Контекстная однозначность языка в коммуникации

<…> Рассмотрение вопроса об общем понятии контекста приводит к заключению прежде всего о том, что в на­стоящее время в науке существуют два понятия контек­ста: 1) более широкое, включающее в себя все факторы, сопутствующие вербальной коммуникации, начиная от конкретной ситуации, в которой протекает общение, и кончая всей совокупностью культурных и социальных условий, определяющих весь смысловой и языковой ком­плекс коммуникативных актов; 2) более узкое, имеющее в виду собственно лингвистический контекст, ограничи­ваемый рамками чисто языкового воплощения содержа­ния коммуникации и детерминируемый конкретной язы­ковой системой и закономерностями формирования лек­сических и грамматических значений речевого акта.

Надо признать, что не всегда удается четко разграни­чить оба этих понятия контекста, что, на наш взгляд, и послужило одной из причин появления попыток создания контекстной лингвистики в виде прагматической тео­рии – прагмалингвистики, включающей в себя как линг­вистический, так и экстралингвистический контекст и комплекс факторов речевого воздействия в процессе вер­бальной коммуникации. Однако при решении вопроса о статусе языкового контекста необходимо иметь в виду то главное обстоятельство, что язык является средством воплощения всего мыслительного содержания человече­ского сознания, культурных, социальных, исторических, эстетических и других ценностей, и поэтому привнесение указанных содержательных моментов в само понятие лингвистического контекста практически ликвидирует границу между языком, его внутренней системой и струк­турой и тем содержанием, которое проецируется на ре­альный мир с помощью языковых средств.

Факторы, создающие так называемый культурный и социальный фон языковой коммуникации, вряд ли могут быть отнесены непосредственно к образованию того или иного конкретного текста; они лишь косвенно, опосредо­ванно участвуют в языковой коммуникации в силу того, что сама коммуникация осуществляется людьми, аккумулирующими конкретный духовный и материальный опыт того или иного социума. Однако функционирование соб­ственных языковых единиц должно рассматриваться в рамках языковых отрезков, достаточных для однознач­ного восприятия конкретных языковых единиц, требую­щих лишь знаний, непосредственно относящихся к данному речевому акту. Вопросы же воздействия и прагматиче­ского эффекта языкового общения являются второй сторо­ной языкового содержания, вторичным результатом рече­вых актов, уже сформированных и организованных с уче­том системной и контекстной организации конкретного языка.

Если четко проводить принципиальную разграничи­тельную линию между языком и сознанием или мышле­нием как системой понятий, воплощающей опыт чело­века, то, безусловно, необходимо вычленить из всей суммы условий, сопровождающих языковое общение че­ловека в реальной ситуации, те собственно лингвистиче­ские факторы, которые включаются в механизм со­здания текста, устного или письменного, как звено в бес­конечной цепи речевого общения людей. Лингвистический контекст имеет свои специфические закономерности, опи­сание и изучение которых помогает создать теорию, аде­кватно описывающую язык не в статике (в виде модели), а в динамике речевого общения.

 

Лингвистический контекст

В связи с тем, что коммуникация происходит в дис­кретных текстовых единицах и это является изначальным свойством языковой коммуникации, вполне логично пред­полагать, что место каждого отдельного языкового эле­мента, имеющего относительно номинативную самостоя­тельность (слово, словосочетание), должно определяться прежде всего тем окружением, в котором оно встречается в речевой цепи. Речь в данном случае идет не о статисти­ческой дистрибуции как вероятном окружении этой еди­ницы, а об актуальном существовании каждой единицы как зависимого элемента текстового фрагмента. Не го­воря о том, что сам синтаксис упорядочивает и опреде­ляет место и функцию каждого языкового элемента в вы­сказывании, семантика этих единиц раскрывается лишь в этих коммуникативных отрезках.

В связи с тем, что грамматическая структура пред­ставляет собой более обобщенный вид организации ком­муникативных единиц языка, вполне естественно, что количество конкретных, семантически разнообразных единиц может объединяться одной и той же грамматиче­ской структурой или формой. Из этого факта вытекает такая же неизбежность полисемии грамматических форм, как и для лексического уровня полисемии слов. Источ­ники этой полисемии различны: если для лексики многозначность обусловлена ограниченным набором лек­сем и обобщающим характером слова, то для грамма­тической структуры действует закон абстрактности ка­тегории отношения как свойства субстанциональных эле­ментов.

Структура языка есть прежде всего грамматическая организация, следовательно, упорядоченное отношение словесных элементов структур. Абстрактность граммати­ческих форм имеет как следствие существенную ограни­ченность количеством форм в противоположность лексике, значительно более многочисленной по своему составу и разнообразию.

Понятно, что в коммуникации грамматическая поли­семия не может выступать как организующее начало конкретного высказывания; и снятие этой полисемии происходит по тем же законам контекста, как и снятие лексической полисемии. Однако в отличие от лексической полисемии главной пружиной, как бы отбрасывающей полисемические моменты в грамматике, является здесь не простое окружение, а глубинные семантические взаимо­действия значения грамматических форм и семантики конкретных словесных единиц. Поэтому наиболее распро­страненная — грамматическая полисемия, как, например, полисемия атрибутивных словосочетаний, устраняется только внутренним значением самих слов (ср. угольный комбайн — угольная свеча).

Многозначность определенной конструкции типа во­дяной насос настолько распространена, например, в рус­ском языке, что без минимального контекста такие кон­струкции не могут восприниматься адекватно. Выраже­ния снежные пушки и снежные городки весьма близки по своей семантике, однако только в предложении можно расчленить эти структуры: в одном случае как структуры с качественным определением (снежные городки), а в дру­гом—как функциональные (снежные пушки), напри­мер: Арсенал технических средств горнолыжного спор­та — канатные дороги, повое снаряжение, машины для утрамбовки снега и т.д. — наполнился снежными пушками (Техника молодежи, 1965); К Новому году в каж­дом микрорайоне шахтерского города выросли снежные городки с разукрашенными елками; или: Бумажный вок­зал. В связи с приближением Нового года в Южноуральске готовят очередное письмо. А автовокзала нет: из бу­маги его не выстроишь (Лит. газ., 1978).

Грамматическая полисемия свойственна всем струк­турным конституентам высказывания — словосочетанию, предложению и сложному предложению. Удельный вес ограничивающих полисемию фактов для каждой соответ­ствующей единицы различен и диктуется статусом грам­матических форм. Так, например, форма атрибутивного словосочетания, как было упомянуто выше, расшифровы­вается в основном на базе семантики слов, а такая струк­тура, как эллипс всего предложения, расшифровывается главным образом на основе семантики окружающих вы­сказываний.

Одной из самых употребительных структурных форм живого процесса коммуникации является эллипс, высту­пающий как грамматическая конструкция, состоящая из неполного набора необходимых для завершенности вы­сказывания языковых элементов. Такая неполнота вы­сказывания определяется прежде всего условиями эко­номии в развертывании высказывания, экономии, которая по существу снимает лишь избыточность завершенной конструкции как обособленной единицы. В связи с тем, что коммуникация представляет собой, как правило, цепь связанных высказываний, как бы целый (устный, соот­ветственно письменный) текст, наличие ряда взаимосвя­занных высказываний создает уже условие для сокра­щения или элиминации каких-либо знаков, повторяю­щихся в некотором цельном фрагменте (отрезке). Вполне естественно, что единство некоторого фрагмента текста при устном или письменном общении создает некоторую единую семантическую базу, на основе которой возможно удержание в памяти или восстановление при восприятии высказывания знаков, опускаемых в последующем выска­зывании на основе ранее зафиксированных структур.

Для восполнения недостающих звеньев в эллипсных (сокращенных) конструкциях решающим фактором оста­ется семантика контекста. Сама по себе грамматическая форма никогда не дает оснований не только для воспол­нения опущенных звеньев, но и вообще для восприятия смысла высказывания. В грамматических эллипсах восполнение смысла происходит именно на основе семан­тики всего высказывания, а не на основе чисто грамма­тических показателей. Так, в простейшем предложении и ответе на него Вы утверждаете это? — Да, где типичная вопросительно-утвердительная форма построена по за­кону эллипса с полным отсутствием цельного звена пред­ложения — Я утверждаю это, — смысл подтверждения обозначается лишь минимальным средством, к тому же весьма многозначным субститутом да. Если представить себе ситуацию восприятия абсолютно изолированного по­казателя да вне всякой контекстной связи, то можно без­оговорочно утверждать, что сам по себе показатель да не имеет никакой коммуникативной, а следовательно, и смысловой ценности. Этот элементарный пример лишь свидетельствует о значимости семантического фактора в коммуникации — фактора, распространяющего свое дей­ствие практически на все виды высказывания и на все языковые единицы — от слова до сложного предложения.

* * *

Категория контекста имеет прямое отношение не только к восприятию и однозначному пониманию выска­зываний, но и к логической сфере определения истинно­сти высказываний. Причем в данном случае языковой контекст выполняет свою роль не как элемент формаль­ных правил высказываний, а именно как содержатель­ный фактор.

Многочисленные дискуссии относительно статуса истинности тех или иных высказываний могут быть пред­ставлены совершенно в другом свете, если их аргументы будут связаны прежде всего с понятием контекста, вос­прещающим анализ смысла высказывания, взятого безот­носительно к выражаемой в коммуникативном отрезке оп­ределенной и конкретной референции.

Выражение Король Франции болен в аспекте комму­никативной функции вряд ли может быть признано за­конченной смысловой единицей, хотя и грамматически оформленной, к которой могут быть приложимы различ­ные операции по установлению действительной семан­тики, а следовательно, и критерия истинности и ложно­сти. По существу к любой сепаратной, изолированной грамматической единице может быть поставлен такой же вопрос, как и к вышеприведенному высказыванию: существует ли король Франции в настоящее время? Такие вопросы в случае того или иного ответа о возможной предикации через приписывание различных признаков ко­ролю, естественно, отпадают в случае помещения этого высказывания в достаточно определенный коммуникатив­ный каркас.

Подобная фраза с точно таким же грамматическим по­строением в фрагменте исторического текста получает свою единственную референцию, при которой остается аб­солютно определенным не только само существование ко­роля Франции, но и его персональная характеристика и все другие атрибуты французского правителя соответ­ствующей эпохи. Естественно, что при таком коммуника­тивном ограничении текста теряют всякий смысл сами вопросы о том, существует ли и какой король Франции и в каком состоянии он находится. Вопросы истинности или ложности, правильности и неправильности смысла и бессмысленности снимаются через единственную воз­можную для данного отрезка референцию, и становится излишней дискуссия о логической природе подобного вы­сказывания.

Практически отдельное предложение — Король Фран­ции лыс — должно быть квалифицировано скорее как модель, несмотря на лексическую наполненность, так как лексика здесь коммуникативно не имеет полного набора, а грамматика абстрактна и, следовательно, многозначна в силу своей природы, что и даст право обсуждать эту модель вне контекста, а значит, и вне параметров реаль­ной истинности.

Дело в том, что вообще естественный язык не есть сумма, или конгломерат, изолированных фраз, а сам про­цесс общения не только не образует какой-либо двусмы­сленности, а определяется единственно целью установле­ния взаимопонимания коммуникантов (в том числе и взаимопонимания на предмет установления двусмыслен­ности в определенных условиях).

Именно контекст есть производное условие от ком­муникации, и это обстоятельство запрещает строить предположение об амбигитивном характере того или иного высказывания и разрешает лишь в строго ограни­ченных пределах с соответствующей целевой установкой семантическую анатомию изолированных и, следовательно, не составляющих арифметическую сумму отдельных фраз вне рамок естественной коммуникации. Если мы можем уже с уверенностью говорить о том, что так назы­ваемые грамматические модели типа «глокая куздра» или «пироты карулируют элатично» не являются при­надлежностью естественного языка (Р.Будагов), по­скольку они не только не имеют какой-либо объективной референции, но вообще лишены маркированного содер­жания, то естественные модели языка вышеописанного типа Король Франции лыс, Король Франции болен и т.д. за пределами контекстного окружения также не состав­ляют действительной единицы языка, а представляют со­бой лишь препарированную часть цельного коммуника­тивного отрезка, вне которого эти высказывания лиша­ются своего адекватного логического содержания, внутри которого оно функционирует как абсолютно однозначная, единица, как относительно законченная ячейка осмыс­ленного сообщения. Понятие контекстной семантики в этом плане вообще переносит любое логическое и линг­вистическое исследование единиц естественного языка в плоскость реальной коммуникации и заставляет прово­дить четкую границу между реальными контекстуаль­ными единицами языка и всевозможными искусствен­ными предложениями (псевдофразы и модели чисто формальной грамматики, логического синтаксиса, логиче­ской семантики и т.д.), в которых предметом исследова­ния являются сконструированные по формальным прави­лам языка и с использованием языковых знаков внекоммуникативные символические единицы, но не высказы­вания реального вербального общения.

 

Языковые единицы и контекст

В принципе контекстные условия языка могут быть подразделены на два разряда. К первому разряду должны быть отнесены случаи раскрытия однозначности собст­венно внутренних факторов языка на лексическом и син­таксическом уровнях. Явления полисемии, омонимии и синонимии раскрываются сигнификативным окружением, создаваемым рамками словесного окружения и текста. Этот разряд может быть назван сигнификативным контекстом. Второй разряд составляют факторы, относящи­еся к самим предметам и явлениям, точнее — к знаниям контекстов о соответствующих предметах и явлениях. К ним должны быть отнесены знания реалий и неологиз­мов, суть которых может быть расшифрована не внут­ренним контекстом, а, так сказать, материальным контек­стом, к которому могут быть причислены демонстрации самих предметов, их изображения, схемы и графики и различные описания, относящиеся к самому денотату.

В связи с тем, что в системе языка все элементы сцеп­лены как синтагматической, так и парадигматической связью, то, естественно, контекст есть прежде всего, грамматически организованное единство, в котором реа­лизуется семантика единиц всех уровней. Этот грамма­тический, синтаксический контекст в пределах отдельных законченных единиц предложений образует первый вид контекстной семантики. Там, где начинается связь не в пределах предложения, а между самими предложени­ями, возникает условно для семантического контекста, образуемого текстом. Как в грамматическом, так и в текстовом контексте (или, для терминологического удобства, в микро- и макроконтексте) реализуются все свойства контекстной семантики. Эти основные свойства следующие: ограничение объема значения (класс — предмет, род—вид); прямое и переносное значения: связ­ное фразеологическое значение; опосредованное грамма­тическое значение (семантика слова через опосредован­ную связь); пресуппозиционная семантика (семантика слова через информацию, не наличествующую в данном высказывании). Например, семантика слова при контекст­ном анализе может быть даже строго определена, если добавить к нему простейшую логическую процедуру:

«Заметим, что иногда в процессе исследования мы и не ставим себе задачи отыскания конкретного значения того или иного имени, но стремимся выяснить лишь вид семантического значения, т.е. область применения имени. В последнем случае вряд ли можно говорить о неод­нозначности контекстуального определения, коль скоро перед нами стоит задача выяснения области применения незнакомого имени.

Если бы нам удалось однозначно выделить на основе анализа соответствующего контекста индивида, носящего имя Тар, то наше контекстуальное определение могло быть сформулировано в виде дескриптивного определения с оператором: Тар = хР(х). Здесь сказано, что Тар и есть тот х (т.е. тот человек), которому присуще какое-то свойство Р. Для того, чтобы подчеркнуть, что наша опре­деленная дескрипция не вводит в рассмотрение нового объекта, а лишь выделяет его в результате анализа кон­текста К и но отношению к нему, это определение можно записать так:

Тар = К (хР/х),

где К — переменная для контекстов, в которых встреча­ется слово „Тар"».[52]

В пределах микроконтекста слово превращается из словарной единицы в единицу языка благодаря связям с другими словами в рамках некоторого осмысленного высказывания.

Термин Эрхарда Агриколы «дизамбигивация» вклю­чает в себя процедуру установления значений слова, на­пример синонимичности, через исследование контекста, к примеру, способом субституции. Перепроверка одно­значности часто производится на основе более широкого контекста, или экстралингвистической информации.

В связи с тем, что слово содержит значение только обобщающего характера и приложимо всегда к целому классу явлений (включая и собственные имена как приложимые к классу людей, животных, планет и т.д.), лю­бые операции человеческого мышления над конкретным предметом и явлением могут осуществляться только в связных единицах, которые по существу и образуют не­обходимый семантический контекст.

«...не нужно полисемию преувеличивать, как это де­лают многие, предлагая четко различать собственное значение слова и несобственное значение слова, или его ос­мысление в различных речевых контекстах», под кото­рым имеется в виду «не только окказиональное, но и всякое производное значение слова, кроме узуального или ведущего его значения, на их взгляд не зависящего от условии контекста» [53]. Контекст при осмыслении любого значения полисемантичного слова играет в принципе оди­наковую роль: в данном значении слово выступает прак­тически только в контексте, оно не может быть употреб­лено в другом, и наоборот. Каждое значение слова зара­нее ориентировано на строго определенные условия его употребления. Разнообразие контекстов покрывает все случаи, требующие уточнения значения слона. Как спра­ведливо устанавливает А.А.Уфимцева: «Системный се­мантический контекст, реализующий то или иное значе­ние полисемантичного слова, не однороден и включает следующие компоненты: 1) семантически реализуемое слово; 2) лексически со­четающееся, так называемое ключевое слово; 3) модель лексической сочетаемости; 4) модель синтаксической со­четаемости». Каждое слово имеет характерный только для него контекст, который предопределяется им, но не наоборот, как это принято считать. Само выделение зна­чения, в том числе и производного, есть признание его закрепленности за данным словом как за регулярным его носителем на лексико-семантическом, a не на синтакси­ческом уровне». Слово машина только тогда может не­что обозначать, когда оно будет включено в подобный контекст в пределах систематической связи как на уровне словосочетания, так и на уровне предложения - сложная машина, машина работает хорошо, машина дви­жется по улице и т.д.

Необходимо, однако, заметить, что и уровень словосо­четания не является самостоятельным для языка, по­скольку словосочетание образует лишь фрагмент цель­ного высказывания и самостоятельно существует лишь условно — как фрагмент словаря, но не в языке-речи. Пе­ревод, например, общего значения слова машина возмо­жен только путем образования цельного высказывания, минимумом которого можно считать предложение. Атри­бутивное словосочетание Эта машина получает свою за­конченность только в предикации — Эта машина мне нра­вится. Значение слова метр как абстрактной единицы измерения становится конкретным только в таком соче­тании, как, например, 4 млн. кубических метров газа и т. д. В данном случае семантический контекст для слова метр обозначается как сочетанием кубический метр, так и сочетанием со словом газ, составляющим объект изме­рения объемным метром (кубический метр). Без этих определении слово метр не могло бы быть полнозначной единицей высказывания (например, 4 млрд. метров газа).

Когда мы утверждаем, что ни одна номинативная еди­ница не существует вне контекста, то из этого ни логи­чески, ни фактически не следует вывода о том, что зна­чение слова определяется лишь его реляционной струк­турой, или, другими словами, что номинативная единица не имеет своей субстанции и что контекст выполняет лишь роль системообразующего фактора, в котором каж­дая единица маркируется как единица значимости (valeur), а не единица значения.

Подобный релятивизм мог бы иметь основания, если бы контекст существовал сам по себе как особая суб­станция, отдельно, например, от слова, или вместо слова, или до слова. Суть же отношений значения слова и кон­текста, например, состоит в том, что по своей природе абстрактная семантика номинативной единицы предпо­лагает свою обязательную конкретизацию в рамках ком­муникативного целого, и эта диалектика отношений кон­кретного и абстрактного исключает для языка релятивизм на всех языковых уровнях, а контекстный фактор лишь еще раз подтверждает такую объективную органи­зацию языка, которая адекватно отображает диалектику его функционирования.

Анализ подобных факторов широко представлен в лингвистике[54]. Одним из аспектов анализа контекста как фактора, играющего решающую роль в определении мно­гозначного слова или многозначной конструкции, лекси­ческой и грамматической омонимии, надо рассматривать так называемые функциональные варианты значения лексем и грамматических конструкций. Предполагается, что любое языковое явление имеет свое стандартное и постоянное содержание независимо от окружения, а в ре­чевом употреблении этот стандарт приобретает тот или иной вариант, нюанс, стилистический оттенок. Этот кон­текстуально обусловленный вариант значения языковой единицы не является как бы строго фиксированным, а факультативным и привязанным лишь к определенному окружению. Контекст в этом случае наделяется ролью преобразователя некоторого стандарта в его разновидно­сти, благодаря чему каждый конкретный речевой отрезок получает, так сказать, свое звучание в новом стилистиче­ском ракурсе.

Здесь необходимо заметить, что в принципе, как было сказано выше, любая языковая единица имеет свое дей­ствительное существование только в реальной коммуни­кации, поэтому расчленение ее значения на компоненты, один из которых как бы независим от контекста, а дру­гие — второстепенные, определяемые конкретным конте­кстом, смещает представление о действительной сущно­сти как самого значения, так и роли контекста. Больше оснований полагать, что категория нюанса, или стилисти­ческого варианта, есть не что иное, как ординарный слу­чай реализации конкретного значения языковой еди­ницы, получающей затем свое обобщенное, абстрагиро­ванное описание на основе всех случаев реального кон­кретного употребления в языковой системе.

Значение слова, раскрывающее денотативное содержа­ние в прямой и нейтральной позиции, фиксируется кон­текстом всегда четко и простейшим путем. Значительно сложнее обстоит дело с такими значениями слова, кото­рые связаны с так называемыми оттенками, подобными значениями, входящими в общую сферу коннотации. По замечанию В.Фляйшера, «вся непрямая информация в слове обозначается термином „коннотация"». Выражение «коннотация» имеет широкое толкование в лингви­стической литературе. Однако в целом под коннотацией понимаются те «оттенки», которые возбуждают у чита­теля ассоциации различного характера — эмоционально положительные, эмоционально отрицательные и т.д. Ес­тественно ожидать, что коннотативные ассоциации будут самым тесным образом увязаны с контекстом, объем ко­торого будет колебаться в зависимости от типичности или индивидуальности соответствующих ассоциаций. Диапа­зон контекстной связанности коннотативных значений по существу простирается от почти жесткой текстовой оп­ределенности до весьма свободной и даже неоднозначной ассоциации. В работе В. Фляйшер классифи­цирует коннотации следующим образом:

а) коннотации, связанные с типичными ассоциаци­ями, фиксированные в самой языковой системе, т.е. в ти­пичных текстах, как, например, ассоциации, легко укла­дываемые в стандартный контекст в случае восприятия таких слов, как обезьяна, герой, трагедия и т.д.;

б) коннотации, требующие достаточно широкого кон­текста для однозначного восприятия с соответствующими ассоциациями (например, для слова демократия в за­падной прессе, где в зависимости от того или иного тек­ста в определенной контекстной социальной ситуации и идеологической направленности оно может получать ис­каженное содержание);

в) коннотации субъективного свойства, не регулиру­емые каким-либо контекстом и, следовательно, не входя­щие ни в систему языка, ни в модели экстралингвистического порядка. Так, ассоциации со значением самых обычных слов, например двор, всегда весьма индивиду­альны и ограничиваются контекстом в минимальной степени, хотя и сохраняют при этом свои основные системные значения;

г) текстовые коннотации — наиболее распространенный вид контекстного разрешения их однозначного смысла, требующий тонкого анализа и грамотного подхода при создании самого текста, особенно в переводческой деятельности.

<…> Явление коннотации — весьма интересная и перспек­тивная область лингвистического исследования в плане контекста, поскольку здесь решаются не только вопросы многозначности слова и их реализации в коммуникативных актах, но и вопросы стилистические и психологические, связанные с нормами грамотного словоупотребления и текстообразования.

Важную роль приписывают контексту в установлении синонимичности значений слов и целых словосочетаний, получающих в определенных условиях — контекста — идентичное содержание, или — по другой терминоло­гии — одинаковую функцию. Иванов убыл, выбыл, по­кинул, уехал... из города рассматривается как контек­стуальная синонимия на том основании, что в данном от­резке все слова, имеющие самостоятельные, разные зна­чения, нивелируются в данном контексте по какой-либо одной семе (в этом случае сема Иванов не находится в го­роде). Однако вряд ли контекст предназначен в этих слу­чаях для уравнивания значений разных слов; скорее всего, роль контекста в данном случае сводится к обыч­ной его роли — выявлению конкретного значения неко­торого абстрактного содержания слова, экстраполирован­ного, как правило, в словарях; например, для указанных выражений: убыть, имеющем значение «покинуть», уехать — значение «переселиться в другое место» и т.д. В приведенной фразе контекст обнаруживает для них одну сему (для определенного случая — «не находиться в каком-то месте»), что создает иллюзию появления синонимии, в то время как в основе этого явления лежит не уравнивание значений, а реализация заложенных в них конкретных значений. Контекст не создает синони­мии, а создает прежде всего возможность выявления оди­наковых значений разных слов в конкретном языковом окружении.

Одно из самых ёмких явлений многозначности опреде­ленных конструкций есть широко распространенный слу­чай стяженных определении, когда определяющее слово по существу не относится к обозначению предмета име­нования, содержащемуся в определяемом слове, и только контекстуальные условия дают возможность однозначно воспринимать соответствующую конструкцию. Так, в пря­мом значении определительного словосочетания деревян­ный молоток содержится непосредственное определение молотка через материал — деревянный (молоток, сделан­ный из дерева) в отличие от железный молоток, пласт­массовый молоток и т.д. Однако выражение с идентичной структурой угольный комбайн не означает, естест­венно, что комбайн сооружен из материала — угля, а оз­начает комбайн, применяемый для добычи угля. Таких примеров можно привести множество, в широком семан­тическом диапазоне типа родильный дом, газовая турбина, овощная база, свеклоуборочный комбайн, но песоч­ные часы. Все подобные случаи представляют собою норму языка, где многозначность снимается только по заданному семантическому контексту и содержит зача­стую определенные трудности для прямого понимания по­добных выражений.

Эти случаи образуют микроконтекст прямого харак­тера, связанный с непосредственным выражением значе­ния слова. В рамках микроконтекста можно выделять разные виды, например микроконтекст дистантного ха­рактера. В нем расшифровка слова происходит через опосредованные связи слов, однако в пределах предложе­ния. Возьмем, например, фразу: Инженеры осматривают доменные печи, которые снабжены установками для ох­лаждения французского производства. Здесь значение слова производство, несмотря на его ближайшее опреде­ление французский, не может быть понято непосредст­венно через слова, стоящие рядом (охлаждение француз­ского производства), а должно быть соотнесено, естест­венно, со словом установка, однако определение для ох­лаждения при слове установка переходит на словосочетание французского производства. В данном случае ни порядок слов, ни форма образования атрибутивных син­тагм сами по себе не выявляют зависимости. Лишь только семантический контекст может однозначно опре­делять место слов французского производства при слове установка. В рамках предложения эти два вида — пря­мой и дистантный — семантического контекста практиче­ски исчерпывают возможности для адекватного понима­ния фразы.

Лексико-семантическая многозначность, связанная с абстрактной сущностью соответствующих лексических или грамматических категорий, никогда не является пре­пятствием к пониманию, поскольку элементарный тема­тический контекст поддерживает коммуникацию в том или ином ключе. Так, в предложении В Вильнюсе открыт первый в стране специализированный магазин по про­даже всех видов обуви и сопутствующих ей товаров из тары-оборудования словосочетание товары из тары, есте­ственно, не воспринимается как определение (товары, сделанные из...), а словосочетание из тары-оборудования соотносится с соответствующим выше словом продажа. Даже такие случаи, когда однородные формы могут ак­тивно сбивать читателя с толку, тем не менее в контексте получают однозначные решения. Например, понимание фразы: ...ученые и промышленные предприятия ФРГ по-прежнему услужливо исполняют все желания оказав­шихся в международной изоляции белых господ на мысе Доброй Надежды — не может быть построено на вос­приятии, в котором ученые как форма, близкая к про­мышленности по своему морфологическому оформлению, будет восприниматься как однородное определение к слову предприятие. То же самое во фразе: Он гулял и катался на байдарке.

Например, для фразы Запасные, доставленные на манчжурский фронт, с ходу скученными массами шли в бой... не требуется никаких усилий, имея в виду пре­дыдущий контекст, понимать слово запасные, имеющее к тому же и морфологическую форму прилагательного, как «солдаты, призванные из запаса».

Интересно, что даже довольно устойчивое словосоче­тание может благодаря наличию ясного контекста транс­формироваться без всякого ущерба для смысла фразы. В следующем предложении устойчивое метафорическое словосочетание военный театр без нарушений смысловых связей употреблено в дистантном контексте: Сказалась в ходе войны и удаленность театра от центральной Рос­сии…

Отдельный разряд многозначных конструкций, не поддающийся расшифровке в пределах самой языковой единицы, составляют такие способы формирования сло­восочетаний и предложений, в которых снятие амбигитивности происходит уже в пределах макроконтекста, т.е. в пределах окружения не внутри фразы, а вне ее. Предложение Иногородним мужчинам, одиноким и неза­мужним женщинам предоставляется общежитие может быть понято как объявление о том, что только иногород­ним мужчинам предоставляется общежитие или также и иногородним женщинам. Без макроконтекста нельзя разрешить вопроса о действительном смысле этого выска­зывания. Этот разряд конструкций является довольно распространенным во многих языках и особенно в рус­ском, что может быть продемонстрировано еще раз изве­стной конструкцией — молодые сотрудники и читатели библиотеки.

Типичная конструкция Капитан возвратился из ко­мандировки в Латинскую Америку, где лексическая и грамматическая форма многозначна и может быть коммуникативно однозначно определена (в смысле «возвра­тился в страну» или «из командировки в страну»), тре­бует элементарного микроконтекста даже без какой-либо дополнительной пресуппозиции. Подобная конструкция является обычной формой общения, например, в русском языке, но ее появление всегда обусловлено предваряю­щим контекстом.

Контекстуальная разрешимость многозначности мо­жет в некоторых случаях сводиться к утверждению самой многозначности, где эта многозначность констатируется всем смыслом высказывания. В таких выражениях, как кто-то пришел, контекст не обязан расшифровывать зна­чение кто-то, а, наоборот, должен сохранить эту неопре­деленность в качестве значения языковой единицы. Языки располагают большим арсеналом средств выражений подобной многозначности типа русских кто-то, что-то, не­что и т.д., и контекст как раз способствует сохранению такой реальной многозначности в коммуникативном акте, ибо многозначность подобных слов входит в систему языка (в качестве лексических или грамматических зна­чений).

Как видно из этого краткого обзора различных еди­ниц языка, слова, словосочетания и предложения имеют, с одной стороны, разный характер полисемантичности, а с другой — и разные условия снятия своей многознач­ности в коммуникации. Реальное общение всегда соизме­ряется рамками микро- или макроконтекста как доста­точное основание и правильное восприятие речевых актов, поэтому для лингвистики существенно анализировать се­мантику языковых единиц различных уровней не только в пределах словаря и грамматических конструкций, по прежде всего в пределах того коммуникативного окру­жения, которое неизбежно сопровождает любой реальный фрагмент общения <…>.

 

Текст и контекст

Контекст как условие однозначности коммуникации теоретически должен совладать с текстом как конкрет­ным фрагментом коммуникации, представляющим в свою очередь длительный и всегда незавершенный процесс, расчленимый, одна