Труд, работа и нехватка времени

 

Для понимания сути кризиса глобальных преобразований и возросшего давления на прекариат необходимо разобраться в том, как глобальное рыночное общество воздействует на наше ощущение времени.

Исторически каждому способу производства сопутствовала собственная концепция времени, служившая его направляющей структурой. В аграрном обществе труд и работа подчинялись сезонному ритму и погодным условиям. Идею о регулярном десяти– или восьмичасовом рабочем дне в те времена сочли бы нелепой. Пахать или собирать урожай под проливным дождем – какой в этом прок? Хоть и говорят: время не ждет, однако человек считался с его ритмами и спорадическими сюрпризами. В большинстве стран по этому принципу живут и сегодня.

Однако с развитием промышленности время стали систематизировать. Народившийся пролетариат был приучен строить свою жизнь по часам, как это элегантно отметил историк Э. П. Томпсон (Thompson, 1967). Сложилось общество национального промышленного рынка, в основе которого было привитое уважение ко времени, календарю и часам. В литературе это чудесное превращение уловил Жюль Верн и передал его в романе «Вокруг света в восемьдесят дней». Хронометраж путешествий и восторг, который вызвала книга в викторианском обществе 1870‑х годов, – совпадение далеко не случайное. За полвека до этого подобная реакция показалась бы более чем странной, а полстолетия спустя книгу сочли бы недостаточно фантастичной, чтобы взволновать воображение.

С переходом от сельскохозяйственных обществ к национальным рынкам, опирающимся на промышленное производство, а от них – к глобальной рыночной системе, движущей силой которой были услуги, в отношении ко времени произошли две перемены. Во‑первых, возникло пренебрежение к биологическим часам организма, зависящим от суточного 24‑часового цикла. В четырнадцатом веке, например, в каждой части Англии существовало свое местное время, которое было привязано к традиционным сельскохозяйственным циклам. Множество поколений сменилось, прежде чем государству удалось внедрить общенациональный стандартный отсчет времени. Впрочем, проблема стандартизации так до конца и не решена, и мы вынуждены мириться с существованием в глобальном обществе и экономике многочисленных временных поясов. Мао Цзэдун заставил весь Китай жить по пекинскому времени, это был один из способов государственного строительства. Другие страны пытались сделать то же ради повышения эффективности бизнеса. В России правительство планировало сократить число часовых поясов с одиннадцати до пяти.[11]

Часовые пояса существуют в силу нашей естественной привычки к дневному свету и социальной привычки к концепции рабочего дня. Биологические часы согласуют жизнедеятельность со сменой дня и ночи: ночью люди спят и расслабляются, отдыхая от дневных забот. Но глобальной экономике не свойственно считаться с психологией людей. Глобальный рынок – это машина, она функционирует 24 часа в сутки и семь дней в неделю, никогда не спит и не отдыхает; рынку безразлично, светло на улице или темно, день там или ночь. Традиционное восприятие времени для него только помеха, заслон, препятствие, мешающие торговле и тотему эпохи – конкурентоспособности, нечто противоположное диктату гибкости. Если страна, фирма или отдельный индивид не приспосабливаются к режиму 24/7, приходится за это дорого расплачиваться. Поговорка «кто рано встает, тому Бог подает» теряет смысл, поскольку в новых условиях «Бог подает» тем, кто вообще не смыкает глаз.

Другая перемена касается нашего восприятия времени. Индустриальное общество явилось предвестником уникального периода в истории человечества, который продлился не более века и которой разбивал жизнь на временны́е интервалы. Эти нормы стали восприниматься как истинно верные большинством людей, живущих в индустриально развивающихся обществах, и насаждались по всему свету. Они были знаком цивилизованности.

Понятие «временной интервал», которым оперировало общество и производство, перекликалось с идеями фиксированного рабочего места и дома. На практике люди короткий период времени ходили в школу, затем бо́льшую часть жизни работали, а потом, если повезет, им полагался недолгий пенсионный период. В трудовые годы они поднимались поутру, уходили на работу, занимавшую 10–12 часов или другой отрезок времени, обозначенный в их пространно сформулированных контрактах, а затем возвращались домой. Тогда еще существовали праздники, но в период индустриализации их существенно сократили и постепенно заменили непродолжительными отпусками. И хотя эта схема имела варианты в зависимости от класса и пола, суть оставалась прежней: время делили на отрезки. Большинство находит логичным, что они проводят дома, скажем, 10 часов в день, 10 часов заняты на работе, а оставшуюся часть посвящают социализации. Разделение рабочего места и дома вполне естественно.

Считалось, что работа, труд и игра – различные виды деятельности с точки зрения выбора времени и начальных и конечных временны́х границ. Когда мужчина – а обычно это был именно мужчина – покидал работу, где, как правило, его контролировало непосредственное начальство, он чувствовал, что сам себе хозяин, даже если был выжат как лимон и не мог извлечь из своей свободы никакой пользы, разве что тиранил свою семью.

Экономика, статистика и социальная политика сформировались как реакция на индустриальное общество и сложившийся под его влиянием образ мысли. С тех пор мы проделали долгий путь, однако политика и институты так и остаются до конца неоткорректированными. В эпоху глобализации возник набор неформальных норм, которые плохо уживаются с нормами индустриального времени, по‑прежнему присутствующими в социальном анализе, законодательстве и политических решениях. Например, в стандартных статистических отчетах по труду приводятся поражающие своей четкостью цифры, из которых следует, что взрослый человек в среднем «работает 8,2 часа в день» (цифра может быть и другой) пять дней в неделю или что доля экономически активного населения составляет 75 процентов, если допустить, что три четверти взрослого населения имеют в среднем восьмичасовой рабочий день.

Но если мы рассмотрим, как распределяет время прекариат и другие группы, то подобные цифры теряют смысл и просто сбивают с толку. Основная идея следующая: нам следует разработать концепцию третичного времени, то есть такого распределения времени, которое подходило бы третичному (постиндустриальному) обществу, а не индустриальному или аграрному.

 

Что такое работа?

 

У каждого века – свой специфический взгляд на то, что считать работой, а что – нет. Двадцатый в этом отношении заблуждался, как и все предыдущие. В Древней Греции трудились рабы и «банавсои» – чужаки, неграждане. Труженики обладали «гарантией занятости», но, как отмечала Ханна Арендт (Arendt, 1958), в восприятии греков это было бременем, поскольку только ничем не связанный человек был по‑настоящему свободным – это чувство хорошо знакомо современному прекариату.

Возвращаясь к тому, о чем говорилось в первой главе, заметим, что работа как деяние («практика») имела ценность сама по себе, как коллективное действо вместе с домочадцами и друзьями, в виде работы по хозяйству или заботы о ближних – чтобы они могли исполнить свое предназначение гражданина. Работа помогала укреп лять дружеские связи между гражданами («филия»). Игра была необходима для снятия напряжения, однако помимо этого у греков имелось понятие «школа», имевшее двойной смысл и означавшее и досуг, и обучение – применительно к участию в делах города («полиса»). Человек умножал знания размышлением, как в полном покое, так и участвуя в деятельности. Аристотель полагал, что настоящий досуг невозможен без малой толики лени («эргия»).

В Древней Греции резиденты – банавсои и метеки – не могли сделаться полноправными гражданами, поскольку у них не оставалось свободного времени для участия в жизни полиса. Вряд ли имеет смысл защищать ущербную социальную модель – с учетом отношения древних греков к женщинам и рабам и вычленением в особую группу видов деятельности, достойных граждан, – однако свойственное грекам подразделение времени на труд, работу, игру и досуг, безусловно, полезно.

Позднее сторонники теории меркантилизма и классические политэкономисты вроде Адама Смита создали изрядную мешанину, пытаясь определить, что такое производительный труд (Standing, 2009). Однако в начале двадцатого века умами овладела бредовая мысль: разграничить, что является работой, а что нет, при этом работа по уходу за другими была понижена в статусе как не имеющая отношения к экономике. Артур Пигу, британский экономист (Pigou, [1952] 2002: 33) признал абсурдность подобных умозаключений, сделав по этому поводу саркастическое замечание: «Таким образом, если мужчина женится на своей домработнице или поварихе, общество лишится части своих дивидендов». Иными словами, определение труда зависело не столько от его содержания, сколько от его направленности – для кого он предназначен. Так рыночное общество восторжествовало над здравым смыслом.

На протяжении всего двадцатого столетия главенствовало определение труда как работы, имеющей рыночную стоимость, меж тем как любая работа, не тождественная труду, не принималась во внимание. Таким образом, работа, которая делается ради внутренней, неявной пользы, не отражалась в трудовой статистике и замалчивалась политиками. Помимо сексизма, такой подход не выдерживает критики и по другим причинам. Он обесценивает некоторые из самых важных и необходимых видов деятельности: воспроизводство наших собственных способностей, а также будущих поколений – и подрывает авторитет деятельности, обеспечивающей наше социальное бытие. Необходимо выкарабкаться из этой лейбористской ловушки. И прекариату это нужно больше, чем какой‑либо другой группе.

 

Третичное рабочее место

 

Прежде чем мы продолжим рассматривать понятие работы, обратим внимание на историческую перемену, которая непосредственно связана с этим понятием. Классическое различие между рабочим местом и домом появилось в индустриальную эпоху. В промышленном обществе, с созданием нынешних правил регулирования рынка труда, введением трудового законодательства и системы социального страхования, нормой были фиксированные рабочие места. Пролетарии отправлялись на эти рабочие места ранним утром либо к началу своей смены – это могла быть фабрика, шахта, строительная площадка или верфь, – а чуть позднее туда же приходили служащие (салариат). Эта модель теперь развалилась.

Как отмечалось во второй главе, некоторые исследователи именуют сегодняшнюю систему производства «социальной фабрикой», дабы подчеркнуть, что труд и контроль за ним приобрели всеохватывающий характер, равно как и требование соблюдать дисциплину. Однако политика по‑прежнему ориентируется на то, что имеет смысл проводить четкую грань между рабочим местом и домом – и между рабочим местом и общественным пространством. Однако в третичном рыночном обществе подобное деление бессмысленно.

Рассуждения на тему баланса «дом – работа» также представляются надуманными. Дом перестал быть местом, где вы отдыхаете душой, поскольку все больше и больше людей, особенно входящих в прекариат, живут в одиночестве, с родителями либо с соседями, которые могут довольно быстро меняться. Во всем мире все больше людей, для которых дом – это продолжение офиса. И хотя этот феномен не так уж сильно бросается в глаза, но стоит отметить, что все, что раньше связывалось с домом, все чаще переносится на рабочее место.

Во многих современных офисах служащие могут прийти рано утром на работу в повседневной либо спортивной одежде, принять душ и в течение первого «рабочего» часа приводить себя в порядок. Это неявная льгота салариата. Служащие хранят в офисе одежду, ставят на рабочие столы фотографии близких и безделушки, напоминающие о доме, а иногда даже разрешают детям поиграть в помещении, так, «чтобы не мешать папе или маме», что, разумеется, невозможно. Во второй половине дня, после обеда, служащие могут вздремнуть – «для повышения работоспособности» – притом что сон все времена связывался исключительно с домом. А слушать на работе музыку, включив медиаплеер, давно уже стало нормой.

Меж тем все чаще люди трудятся не на фиксированных рабочих местах, а в кафе, в машине, дома. Параллельно эволюционировали методы управления персоналом, сократив сферу личной жизни, изменив систему оплаты и т. д. Старая модель охраны труда, делающая упор на гигиену и технику безопасности, мало соответствует вольному выбору места производства работы. Эта туманная ситуация играет на руку привилегированному салариату и «квалифицированным кадрам» (proficians) – современные технические устройства и профессиональные знания помогают им скрыть количество реально проделанной «работы».

Таким образом, люди, близкие к прекариату, вынуждены тратить на работу еще больше времени и сил – из страха не оправдать ожиданий. В сущности, отсутствие постоянного рабочего места увеличивает неравенство – прекариат эксплуатируется еще сильнее, зато отдельные привилегированные работники пользуются облегченным рабочим графиком: они подолгу обедают, то и дело устраивают перерывы на чай или «укрепляют корпоративный дух» в гостиницах, специально построенных для выездных мероприятий. В алкогольном и кофейном дурмане грань между рабочим местом и местом для развлечений становится все более зыбкой.

 

Третичное время

 

В открытом третичном обществе уже не работает старая, индустриальная, модель распределения времени, для которой было характерно бюрократическое управление, осуществлявшееся на крупных фабриках и в конторах. Важно не огорчаться по этому поводу, а понять, что слом старой системы оставил нас вообще без какой‑либо устойчивой временной структуры. С товаризацией персональных услуг, включая большинство форм ухода, теряется различие между разными видами деятельности, свойственными большинству людей.

Прекариату, ограниченному во времени и вынужденному делать несколько дел одновременно, грозит хронический цейтнот. И не ему одному. Но его ситуация особенно трудная. Говоря в общем и целом, ее можно обозначить как потерю контроля над знанием, этикой и временем.

Пока идея третичного времени еще не успела выкристаллизоваться. Но это дело ближайшего будущего. Один из ее аспектов – неделимость использования времени. Все реже применяются нормы, предполагающие выполнение за определенный временной отрезок определенного количества работы. Этот процесс сочетается с размыванием понятия фиксированного рабочего места и разделения видов деятельности на офисную и неофисную. Все чаще люди на работе занимаются делами, которые принято считать домашними, и наоборот.

Рассмотрим время в ракурсе предъявляемых к нему требований. В учебниках по экономике, правительственных отчетах, СМИ и законодательстве время понимается дуалистически и строго подразделяется на работу и досуг. В этих документах под работой подразумевается труд, то есть часть работы, обусловленная трудовым соглашением либо непосредственно оплачиваемая. Подобный подход вводит в заблуждение и никак не помогает измерить время на выполнение той или иной работы, даже когда речь идет о работе ради получения дохода, не говоря уже о формах, не имеющих с непосредственной связи с зарабатыванием денег. Другая составляющая этой дуалистической концепции – досуг – также заводит нас в тупик. Наши далекие предшественники – древние греки – подняли бы нас на смех.

 

Интенсификация труда

 

Третичное общество давит на прекариат, заставляя его трудиться не покладая рук, и в этом одна из особенностей нашей эпохи. Относящиеся к прекариату люди могут работать по совместительству в нескольких местах, отчасти из‑за понижения уровня зарплат, отчасти из‑за желания снизить риск и повысить гарантии.

Женщины, привыкшие к тройной загрузке, теперь взваливают на свои плечи четвертую ношу: им приходится заботиться о детях, о престарелых родственниках и работать, возможно, не в одном месте, а сразу в двух. Вспомним, насколько больше в США стало женщин, совмещающих работу на полставки с дополнительной подработкой. В Японии и мужчины, и женщины все чаще сочетают полную занятость с неофициальной подработкой, которую можно делать в нерабочие часы или дома. На это уходит дополнительно до восьми‑десяти часов в неделю – прибавьте их к восьмичасовому рабочему дню. Одна женщина призналась газете «Нью‑Йорк таймс», что поступает так главным образом ради подстраховки: «Не то что я не люблю свою основную работу. Просто хочется иметь стабильный доход и при этом не зависеть целиком и полностью от компании» (Reidy, 2010).

Согласно опросу, проведенному в 2010 году в Японии, ту или иную форму подработки имеют 17 процентов служащих в возрасте от 20 до 50 лет, как мужчин, так и женщин. Другой опрос показал, что примерно половина служащих хотела бы заниматься подработкой. Основные причины – желание стабилизировать доходы и сгладить риски, причем речь здесь идет скорее об учете факторов риска из‑за отсутствия государственных пособий, чем о строительстве карьеры. Люди стали больше работать, поскольку единственная работа не приносит достаточного дохода и сопряжена с риском.

Чрезмерный труд плохо отражается на здоровье. Долгосрочное исследование, в котором участвовало 10 тысяч британских государственных служащих, продемонстрировало, что перерабатывающие три часа или более в день на 60 процентов больше рискуют получить сердечное заболевание, чем работающие семь часов в день (Virtanen et al., 2010). Бо́льшая продолжительность рабочего дня также увеличивает вероятность стрессов, депрессий и диабета; стресс ведет к социальной изоляции, семейным и сексуальным проблемам и разочарованности.

Было также проведено исследование «трудоголиков» (Working Families, 2005). В ЕС установлена максимальная продолжительность рабочей недели, она равна 48 часам. Однако, по данным Национальной статистической службы, в Великобритании свыше миллиона людей регулярно тратят на работу более 48 часов (и это без учета тех, кто делает это время от времени), а 600 тысяч – более 60 часов. Еще 15 процентов работают даже в выходные и в праздники.

Повышать интенсивность труда в ущерб здоровью не обязательно требование работодателей, хотя они, конечно, поощряют такое. Скорее всего, все дело в нестабильности, неуверенности в завтрашнем дне, присущей гибкому третичному обществу. Политикам следует задуматься, так ли полезна для здоровья общества, так ли необходима и неизбежна эта интенсификация труда. Мы не призываем навести в этой сфере порядок с помощью новых правил – просто надо подумать, как нам добиться большего контроля над временем.

 

Работа ради работы

 

Работа – это не только труд, то есть деятельность, направленная на производство конечного продукта. В третичном обществе с гибкой рабочей силой много времени уходит на «работу ради работы», а именно работу, которая хоть и не обладает рыночной стоимостью, но, тем не менее, делать ее либо необходимо, либо желательно.

Одна из самых характерных для прекариата форм «работы ради работы» – это поиск вакансий на рынке труда. Тот, кто живет за счет временных работ, вынужден много времени посвящать поискам новых вакансий и иметь дело с государственной бюрократией – или, как это чаще бывает, с частными коммерческими структурами, осуществляющими те же функции. В связи с реорганизацией системы социального обеспечения процедуры еще больше усложнились, и людям нужно пройти огонь, воду и медные трубы, чтобы получить либо подтвердить право на получение довольно скромного пособия; но прекариату приходится тратить на это времени больше, чем представителям других групп. Стояние в очередях, проверка очереди, заполнение анкет, ответы на вопросы, опять ответы на вопросы, беготня за справками, подтверждающими то‑то и то‑то, – все эти действия поглощают кучу времени, которое, как правило, никем не учитывается. Гибкий рынок труда сделал трудовую мобильность главным жизненным принципом и создал благодатную почву для злоупотреблений и нарушений этических норм разветвленными правилами относительно того, кто имеет право на получение социальных пособий, – в результате прекариат вынужден тратить время в очередях бездарно, выматывая нервы, истощая силы, которые пригодились бы для более достойных задач.

Среди других дополнительных «работ ради работ», которые люди выполняют в нерабочие часы, – налаживание деловых связей и чтение отчетов компании дома, вечером либо в выходные. Все эти вещи до боли знакомы, но никак не отражены в национальной статистике и тех показателях работы, что попадают в СМИ. Но еще больше таких примеров связано с попыткой действовать в обществе с рыночной экономикой. Например, некоторые «работы ради работы» на самом деле выполняются ради страховых гарантий, и число их растет по мере распространения социальной, экономической и профессиональной нестабильности. Некоторые прикрываются идеей «открытых возможностей». Другие имеют стратегическое значение – показать старание и трудовое рвение.

Некоторые типы деятельности можно назвать «обучением для работы». Некий консультант по менеджменту заявил в Financial Times (Rigby, 2010), что, поскольку навыки стремительно устаревают, людям следует ежегодно посвящать 15 процентов времени обучению. По‑видимому, точное количество времени зависит от возраста, опыта и положения на рынке труда. Человеку из прекариата, особенно молодому, желательно посвящать обучению больше времени, хотя бы для того, чтобы расширить круг возможностей либо не упустить уже имеющиеся.

 

Третичные навыки

 

В обществах, где бо́льшая часть экономической деятельности состоит в манипулировании идеями и символами и в продвижении услуг, механические процессы и задачи теряют свою значимость и отступают на задний план. В итоге само понятие «навык» утрачивает свой первоначальный смысл. В третичном обществе навык точно так же ассоциируется с языком тела и оказанием эмоциональных услуг, как и с формальными навыками, полученными в учебных заведениях либо приобретенными в период обучения на производстве.

Как правило, у прекариата мало надежд окупить затраты на обучение, хотя на развитие профессиональных навыков он тратит изрядную долю реального или потенциального дохода либо сбережений. Представители салариата и «квалифицированные кадры» (proficians) будут иметь куда больше шансов выстроить карьеру и продвинуться по служебной лестнице и вполне могут рассчитывать на экономическую отдачу от обучения – они более четко представляют себе, с чем не стоит возиться. Неприятные последствия усиления гибкости и незащищенности рынка труда – снижение средней отдачи от самостоятельного обучения.

Одна из распространенных ныне форм «обучения ради работы» – это освоение норм этики. Врачам, архитекторам, бухгалтерам и работникам некоторых других специальностей приходится овладевать профессиональной этикой. Такая практика распространяется и на другие профессии и может даже стать обязательной – или, при благоприятном развитии событий, частью глобальной системы сертификации.

К прекариату имеет отношение и еще один значимый фактор – это увеличивающаяся потребность в «обучении ради работы» (вместо обучения на работе), что подразумевает совершенствование личных качеств, повышение трудоспособности, умение работать с информационными потоками и знание современных концепций применительно к той или иной тематике. Консультант по вопросам управления, который советовал: «Посвятите 15 процентов своего времени изучению смежных областей», также добавлял: «Ежегодно обновляйте свое резюме». Работа над резюме, стремление произвести впечатление, выгоднее себя преподнести и «застолбить как можно больше позиций» поглощает огромное количество времени. Требовать, чтобы человек проявил индивидуальность, подчиняясь унылой рутине и нормам поведения, просто бесчеловечно. Когда же наконец прекариат возмутится и скажет: «Хватит!»?

С размыванием характерного для индустриальной эпохи понятия о рабочем месте как необходимом условии для «стандартных трудовых отношений» на повестку дня выходят более деликатные вопросы о дисциплине, контроле, частной жизни, охране здоровья и целесообразности институтов, выступающих посредниками при заключении трудовых договоров. Однако ключевая черта распадающейся индустриальной модели – это все большая расплывчатость понятия «квалификация». Многие комментаторы к месту и не к месту используют этот термин, зачастую говоря о «недостатке квалификации». В третичном обществе утверждать подобное бессмысленно. Поскольку нет пределов человеческому совершенству, любая квалификация по определению недостаточна и ее можно повысить. Но ни одна страна в мире не имеет инструментов, с помощью которых можно измерить квалификацию населения, а стандартные показатели наподобие количества лет обучения, увы, мало о чем говорят. Правомерно ли утверждать, что садовник или водопроводчик плохо справляется со своими обязанностями из‑за того, что он не окончил среднюю школу или техникум? Навыки, необходимые для выживания в прекариате, мало связаны с формальным образованием.

Скорее как раз наоборот: в современном рыночном обществе наблюдается избыток квалификации и миллионы людей не имеют возможности применить на практике и развить свои навыки. Проведенный в Великобритании опрос показал, что почти 2 миллиона рабочих выполняют работу, которая не соответствует их специализации. Однако это только вершина айсберга: огромное количество людей имеют квалификацию, которая им в жизни не пригождается, и они стараются не вспоминать о своих дипломах, пылящихся на дальней полке.

Уже много лет в специальных изданиях, посвященных экономике и развитию, не прекращается дискуссия о «добровольной безработице». Речь идет о том, что многие безработные куда более образованны, нежели имеющие работу. Принято считать, что образование – это часть человеческого капитала, повышающая конкурентоспособность на рынке труда. Если же обладатели человеческого капитала не могут трудоустроиться, значит, они делают это осознанно, выжидают подходящей вакансии. Возможно, кто‑то и подпадает под этот стереотип, однако подобное упрощение уводит нас в другую сторону. На самом деле образование может препятствовать развитию навыков, необходимых для выживания при нестабильной экономической системе. Быть изворотливым – это навык, такой же как способность устанавливать контакты, вызывать доверие, располагать к себе людей и т. д. и т. п. Это навыки прекариата.

В числе навыков, необходимых в третичном обществе, следует назвать умение работать, соблюдая меру и не доводя себя до изнурения. Например, сбор информации в Интернете и ее анализ (с какой‑либо целью) – поиск или загрузка нужных данных, их сравнение и рассылка электронных писем, как правило, весьма затратны с точки зрения времени. Это довольно увлекательный, но изматывающий процесс, ведущий к физическому истощению. Для выполнения данной задачи необходимы самодисциплина и усердие, причем последнее не должно быть чрезмерным. Многочасовое сидение за монитором приводит к синдрому дефицита внимания, неспособности сосредоточиться и решать сложные проблемы и задачи.

В третичном обществе также высоко ценятся такие личные качества, как искусство подать себя в нужном свете – то, что некоторые социологи называют «эмоциональным трудом». Умение хорошо выглядеть, обаятельно улыбаться, вовремя отпустить шутку, пожелать доброго дня – все эти навыки становятся необходимыми в системе персональных услуг. Возможно, между образованием и доходом существует некая взаимосвязь, и дети из зажиточных семей, как правило, получают лучшее воспитание и образование. Однако образование не помогает развитию навыков. Во многих странах выросли относительные доходы женщин – как правило, это обстоятельство приписывают повышению уровня образованности, антидискриминационным мерам и изменению типа работ, которые они выполняют. Тем не менее, безусловно, определенную роль здесь играет и сексизм наоборот. Клиентам – равно как и начальникам – нравятся миловидные лица. На это можно сетовать, но этот факт трудно отрицать. И симпатичные юноши и девушки имеют преимущества перед не столь привлекательными людьми среднего возраста.

Не удивительно, что так много внимания стали уделять «наведению внешнего глянца». Прекариат или те, кто боится оказаться в его рядах, усваивают, что пластическая операция, увеличение груди, ботокс или липосакция служат вложением в будущий заработок, а также гарантом лучшего образа жизни. Границы между личным потреблением и инвестицией стираются. Молодость и красота – то, что приобретают или заново обретают. И было бы неверно видеть в этом лишь проявление нарциссизма или тщеславия. Если превращение интересов в товар создает атмосферу конкуренции, тогда поведенческая и косметическая адаптация имеет вполне рациональное объяснение. Однако подобные «навыки» весьма ненадежны. Красота увядает, и восстановить ее с годами все труднее. Манерность порой утомляет и может надоесть.

Если бы молодые осваивали ремесло в индустриальную эпоху, они были бы уверены в том, что приобретенные навыки будут приносить плоды на протяжении десятилетий, может быть даже до конца трудовой жизни. Однако при отсутствии стабильности принятие решений о том, как использовать нерабочее время, сопряжено с серьезными рисками. Для прекариата это как лотерея, где можно выиграть, а можно и проиграть. Те, кто занимается на курсах или учится в университете, не знают, будет ли от их учебы какой‑нибудь прок, – в отличие от салариата, штатных работников, повышающих свою квалификацию вполне прицельно, ради карьерных побуждений. Проблема усугубляется еще и тем, что молодежь, лишенную возможности использовать приобретенные знания и навыки, скорее всего, ожидает чувство разочарования – так называемая статусная фрустрация.

Следует ли мне выделить время для изучения данного предмета? Будет ли от этого прок? В прошлом году я потратил на самообразование массу времени и денег и не получил ничего взамен, так стоит ли продолжать в том же духе? То, что я выучил в прошлом году, сегодня уже устарело – надо ли повторять прежний опыт, опять тратить деньги и ходить на другие курсы? Такие вопросы естественны для третичного общества.

Профессиональные навыки усиливают ощущение нестабильности. Можно годами приобретать квалификацию, а в итоге окажется, что ваши знания устарели или их не хватает. Процессы обновления происходят с такой стремительностью, что многие в прекариате не поспевают за переменами. И это парадокс. Чем больше навыков требует работа, тем сильнее вероятность того, что для ее выполнения потребуется переподготовка. Иначе говоря: чем выше у вас квалификация, тем больше у вас шансов оказаться профессионально непригодным. Происходит своего рода дисквалификация. Таким образом, понятие «навыки» приобретает странное временно́е измерение. То есть хороший профессионал – это не тот, кто не утратил своей вчерашней квалификации и навыков, но и тот, кто готов соответствовать завтрашним профессиональным требованиям. Реакция человека на такую зыбкость понятия квалификации может быть разной: от готовности тратить драгоценное время и грызть гранит науки – до полной пассивности из‑за неуверенности в том, что дополнительное образование может принести отдачу. Комментаторы, то и дело призывающие повышать квалификацию и сетующие на недостаток навыков, лишь усугубляют экзистенциальный кризис. Такой общественный климат отнюдь не способствует развитию способностей, а, напротив, вызывает постоянную неудовлетворенность и стресс.

 

Работа ради воспроизводства

 

Существуют и многие другие формы «работы ради работы» – одни дополняют работу по контракту, другие являются неотъемлемой частью трудовых отношений. Также наблюдается рост работы ради воспроизводства. Данное понятие имеет двойное содержание. Его основное значение – это некий неопределенный набор действий, которые людям следует предпринять (либо они чувствуют, что должны это сделать) для того, чтобы и дальше поддерживать достойный образ жизни, с учетом конкретных обстоятельств. Не стоит смешивать это понятие с «работой ради работы». Одна из самых трудных задач при этом – распределение финансов. Салариат и «квалифицированные кадры» могут себе позволить обратиться к бухгалтеру и воспользоваться советом банковских специалистов. Если за это и приходится платить, то относительно немного по сравнению с заработками и выгодами от профессиональной помощи.

У прекариата при нестабильных доходах могут возникнуть очень серьезные проблемы, при этом у этих людей меньше возможностей получить совет финансистов, к тому же за консультацию придется отдать большую часть заработка. И те, у кого нет возможности либо желания приобрести необходимые услуги, вынуждены обходиться собственными силами. Кому‑то придется потратить время на домашнюю бухгалтерию и самостоятельно приводить в порядок счета. А кто‑то вообще не станет этим заниматься. Согласно британскому опросу, 9 миллионов взрослых испытывают страх перед финансовыми вопросами («финансовую фобию») и боятся даже думать о рациональном управлении средствами: это кажется им слишком сложной задачей. В третичном обществе из‑за «финансовой фобии» человек вполне может перейти грань, за которой скромный достаток оборачивается нищетой, особенно в случае финансовых затруднений. И в разных слоях общества последствия этого будут разные. Это скрытая форма неравенства, которую прекариат очень остро ощущает.

Еще один минус для прекариата – малая осведомленность в такой важнейшей области, как правовая грамотность. Общество, где человек человеку чужой, полагается на контракты; связывающие по рукам и ногам предписания пронизывают все сферы жизни. Чтобы жить в обществе, управляемом сложными законами и правилами, необходимо знать эти законы и иметь доступ к достоверным источникам информации, которые могут дать нам нужный совет. И хотя в наше время мало кто хорошо подкован в законодательстве, имеющем непосредственное отношение к нашей жизни, прекариат находится в особенно бедственном положении. Салариат и «квалифицированные кадры» имеют позиционные преимущества, которые превращаются в преимущества экономические. Прекариат, как правило, не только более несведущ, но и связан незнанием законов – например, при открытии мелкого бизнеса.

Другой вид работы ради воспроизводства связан с потреблением. Процветает самообслуживание. Потребители все чаще делают то, что раньше выполняли специально нанятые люди: вместо «горячих линий» можно обратиться на веб‑сайт, а чтобы не стоять в очереди, можно пройти автоматический контроль. Магазины, гостиничный бизнес и службы здравоохранения тратят на внедрение технологий самообслуживания миллиарды долларов, инвестиции ежегодно возрастают на 15 процентов. По заверению компаний, все это делается ради клиентов. Но на самом деле речь идет о перемещении оплачиваемого труда в зону неоплачиваемой работы. Артур Пигу заметил бы в этом скрытую иронию: национальный доход падает, число рабочих мест уменьшается, а количество работы увеличивается!