Винникотт подчеркивал, что реальность сама по себе настолько невыносима, что без подстраховки иллюзией не может быть принята нетравматично.

Сначала ребенку кажется, что все вокруг – это продолжение его самого. Принятие реальности происходит следующим образом: ребенок в своей фантазии сначала творит мир объектов вокруг себя, а потом, убедившись в его безопасности, позволяет ему существовать. Чтобы убедиться в безопасности мира объектов, нужно чтобы он обладал качеством предсказуемости.

Непредсказуемым мир становится тогда, когда реальность преждевременно вторгается в сферу фантазии, когда не ребенок создает эту реальность, а она сама грубо создает сама себя.

Еще одно понятие, которое Винникот ввел в психоанализ – достаточно хорошая мать – мать, которая способна после рождения ребенка погрузиться в состояние, которое называется нормальная материнская болезнь или первичная материнская озабоченность.

Это состояние, в котором мать переживает своего собственного младенца как продолжение своего собственного тела, своего телесного Я. Если такое состояние достигнуто, происходит синхронизация ритмов между матерью и младенцем, которая означает, что у матери потребность покормить младенца грудью появляется синхронно с потребностью младенца в материнской груди. Этот процесс становится периодичным, циклы синхронизируются и тогда младенец получает следующий неоценимый опыт: как только у меня появилось желание, сразу появилось нечто, с помощью чего это желание удовлетворено. В этом акте младенец переживает чувство всемогущества: как только появилось желание – этого оказалось достаточно, чтобы я сотворил грудь. Именно такое взаимодействие с матерью закладывает основу чувства, что мир обладает свойством предсказуемости. Мир предсказуем потому, что я могу им управлять. Это основа базового доверия к миру.

Поскольку материнская грудь как первый объект реального мира предсказуема, поскольку она подвластна моим желаниям, моим фантазиям, со временем я могу позволить этой груди существовать реально и независимо от меня, потому что она неопасна. Этот опыт становится основой еще одной важной вещи – ребенок не будет тревожным, потому что для него теперь появление внутреннего напряжения, появление желания, будет вызывать не тревогу, а предвкушение удовольствия.

Если же мать не является достаточно хорошей, если она не способна настолько идентифицироваться с ребенком, чтобы на телесном уровне улавливать его потребности, или же если мать не настроена на материнство, склонна к бессознательному отвержению своего ребенка – такая мать начинает кормить ребенка не тогда, когда он захочет, а по расписанию. Тогда ребенок частично будет получать кормление, когда он этого не хочет, и напротив, не получит, когда желание уже возникло. Вот это и будет преждевременным вторжением реальности в мир фантазии.

Это и будет тот травматический опыт, который не способствует формированию зоны иллюзий. Как неоднократно подчеркивал Винникотт, реальность, не подстрахованная иллюзией – страшная. Реальность – это что-то, обо что можно бессильно, как об стену, бить кулаками: стене ничего не будет, а кулаки разобьются. Пример: поездка в метро. Нет гарантий, что не произойдет теракта. Мы не боимся, потому что в каждом из нас живо ощущение всемогущества наших желаний: взрыва не произойдет, потому что мы этого не хотим. Если же теракт действительно произойдет, то это будет вторжением реальности в область фантазий. Тогда желание ездить в метро может отпасть надолго. Мы доверяли миру, потому что он был предсказуем, и вдруг мир утратил чувство предсказуемости, и мы на какое-то время перестаем ему доверять.

Что происходит, если такое вторжение реальности все-таки имеет место? Винникотт пишет, что происходит расщепление Я на две части, каждая из которых действует по своему сценарию:

1) Поскольку реальность страшна и непредсказуема, я не буду иметь с ней никаких отношений, я уйду внутрь себя, уйду в мир своих фантазий. Это, по сути, будет реализацией психотического потенциала.

2) Если реальность страшна и непредсказуема, я из кожи вон вылезу, чтобы сделать ее для себя безопасной. Я приклеюсь к реальности намертво, я займу по отношению к ней самую конформистскую позицию из возможных, буду выполнять все ее требования, даже в ущерб своим желаниям.

Теоретически можно допустить, что в каких-то отдельных случаях тот или иной сценарий охватит всю личность целиком, но это происходит крайне редко. Чаще всего происходит именно расщепление, и одна часть личности действует по психотическому сценарию, а другая – по сценарию максимального приспособления к реальности. В итоге существует внутренняя часть Я, которая не поддерживает с реальностью никаких отношений, такой самодовлеющий микрокосм фантазий, желаний, галлюцинаций, и обращенная к миру оболочка, вторая часть Я, которая никак не соотносится с реальностью внутренней, а занята только построением отношений с внешней реальностью. Между ними возникает изоляция, связь между ними потеряна, потому, что у них диаметрально противоположные цели.

В результате, в одних, немногочисленных на общем фоне случаях такое преждевременное вторжение реальности в мир фантазии ребенка может сделать человека психотиком. Другой, гораздо более распространенный и гораздо менее болезненный вариант – развитие личности, обладающей ложной самостью, то, что создается этой оболочкой.

Ложная самость – человек, который чувствует необходимость не столько жить в этом мире, сколько выживать, занявший предельно конформистскую позицию к окружающей жизни. Все его усилия направлены на максимальное приспособление к существующим условиям. Такой человек может выглядеть социально очень успешным, он может в жизни многого добиться и может вести абсолютно не омраченное ничем существование. Про таких людей говорят: он страдает, но сам об этом не подозревает. За счет этого максимального приспособления к реальности его истинный творческий потенциал остается не реализованным, потому что реализация творческого потенциала всегда подразумевает взаимодействие фантазии с реальностью. А у него фантазии как элемент внутреннего мира оказались вычеркнутыми из его реальной жизни.

Ложная самость может быть двоякой:

1) как маска, т.е. человек может осознавать, что он в жизни способен на большее, ощущать в себе определенный творческий потенциал, который остается нереализованным, потому что жизнь такая, что к ней можно только приспосабливаться;

2) ложная самость может пропитывать человека насквозь, тогда о своем потенциале он сам не подозревает. Иногда, чтобы понять, что у человека под ложной самостью скрыта истинная, нужно, чтобы жизнь его поставила в стрессовую ситуацию, или это может открыться в процессе анализа. Винникотт кстати понимает анализ как процесс творчества и как процесс, который ведет человека к способности творить.

Что происходит во внутренней части мы не знаем, пока не получили к ней доступ. Мы можем только предполагать, что там существует богатый внутренний мир, к которому сама личность не имеет доступа.

Все то же самое можно рассмотреть с позиции топической модели психики СЗН, предсознательное и БСЗ. СЗН обращено к окружающей реальности, БСЗ – к себе, но между ними существует предсознательное, которое выступает как промежуточное звено, мостик. И, если оно обладает достаточной проницаемостью, объемностью, тогда мы говорим, что психика человека функционирует гармонично. Например, проблема психосоматической личности (что близко к проблеме ложной самости) состоит в том, что ее предсознательное не функционирует в полной мере, оно не столько соединяет, сколько разъединяет БСЗ и СЗН. Однако есть точка зрения, что проблема психосоматической личности не в том, что у нее нет коммуникации со своим внутренним миром, а в том, что у нее нет этого внутреннего мира, но это вопрос дискуссионный[6].

Винникотт радикально пересмотрел концепцию агрессии. В его концепции агрессия рассматривается как созидательное начало.

Винникотт ввел понятие использования объекта – это та стадия, которая предшествует стадии отношений с объектом. Ребенок поначалу воспринимает объект как часть своего Я., т.е. можно сказать, что объект охвачен границами Я ребенка. Чтобы проверить объект на устойчивость, он перемещает его за границы своего Я, т.е., по сути, уничтожает. Потому что если все на свете – это только мое Я, то вынести что-то за границы – это значит, уничтожить. Когда ребенок это делает и обнаруживает, что, несмотря на это агрессивное поведение, объект все-таки не уничтожился, это означает, что объект надежен, ему можно доверять (раз он выдержал агрессию) и с ним можно строить отношения. Винникотт писал о том, что у детей с определенного возраста самая любимая игра – это чтобы что-то спрятать, а потом найти («секретики»). Закапывание – это, на бессознательном языке, уничтожение. Мы уничтожаем что-то, а потом с огромным удовольствием обнаруживаем, что оно не уничтожено, оно существует, оно вынесло нашу агрессию.

В произведении «По ту сторону принципа удовольствия» Фрейд описывает игру маленького мальчика, который сначала закатывал катушку ниток под диван, а потом вытаскивал ее оттуда с радостным воплем. Фрейд интерпретировал это в терминах навязчивого повторения. Думаю, что Винникотт интерпретировал бы это следующим образом: катушка как объект уничтожается, потом она извлекается, ребенок убеждается, что она не уничтожилась и это открытие доставляет ему огромное удовольствие.

Итак, агрессия – это проба на стойкость объекта.

Объект, выдержавший агрессию – тот, с которым можно строить отношения. Вот на этом основана психотерапия, которую предлагает Винникотт.

Терапевт на ранних стадиях работы является частью Я своего пациента, потому, что он является объектом переноса. Как объект переноса терапевт подвергается попыткам уничтожения, и если он не позволяет себя уничтожить, он превращается для пациента в реальный объект, с которым можно строить реальные отношения.

Винникотт в качестве основного терапевтического средства рассматривал регрессию пациента к зависимости от аналитика, и предельную адаптацию аналитика к потребностям и запросам пациента, удовлетворение тех потребностей, которые в этой зависимости возникают, в том числе – потребностей в нападении, в атаке.

Терапевт становится для пациента существующим как бы в двух ипостасях, как мать в концепции Винникотта, которая существует для ребенка в двух ипостасях: мать-объект и мать-окружение (мать-среда).

Мать-объект – объект для агрессии ребенка.

Одновременно, мать-среда – это то, что делает агрессию безопасной: я могу тебя атаковать, потому что я уверен, что я тебя не разрушу, я уверен в твоей любви.

Так же в двух ипостасях аналитик предлагает себя пациенту: как объект переноса и всего, что с этим связано, и как объект, делающий развитие переноса безопасным. Терапия становится игрой, ведь терапия тоже принадлежит зоне непосредственного опыта, т.к. перенос – это то, что не принадлежит ни сфере фантазии, ни сфере реальности. Он принадлежит области иллюзий, т.к. он занимает промежуточное положение между магической фантазией – передо мной сидит мой отец – и депрессивным признанием реальности – передо мной сидит всего лишь мой терапевт. Перенос находится между этими двумя представлениями: я осознаю, что передо мной сидит не мой отец, но я веду себя так, как если бы это был мой отец. Т.е. в понимании Винникотта терапия – это та же игра. И Винникотт говорил, что терапия действенна до тех пор, пока она остается в рамках игры. Если она уходит в сферу магических фантазий или, наоборот, в сферу реальности – она перестает быть терапией.

 

Лекция 3.