит, рисунок суховат, в глуби­не полотна — бедно разработанный ландшафт.

Но за скромностью изобразительных средств в ней видна четко продуманная разработанная и переданная нам через время мысль художника.

Картина написана в формате тондо: живописный сюжет за­ключен в круг. В живописи Южного Возрождения — у Боттичелли или Рафаэля — круглый формат символизирует идеал, поскольку круг на плоскости, как и шар в пространстве, согласно Платону, есть геометрическое выражение идеала.

В Северном Возрождении, у Босха в том числе, круг имеет иной смысл — это знак всеобщности, всемирности. Заключая свою композицию в круг, нидерландский художник подчерки­вает: перед нами не единичный случай, а аллегория всего рода человеческого. Видимо, и почти шестьсот лет назад проблема глупости ощущалась не менее остро.

На картине посреди унылого, однообразного пейзажа разме­стилась компания из четырех человек. В центре, рядом со сто­ликом, сидит в кресле седой простак, над которым производят какое-то действо.

В Средние века и немного позже существовало поверье, со­гласно которому глупость связана с наличием в человеческой голове каких-то лишних камней, наростов или шишек. Если их удалить, то человек сразу же поумнеет.

Спрос рождает предложение. По городам бродили шарлатаны, которые действительно проводили такие операции. Шарлатан­ство по Босху — неотъемлемый, обязательный спутник человече­ской глупости. Образами шарлатанов наполнено все его раннее творчество.

Эх! Если бы шарлатаны так и остались бы там, во временах раннего возрождения!

Разве наш мир, по-прежнему, не наполнен ими?

А на картине шарлатан в длинной хламиде профессионального мага делает простаку, которого, судя по надписи, зовут Любберт, надрез на коже головы, и из этой маленькой ранки вырастает цветок. Это тюльпан. В старинных европейских сонниках зафик­сировано его главное символическое значение — это символ об­мана. Суть хирургической операции заключалась в том, чтобы, сделав надрез на коже головы и поколдовав над ним руками, по­казать затем пациенту заранее спрятанный в руку твердый камень или кусок окровавленного бычьего сухожилия.

Босх изображает на голове у шарлатана перевернутую ворон­ку — предмет, используемый не по назначению, — еще один знак хитрости или обмана. Мы будем часто видеть на картинах Босха такого рода символы — вещи, которые находятся не на своем ме­сте или используются не так, как им положено. Они всегда будут служить знаком некоей противоестественности происходящего. Эти вещи станут у художника знаками несоответствия событий промыслу о них гениального творца. На полотнах Босха неболь­шие, не бросающиеся в глаза зрителю детали очень часто служат ключом к разгадке основной мысли автора.

Если присмотреться, в глубине пейзажа, среди коричнево-рыжей равнины, есть изображение виселицы. Конечно, это знак отдаленной, но неизбежной расплаты за глупость. Виселицы и колеса для пыток очень часто встречаются и у Босха, и у Брейгеля на фонах картин.

На голове монахини-бегинки, которая присутствует здесь как спутница шарлатана, лежит книга — еще один знак лжемуд­рости.

Книга содержит в себе знание. Смотрите! У этой монахини знание находится не внутри, а снаружи — снова не на том месте, где ему следует находиться. Мы с вами часто поступаем так же. Мы оставляем свои знания в конспектах и шпаргалках, даже не пытаясь поместить его туда, где оно должно быть.

Тут же изображен и монах, который произносит какую-то за­жигательную речь, держа в руках кувшин с вином. Скорее всего, монах не пьян, он лишь собирается дурманить своими речами господина Любберта.

Этот символ вина, вынесенного монахом за пределы самого себя очень любопытен. Монах — член команды шарлатана. Чем он может пьянить простака?

Разумеется, он будет «дурить» ему голову религиозной верой — помощью бога в благодатном деле исцеления от глупости. Это означает, что монах... атеист. Он циник, он ни во что не верит, раз держит этот кувшин вне самого себя. Но это кувшин с вином.

Старинная картина скрывает главную тайну алкоголя: состоя­ние опьянения — лишь внешняя подмена состояния божествен­ной благодати.

Опьянение — внешний заменитель состояния блаженства, из­вестного только святым и праведникам, точно также как большая библиотека или хорошо заполненные студенческие конспекты — лишь подмена, иллюзия, знаний которыми располагает, то есть может использовать человеческая душа. Слова «вино» и «опьяне­ние», кстати говоря, — одни из главных смысловых синонимов слова «глупость».

Главная ошибка господина Любберта заключается в том же. Он понимает, что глуп, но не собирается справляться с этим при­скорбным фактом самостоятельно. Главная суть глупости, по Босху, — это надежда не на себя, а на другого. На другого человека или вещь: Любберт надеется на мага, монах — на опьянение ве­рой, монахиня — на книгу, студент, как известно, — на шпаргалку.

Муж надеется, что жена станет его «умом». Член тоталитарной секты надеется, что думать за него будет «гуру»...

Любберт считает, что в нем чего-то не хватает, или думает, что в его голове содержится что-то ненужное. Но сама по себе эта мысль совсем не глупа!

Глупостью является мысль о том, что «добавить» или «убрать» что-либо из мозгов может только другой человек. Глупостью всех персонажей полотна Босха является перенос свойств своей соб­ственной души на внешние объекты или людей. Человек пере­доверяет ответственность за свою веру, знания или ум, соответ­ственно, вину, книге или другому человеку.

Это означает, что его поведение отныне будут контролировать они же: вино, строчки из непонятых книг, и шарлатаны...

Понимание книг здесь исключено — это процесс внутренний, в мире глупцов строки книг воспринимаются, как догмы или приказы. Как только человек объявляет знания находящимися вне собственного разума, они больше не требуют понимания или анализа — они разумом управляют.

Что же тогда означает пустая виселица на фоне событий?

Я думаю, что она означает то же, что означала всегда — смерть.

Темный фон, унылый пустынный пейзаж и... пустая виселица. Все участники сцены мертвы, зритель видит круглое окно в мир мертвецов или людей умерших при жизни.

Это приговор Босха: описанная выше глупость равносильна смерти человеческой души.

Человек, отказывающийся разыскивать свой ум, веру или зна­ние в глубине себя самого, мертв. Он потому и глупец, что его физическая смерть станет окончательной и безнадежной — он убил себя еще при жизни.

В одном из старинных восточных рассказов о Насреддине, Ходжа после длительных поисков находит дверь, ведущую в по­кои Господа Бога. Он находит ее внутри самого себя и... не откры­вает. Он боится открыть эту дверь и умирает от страха. Глупость и смерть в человеческом сознании всегда следовали где-то совсем рядом друг с другом.

Говоря про кого-нибудь: «Он дурак!», мы имеем в виду не ум­ственные способности человека, мы оцениваем вовсе не их.

Мы сообщаем окружающим, что этого человека... не существу­ет, то есть на его слова и поступки можно не обращать никакого внимания, высказанные им обидные слова можно просто не за­метить: «Он дурак — не обращай на него внимания».

Назвать дураком — значит символически убить — вычеркнуть из списка значимых в Вашем личном пространстве-времени лич­ностей.

Придворный «дурак», шут, мог говорить все, что угодно, в том числе, и от имени короля, ему прощалось все, на его слова можно было не обращать внимания, потому что маска шута — это маска мертвеца.

Во время празднования Сатурналий шут становился на место короля, когда праздничная мистерия приближалась к фазе раб­ства и смерти, в конце мистерии шута подлинно умерщвляли. В этом было его предназначение.

Глупец — сумасшедший шут — когда-то очень давно, по всей видимости, был божеством смерти. Эти люди были ближе к бо­гам или к гениальности, и поэтому люди верили, что их смерть, возвращение к той стихии, которая их породила, сохранит жизнь роду или общине.

Убивая глупцов, короли пытались совершить обмен. Они хоте­ли обмануть богов, выдавая смерть шута за свою собственную.

Они пытались обменять смерть на жизнь, и в результате, между королем и его двойником в шутовском колпаке появлялась не­видимая на первый взгляд ниточка зависимости. Такая ниточка протянулась, например, между Петром I и шутом Балакиревым.

Шуты начинали жить и править вместо королей. Отдавая шуту свою смерть, властитель отдавал ему и свою жизнь.

Гениальные шуты это прекрасно понимали. Имен многих из них мы никогда не узнаем, но некоторые — хорошо известны: французы помнят гения, который служил шутом при дворе по­следних королей династии Валуа. Его звали Шико.

Простой гасконский дворянин Шико (настоящее имя — Жан-Антуан д'Анжлер, его черты есть в облике д'Артаньяна), внача­ле служил солдатом под началом маркиза де Вилара. Он служил королям Франциску II и Карлу IX, при которых занимал весьма важные должности. Позже он стал любимым шутом Генриха III, а потом и Генриха IV.

Возлюбленная Шико была очаровательным созданием из бла­городного рода. Однажды ночью, когда Шико пришел ее пови­дать, ревнивый принц приказал окружить дом, схватить Шико и жестоко избить. Шико спасся через окно, разбив стекла и прыг­нув с высоты четвертого этажа на улицу. Не убился он только чу­дом, и потому всякий раз, проходя мимо этого дома, Шико будет преклонять колени.

От преследования принца спастись можно было только у ко­роля. Шико пришлось искать убежища у Генриха III. Король вос­пользовался тем, что бедный дворянин Шико был как бы... уже мертв. Приговоренный к смерти принцем и чудом спасшийся по­сле падения на мостовую, Шико... принадлежал стихии смерти.

За покровительство, оказанное ему Генрихом, он расплатил­ся тем, что стал шутом — надел на себя маску смерти и обязал­ся говорить королю правду, как бы горька она ни была, что было смертельно опасным занятием во времена любого абсолютизма... впрочем, это смертельно опасно и сейчас.

Чтобы избежать гнева монарха Шико, как и любой шут, по­клялся высказывать ее, не расстраивая при этом своего покрови­теля.

Должность «единственного человека, который говорит прав­ду», автоматически ставила его на место ближайшего личного со­ветника короля.

Шико был необычным шутом. Он был единственным шутом за всю историю Франции, который носил шпагу — дворянский атрибут «благородной смерти». В марте 1584 года ему был пожа­лован королем аристократический титул. Шико пользовался при дворе последнего Валуа свободой, равной той, которой был удо­стоен за тридцать лет до него шут Трибуле при дворе Франциска I, и той, которая будет предоставлена сорок лет спустя Ланжели при дворе короля Людовика XIII.

Шут обладал неограниченными возможностями. Ему было по­зволено абсолютно все: можно было улечься спать посередине зала во время королевской аудиенции или при людях обозвать короля дураком. Шут мог сидеть на королевском троне, мог сто­ять впереди короля, позади него, рядом, мог говорить от имени короля, мог передразнивать его.

Основной работой шута была... глупость. Он должен был ве­селить и развлекать короля. Шико с этим прекрасно справлялся, его мрачноватое чувство юмора было потрясающим.

Говорят, что именно с его именем связана поговорка «может мертвого рассмешить» — он на самом деле пытался это делать! Ходят слухи, что, по крайней мере, один раз у него это получи­лось!

Связь шута со стихией смерти видна и в другом привычном обороте речи: от его лихих дурачеств «король чуть со смеху не по­мирал». Власть глупости над жизнью и смертью, похоже, была понятна чудом выжившему, но надевшему маску мертвеца дво­рянину.

Шико любил пародийно распевать духовные гимны и декла­мировал стихотворные сатиры. Он составлял бывшие тогда в большом ходу анаграммы: находил в имени каждого дворянского повесы намеки, донельзя обидные для того, чью личность он вы­смеивал.

Удивительная вещь! Говорят, что в каждой такой анаграмме-издевательстве над фамилией обиженный мог узнать правду о себе самом. Обратите внимание: глупость на время «убивала» фамильную гордость дворянина, обнажая при этом суть самого человека...

Сам Шико при этом даже не улыбался. Он был в меру серьезен и смешон...

Возможно, именно этого мы хотим от близких друзей, кото­рым можем доверить жизнь и смерть?

Шико стал самым близким другом Генриха. Король доверял сво­ему шуту дела государственной важности, частенько просил о по­мощи или обращался за советом. Они стали неразлучны. Говорят, что Шико оберегал Генриха Валуа... как мать оберегает ребенка.

Смерть и время неотделимы друг от друга. Мы знаем о тече­нии времени только потому, что нам известен положенный каж­дому смертный предел. Мертвый умеет ждать — у него есть вре­мя. И обладающий непоседливым гасконским характером Шико научился ждать.

Вот один из самых известных его советов Генриху: «Вода и вре­мя, — два могущественнейших растворителя: один точит камень, другой подтачивает самолюбие. Подождем...» Обратите внимание — это один из традиционных советов, которые дают нам мамы!

Мать — владычица жизни и смерти каждого из нас — именно она начинает отсчет отпущенного нам времени.

Маленькому ребенку мать кажется всемогущей и всепрони­кающей... как смерть!

Таким же считали Шико современники: он великолепно разбирался в делах государства, у него был красивейший ари­стократический почерк, он знал множество языков, латынь в том числе. Он был прирожденным наездником и прекрасным фехтовальщиком, одним из лучших — «вторая шпага» во Фран­ции! «Первой шпагой» был головорез Граф де Бюсси (послед­ний французский рыцарь). В фехтовании, по отзывам Шико, «имеют значение три вещи — прежде всего, голова, затем руки и ноги. Первая помогает защищаться, вторая и третья дают воз­можность победить, но, владея и головой, и рукой, и ногами, побеждаешь всегда».

У Шико была смышленая голова, длинные руки и крепкие ноги.

Кроме всего этого, Шико, по рассказам современников, был великим актером!

Мало того, что он обладал всеми качествами, которыми должен обладать человек, служивший при дворе: лицемерие, наигранные улыбки, гримасы, лукавая ирония, сарказм и притворство. Его талант был всепроникающим, почти магическим!

Он прекрасно умел подражать чужим голосам. Он находил об­щий язык с любым человеком. Даже с самым злейшим врагом ко­роля! Он мог войти в доверие к любому: как к пьянице или мона­ху, так и к принцу крови. Как бесплотный дух он мог принимать любой облик. Он знал все, что происходит в королевстве и за его пределами, и мог предугадать недалекое будущее. Он просчиты­вал все события на несколько ходов вперед.

Фактически Шико был королем Франции. В Шико, по мне­нию современников, была воплощена мудрость королевства. Но черты смерти все время проглядывают через этот великолепный облик: говорят, что Шико был прекрасным философом, потому что... умел ничего не принимать близко к сердцу.

«Мертвый» умеет находиться где-то сверху — «над жизнью». В духовной позиции шута Шико стал недосягаем для повседнев­ной суеты: она забавляла его, как забавляет все избранные нату­ры. «В этом мире одни дураки скучают и ищут развлечений на том свете», — это его собственные слова. Обратите внимание: «дура­ки», а не шуты. Шут — умерший заживо — это совсем другое.

Он лишь посмеивался над человеческой неблагодарностью и, по своему обыкновению, почесывал себе нос и подбородок.

Разумеется, очень многие его не любили. Шико в глаза назы­вали: «назойливой мухой», «хитрой лисой», «ядовитой змеей», но чаще всего к нему обращались просто: «господин дурак»! На что он никогда не реагировал и отвечал с улыбкой: «Это моя долж­ность!» Хотя в вопросах чести шут был весьма щепетилен и ни­когда не оставался в долгу: «Шико обнюхивает и лижет камни, на которые пролилась его кровь, как лиса, до тех пор, пока не размозжит об эти камни головы тех, кто ее пролил».

Это, конечно, метафора, но даже в ней чувствуется опасение произносящего ее: у надевшего маску глупости — маску мертве­ца — появляются свойства оборотня!

Даже в его легендарном великодушии современники видели смерть. Шут часто швырял в толпу пригоршни золота, как извест­но, деньги не нужны только мертвым... И, разумеется, ему покро­вительствовала ночь. Мечтатель — он в своих ночных прогулках почти всегда выбирал прибрежную дорогу. В те времена Сена еще не была зажата между каменными стенами, ее волны лобзали ши­рокие берега, и жители города не раз могли видеть на этих берегах высокий, вырисовывающийся в лунном сиянии силуэт Шико.

Возникает переворачивание смысла — глупцом в этой си­туации оказывается король. Это его душа при жизни умирает, а шут, никогда не снимающий напяленную маску смерти, остается жить.

Средневековые корабли сумасшедших того же происхождения.

«Дураков» сажали на корабль и с почетом отправляли в смер­тельное плавание: их возвращали той переменчивой стихии, ко­торая «породила» и их, и всю жизнь на земле, стараясь уберечь от смерти (например, от чумы) самих себя — жителей средневеко­вого города.

Но этот ритуальный акт... оказывался глупостью.

Дело в том, что люди, на которых вместо шутовского колпака одели ярлык «глупцов» или «безумцев», начинали в душе «нор­мального» человека играть роль спасателей или, говоря привыч­нее, спасителей.

Скорее всего, именно с этим и связан обострившийся в по­следние десятилетия интерес обывателя к феномену безумия. По­хоже, с каких-то древних времен в нас жива тайная мысль: если нормальное, рациональное мышление завело нас в абсолютный тупик, может быть, глупцы и безумцы или их видения способны нас спасти.

Мы приближаемся к тайне «священного безумия», поневоле оказываясь на «другой стороне медали глупости». Вдруг выясня­ется, что прижизненная смерть дурака дает ему взыскуемую и не находимую обычным человеком свободу.

Каким же образом происходит это загадочное превращение?

Шут был главным лицом праздника Сатурналий. А право на глупость, в смысле необремененности заботами и обязанностями повседневной жизни, является для нас чуть ли не основным со­держанием феномена, который мы называем «праздником».

По мнению М.М. Бахтина, празднество «дает право на глу­пость... Глупость — это вольная мудрость, свободная от всех норм и стеснений материального мира, а также от его забот и его се­рьезности — на мир разрешалось взглянуть дурацкими глазами, и это право принадлежало не только празднику глупцов, но и народно-площадной стороне всякого праздника».

«Дурацкие глаза» — это взгляд на мир, не затуманенный при­вычным мировоззрением. Между дурацким взглядом на мир и гениальным взглядом очень сложно провести разделительную черту... Точно так же сложно, как провести ее между безумием и гениальностью.

Понятия глупость и безумие в истории человечества сходны до полной неразличимости.

Практически все светлые образы богов и героев классической древности проходят в своем жизнеописании фазу «глупости» или временного безумия, сочетающегося с бешенством и необуздан­ностью. В это время с ними случаются бесконечные беды и несча­стья. Неприятности заканчиваются одновременно с прекращени­ем безумия и обретением героического статуса.

Богиня Гера, постоянно преследующая Геракла, ниспослала на него безумие, в припадке которого герой убил своих детей и двух детей царя Ификла. Придя в себя, Геракл, в соответствии с судь­боносным предсказанием, был вынужден пойти в рабство к царю Еврисфею, по приказанию которого и совершил двенадцать под­вигов, сделавших его бессмертным.

Вот что имел в виду великий Эразм в своем «Похвальном сло­ве Глупости», когда говорил от имени самой Глупости: «Но мало того, что во мне вы обрели рассадник и источник всяческой жиз­ни: все, что есть в жизни приятного, — тоже мой дар... Обыщите все небо, и пусть имя мое будет покрыто позором, если вы найде­те хоть одного порядочного и приятного бога, который обходился бы без моего содействия».

Появление героя связано с прекращением его временного безу­мия. В сказаниях об Илье Муромце Илья «сидит в темном углу на печи тридцать лет и три года», до тех пор, пока пришедшие «кали­ки перехожие» не дают ему «испить водицы из колодезя на ясном солнышке». Естественно, сидящий на печи Илья не может быть мудрым богатырем, он пребывает во тьме глупости и бездумья. В данном случае, глупость не означает болезнь в нашем смысле этого слова: это временная тьма, временное исчезновение света, скрытого под покровом ночи и смерти.

Глупость или безумие — это смерть разума, которого недоста­точно для того, чтобы проанализировать, «переварить» и правиль­но использовать всю информацию, которая поступает к человеку посредством его органов чувств. Ум или разум — это Светлый

Логос. Это солнце, которое, освещая или освящая, вносит по­рядок в хаос ночи. В сущности, так мы чувствуем процесс рож­дения жизни или оживления. Умный или мудрый человек знает или ведает, как нужно правильно взаимодействовать с миром, ко­торый периодически кажется «темным» или непостижимым. Для древнего человека сами понятия ведовства, мудрости или знания тождественны свету и солнцу. Отсюда извечный поиск человеком просветления, то есть жажда познания истины, дающей жизнь и преодолевающей смерть.

Но каким же образом обычный человек может просветиться?

Во множестве различных верований есть ответ на этот вопрос: он должен заново родиться в духе. А как же человек может ро­диться заново в прямом смысле этого слова? Первобытное мыш­ление, как и мышление ребенка, не выносит метафор.

Существует один единственный ответ: для того, чтобы родить­ся вновь, человек должен сначала умереть.

В одной из русских сказок Афанасьевского сборника расска­зывается о том, что крестьянин, «как две капли воды» похожий на богатого дурака, воспользовался его смертью и стал с большим успехом выдавать себя за внезапно поумневшего богатея.

Достаточно представить себе, что крестьянин и богатей вовсе не загадочные близнецы, а один и тот же человек, разделенный сказкой на две отдельные биографии, чтобы понять, о чем я гово­рю. Дурак в период глупости своей был мертв для всех. Рождение умного и было подлинным рождением или рождением просвет­ленного сознания.

Глупость и в этой сказке, и в легенде об Илье Муромце, и в мифах о Геракле становится необходимым этапом на пути к обновлению. Это смерть индивидуального сознания, необходимая для того, что­бы в душу человеческую проникло солнце мудрости или свет гени­альности. Знания и опыт, сформировавшие человека как личность, не подходят для того, чтобы справиться с окружающей реальностью?

Это означает, что человеку нужны не знания, а гениальность: нужен прорыв к неведомой его сознанию истине.

В старинной как мир суфийской притче рассказывается о том, как ученик пришел к учителю с просьбой научить его знанию. Учитель предложил ему попить чаю и стал наливать кипяток в чашку. Чашка наполнилась, а учитель все лил и лил горячую воду. Когда горячая вода полилась на колени ученика, тот воскликнул: «Учитель! Что вы делаете, ведь чашка давно уже полная!»

«Вот видишь, — сказал учитель, — ты понял главное: бессмыс­ленно и даже опасно пытаться налить воды в чашку, заполненную до краев. Я смогу тебя научить, если ты сможешь вылить из чашки ту воду, с которой пришел ко мне».

Для того чтобы принять свет гениальности, индивидуальное сознание должно превратиться в пустой сосуд, что для внешне­го наблюдателя будет точно соответствовать глупости или безу­мию — фактической смерти личности. Отсюда берет свои кор­ни нарочитое религиозное безумие, которое принимают на себя последователи богов. Юродивые и «глупцы Христа ради» — это люди, принявшие обет безумия.

Добровольное безумие, как и добровольное рабство Геракла у царя Эврисфея, считается делом, угодным богам. Но все это — несомненная смерть социального лица. Человек принимает на себя глупость и становится «эйроном» — носителем священной иронии и священного самоуничижения. Человек, говорящий с юродивым, говорит не с личностью, а с опустошенной чашей. Он беседует с самим богом — с «голосом, доносящимся из глубин пу­стоты». Последняя цитата принадлежит, правда, не текстам рели­гиозных житий, и не описаниям разговоров с юродивымы, а все тому же Никола Тесла, описывающему источник своих знаний.

Я думаю, что поиск безумия в гениальности, который вел Ломброзо, относится именно к тем периодам «временного помра­чения сознания», которые окружающие считали «глупостями», странностями гениев и которые были им необходимы, чтобы слышать «голос пустоты».

Как социальные личности, они в это время были мертвы. В православном же христианстве такие периоды именовались «блаженством».

Юродивый — это блаженный. Греческий корень слова «бла­женный» представляет собой эпитет, долгое время применявший­ся только по отношению к мертвецам и богам. Во всяком случае, Гомер использует его только таким образом. «Блаженные мертве­цы» — это не просто умершие в нашем смысле люди, это души, продолжающие жить —- обитатели преисподней. Они полностью оторваны от мира. Боги недостижимы на своем Олимпе, мерт­вецы — в царстве Аида. Одиссей, спускаясь в царство мертвых, становится блаженным вслед за ними. Позже, это слово сохраня­ет то же значение в переносном и метафорическом смысле: ког­да мы говорим «блаженный идиот» или просто называем кого-то блаженным, то имеем в виду человека «не от мира сего» — чело­века, который абсолютно не понимает или не способен понять наших повседневных забот или проблем. В этом смысле слово «блаженный» — синоним понятий «глупец» или «дурак». «Благо» здесь понимается как глупое добро, добро с налетом «блажи» или «дури».

При сближении «блаженненького» и юродивого или шута с пи­рамидой власти его функцией становится передача царю «боже­ственной правды». И самые деспотичные из тиранов вынуждены выслушивать брань дурака.

Произнесение этой брани постепенно начинает пониматься как обязанность шута при дворе, а по мере возрастания его роли «спасителя» тирана от его же собственной гордыни, все больше понимается как его право. В религиозной обрядности появляют­ся и фиксируются «праздники дураков» и «праздники сумасшед­ших».

Право «рубить правду-матку» от имени самой смерти посте­пенно оказывается способным приносить власть самим шутам. Они объединяются в священные союзы, которые находятся при храмах и хранятся в тайне, ведь шут или скоморох — это маска смерти, которая должна появляться внезапно и только во время праздника.

Меня не покидает ощущение, что именно из этих профес­сиональных союзов шутов в средневековой Европе на свет бо­жий появились «тайные общества» розенкрейцеров и масонов. Уж больно одеяния магов и членов тайных лож похожи на наряд шута-короля в Сатурналиях. Похоже, что поверх шутовского кол­пака они, чтобы никто не догадался, напялили на себя и маску... абсолютной серьезности.

Картина Иеронима Босха именно об этом. Разве не так?.. Вто­рой по значимости ее персонаж — это «маг», удаляющий «камень глупости». Он жулик — у Босха это несомненно.

Круг нашей главы замкнулся, как символизирующее весь мир тондо картины Босха.

Так и кажется, что блаженство невозможно отличить от глупо­сти.

Все мертвы...

Однако это не совсем так. С помощью гениальной картины или с помощью «Похвального слова Глупости» Эразма Роттер­дамского мы можем понять, что происходит.

Современная психотерапия называет состояние «шутовства» — «трансом». Транс — это краткосрочное помрачение сознания, вы­званное сосредоточенностью человека на своих внутренних пере­живаниях.

Когда прожектор нашего внимания сосредоточен на какой-то внутренней мысли, например, на случившемся несчастье или на решении сложной математической задачи, внешний мир как буд­то погружается в туман: мы не слышим обращенных к нам вопро­сов и не замечаем происходящих вокруг событий. В таких ситуа­циях даже близкие говорят нам: «ты выглядишь как дурак», «ты в себе?» или «ты, случайно, с ума не сошел?»

Так выглядит длительное пребывание в «точке Розанова».

У людей, которых мы в этой книге называем гениальными, та­кие приступы рассеянности по отношению к внешнему миру слу­чаются спонтанно, они сами крайне редко могут контролировать этот процесс. Однако их трансы остаются трансами. В периоды «глупости» их посещают образы, приносящие свет всему челове­честву. Тесла принес нам свет в самом прямом смысле этого слова.

Все это — вещи, достаточно очевидные, и я еще раз сформули­рую их, чтобы еще раз задумались мои коллеги-психиатры.

Спонтанный транс очень похож на то, что мы называем пси­хозом. На самом деле отличить одно от другого можно только по результатам. Транс продуктивен — он приносит решение пробле­мы. Психоз — состояние с противоположным знаком — приводит к слабоумию. Но для того чтобы понять результат, нужно время.

Психическая болезнь это приговор, приводящий человека к пожизненной «искусственной глупости». Современные психо­тропные лекарства способны создавать и формировать «пожиз­ненную рассеянность». Умеем ли мы и хотим ли задумываться о внутреннем содержании того, что считаем «психозом». Что было бы с человечеством, если бы Тесла, страдавший «кататонически-ми ступорами» и интерпретировавший свои переживания таким образом, что современный психиатр назвал бы их «параноидны­ми приступами», был бы пролечен современными психотропны­ми препаратами?

Получили бы мы сегодня все то, что дает нам переменный ток: свет, компьютеры, связь, телевидение и т. д. и т. п.?

Давайте признаемся честно: психиатрия нашей страны не дела­ет никакой паузы на раздумье перед вынесением приговора. Мы даже не пытаемся помочь нашим пациентам как-то осмыслить переживания психоза и совместить их с разумом. Мы не умеем думать об улучшении метаболизма нервной ткани у наших боль­ных, для того чтобы облегчить им остроту и неожиданность воз­никающих ощущений.

Мы с вами лечим, пользуясь, в конечном итоге, приемами «мага» с картины Иеронима Босха. Надев шутовской халат, мы обещаем «извлечь» или, по крайней мере, «растворить камень глу­пости», природа которого нам доселе неведома. Ох, недаром, на­верное, на голову Глупца с картины Босха надета перевернутая во­ронка — символ переливания жидкости «из пустого в порожнее».

Но давайте только задумаемся: эта воронка — символ подмены, издевательство над «точкой Розанова». Маг, извлекающий камень глупости, является заменой точки концентрации, он находится там, где у человека должен находиться его собственный транс. Вот вам и символ столь современного страха «власти гипнотизе­ров». Эта власть — глупость, а воронка показывает, как человек «переливает» собственные душевные силы от себя... к шарлатану.

Мы, по-прежнему, как маг с той же картины, стремимся сде­лать так, чтобы «ответственность за ум» нашего пациента лежала на нас, сообщая обескураженным родителям, что отныне без нас и наших лекарств пациент не сможет обойтись до конца жизни.