К проблеме функциональных типов лексического значения

 

ТИПОЛОГИЧЕСКИЙ ПОДХОД К ЛЕКСИКЕ

<…>1. Проблема типологии лексических значений (вне связи с семантикой частей речи и словообразовательных типов) была поставлена в 1953 г. В.В.Виноградовым. Предложенная им теория лексических типов была направлена на решение практических задач лексикографии. <…>

Концепция В.В.Виноградова оказала определяющее влияние на последующие идеи в области лексической типо­логии. В ходе дальнейшего развития этих идей некоторые ее положения были расширены, другие — модифицирова­ны, но большинство исследователей придерживалось тех принципов выделения лексических типов, которые были использованы В.В.Виноградовым.

Подводя итоги типологических разысканий в области лексической семантики, О.П.Ермакова сводит используе­мые в этой сфере понятия к трем противопоставлениям: 1) прямое—переносное значение, 2) номинативное—неноминативное значение, 3) свободное — несвободное (фра­зеологически связанное и синтаксически ограниченное) значение.

Подходя к проблеме лексической типологии с функцио­нальных позиций, мы заинтересованы в том, чтобы разоб­раться в природе последнего из названных противопостав­лений, связывающего лексический тип с синтагматической позицией, а не со способом номинации объекта.

К числу фразеологически связанных принято относить значения определений в таких сочетаниях, как круглый дурак, кромешный мрак, с одной стороны, и таких, как гнедая кобыла, вороной конь — с другой.

В первом ряду можно выделить два типа сочетаний. К одному из них относятся такие, как круглый дурак и полный невежа. Фразеологическая обусловленность каса­ется в этом случае не значения слова, а его употребления. Выражаемые прилагательным круглый и полный значения едва ли позволительно считать связанными. Оба прилагательных указывают на полноту признака, его высо­кую степень и могут быть интерпретированы через такой свободный в своей сочетаемости синоним, как абсолютный (ср. абсолютный невежа, абсолютный дурак). Как явству­ет из приведенного примера, некоторые интенсификаторы закреплены в своем употреблении за конкретными опреде­ляемыми. Они находятся между собой в отношении допол­нительности. Если в них и присутствовал семантический компонент, указывающий на специфику модифицируемого признака, то его подавило значение интенсификации.

В другом типе сочетаний усиление производится с уче­том специфики признака или класса признаков, ср. закоре­нелый холостяк (прилагательное здесь усиливает скорее психологическую, чем социальную характеристику лица). То, что интенсификатор в этом случае не пуст, подтвержда­ется неупотребительностью сочетания закоренелая старая дева. Разница в сочетаемости соответствует разнице в при­чинах закоренелости: холостяк закореневает сознательно, вследствие упорства в обороне, старая дева — скорее вслед­ствие неудач в наступлении. Слово холостячка лишено этой коннотации, оно связывает состояние несемейности со склонностью натуры, а не с неудачами. Поэтому говоря­щий выбирает для целей интенсификации этих синонимов разные прилагательные: закоренелая холостячка, но без­надежная старая дева. Прилагательное закоренелый относится, таким образом, к качественным именам лица, ука­зывающим на сознательное упорство в сохранении опреде­ленного статуса. Интенсифицирующее прилагательное заядлый относится к именам, указывающим на увлечение некоторыми видами активности, ср. заядлый курильщик, за­ядлый спорщик и т.п.

Несмотря на комбинаторную ограниченность назван­ных прилагательных небольшим кругом имен, следует го­ворить не о фразеологической связанности их семантики, а о наличии у них особого значения, характеризующего признак, выделимый лишь в определенной категории (или категориях) понятий, при повышении содержания признака в объекте принимается во внимание его специфика, ср. также азартный игрок, белый день, густой мрак и т.п.

Способы интенсификации противоположных илирезкоразличных признаков, поэтому, часто не совпадают. Ассо­циируя определение кромешный с представлением о тем­ноте, ночи, мраке, говорящий не соединит его с понятиями света и дня. Рознятся также способы нагнетения положи­тельно и отрицательно оцениваемых признаков, ср. блестя­щий ум. но не блестящая глупость, заклятый враг, по не заклятый друг. Хотя утраты, казалось бы, должны прино­сить облегчение, а находки и приобретения — ложиться на человека грузом, говорят о тяжелой утрате (потере), но не о тяжелой находке (выигрыше, приобретении).

То, что в языке существуют способы градуирования признака безотносительно к его специфике и оценке (ср. большой умник и большой дурак, очень красивый и очень уродливый), не свидетельствует о том, что интенсифициру­ющие прилагательные и наречия в принципе лишены инди­видуального семантического содержания.

К фразеологически связанным относят значения таких слов, как гнедой, буланый и т.п. Но и эти значе­ния характеризуются узкой сферой приложимости. Они обозначают весьма специфический признак, присутствую­щий в однородной категории объектов: окраска лошадей своеобразна, причем их масти дифференцируются не прос­то по преобладающему цвету корпуса, а с учетом цветового разнобоя. <…>

При расширении области объектов, к которым приме­няются эти прилагательные, их значение теряет семанти­ческую специфику. Обычно из него исключается расцветка хвоста и гривы, что вполне естественно, ср. у М. Булгако­ва: На остров обрушилась буланая открытая машина.

В сущности, семантический статус названий лошадиных мастей близок к статусу, например, глаголов членения, в значении которых фиксируется субстанциональная струк­тура членимого предмета (ср. рвать. разбивать. ломать).

Таким образом, в категорию фразеологически связан­ных значений зачисляются, с одной стороны, случаи фра­зеологической обусловленности употребления (но не зна­чения) слова, а с другой - значения ограниченной облас­ти приложимости.

К фразеологически связанным иногда относят еще и третью категорию — элементы фразеологизмов. Исследова­тели стремятся осмыслить такие слова методом вычитания из общего значения фразеологизма значения другой его части с ясной семантикой. Получающийся в результате этой операции семантический остаток считают фразеологи­чески связанным значением и приписывают его соответст­вующему компоненту фразеологизма. <…>

Итак, контекстная зависимость отражает либо смысло­вую специфику слова, либо отношения дополнительности в использовании равнозначных слов, либо семантическую неавтономность слова.

Существование синтаксически (позиционно) связан­ных значений представляет особый интерес для решения проблем лексической типологии в духе функционализма. Поэтому следует более подробно рассмотреть механизмы синтаксических ограничений, отделив от общих закономер­ностей частные запреты, диктуемые грамматической сис­темой того или другого языка.

Исследователи русского языка отмечают неупотре­бительность в именной части сказуемого: 1) причастий настоящего времени, 2) относительных прилагательных, 3) имен непрофессионального, актуального действия.

В первом случае ограничение объясняется резким раз­межеванием в русском языке синтаксических функций действительного причастия и личных форм глагола: при­частие ориентировано на позицию определения, личные формы – на позицию сказуемого. Первое входит в струк­туру словосочетания, второе — в структуру предложения, ср. Я увидел идущеего человека и Я увидел, что навстречу мне идет человек. Между этими формами, выражающими одно лексическое значение, существуют отношения допол­нительности. Позиционное ограничение выявляет в дан­ном случае специфику русской грамматической системы, в частности синтаксическую распределенность глагольных форм, но не типологическую специфику лексических зна­чений.

По-видимому, более сложны причины неупотребитель­ности в предикатной позиции относительных прилагатель­ных, ограниченных функцией определений в атрибутивных сочетаниях. Последние, однако, могут выполнять в предло­жении разнообразные функции, в том число и функцию именной части сказуемого. Нельзя сказать Этот стол оре­ховый (письменный, обеденный), но можно Это ореховый стол. Этот стол орехового дерева (сделан из орехового дере­ва), Этот стол—из ореха. Относительное прилагательное удовлетворяет номинативной функции, но не функции ха­рактеризующей. Можно предположить, что такое ограниче­ние связано не с недопустимостью предикатом реляцион­ных значений, а с нежелательностью формального смеще­ния значений качественных и относительных.

Хотя в предикате свободно выражаются любые дейст­вия и признаки, русские наименования лиц в именной час­ти сказуемого могут передавать только значение постоян­ного признака или профессионального действия. Это семантическое различие носит внутрипредикатный характер. В каждом языке вырабатываются свои механизмы различия постоянного признака и состояния, профессиональной активность и окказиональной акции. В русском языке глагол и прилагательное могут выражать любое действие и любой признак. Существительное же в функции предиката обозначает только постоянное свойство субъекта, ср. Ты лжешь и Ты лгун, Он бос (босой) и Он босяк.

Если отвлечься от частных грамматических ограничений на замещение позиции сказуемого, то следует всячески подчеркнуть особую роль этого компонента предложения в формировании лексических типов. И качество и количество значения диктуются функциональной организацией речи и прежде всего наиболее коммуникативно важными позициями субъекта и предиката, обеспечившими кристаллизацию двух важнейших типов значения – значения предметного и признакового, положенных в основу выделения классов слов. <…>

3. <…> Если развернуть начало текста в монофункциональные высказывания, то можно представить себе следующее распределение последовательно вводимых типов значения:

1) собственно экзистенциальному высказыванию соответ­ствует имя со значением чистой, никак не охарактеризо­ванной предметности, «нечто», логическая переменная (су­ществует нечто), 2) первичному суждению (собственно предсуждению) соответствует таксономическое имя (Это — белка), 3) номинативному (именующему) высказыванию соответствует имя собственное (Эта белка—Белка, Эту белку зовут Яшка), 4) предложению характеризующей (логической) предикации соответствует признаковое значение (Яшка пушист и весел; Яшка прыгун, и весельчак). Основные номинативные средства языка формируются в соответствии с этапами развертывания текста. Дальней­шее продолжение текста выявило бы более сложные се­мантические типы, соответствующие более высоким логи­ческим порядкам, но эта область выходит за пределы на­стоящей главы.

<…> Для формирования определенного типа лексического значения существенна, таким образом, референция имени и прежде всего два ее типа — экзистенциальная (интродуктивная) и конкретная, соотв. отнесенность имени к предмету, известному говорящему, но не знакомому адресату, и отнесенность имени к предмету, знакомому и говорящему и адресату. Референция первого типа опре­деляет формирование таксономических значений, рефе­ренция второго типа стимулирует возникновение имен ин­дивидов.

Указанные типы референции имени оторвались от оп­ределенной синтаксической позиции и от определенной коммуникативной функции (темой сообщения может быть не только известное, но и новое). Они не ограничены также участием в выражении логического суждения; име­на конкретной референции замещают позиции термов в предложениях субстанциального тождества.

Поэтому, если, говоря о нереферентном (признаковом) значении, мы связывали его с функцией логического пре­диката, т.е. с центральной категорией мыслительной деятельности человека, то характеризуя типы предметного значения, мы связываем их прежде всего с типом референ­ции имени, его отношением к внеязыковой действитель­ности, удовлетворяющим логико-коммуникативному зада­нию идентификации предмета. Эта функция соотносит предложение с миром; функция предикации, выражая «сказуемое» о мире, принадлежит говорящему субъекту. Полярные семантические типы, входя в состав предложения, позволяют ему соединить мир и человека. Значения, обращенные к миру, формируются в ходе осуществления языком дейктической функции. Область антропоцентрической семантики создается в ходе осуществления языком когнитивной функции.

Суть предиката состоит в обозначении и оценке статистических свойств и динамических проявлений предметов действительности, их отношений друг к другу. В области предикатов дифференцируются значения, шлифуется система понятий. Идентифицирующая семантика обращена к пространственному параметру мира, предикатная организована временной осью. Между этими семантическими типами нет пропасти – их соединяет мост. перекинутый процессами транспозиции, взаимообменом, созданием суждений разных степеней абстракции. Все эти вторичные, надстроечные процессы не должны, однако, затемнить основные функциональные типы значения, ярко проявляющие себя в рамках конкретных предложений.

Предмет и признак, конкретное и абстрактное, пространство и время, синтез и анализ, портрет (образ) и отдельный мазок, диффузность и расчлененность, таксономическая иерархия и иерархия семантических «расстояний», автономность и зависимость – таковы некоторые параметры, определяющие поляризацию двух типов значений, первое из которых определяется отношением к миру, а второе – к человеческому мышлению о мире.

 

ЗНАЧЕНИЕ И МИР

Элементы лексикона, функционально ориентированные на мир, стремятся упрочить свои номинативные возможности, укрепить связь с объектами действительности, способность их выделить из окружающей среды.

Идентифицирующее значение

Существуют три ступени формирования идентифицирующего значения, соответствующие трем этапам познания предметов: их вычислению, отождествлению и классификации. Каждому этапу могут быть сопоставлены определенные черты, отличающие идентифицирующее зна­чение от противопоставленной ему предикатной семантики.

1. Язык дискретен и это предполагает дискретность отраженного в нем мира.

Процесс познания предмета начинается с его вычле­нения из окружающей действительности и его отделения от пространственного фона.

Для того, чтобы познать и поименовать предмет, не­обходимо перерезать пуповину, соединяющую его с моно­литом природы. Есть вещи, обособленные самой природой: живые существа, небесные тела, отпадающие или «вися­щие на ниточке» предметы (плоды, листья, и т.п.). Изна­чальной отдельностью обладают артефакты и их детали. Другая часть объектов получает самостоятельное бытие в результате трудовой и «разбойничьей» (потребительской и деструктивной) деятельности человека (ср. палка, по­лено, дрова и т.п.). Географический континуум (мест­ность) членится, и весьма нечетко, по своей конфигура­ции: гора. холм, пригорок, долина, равнина, плоскогорье, ущелье, балка и др.

Компоненты «неразборного целого» получают отдель­ный статус в качестве функциональных деталей организма (нога, хвост, палец, нос, рука и пр.) или его «топографи­ческих» единиц («пространства): талия, «подложечка», бок, грудь, спина, щека, темя, затылок и т.п.

Предметные имена не всегда с абсолютной точностью воспроизводят картину естественного членения мира. Это­му препятствует ряд обстоятельств, в частности действие семантических процессов, затемняющих раздельность и границы предметов. К таким процессам относится мето­нимическое расширение референции имени. Например, су­ществительные окно и дверь могут относиться и к проему в стене, и к закрывающим его створам, и к совокупности того и другого, т.е. и к целому и к его составляющим, ср. различие в референции существительного окно в соче­таниях вымыть окно и прорубить (открыть, закрыть) окно.

Между естественной дискретностью мира и ее отраже­нием в языке нет полного тождества, но между ними не­обходимо существует соответствие, без которого язык не мог бы выполнить своего коммуникативного назначения. Люди делают сообщения об объектах, подвижная диспозиция которых создает бытовую, социальную и природную среду человека, и язык не может обойтись без недвусмыс­ленных способов идентификации этих объектов. Наличие в материальном мире естественных границ обусловливает известный универсализм его языкового членения. Разуме­ется, языки и в этой области дают примеры специфического подхода к миру и это более всего заметно в расчленении целостных объектов по «топографическому» принципу, ср. русск. шея, горло (в этой паре шея обозначает и целое и тыловую часть целого), затылок.

И тем не менее идентифицирующая лексика обнару­живает меньше национальной специфики в вычленении отдельных предметов, т.е. в отборе номинантов, чем при дифференциации понятийного (признакового) континуума, и в особенности при отвлечении признаков от субстанции. Народы более сходятся в выборе предметов сообщения (как отдельных сущностей), чем в проведении границ, разделяющих между собой участки идеального.

Другим следствием того, что способ членения задан языку жизнью (природой и деятельность человека) является относительная автономность идентифицирующего значения, его независимость от окружения, создаваемого семантически однородным полем. Подобно тому, как автономны имена собственные (если отвлечься от фиксируемых ими семейных и родовых отношений), клички, прозвища и тому подобные идентификаторы индивидов, взаимно независимы и имена классов предметов. <…>

Будучи семантически aвтoнoмными единицами лексикона, идентифицирующие имена получают референцию к предметам действительности самостоятельно, безотносительно к другим именам, установлением прямой связи с миром: эта картина, картина, та тетрадка, дай мне ножницы, принеси транзистор, соберис того куста малину. Такой способ установления референции, который прини­мает в расчет только отношение к говорящим и обстанов­ке речи, будем называть прямым, или абсолютным.

Однако, уже на стадии членения предметного мира и выделения языковых номинатов между этими последними, возникают определенные виды отношении, которые, с од­ной стороны, вносят элемент произвола в членение суб­станции, а с другой - идут в ущерб автономности иденти­фицирующих значении и влияют на способ выражения референции имени. Очень важны для системной организа­ции идентифицирующей лексики партитивные отношения, т.е. отношения целою и его частей. Эти отношения выра­жают наиболее простую форму иерархии — иерархию то­пографического, конфигурационного и функционального членения целого.

Названия частей всегда воспринимаются как зависящие от обозначения целого, через указание на которое и до­стигается их референция: ствол этой березы, голова богини Лики, руки Венеры Милосской. Такой способ актуализации имени будем называть относительной (синтагматически связанной) референцией. Напротив, названия целого сохраняют автономность. Партитивные отношения имеют, таким образом, односторон­ний, однонаправленный характер. Они в семантическом плане не обоюдны — целое не получает наименования по отношению к своим частям (как «носитель» части), что привело бы к его чрезмерной многоименности; так, гово­рят о крыле птицы, а не о крыле крылатого, о кормиле корабля, а не о кормиле кормилоуправляемого.

В своем стремлении к конкретной референции имена частей и имена целого впрочем постоянно оказывают друг другу взаимные услуги: референция партитивного имени осуществляется через указание на отношение к целому, ср. нос майора Ковалева; как только нос был отчужден от майора, связь имени нос с носом стала прямой. Референ­ция к целому может достигаться через указание на инди­видуализирующую деталь, т.е. через отношение к части, (ср. нос вместо носатый человек, носач). В последнем слу­чае нужды референции обусловливают саму номинацию объекта, преобразуя относительный способ актуализации имени (человек с большим носом) в абсолютный (нос). В этом и состоит сущность метонимии и, прежде всего, той её разновидности, которая называется синекдохой.

Вариантом партитивных отношении можно считать отношения членства, устанавливающиеся между ансамблями (объединениями однородных или неоднород­ных предметов в колеблющиеся по составу конгломераты — наборы, сервизы, гарнитуры, коллективы, учреждении и пр.) и их составляющими. Референция имен к целому обычно автономна, а референция компонентов осуществля­ется отсылкой к объединению. В русском языке она выра­жается обычно несколько иначе, более далекой и слабой связью, чем при собственно партитивных отношениях: тарелка из этого сервиза, письменный стол из (от) гарни­тура «Профессор»…

Близки к отношениям партитивности, но отличны от них, отношения между именами смежных, соотнесенных предметов: берег и водоем (река, море, пруд и т.п.), опушка и лес, футляр и контрабас. В отличие от ситуации партитивности координационная иерар­хия ориентирована не на целое, а на свой основной, кон­ституирующий элемент. Члены координационных отноше­ний в общем случае не образуют четко отграниченного и поименованного целого. Референция главного члена таких отношении имеет автономный характер, а соотноситель­ный с ним компонент актуализуется с опорой на доми­нанту: берег этой реки, опушка леса.

Выше речь шла об относительно стабильных отноше­ниях, связанных с вычленением предмета и его номинаций. Но существуют еще два вида отношении между объектами действительности, которые в силу своей подвижности, имеют слабые рефлексы в области языковых номинаций, но в то же время существенны для выраже­ния референции конкретных имен. Это отношения локальные, характеризующие объект по его пространст­венному положению и ориентации, и отношения посес­сивные, указывающие на принадлежность (в широком смысле) предмета: Принеси мое пальто, Дай со стола чаш­ку; комната отца, кресло бабушки.

Таким образом, для выражения референции идентифи­цирующих имен существенны четыре вида однонаправлен­ных отношении: партитивные (отношение части к целому и члена к ансамблю, конгломерату), координационные (соотносительные), посессивные и локальные. Все эти типы отношений не симметричны.

Итак, уже на первой стадии формирования идентифи­цирующего значения, соответствующей «языковому» (но­минативному) членению мира, создаются некоторые его особенности. Конкретные (идентифицирующие) имена выказывают черты универсализма в выборе номинатов, и это находит себе объяснение в обращенности иденти­фицирующего значения к естественно и практически чле­нимому миру. Идентифицирующие значения автоном­ны, взаимно независимы. Это свойство предопределяет наиболее характерный для них способ референции: пря­мое, без опоры на другие имена отнесение к предмету (абсолютная референция). Наконец, на этой стадии выри­совываются и определенные типы отношений, существен­ные для организации конкретной лексики, а именно, партитивные, координационные, посессивные и локальные отношения, создающие пункт соприкосновения идентифи­цирующих значении с реляционными и влияющие на референцию имени.

2. На второй ступени «номинативного покорения» ма­териального мира происходит отождествление предметов, установление их идентичности самому себе. Этот процесс выявляется в единстве или множественности номинаций, относящихся к разным формам и фазам существования предмета — от зарождения до исчезновения. Если первая стадия — вычленение предмета — задана пространственным параметром мира, то необходимость в ступени отождеств­ления более обусловлена временной осью, на которой от­кладываются метаморфозы предметов, их внешние и внут­ренние преобразования, их развитие.

Субстанциональное тождество не составляет решающе­го фактора для идентификации предмета и соответственно идентичности его имени. Представление о единстве пред­мета, рассматриваемого в качестве номината, создается его внешними опознавательными чертами. Материальная иден­тичность, или, точнее, единство организма, а иногда даже химического состава — не могут заставить говорящих счи­тать яйцо и курицу, икру, малька и рыбу, гусеницу, кокон и бабочку, личинку и насекомое, семя и растение, воду, снег, лед, иней и пар одним номинатом. И хотя тождество самим себе живых существ, прежде всего человека, созда­стся единством личности (духовного начала, самосознания, психической структуры), в любом языке есть имена, от­ражающие периодизацию их жизни, (ср. щенок и собака, лошадь и жеребенок, рыба и малек, человек и ребенок, дитя и т.п.).

Эти имена часто бывают разнокоренными, чем усугуб­ляется нетождество номинатов. Хотя обычно одно из имен выдвигается в качестве общей номинации объекта, безраз­личной к стадии его бытия, употребление такого имени не становится универсальным, независимым от условий речи. Так, говоря о маленьком ребенке, его не называют ни человеком, ни мужчиной. Нельзя сказать У Маши ро­дился мужчина (человек, Петр); У Альмы родилось пять собак. <…> Появление единой номинации объекта, впрочем, очень существенно в том смысле, что оно может оттеснить частные номинации из зоны идентифицирующей лексики в область семантических предикатов, ср. Миша еще ребенок, где имя ребенок вы­полняет функцию качественного (характеризующего) пре­диката со значением «мал, малолетен» или «ребячлив, наивен».

Имена собственные более, чем нарицательные, ориен­тированы на единство организма, но и они не только до­пускают, но и требуют варьирования по мере продвиже­ния человека по жизненному пути, что впрочем зависит и от прагматического момента, а именно от формы обраще­ния к человеку — ребенку, подростку, юноше, взрослому.

Другим важным условием, позволяющим пренебречь единством субстанции, является функциональный подход к определению тождества предмета. Различия в функции при идентичности субстанции совершенно достаточно в иных случаях для того, чтобы одно субстанциальное «древо» распочковалось в несколько номинатов (ср. поле­но и чурбан, ствол и бревно, балка, стропило). Этот про­цесс, впрочем, более характерен для обозначения людей, нежели предметов. Социальные и иные функции наносят гибельный удар единству человеческой личности, расщеп­ляя её на ряд номинатов. Меняя свои роли, следуя разным моделям поведения, совершая множество разнообразных действий и поступков, человек в своих разнонаправленных проявлениях становится референтом многих функциональ­ных, реляционных и других имен и, хотя большинство из них имеет статус семантических предикатов, т.е. обозна­чает признаки, роли, действия лица, его отношение к дру­гим лицам, многие из них регулярно выполняют в пред­ложении идентифицирующую функцию и постепенно втя­гиваются в зону идентифицирующих имен, приближаясь к ним по характеру своего значения. Часть таких имен первообразна, что сближает их с идентифицирующей лек­сикой (мать, отец, дочь, сын). Подобные имена в сущности слабо семантически соотнесены с прилагательными и гла­голами. Иногда, наряду с ними, появляются собственно функциональные (признаковые) номинации, ср. рожени­ца и мать.

Часть имен лица занимает промежуточное между иден­тифицирующей и предикатной лексикой место. С первыми их объединяет семантическая комплексность, со вторы­ми—выделенность в их значении ведущего семантического компонента, имплицирующего наличие в референте ряда других — физических, психических, поведенческих и со­циальных свойств, семантические «отголоски», которых хорошо прослушиваются. Так, в предложении Ты мне не дочь (сын, мать, отец) в общераспространенном его прочтении отрицается наличие не кровного родства (оно составляет необходимую пресуппозицию такого высказы­вания), а его поведенческих производных.

Таким образом, уже на стадии отождествления объек­тов действительности, с одной стороны, складываются предпосылки для однореферентного употребления иденти-фицирующих имен в тексте, а с другой стороны, возникает взаимодействие идентифицирующих имен с признаковыми словами (семантическими предикатами).

3. Следующим и наиболее важным шагом в образовании идентифицирующих значений является сведение предметов в классы большего или меньшего объема, проведение границ референции имени, установление области его при­ложимости к предметному миру (его экстенсионала).

Таксономический характер предметной лексики отме­чался в очень ранних грамматиках, строящихся на логи­ческих основаниях <…>.

Между тем отсутствие специальных грамматических категорий, соответствующих родо-видовым отношениям, вполне согласуется с принципиальной взаимной независимостью идентифицирующей лексики.

<…> Очень существенная для формирования идентифицирующей лексики таксономическая ступень вносит в ее организацию ношения включения (гипонимию) и пересечения областей референции, вследствие чего возникает возможность разной номинации одних и тех же предметов действительности через их отнесение к классам разного объема, т.е.через изменение интервала абстракции при идентификации. Эта особенность конкретной лексики отвечает коммуникативной задаче варьирования количества информации, включаемой в сообщение (ср. ткань, шелк, атлас).

Классическим образцом идентифицирующей лексики являются имена естественных родов, обязанные своим существованием способности природы повторять неповторимое, ср. дуб, клубника, кора и т.п. На их примере лучше всего обнаруживает себя таксонимическая специфика идентифицирующих значений.

<…> важным фактором образования идентифицирующего значения, определяющим круг его приложимости, становится тем самым понятие сходства. <…> Сход­ство часто определяют через понятие рода: объекты подоб­ны, если они принадлежат одному роду. Род определим через подобие: род есть объединение таких объектов, между которыми существует больше сходства, чем между ними и любым объектом вне данного объединения.

Дар человека чувственно улавливать между предмета­ми нечто общее имеет объективное основание в «серийном производстве» природы, наделившей естественные объекты способностью творить по образу и подобию своему, созда­вая нечто, труднее различимое, чем отождествимое.

Имена естественных классов проследуют более всего идентифицирующие цели. Для них акт идентификации мало чем отличается от акта классификации. Установить принадлежность к тому или другому классу цветка, бу­кашки, насекомого, птицы, зерна, вещества и значит его идентифицировать. Поэтому с именами естественных родов ассоциируются прежде всего внешние, чувственно воспринимаемые признаки объектов.

Идентифицирующая лексика в значительной степени отвечает созерцательному отношению к миру, восприни­маемому как «бытие в покое» <….>.

Для осуществления идентифицирующей функции «на­ружная сторона» вещей весьма важна. Поэтому, идентифицирующие имена в известном смысле соответствуют образу предмета или стереотипу класса. Когда мы слышим такие имена, как ель, медведь, песок, дерево, крокодил и др., перед нашим мысленным взо­ром прежде всего встает внешний облик, картинка, изобра­жающая очень обобщенный образчик соответствующего класса естественных или иных объектов. Б.А. Серебрен­ников говорит в этом случае об «инвариантном образе предмета». <…>

Способность имен естественных реалий вызывать образ предмета объясняет суеверие, согласно которому даже непризывно произнесенным именем можно накликатьегоносителя, суеверие, повлекшее за собой табуирование имен «исчадий» природы и человеческой фантазии. <…>

Итак, имена естественных реалий, входящих в мир говорящих на данном языке и эмпирически (или через изображение) им знакомых, представляют собой «образ мира, в слове явленный», и это подтверждается тем, что этот пласт лексики составляет основу образных средств языка — метафоры и фразеологизмов. Идентифицирующие значения по природе своей дескриптивны, «портретны». <…>

4. В основе употребления конкретных имен лежит номинативная конвенция, а не конвенция семантическая, т.е. договор об именовании, а не договор о значении. Анализ значения (употребления) идентифицирующих имен не равен анализу соответствующего понятия, и было бы бесполезно искать в их употреблении разгадку интуитив­ных, стихийно сложившихся концептов, как это делается по отношению к таким категориям, как причина, время, вечность и пр.

В употреблении таких слов, как долг, обязанность, вина, совесть, правильный и т.п. можно искать ключ к этическим представлениям того и другого народа, но из употребления слов слон, носорог нельзя извлечь наивной концепции фауны. Как только эти слова получают метафорическое применение, т.е. предикативизируются, они обнаруживают, если не представ­ление, то определенное отношение к тем или другим кате­гориям естественных объектов, их восприятие, связывае­мые с ними суеверия и т.п.

<…> компетенция в области идентифицирующих имен создается знанием их референции. Это знание может быть приобретено разными способами, например: 1) остенсивным путем, т.е. путем прямого указания на объект — представитель данного класса или его изображение; этот путь предполагает способность отождествления объекта с другими членами данного номинативного объединения и владение техникой перехода от частного к общему, от имени индивида к имени, класса, 2) через описание сте­реотипа класса, 3) для веществ — могут быть сообщены сведения о составе и способе их получения; 4) для не­наблюдаемых сущностей необходимы сведения об их про­явлениях (например, болезни идентифицируются но их симптомам).

Поскольку для идентифицирующих имен, ориентиро­ванных на мир, важна четкость области референции, само их значение формируется в зависимости oт этой последней. Путь к значению конкретных имен лежит через их референцию. Если у семантических предикатов значение определяет и регулирует их употребление, их приложи­мость к предметному миру, то у идентифицирующих имен, напротив, употребление (референция) определяет и фор­мирует их значение. Это особенно очевидно при обращении к именам собственным. Пока имя собственное не закреп­лено за конкретным объектом, оно незначимо, но коль скоро оно получило своего носителя, оно окутывается сетью ассоциации, создающих образ референта имени. С именем начинают связываться разнородные сведения о номинате, впечатления от него, его внешний вид, эмо­циональное отношение, им вызываемое и т.п. Естественно, что эти ассоциации у разных лиц существенно различны. Совершенно аналогична природа идентифицирующих имен. Их значение представляет собой рикошет от их референ­ции. Оно гетерогенно и складывается из представления, обобщенного образа (стереотипа класса), разнохарактер­ной информации о классе предметов, случайных впечатле­ний, сведений утилитарною толка, и т.п.— словом всего того, что может связываться в сознании человека с предметным миром. Характерно, что метафорическое переос­мысление конкретной лексики может основываться на любой ассоциации, стимулируемой предметом, в том числе ложной, случайной и необоснованной, а вовсе не только на существенных признаках, предположительно образующих понятие класса.