Александр твердохлебович неврозов.

Однажды, Владимир Владимирович Вышпольский сказал мне на тренировке, что с нами хочет познакомиться молодой телекорреспондент, снимающий в передаче «Монитор» короткие сюжеты о фехтовании, каскадерах, истории России.

Это был Александр Невзоров, который, как потом оказалось, учился в одном классе с дочкой Вышпольского - Ксенией.

Мы встретились. У него была группа конников. Деревенские ребята из Гостилиц и Лопухинки, где была конюшня. Их тренировал каскадер-конник Николай Степнов. Некоторые из них отслужили в армии, по его рекомендации, в конном полку. Я запомнил Андрея Жолобова и Андрея Лупиновича. Параллельно они готовили себя еще и в боевых единоборствах.

В общем, мы договорились с Невзоровым, что в обмен на конную подготовку, мы будем заниматься с его ребятами прикладным фехтованием.

И мы стали ездить в Лопухинку, на конюшню раз в неделю по выходным.

У Коли Степнова была своя, жесткая школа обучения. В поле. Галопом. Захочешь жить, удержишься в седле, а травматизм его не волновал.

Но эта школа выживания в седле давала более ощутимые результаты, чем тряска по кругу в каком-нибудь манеже.

И мы, и они готовились к боям с оружием в руках верхом в седле.

Я поэтому стал сразу учиться править только левой рукой, чтобы правая была свободна для сабли.

Невзоров занимался конным спортом с детства и был хоршим конником. Это, пожалуй, единственная правда из того вранья, которое он потом распространил вокруг себя, став «киноробингудом» из передачи «600 секунд».

Он очень любил щегольнуть знакомством с православным духовенством и знанием церковной музыки. Хотя, однажды, рассказал как, будучи уже старшекласником, расстреливал иконы из револьвера, найденного в тайнике заброшенной церкви.

В его телепередачах о советской армии он преподносит себя крутым патриотом, а в армии он служил, по его словам, три дня, закосив по липовой справке из дурдома, при помощи родственника генерала.

Еще тогда, у меня сложилось о нем мнение, как о человеке, для которого не существует ничего святого и способного на любую гадость ради достижения своей сиюминутной выгоды. Впоследствии, когда его дутый имидж разросся до размеров депутата, мое первое впечатление о нем полностью подтвердилось.

Мы, в свое время, сняли с ним несколько сюжетов о трюковой работе с конным фехтованием, трюки с автомобилями на шоссе, падения с колокольни в стог с сеном, дуэль во дворе Михайловского замка, фехтовальный бой во дворе особняка на Каменном острове.

Как раз на Каменном острове он чуть не сжег меня живьем.

Мы с Сергеем в поединке трех пар фехтовали на первом плане. Камера снимала, для пущего эффекта, через пламя костра.

И тут Невзорову захотелось усилить впечатление, и он решил подлить в костер бензина из полупустой канистры. А в ней пары.

Фехтуем в камзолах семнадцатого века, в париках, на придворных дворянских шпагах. И тут я весь в столбе огня. Факел из канистры полыхнул прямо на меня.

Повезло, что шелковый камзол на мне не вспыхнул.

Ребята бросились на меня и, слегка тлеющего, повалили в мокрую крапиву. У меня оплавились ресницы, брови, усы и парик. Еще у меня был легкий ожог на бедрах.

Уже позднее, на конюшне в Стрельне, он снимал свои псевдоисторические сюжеты, будучи кумиром бабушек, затаив дыхание, смотрящих популярную передачу «600 секунд».

Но я в его балаганах больше не участвовал.

К тому же, те ребята, с которыми мы занимались фехтованием, нашли свое место в бандитских группировках. И даже поднялись в этих структурах до того, что стали владельцами охранных предприятий.

Через пять лет, Андрей Лупинович предложил мне поставить показательное боевое фехтование на разных видах оружия на какой-то бандитской сходке в закрытом клубе. Я отказался.

А еще через почти десять лет, Лупинович позвонил, и, сказав, что случайно нашел мой телефон, пригласил меня в гости в свою новую квартиру на Юго-Западе.

Посидели, выпили, повспоминали: кто, где, как. Он дал мне свои визитки. Одна о том, что он глава охранного предприятия «Ирбис». А вторая, что он президент Петербургской ассоциации боев без правил.

Он похвастался, что «крышует» Ленфильм» и предложил работу в качестве постановщика батальных сцен. Мол, у него все схвачено.

Грустновато признался мне, что, торгуя лесом, взял большой куш. Но теперь, кажется, москвичи его заказали.

Я заночевал у него, а утром мы расстались, с договоренностью встретиться через неделю.

Когда я позвонил в его офис через неделю, там долго допытывались, кто звонит и зачем, а его так и не позвали.

Еще позже, я узнал через общих знакомых, что Андрея застрелили в собственной парадной. Остались жена и ребенок. Она продала квартиру и вернулась в Гостилицы.

А Андрей Жолобов стал заниматься торговлей лошадьми, но я его с тех давних пор не встречал.

 

ЛОПУХИНКА.

Однажды мы поехали в Лопухинку скакать на конях. И там случился день рожденья кого-то из наших местных друзей с конюшни.

По старинному деревенскому обычаю водки взяли много, при полном дефиците закуски и запивки. Хоть бы картошки сварили, гады!

Сначала мы погоняли на конях по лесным дорогам, причем, мой приятель, тогда еще Серега, при падении с лошади на повороте на полном галопе, из-за лопнувшей подпруги, крутанул такое двойное сальто, приземлившись в непосредственной близости от приличного валуна на собственную холку, что, будь это заснято на пленку, то непременно взяло бы приз голливудской академии киноискусства «Оскара».

Я тоже отличился, и, выполняя на ходу упражнение из вольтижировки, пересел в седле задом-наперед. Лошадь понесла в галопе. Осталось только упасть с седла на мощеную булыжниками дорогу. Хорошо, что обошлось без травм. А другого Серегу, который не смог справиться с управлением кобылы, она просто увезла обратно в стоило.

А потом на поле накрыли поляну и приступили к празднику, иногда прерывая его фехтованием на саблях.

Ехать в город на автобусе уже было поздно и далеко, поэтому ночевать решили остаться на конюшне в сене.

Поутру нас разбудила страшная жажда. Неподалеку от нас на пеньке лежала половина соленого огурца, видимо на завтрак.

Переходя к водным процедурам, я решил пробежаться на расположенное в полукилометре радоновое озеро. Прыгнув в него, я моментально вылетел обратно. Такой холоднющей воды я не встречал до этого ни разу.

А потом чуть не сдохли в тесном, душном автобусе, задыхаясь от паров бензина. Только съев борща уже в Питере на Балтийском вокзале, немного пришли в себя.

Вот так тяжелыми испытаниями давалась нам конная подготовка.

СТУДЕНТ ЯИЧКИН.

Это случилось в нашем Ленинградском кораблестроительном институте.

Первого сентября, один из поступивших абитурьентов перепутал свою подгруппу, в которой ему предстояло изучать иностранный язык, и оказался не в той аудитории.

Исправить ситуацию ему было лень, и он остался, разместившись на одной парте с симпатичной абитурьенткой.

Проверив подгруппу по списку, преподавательница английского языка обратилась к нему: «Молодой человек! А как Ваша фамилия?»

И он представился: «Студент Яичкин!»

И с тех пор стал посещать положенную ему подгруппу немецкого языка.

И потом, весь первый семестр, преподавательница требовала от сокурсников:

- Передайте Яичкину, пусть сдаст зачет!

- Почему Яичкин не посещает занятия!

- Яичкин собирается сдавать «тысячи»!

И все это под сдержанное хихиканье аудитории в течении целого первого семестра.

 

ВАННА ШАМПАНСКОГО.

Владимир Владимирович Вышпольский рассказал однажды, что восторженные поклонники и болельщики, после каких-то удачных выступлений на командных фехтовальных соревнованиях проставили сборной команде по сабле три ящика шампанского – целую ванну.

И на совещании членов команды было решено по старинному благородному мушкетерскому обычаю эту ванну принять фактически в номере гостиницы.

Бросили жребий на очередность, и первый счастливый претендент в нее погрузился.

Эта история могла закончиться трагически.

Шампанское выделяет углекислый газ, от которого человек, в замкнутом объеме небольшого помещения гостиничной ванной комнаты, просто угорает, как при пожаре.

Первые впечатления самые приятные, а потом общее одурение, потеря сознания без каких-либо неприятных ощущений.

Но в тот раз все закончилось благополучно.

Член команды был спасен, откачен с помощью «скорой помощи», и даже шампанское почти не пропало.

Ванна шампанского за раз все-таки опасная штука.

НЕАПОЛЬ-РИМ.

Это тоже один из рассказов Владимира Владимировича Вышпольского.

Уже тренируя нашу сборную команду по фехтованию, ему случилось быть на соревнованиях в Италии.

Соревнования проходили в Неаполе, и в их проведении образовалась некоторая пауза, во время которой небольшая компания фехтовальщиков решила смотаться на автомобиле кого-то из итальянских друзей на экскурсию в Вечный город Рим.

Дорога, кстати платная автострада, проходила по пустынному Аппенинскому плато с удручающе однообразным пейзажем. Идеально-прямая и с ровным асфальтовым покрытием.

Так вот через каждый километр по обе стороны от шоссе были установлены десятиметровые, в то время непривычные для Советского союза, рекламные плакаты, изображающие полураздетых красоток в живописных позах, демонстрирующих нижнее белье.

Оказывается, сочетание однообразного унылого пейзажа с идеально ровным прямым покрытием дороги действовало на водителей усыпляюще, что вело к повышенной аварийности на этой, внешне идеальной, трассе.

И тогда-то и было найдено это конструктивное решение.

Водители ехали, широко раскрыв глаза, в ожидании цветного плаката с очередной соблазнительной красоткой.

Аварийность автотрассы Неаполь-Рим снизилась на шестьдесят процентов!

 

НЕМНОГО О ПУШКИНЕ.

Когда-то давно мы с моей первой женой ездили с экскурсионной поездкой Пушкинские горы. Гуляли по парку и посещали центральную усадьбу поселка. Там, где дом Керн.

И мне тогда бросилось в глаза, что местные мальчуганы, резвящиеся перед магазином, почти все смуглые и кудрявые. Может, это были цыганята, а может и гены великого поэта, дошедшие до нашего времени через века.

Однажды, на чемпионате СССР по фехтованию, я увидел, что фехтующий за сборную Казахстана спортсмен, имеет, как мне показалось, на левой руке черную перчатку. В фехтовании перчатку надевают только на вооруженную руку.

А когда он снял маску, то оказался негром. Причем, вылитым великим поэтом. Абсолютно те же заостренные черты лица, кудряшки и бакенбарды. В общем – точная копия.

Хотя, мне кажется, поэт Казахстан не посещал.

Думаю, горячая эфиопская кровь Абрама Ганнибала все еще бродит по нашей стране, а не только за рубежом, в виде неучтенных копий.

 

ОДЕССА-МАМА.

Для погрузки ракето-торпед на ТРКР требовался специальная траверса из состава подвижной береговой технической позиции, которую изобретали в КБ при заводе им. «Январского восстания» в Одессе. Нам нужна была эта траверса, и меня, тогда молодого специалиста, послали в командировку.

Я прилетел в Одессу не в сезон, в апреле или марте. Там было сыро и грязно, но уже не зима.

Нашел тот завод и попросил разрешения ознакомиться с документацией.

Они начали мне петь, что техническая позиция не прошла испытания, что траверса неотделима от нее, что траверса предназначена для работы только в наземных условиях и за корабельные работы они никакой ответственности не несут, но, какую-то брошюрку со сборочными чертежами все-таки дали мне посмотреть. И ушли на обед.

Я сел за стол и стал передирать эти чертежи в свою тетрадь.

Надо было ее просто спереть, а не мучиться с эскизами, потому что режима на том заводе не было никакого.

Потом подписал предписание, и ушел в город. Ни в одной гостинице мест не было. Уставший, я пошел ночевать на вокзал, где меня соблазнила ночлегом в частном доме какая-то бабка.

Привела в какой-то курятник, где стоял топчан, и который они, видимо, сдавали летом отдыхающим, где я и улегся спать до утра.

Дел в Одессе-маме никаких государственных больше не было и я решил, что отсюда надо сваливать побыстрее. В Питер самолет был только через два дня, и я решил лететь транзитом через Москву.

В Москве было очень холодно, но, перебравшись с одного аэропорта на центральный аэровокзал, а потом с него уже в Шереметьево, я улетел на Родину.

В то время мы делали большое государственное дело, а жили в общагах, ночевали на вокзалах, постоянно не было билетов и не хватало денег на еду, билеты и гостиницу. Но при социализме на людей было наплевать, а потребности ВПК были на первом месте.

Потом я был в Одессе еще раз, но уже летом, когда нас женой возили по Крыму родственники. Летом там уже все было по-другому. И знаменитая улица Дерибасовская, и музей Айвазовского.

Но помню я Одессу-маму именно по той своей миссии.

 

КАК Я ВТОРИЧНО ЖЕНИЛСЯ.

Одуревший после завершающего северного этапа испытаний ТРКР «Петр Великий», я отпраздновал Новый год дома и тут новая командировка, снова в Североморск. На этот раз с празднично-представительской миссией.

Зампотех радиотехнического управления Северного флота капитан первого ранга Родин Валерий Иванович праздновал свое шестидесятилетие и выход в отставку, а его начальник - контр-адмирал Владимир Кириллович Дригола отмечал свою жемчужную свадьбу с Ниной Григорьевной.

И вот на 60-летии, которое праздновалось в актовом зале Северо-западного филиала акустического института, я познакомился в танце с хрупкой очаровательной блондинкой Тамарой.

Вычислить ее домашний телефон не составило труда.

На следующий день вечером я был у нее дома с бутылкой шампанского и цветами. Потом дискотека в ресторане, а ночевали уже у меня на квартире.

Тамара служила старшим матросом в радиотехническом управлении Северного флота.

Приехал я на неделю, на организацию работ с радиотехническим управлением, и жили мы вместе у меня на квартире. Только утром Тамара убегала домой, чтобы переодеться перед службой в старшего матроса.

Но мне предстояло еще одно испытание – жемчужная свадьба адмирала.

Гости были собраны на квартире. Сначала все происходило торжественно и пристойно. Потом дикие быстрые танцы с прыжками. В два часа ночи часть гостей убыла по домам в крайней степени усталости, а у адмирала прорезалось второе дыхание.

Он потребовал автобус к подъезду и объявил, что все едут в баню.

Выполнять его указание пришлось мне, жене Нине Григорьевне и зятю Вите с женой-дочкой именинников.

Прибыв в баню радиотехнического управления в пол третьего ночи, женщины просто прикорнули у камина, а мы приступили к водным процедурам. Адмирал парился как зверь, причем мы еще выскакивали в восемнадцатиградусный мороз и кидались в сугробы, под которыми были замаскированы кустарники. На следующее утро я обнаружил, что все тело от их сучков у меня в мелкую крапинку.

Так что жемчужная свадьба удалась! У меня ничего не болело кроме синяков-крапинок по всему телу.

Потом я улетел в Питер.

Слегка соскучившись по Тамаре, я звонил ей в Североморск.

Потом предложил приехать в гости.

Для того, чтобы отпустили в части, пришлось звонить адмиралу.

Адмирал Тамару отпустил, но перед отъездом видимо сделал втык.

Тамара приехала и сразу потребовала жениться.

Меня этот скорострельный вариант не очень устраивал, и я предложил подумать, подать заявление…

На что получил ответ: «Военнослужащих регистрируют в три дня. Как будто завтра в поход или война».

В общем, будучи слегка нетрезв, я вынужден был пойти и зарегистрироваться со старшим матросом. С утра была солнечная погода, а за пять минут до выхода на регистрацию поднялась метель. Природа как бы предупреждала меня: «Не ходи! Ничего хорошего из этого не выйдет!»

Регистрация с посторонними свидетелями и такая же скорострельная пьянка вечером, и я оказался женат.

И Тамара уехала обратно на Север, а я слегка загрустил.

У Тамары был маленький сын и мама пенсионер-учительница.

Когда меня снова отправили в командировку на Север, то в «Абсолюте» не дали денег на гостиницу. Мол, еду домой! А мне предстояло поближе познакомиться с новой семьей.

Тещя оказалась замечательной женщиной, а вот маленький сын мне категорически не понравился. Две женщины воспитывали из него какого-то маленького злобного домашнего божка, который требовал от них повиновения. Хотя ему шел всего третий год.

Маму он, конечно, любил, а вот бабуле мог запросто двинуть валенком по лицу, когда она уговаривала его одеться для прогулки.

И вот этого монстрика мне предстояло содержать и воспитывать всю жизнь. Мы ходили в гости к знакомым офицерам и, в общем, неплохо проводили время, но постепенно я понял, что дело не в любви, а Тамара поставила себе задачу уехать с Севера ценой замужества. Мол, стерпится-слюбится. Хотя, в постели она была горяча и безотказна как трехлинейная винтовка.

Но меня такой вариант не устраивал. Я чувствовал, что первое увлечение друг другом прошло. Да и по уровню интересов мы были разные, а совместный быт мне уже не очень нравился.

Еще один случай ускорил разрыв.

Был выходной – суббота. Я встал, сделал зарядку. В ожидании завтрака мне предложили сначала починить диван. Потом, у них нашлись еще какие то дела. И так два часа подряд.

Мне это надоело. Я оделся и ушел на крейсер.

Прихожу, а там строителя проводят мероприятия по подготовке к обеду. У них то выходных нет. Есть только укороченные рабочие дни. И как раз подходил к концу самый популярный море-продукт. Надо лезть в закрытый пост. Надо, так надо, и я полез. Схватился за скоб-трап, а он был намазан каким-то маслом или смазкой и сорвался.

Вниз я не упал и канистру с шилом не выронил, а вывихнул правую руку в плече. Когда я принес канистру в каюту, уже подогретые, строителя начали мне руку вправлять и чуть ее вообще не оторвали. Вывихнутый сустав торчал из спины выше лопатки как крыло.

В общем, от боли все поплыло, и я пошел сдаваться в санчасть. Но была суббота перед обедом. Хирург ушел на берег, а на посту был только санитар стоматолог.

А в субботу даже телефонную связь с берегом отключали.

Примчался главный строитель крейсера Гена Старшинов. Тут же обнюхал меня, но, к счастью, во мне еще не было ни грамма.

Когда, наконец, появился хирург, у меня уже мальчики кровавые в глазах плясали. Руку он вправил мне моментально, накинув на плечо полотенце, и главная боль прошла.

Я даже смог взять в больную руку сумку. Старшинов дал свой УАЗик, и я поехал в семью, так и не пообедав на любимом крейсере.

К вечеру рука распухла, и сустав ныл как зуб, не давая спать ни ночью, ни днем. И тут то я и почувствовал, что это не любовь. Никакой помощи или просто участия.

Через несколько дней, с трудом, так как начинался праздник Севера, я взял билет на поезд и, страдая от боли при каждом движении, которые отдавались в больную руку, уехал в Петербург.

А когда приехал, спросил себя: «Зачем мне это заполярное счастье?»

Прошелся по всем своим знакомым женщинам и окончательно понял, что увлечение прошло, а любви и не было.

Зато начались звонки с Севера. Упреки. Потом договорились по телефону о заочном разводе. Заявления подали каждый в своем городе.

Развод состоялся при проезде уже бывшей семьи, через Питер с пересадкой, в Красноярск к родным в отпуск. Разместились у меня на Гороховой и, пока теща занималась с внуком, жена потребовала культурной программы и соблюдения супружеских обязанностей, которые, я исполнял, в прочем не без удовольствия, до их отъезда в Красноярск.

В общем, расстались можно сказать душевно.

Потом из Красноярска пришла телеграмма с просьбой о высылке денег в долг, так как не хватает вернуться от родственников на обратную дорогу.

Но я тогда уже снова сидел на Севере, на крейсере в командировке.

О ней я написал в рассказе «Лето в Североморске».

Там попал в госпиталь с чесоткой, а после выздоровления зашел к Тамаре домой за своими, оставшимися у нее, вещами. Встретила она в прихожей, занятая домашними делами.

Наш скорострельный брак длился в общей сложности два месяца.

Больше мы не виделись.

В данном случае, оправдалась поговорка: «Хорошее дело браком не назовут».

И верить нужно как приметам, так и своему сердцу.

 

НАШАТЫРНОЕ ШИЛО.

У Сереги был день рожденья. Сорок семь лет.

Я накануне провинился в своем отделе и к нему не пошел, а его сначала поздравили в его секторе, потом его с коньяком понесло в бухгалтерию, а там…

Когда я зашел за ним в конце дня, он работал с документацией на столе непосредственно мозгом, то есть, упершись в нее лбом.

Когда он немного прочухался, и мы вышли из бюро, он стал показывать, как правильно двигаться противолодочным зигзагом, который тщательно изучал еще в военно-морском училище, которое заканчивал с красным носом и «красным» дипломом.

Он прорывался в метро. Во что бы то ни стало.

Мне было абсолютно ясно, что он не пройдет, и я настаивал на экстренной эвакуации на такси.

И тут, заблудшего сына полковника медицинской службы посетила мысль из случайно полученных от папы тайных знаний о процессах прихода в чувство реальности и знаний о себе.

Он решил, что если немедленно понюхает нашатырного спирта, то сможет форсировать турникет в метро без замечаний.

Он потребовал аптеку и нашатыря.

Пока мы искали аптеку, нас два раза останавливали наряды милиции с целью проверки состояния организмов и документов.

Поскольку во мне не было ни грамма, я заявлял, что мы гуляем, а я сопровождаю капитана первого ранга в отставке, что соответствовало предъявляемому им пенсионному удостоверению.

Аптека нашлась на Краснопутиловской улице.

Я взял ему пузырек и стал ждать положительного результата.

Сначала он нюхал, а потом вдруг взял и опрокинул в себя.

У нас с аптекаршей отпали челюсти, а у больного глаза выпали на ниточках. Потом у него пошло изо рта, из глаз и из ушей все то вкусное вперемежку с коньяком, что он совсем недавно успешно освоил.

Я доволок его до метро и купил воды на запивку.

После некоторого прихода в чувство, именинник согласился на немедленную эвакуацию на моторе. Силы его были на исходе.

Я поймал тачку и хотел сопровождать его, но потом, доехав до метро Московская, вылез и поехал домой.

В Пушкине, в кафе, за накрытым столом, появления именинника с нетерпением жаждала шайка приглашенных, исходя на слюну.

В травмо-пункте, по прибытии, ему воткнули капельницу. Потом он промыл пищевод коньяком, чтобы освежить впечатления от нашатырного шила и именины продолжились уже без именинника.

Теперь он гордится тем, что пил на свое сорока семилетие нашатырное шило!

 

МОЙ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЙ КОТ.

Его принесли мне на работу.

Маленький бурый меховой комочек. Он спал.

Потом я вез его в метро через весь город домой на Пионерскую, в корзинке, в самый час пик.

Мама взяла его на колени, и он тут же пометил свою новую территорию, напустив ей в юбку. Этим он ее покорил навсегда.

Мы назвали его Баксик, и он стал нам очень дорог.

Баксик был бурый и длинношерстный, как колли. На груди у него было белое жабо, а в паху белые плавочки. Хвост у него был плоский, как у бобра, с волосами длиной до восьми сантиметров.

И его благородный вид очень соответствовал его характеру.

Наш кот имел несколько благородных хобби.

Он обожал отведать кусочек шоколада. Когда я вечером, бывало, доставал бутылку с коньяком, он точно знал, что я буду закусывать кусочком шоколадки и, распушив свой хвост-опахало, наворачивал на тумбочке круги вокруг бутылки, всем своим видом давая понять: «Ну, что же ты? Давай наливай быстрее и доставай шоколад! Пора приступать!»

Даже когда я давал ему утром за завтраком понюхать закрытый пузырек с валерианкой, он делал это с чувством собственного достоинства. И только сжимающиеся и разжимающиеся лапы с когтями выдавали получаемое им огромное удовольствие.

А потом он вспрыгивал маме на шею, принимал позу воротника и в таком виде ездил на ней, мурлыкая на ухо, пока она не подавала ему пищу.

Еще он любил отведать сладкой консервированной кукурузы и вареных грибочков из супа. Ел рыбу и печенку.

Сложные отношения у него были с пылесосом. Когда-то, маленьким котенком, тот его напугал так, что Баксик принял боевую стойку и был готов атаковать насмерть страшного, ревущего, электрического зверя.

Он был большой интеллигент и любил почитать животом книги и газеты, проверял вместе с мамой домашние задания по химии.

Большое потрясение Баксик испытал, когда первый раз выезжал на дачу на машине. Все время, пока мы ехали по городу, он с надрывом издавал мычаще-мяукающие вопли. За городом на трассе немного притих у мамы на руках. Но когда я, сидя за рулем, спрашивал его: «Баксик, как ты себя чувствуешь?», он отвечал: «Оу, муево мне, муево!»

Первую смену на даче он просидел в комнате, при первых признаках неизвестного, укрываясь под тахтой. Потом привык и стал вальяжно прогуливаться по участку или сидеть в густой траве, наслаждаясь запахами природы и щурясь на солнце.

Когда они с мамой были на даче, мне его очень не хватало.

Наш Баксик прожил с нами десять с половиной лет в любви и согласии, а я до сих пор скучаю по этому благородному животному.

 

ШТЫКОВИК ТУМАНОВ.

В институте культуры имени Крупской секция фехтования прекратила существование. Александр Абелович Газаров ушел, и проводить занятия стало некому.

Тогда Чугунов пристроил нашу компанию в СКА к Константину Павловичу Туманову в спорткомплекс напротив цирка.

Он был уже изрядно в годах, но очень крепкий, квадратного телосложения. По комплекции он напоминал старо-французского короля Пипина Короткого, который имел одинаковые размеры в высоту и в ширину.

В общении, в фехтовании, по характеру, в жизни он напоминал штык. Такой же жесткий, прямой, четкий, как любимое оружие, на котором он фехтовал и был многократным чемпионом СССР.

Даже когда он давал уроки на шпаге, он действовал одной вооруженной рукой, так как будто у него в руке была не шпага, а штык.

При этом с такими силовыми приемами в действии на оружие, будь то оппозиция, батманы, захваты и все его действия были четкими, короткими и логичными, как удар штыком.

Когда он давал мне урок, впечатление было такое, что ты стоишь не на фехтовальной дорожке, а на рельсах, а по ним на тебя едет паровоз, у которого почему-то есть рука со шпагой.

А ведь ему, в то время, когда мы занимались в СКА, было уже за семьдесят лет!

 

МОЙ ДЕДУШКА.

Мой дед Иван Михайлович Таланов был патриархом кафедры футбола и хоккея института физической культуры имени Лесгафта. Им написано несколько учебников: «Футбол в школе», «Русский хоккей», «Теннис».

Когда он редактировал учебник по хоккею с мячом, фигурки хоккеистов рисовал я. Нужно было пририсовать им шлемы и щитки, потому что в старой редакции они были в шапочках с помпонами.

Бабушка Сима тоже работала там, на кафедре гимнастики.

Когда-то после войны, мой дед тренировал команду Кировского завода, а потом даже «Зенит». Но это было очень трудное для него время.

Уйдя на фронт добровольцем, и успев получить орден «Красного знамени» за оборону Лужского рубежа, он контуженный в бою, попал в плен и до конца войны был в концлагере. Всю остальную жизнь он плохо слышал и пользовался слуховым аппаратом.

Освобожденного после победы, его часто забирали органы НКВД на ночные допросы и бабушка Сима, каждый раз не знала, вернется ли он домой.

У них было две дочери: моя мама Галина и младшая – тетя Инна. Во время войны они жили в Горьком, на родине деда, и бабушка работала в госпитале инструктором по реабилитации конечностей после ранений.

Но прошли тяжелые послевоенные годы, дед вернулся на кафедру и стал учить студентов. Большинство деятелей советского спорта в области хоккея с мячом, футбола, хоккея его бывшие студенты и аспиранты.

Благодарный институт им. Лесгафта предоставлял деду и бабушке пожизненно дачу. Вернее не дачу, а чердачное помещение в доме в поселке Кавголово по площади, как квартира. Там отдыхали и мы с двоюродным братом Петей.

Дед вставал в пять-шесть часов утра и на лодке рыбачил до обеда, потом сам чистил рыбу и готовил уху.

А на второй лодке мы с братом играли в десант, индейцев, пиратов, перетаскивали ее на Большое Кавголовское озеро под железнодорожной дамбой. В те времена Кавголово было уголком незастроенной садоводствами экологически чистой природы. В озерах была рыба. На горе орехи, ягоды и грибы. И была спортивная база института Лесгафта, где жили и тренировались студенты. Было еще много спортивных площадок. Для нас, пацанов это было раздолье.

А дед в старости стал похож на засушенного Чингачгука - загорелого, поджарого, спортивного со стрижкой ежиком и слуховым аппаратиком в ухе.

Он, несмотря на глухоту, часто подрабатывал судейством во время хоккейных матчей в спорткомплексе Юбилейном. Правда, не на льду, а выпускающим на скамейке штрафников. Он имел звание судьи всесоюзной категории по футболу и хоккею.

Во время Чемпионатов Европы, Мира и Олимпийских игр по хоккею он с секундомером вел хронометраж и статистику, сколько какая из команд владела шайбой во время матча. Видимо, он вел большую научную работу, но об этой его деятельности я мало знаю.

Я очень любил своего деда, навещал его, но мы спорили о политике. Несмотря на репрессии, которым он подвергался, дед был убежденным коммунистом и отстаивал этот кровавый режим.

Умирал он очень тяжело. Такое впечатление, что когда его душа уже отлетела на небо, беспризорное тело еще болталось на земле.

Он ничего не понимал, никого не узнавал, мог бегать голый по квартире, что-то чирикая на каком-то птичьем языке, или вдруг заговорить по-немецки. И так почти два месяца подряд. Бабушка Сима ухаживала за ним, но не надолго его пережила. Умерла во время стирки легко и быстро.

Вспоминаю всегда с ностальгией счастливые дни в Кавголово, уху, которую варил дед, рюмочку перед ухой, лодки, озера, но теперь в Кавголово все не так, как было в дни моего детства.

Теперь там природы не осталось, все застроено и загажено отдыхающими по всем берегам обоих озер с тех пор, как туда подвели подъездные дороги, и стало возможно подъехать к озерам на автомобилях.

На малом озере теперь есть лодочная станция и прокат виндсерфингов и прочих причиндалов для водного отдыха. А того, что было, уже не вернешь!

 

КРАСНЫЙ МАНЬЯК».

У нас в зале физкультуры СПКБ подобралась веселая, дружная компания: Витя Мазин из одиннадцатого отдела – основоположник культуризма в бюро, Вова Чичаев – наш Чапаев, Дима Хлебников из двадцать первого и некоторые, примкнувшие к нам по ходу дела.

В трудные времена, когда надвигалась «перестройка» и в бюро почти не платили, мы решили заняться работой на стороне – «шабашкой».

Сначала мы за май месяц в выходные, праздники и по вечерам, вымыли окна в родном СПКБ. Был создан начальный капитал для вкладывания в организацию работ на следующий год. И Вова Чапаев нашел нам достойную халтуру – отремонтировать к летнему сезону пионерский лагерь фабрики технических тканей «Красный маяк», расположенный в Лемболово.

Приступать решили после первомайских праздников, а перед отъездом решили сходить на путину на лов корюшки, в «ночную» на Балтийском заводе.

Когда рыбу некуда девать, она прет и прет. Мы поймали корюшки столько, что с трудом вывезли ее с Балтийского завода за пять рейсов на «Москвиче-412» Вовы Чичаева. Мы поставили ему на багажник большой фанерный ящик, и он в таком виде совершал рейсы от Балтийского завода ко мне на Гороховую.

У меня тогда была жива бабушкам Зина, и она с удовольствием приняла участие в переработке и продаже рыбного изобилия.

Но все равно, хоть все взяли кто сколько смог унести, рыба лежала по всей комнате в тазах, кастрюлях и прочих емкостях и вкусно пахла свежими огурцами. Часть рыбы даром отдали близь живущим друзьям и знакомым, часть продала или переработала бабушка Зина, еще часть мы взяли с собой в Лемболово, и питались ею еще неделю.

Это был последний, огромный улов корюшки на Балтийском заводе. Потом строительство дамбы поставило на этом крест навсегда.

А мы, на следующий день, выехали в пионерский лагерь «Красный маньяк», как мы стали его называть между собой.

Если в городе уже было тепло и все растаяло, то в Орехово-Лемболовском лесопарке и под елками в пионерлагере еще лежал снег. Приехали. Разместились, отметили «привальную», и, на следующий день приступили к окрасочным работам. С нами от СПКБ поехали еще ребята Васи Сенченкова, начальника ЭМБ. Он тоже был акционером нашего предприятия и даже отправил с нами свою жену Люду в качестве поварихи и малярши. С нами в качестве научного консультанта был профессиональный маляр Леха. А еще Саня Ягуд, Альберт – Витин друг, и некоторые другие.

Красить начали с деревянного кинотеатра - избы культуры, пока было еще холодновато. Раскраска получалась очень эффектной потому, что каждая поверхность кинозала была окрашена в различные оттенки от красного до коричневого цветов. Ответственным за этот объект был я.

Саня Ягуд с Альбертом делали ремонт в детском саду, а остальные расползлись с красками по всей территории.

Настало 9 мая, и мы отметили этот праздник. Немного выпили и устроили Олимпийские игры. Сначала футбол, в котором все побились, падая на жесткую промерзшую землю, а потом армрестлинг и сумо. В общем, следующий рабочий день мы встретили в помятом и разбитом состоянии.

После девятого мая стало теплее, но пошли дожди. Мы, как раз, за это время закончили внутренние работы, и к наступлению хорошей погоды вышли на фасады зданий. Чтобы сэкономить время и материалы на изготовление лесов, красили альпинистским методом.

Меня, как наиболее приспособленного к высотным работам, вывешивали в труднодоступных местах, или я красил с лестницы со страховкой.

В ту неделю я был разноцветный и пятнистый с головы до ног, потому что краска капала сверху на лицо и все остальное.

На неделе мы по очереди уезжали в город на помывку, так как в «Красном маньяке» можно было помыть только руки. Баню стали топить уже в последнюю неделю нашей ударной работы.

А на покраске крыши кинотеатра у нас случилось несчастье. Я только уехал с обеда в город, а когда вернулся, мне сказали, что Витя Мазин разбился.

Накануне мы отмечали чей-то день рожденья, и с обеда остающиеся приняли совместное решение послать гонца Диму Хлебникова на велосипеде в нужную точку за вином к приему пищи.

Когда Витя и маляр Леха увидели приближающегося на велосипеде гонца, маляр, как Тарзан, прыгнул с крыши на стоящую рядом с кинотеатром сосну и слез по ней на землю, как Маугли.

Культурист Витя Мазин повторил его прыжок, но, то ли схватился неудачно, то ли вес его мышц значительно превышал вес Лехи, но Витя полетел на мерзлую землю стройплощадки с двумя сучками в обеих руках и упал на спину. Любой другой на его месте просто бы переломался и рассыпался, но мышечная броня нашего культуриста спасла его. Внутренности он все же отбил, но эвакуироваться на «скорой помощи» отказался наотрез.

Я, потом, два раза в день мазал его «Троксивазином», и мы его определили в легкотрудники. Он отныне красил железный забор вокруг всего пионерского лагеря.

В «Красном маньяке» работало от пятнадцати до пяти человек.

Я запомнил, что когда мы красили крышу главного здания, под листом жести мы встретили маленького симпатичного зверька – летучую мышь. Он грозно оскалился на нас и улетел в елки странным зигзагообразным полетом.