Истончение демократии и неофашизм

 

Проблема, которая должна волновать всех, кто верит в демократические ценности и свободу, – то, что в связи с коммерциализацией политики демократия «истончается»: все меньше людей состоят в политических партиях мейнстрима, и явка на выборах в большинстве случаев низкая. Это негативно сказывается на прогрессивных политических партиях.

В Великобритании проверка участия населения в политической деятельности показала, что в начале 2010 года только один из десяти потенциальных избирателей был «политически ангажирован», при этом каждый десятый предпочитал держаться «в стороне от политики или испытывал к ней неприязнь» (Hansard Society, 2010). Самая многочисленная группа – каждый четвертый – это «разочаровавшиеся». И лишь 13 процентов смогли вспомнить имена своих членов парламента. Разочаровавшиеся в основном молодые люди (младше 35 лет) и представители рабочего класса – прекариата. В этом же докладе отмечалось, что группу держащихся в стороне от политики или испытывающих неприязнь «крайне трудно заинтересовать, и не стоит надеяться, что они станут когда‑нибудь голосовать». Группу разочарованных и незаинтересованных также нелегко уговорить отдать свои голоса. Большая часть этих граждан раньше были склонны голосовать за лейбористов, а не за консерваторов, но реальные предложения отбили у них охоту.

Убывающая, «истончающаяся» демократия, спорадическое голосование молодежи и откат вправо – все это сливается воедино. Во время выборов в Евросоюзе в 2009 году средняя явка избирателей составила 43 процента, это был самый низкий показатель после 1979 года. Левоцентристские партии понесли урон почти всюду. Лейбористы получили 16 процентов голосов в Великобритании. А правые партии всюду набирают вес. В Венгрии социалисты потерпели поражение, а крайне правая партия «За лучшую Венгрию» (Йоббик) получила столько же мест в парламенте. В Польше победила правящая партия – правоцентристская Гражданская платформа. В Италии левоцентристы получили 26 процентов голосов, на 7 процентов меньше, чем на выборах 2008 года, до кризиса, а партия Берлускони «Народ свободы» – 35 процентов. В Германии на выборах 2009 года была зафиксирована рекордно низкая явка – 71 процент, и для правых все окончилось весьма удачно. Социал‑демократы повсеместно сдают позиции.

Проблема в том, что политики сейчас продаются как бренды, а классовая политика теряет опору, отчасти из‑за того, что социал‑демократический проект не выдерживает испытания глобализацией. Результат – политика заявлений и имиджей, основанная на взаимном признании неолиберальной экономической модели. И это рано или поздно лишит социал‑демократию поддержки.

Но, кажется, было одно исключение в США в 2008 году: Барак Обама сумел мобилизовать молодых американцев, возлагающих надежды на прогрессивную программу. К сожалению, он был «упакован и перепродан». Его советник по социальным сетям пришел из Facebook’а, другой советник с помощью хитроумных маркетинговых инструментов создал «бренд Обамы» с логотипом (лучи восходящего солнца над звездами и полосами), вирусным маркетингом (позывные Обамы), продакт‑плейсментом (реклама Обамы на спортивных видеоиграх), 30‑минутным рекламно‑информационным роликом и выбором стратегических союзников бренда (Обама за максимальную досягаемость, семейство Кеннеди за авторитет, звезды хип‑хопа за «уличный рейтинг»). После этого Общество рекламодателей удостоило Обаму звания «Маркетолог года». Компании вторили ему в своих рекламных роликах: «Пепси» – “Choose Change” («Выбирай перемены»), ИКЕА – “Embrace Change” («Навстречу переменам») и т. п.

Это коммерциализованная политика, когда продаются и покупаются новые образы и модные фразы, когда символы превалируют над сутью. В этом и заключается глубочайшее отчуждение – дорогостоящий пиар и реклама продают абстрактную компанию, где имеется персона как бренд, в окружении образов свободы и изменений, пустых по сути.

Обама получил преимущество перед слабой республиканской оппозицией в разгар изнуряющей войны и экономики на грани краха. Нападать на неолиберальный проект для него было бы рискованно. Вместо этого он поддержал Международный валютный фонд, закосневший в своей гордыне, выручил банки и назначил своим главным советником по экономическим вопросам Ларри Саммерса (Larry Summers) – человека, который придумал политику, ответственную за ипотечный кризис. Обама никогда не пытался обращаться к прекариату, хотя в прекариате многие надеялись, что он это сделает. Дитя социал‑демократии не смог посочувствовать реальным трудностям.

В США и в других странах зреет недовольство некоторыми порочными аспектами эпохи глобализации. Вспомним хотя бы систематическое использование субсидий. Наоми Кляйн (Naomi Klein) среди прочих назвала эпоху глобализации «клановым капитализмом», который проявляется не как огромный свободный рынок, но как система, в которой политики раздают общественное богатство частным игрокам в обмен на политическую поддержку. По грустной иронии, крайне правые группы уловили антикорпоративистскую ответную реакцию. Если государство потворствует кумовству, почему кто‑то должен поддерживать «сильное государство»? Старорежимные социал‑демократы не способны дать этому жесткий отпор, потому что они поддержали неолиберальное строительство и ничего не сделали для поддержки прекариата, растущего в его тени. Дело в том, что субсидии капиталу использовались для политических и экономических целей. Грубый расчет был на то, что если политик или партия не дадут субсидий влиятельным кругам, например медиамагнатам, то это сделают другие. Если не выдавать субсидии финансовым инвесторам и нерезидентам (отдельным богачам, меняющим место жительства из‑за налогообложения), то другие страны их могут переманить. Поколение социал‑демократов мирилось с грубым оппортунизмом и постепенно утрачивало доверие.

Есть и более тревожные тенденции, чем дышащий на ладан социал‑демократический проект. Незащищенный человек начинает проявлять недовольство и возмущение, а недовольные охотно поддерживают политику ненависти и злобы. В Европе левоцентристские партии были наказаны электоратом за то, что допустили усиление неравенства и незащищенности при переходе к государству «рабочих пособий». На этом фоне поднялись крайне правые, открыто апеллируя к страхам и опасениям самых незащищенных слоев.

Впереди всех Италия. Альянс, созданный Берлускони, был нацелен на прекариат – итальянскую его часть. Этот политический этос по праву можно назвать «неофашизмом». В его основе альянс между элитой вне общественного мейнстрима, воплощением которой является сам Берлускони (богатейший человек в Италии, владелец ведущих коммерческих каналов страны), нижним средним классом и теми, кто боится оказаться в прекариате. В первый же день после переизбрания в 2008 году Берлускони заявил, что намерен «победить армию зла», подразумевая под этим, что избавит страну от нелегальных мигрантов. Играя на людских страхах относительно закона и порядка, он принял ряд авторитарных мер. Были расформированы цыганские лагеря, у цыган сняли отпечатки пальцев. Парламент легализовал патрулирование силами народных дружин. Период, в течение которого беженцы должны содержаться в «центрах идентификации и высылки», был увеличен до шести месяцев, прибывающих по Средиземному морю беженцев стали задерживать, пока они еще не высадились на итальянский берег, и направлять в огороженные центры интернирования в Ливии. Берлускони и его коллеги назвали судей «раком на теле демократии» и распустили парламент как «ненужный орган». Не удивительно, что Италию называют страной нелиберальной демократии.

В Риме участились расистские нападки, узаконенные после переизбрания в 2010 году мэром города Джанни Алеманно, бывшего неофашистского активиста. Некоторые специалисты в области общественных наук отмечали, что молодые бандиты, совершающие расистские нападения, были не настолько идеологизированны, как их предшественники в 1930‑е годы, и больше занимались проверкой документов – они были настроены против всех «чужаков». Другое изменение касалось употребления алкоголя – если раньше пристрастие к нему связывалось с понятием bella fi gura, то теперь стало модно даже гордиться тем, что утратил контроль. Клаудио Чераза (Claudio Cerasa), автор книги The Taking of Rome («Захват Рима») о подъеме политических правых сил, считает, что Алеманно – производное неофашизма, а не причина. В 2007 году, за год до его первого избрания, четверть римских школьников проголосовала за Blocco Studentesco (Студенческий блок) – молодежное крыло движения Casa Pound (Дом Паунда). Это было в духе того времени.

То, что происходит в Италии, начинает происходить всюду. Во Франции президент Николя Саркози, человек правых убеждений, который, еще будучи министром внутренних дел, взял резкий курс на борьбу с нелегальной миграцией, особенно во время массовых беспорядков 2005 года в пригородах Парижа и других городов Франции, не теряя зря времени, пошел по стопам Берлускони. В 2009 году были депортированы в упрощенном порядке тысячи мигрантов, а в 2010‑м множество цыган высланы в Румынию и Болгарию. Президент Саркози подыгрывал своим основным избирателям. Часть прекариата обратилась к крайне правым. Белое население из числа рабочего класса и старших представителей прекариата в марте 2010 года на региональных выборах проголосовало за Национальный фронт, эта партия прошла во второй тур голосования в 12 регионах, набрав там 17,5 процента голосов. Партия Саркози UMP (Union pour un Mouvement Populaire – Союз за народное движение), потерпев сокрушительное поражение в борьбе с дезориентированной левоцентристской коалицией, еще больше поправела. Согласно опросу общественного мнения, проведенному в 2010 году, треть голосовавших за UMP сказали, что готовы поддержать коалиционный блок с Национальным фронтом.

Крайне правые добились определенных успехов во многих европейских странах. Сильнейшим потрясением для политического мейнстрима стали выборы в Швеции в конце 2010 года, когда правые «Шведские демократы» добились ошеломляющего успеха, а знаменитые социал‑демократы показали худший результат за несколько десятилетий. Это символизирует конец прославленной «шведской модели». И в других странах набирают вес крайне правые группы с ксенофобской риторикой. В Венгрии становится все популярней жутковатая партия Йоббик с черной униформой и в военных сапогах. В Нидерландах Партия свободы продвинулась на выборах в июне 2010 года, требуя ограничить иммиграцию, убрать бюрократические препоны для малого бизнеса, снизить налоги и наладить заботу о престарелых. В Нидерландах и в Дании, где популистская Датская народная партия добилась дальнейшего ужесточения иммиграционных правил, и без того самых драконовских в Европе, возглавляемое либералами правительство полностью зависит от антимигрантских партий. В Австрии правая партия свободы набрала более четверти голосов на местных выборах в Вене в октябре 2010 года, таким образом с 2005 года число ее сторонников почти удвоилось.

В Великобритании успех Британской национальной партии на выборах в Европарламент в 2009 году вызвал панику, только усилившуюся из‑за ксенофобских высказываний ее лидера. Было бы слишком оптимистично думать, что подспудные течения, вознесшие ее на пик популярности, можно как‑то утихомирить. Другие не менее неприятные группы, такие как Лига английской обороны, тоже набирают вес, а некоторые центристские фигуры не прочь поиграть на антимигрантских настроениях.

Политика большинства европейских правительств создала благоприятную среду для популизма. Великобритания не исключение. Выступая за гибкие рынки труда, правительство способствовало росту прекариата, при этом никак не реагируя на его беспокойства или страхи. Социальную защиту правительство сосредоточило исключительно на проверке нуждаемости, что дает преимущество самым обездоленным, а коренных граждан, которые находятся на грани нужды, отодвигает в самый конец долгой очереди за пособиями, в том числе на жилье.

Обедневшие общины, пережившие удар деиндустриализации, становятся рассадником антиобщественного поведения, их жители живут в нищете и страдают от ухудшения своего положения. Поскольку такие области привлекают непропорционально большое количество мигрантов и представителей этнических меньшинств с низким доходом, белое население, или граждане, неизбежно испытывают разного рода страхи, в основном это страх потерять то, что имеют. Но осуждать их за подобные мысли, когда гибкие рабочие рынки и проверка нуждаемости создают такие условия, было бы нечестно. Ответственность лежит на политиках, стратегия и тактика которых создала напряженность и породила экстремизм.

Лейбористское правительство ответило популистскими мерами, введя экспериментальные схемы: безработным мигрантам дают деньги, чтобы они уезжали домой, – им оплачивают авиабилет в один конец, используя частную компанию по борьбе с коммерческими преступлениями; кроме того, было объявлено о плане помочь «традиционным сообществам» – это такой эвфемизм, обозначающий бедное белое население. Правительства в других странах также задумались о популистском подходе.

В США в 2009 году возникло Движение чаепития, после того как телеведущий Рик Сантелли (Rick Santelli) призвал выразить недовольство финансовыми планами президента Обамы. К новому движению примкнули антиправительственно настроенные граждане, требующие снижения налогов и свободного рынка. Изначальной их целью были демократы, но республиканцев также заклеймили за то, что они не занимаются вопросом уменьшения налогов. Республиканский национальный комитет в 2010 году был вынужден принять правило, по которому лидерам партии следует поддерживать кандидатов, удовлетворяющих запросам правых, – Движение чаепития разработало десять таких критериев.

Элита заигрывала с Движением чаепития. Его поддержали группы, связанные с нефтяными компаниями и Уолл‑стрит (Fifield, 2010). Отдельные представители элиты сплотились с частью редеющего рабочего класса и прекариата: одни выделяют финансирование и обеспечивают медийное освещение, другие предоставляют «рабочих муравьев» и голоса. Пока партии социального мейнстрима не предложат прекариату план экономической безопасности и социальной мобильности, значительная его часть будет по‑прежнему склоняться к опасным крайним взглядам.

Движение чаепития – первое общенациональное объединение в США, которое всерьез заговорило о нелегальной иммиграции и выступает против «культа мультикультурализма» и «исламизации». У них есть футболки с лозунгами, например такими: “I’ll keep my freedom, my guns and my money” («Сохраню свою свободу, оружие и деньги»). Здесь же и сторонники конспиративных заговоров, утверждающие, что Обама – иностранец и не имеет права на президентство. Как Британская национальная партия в Англии, Движение чаепития обвиняет иммигрантов в попрании американских иудеохристианских ценностей. «Это наша страна, – сказал один делегат под дружные рукоплескания. – Вернем же ее!» И никто не поправил его, что страну нельзя забрать обратно.

Движение чаепития неофашистское, оно хочет маленького социального государства и авторитарного правительства. Оно состоит в основном из «сердитых белых мужчин и женщин», обеспокоенных потерей работы и снижением стандартов жизни. Две трети рабочих мест, потерянных за два года после 2008‑го, – это мужские должности «синих воротничков». Рассерженные белые мужчины стали более консервативны. Все больше людей выступают за «право на оружие»: в 2008 году их был 51 процент, а в 2010 уже 64 процента.

В большой чести у американских правых Глен Бек (Glen Beck), ведущий канала Fox News, по собственному признанию бывший кокаинист и алкоголик, называющий себя «пограничным шизофреником». Его целевая аудитория – люди малообразованные и политически неграмотные. В своем бестселлере Glen Beck’s Common Sense («Здравый смысл Глена Бека») он обращается к читателю:

 

Думаю, вы знаете, кто вы такой. Вы человек «строгих принципов», с «добрым сердцем». Вы работаете в поте лица, не швыряетесь деньгами, беспокоитесь о том, что экономика значит для вашей семьи. Вы не фанатик, но давно уже не высказывали своего мнения по важным вопросам, потому что не хотите, чтобы вас называли расистам или гомофобом, когда вы отстаиваете свои ценности и принципы. Вы не понимаете, как смеет правительство просить вас еще чем‑то пожертвовать только для того, чтобы банкиры и политики получили новые барыши. Дорогой читатель, Глен Бек может помочь тебе. Он встанет рядом и скажет: «Хватит на меня давить».

 

Бек стал мультимиллионером, теперь он знаменитость. То, что находилось на обочине, стало мейнстримом. Прежний политический мейнстрим не имел альтернативного нарратива, помимо надежды на экономический рост и работу. Он не знал, что делать с ростом незащищенности и неравенства. Разочаровавшись, прогрессивная часть прекариата отвернулась от избирательных участков голосования на промежуточных выборах 2010 года.

В Японии прекариат также раздроблен: массы разгневанных людей, в основном молодых, вступают в группы, которые средства массовой информации окрестили Сетевые крайне правые, потому что их члены организуются через Интернет и собираются вместе только на демонстрации. Большинство из них работают на малооплачиваемых должностях, с неполным рабочим днем или по краткосрочному контракту. Согласно данным профессора социологии Кенсуке Суджуки, «эти люди чувствуют, что стали бесправными в собственном обществе. Они ищут виновных, и иностранцы самая очевидная мишень» (Fackler, 2010). Самая многочисленная группа, насчитывавшая в 2010 году более 9 000 членов, называется Джайтокукаи, сокращение от полного названия, которое звучит так: «Граждане, которые не намерены прощать особые привилегии для корейцев в Японии». Такие группы устраивают демонстрации протеста против засилья мигрантов и говорят, что берут пример с американского Общества чаепития.

До тех пор пока не прекратится коммерциализация политики, мы будем свидетелями дальнейшего уменьшения демократического влияния, особенно на прогрессивную часть прекариата. Политикой сейчас заправляют опытные маркетологи. Мрачный пример – президентские выборы на Украине в 2010 году, когда победил Виктор Янукович, человек, связанный с украинскими олигархами и отягощенный криминальным прошлым – судимостью за грабеж с насилием. На средства олигархов была создана фирма, продвигавшая его кандидатуру – по сути, продававшая ее избирателям. Руководил их действиями стратег от республиканской партии США Пол Манафорт, фирма которого давала консультации нескольким американским президентам. До того как они приступили к работе, рейтинг Януковича был очень низким, в 2004 году он уже проиграл на выборах. Ему придумали новый образ. Тем временем консультационная фирма, основанная Дэвидом Аксельродом, советником Обамы по политическим вопросам, оказывала помощь другому главному кандидату, который, как и Джон Анзалоне, тоже участвовал в предвыборной кампании Обамы.

Три вещи заслуживают внимания, если говорить об этих странных выборах в европейской стране с населением в 50 миллионов человек. Это коммерциализация политики, это коммерциализация зарубежная, говорящая о новой форме глобализации, и это вовлеченность криминальной элиты, финансирующей свои интересы в лице кандидата. Тем временем множество украинцев выставили свои голоса на продажу в Интернете. Американская республиканская компания оказалась эффективнее кампании американских демократов.

Глобальная коммерциализация политики должна особенно беспокоить прекариат. Вероятно, самым регрессивным шагом для США, повлиявшим и на другие страны, поскольку американские судебные решения становятся глобальными прецедентами, стало постановление Верховного суда от 2010 года по делу Citizens United vs Federal Election Commission («Объединенные граждане против Федеральной избирательной комиссии»). Суд постановил, что любая корпорация, профсоюз или профессиональная ассоциация может вносить неограниченные пожертвования в политические кампании, на том странном основании, что они имеют такое же право участвовать в выборах, как и отдельные граждане. Не удивительно, что на последовавших за этим промежуточных выборах в Конгресс преобладали свирепые «рекламные нападки», спонсируемые органами, созданными для того, чтобы прикрыть источник, откуда поступают деньги. Фонды на поддержку правых кандидатов увеличились в шесть раз, в основном для кандидатов, выступавших за уменьшение налогов, увеличение субсидий корпорациям, уменьшение мер по охране окружающей среды, пересмотр реформы здравоохранения и ужесточение позиции по отношению к миграции и иммигрантам. Одним ударом это решение суда разрушило демократический принцип, согласно которому все люди имеют равные права при голосовании и равный вес в процессе голосования. Больше всех потерял при этом прекариат. Потому что пока корпорации спонсируют кампании для элиты и салариата, пока ослабленные профсоюзы поддерживают своих основных работодателей, никакие влиятельные круги не будут представлять интересы прекариата. Но это пока.

Короче говоря, прекариат затронет поднимающаяся волна неофашизма и сокращение социального государства. В настоящее время он не может этому противостоять. Те, кого общественная и экономическая ситуация загнала в прекариат, стали политически инфантильными. Из‑за их нестабильности и незащищенности их легко заманить, и они охотно поддержат популистские и авторитарные действия в отношении тех, на кого им укажут как на угрозу. Многие в прекариате потеряли (или чувствуют, что теряют) то малое, чем обладали, и готовы к бунту, потому что для них нет политики рая, которая указала бы им лучшее направление.

 

 

Подытоживая сказанное

Говорят, что за прекариатом нужно следить, что его нужно лечить и заставлять работать. Но либерально‑патерналистский метод рабочих пособий на деле лишь обрекает на неудачу любую попытку построения профессиональной карьеры, как и терапия, когда она используется в качестве социальной политики. Диагноз «недееспособность по причине психического расстройства» и прогноз «терапия» – все это, вместе взятое, усиливает чувство незащищенности. Такая политика не облегчает тягот жизни прекариата и ничуть не успокаивает. Скорее наоборот.

Мониторинг проник во все общественные институты. На каждом шагу он порождает наблюдение или контрнаблюдение, а это в свою очередь приводит к обратной реакции, в том числе к еще более пристальному мониторингу. Наблюдение не прекратится, поскольку оно узаконено. Его можно остановить только активным сопротивлением, классовым действием.

Наблюдение порождает агрессию и подозрительность. Если система скрытого наблюдения запечатлела момент, когда мужчина погладил по щеке маленькую девочку, – к чему это отнести? К проявлениям добрых чувств или к сексуальному посягательству? Если есть сомнения, его еще раз проверят, на всякий случай. Никто не может чувствовать себя в полной безопасности. Защитник легко может стать контролирующим. Любой нормальный дружеский жест могут неверно истолковать. То же самое наблюдается и в бизнесе. Отчеты о затратах времени, график присутствия на рабочем месте, проверка производительности труда – все это инструменты для наказания нонконформистов, а они подчас самые изобретательные и творческие работники. И наконец, наблюдение подрывает дружбу и доверие, сеет в людях подозрительность и тревогу. И из всех социальных групп самая серьезная причина для страхов и тревоги – у прекариата.

Утилитаризм, лежащий в основе неолиберального государства, сводится к девизу «сделать счастливым большинство», при этом меньшинство вынуждают приспосабливаться к нормам большинства с помощью санкций, подталкивания и слежки. Это тирания большинства, выведенная на новый уровень мощности. Утилитаристам это сходило с рук, пока они имели дело с малочисленными низшими слоями общества и пока доходы низов общества в худшем случае замораживались. Но с тех пор как появился прекариат и доходы начали резко снижаться, недовольство утилитаристской программой и усиливающимся неравенством стало взрывоопасным.

 

Политика рая

 

Пора пересмотреть роль трех великих понятий: свободы, равенства и братства – в развитии прогрессивной повестки дня с точки зрения прекариата. Для начала полезно было бы оживить республиканскую свободу, способность действовать сообща. Свобода – нечто проявляющееся в коллективных действиях.

Прекариату нужна свобода и основные гарантии безопасности. Как сказал Кьеркегор, беспокойство – часть свободы. Эта цена, которую мы платим за свободу, и может служить показателем того, что свобода у нас есть. Однако если беспокойство ничем не умерено, если отсутствует безопасность, стабильность и контроль, беспокойство может вылиться в иррациональный страх и неспособность рационально действовать или выработать связный нарратив для жизни и работы. Именно в таком положении сейчас находится прекариат, он хочет контролировать свою жизнь, хочет возрождения общественной солидарности и рациональной автономии, отказываясь при этом от старых лейбористских форм защиты и государственного патернализма. Он также хочет видеть свое будущее экологически безопасным: это чистый воздух, отказ от загрязнения окружающей среды, отсутствие угрозы для растений и животных. Прекариат больше всех страдает от ухудшения экологической обстановки. А еще он хочет возрождения республиканской свободы, а не отчужденной индивидуальной свободы коммерциализованного общества.

Хотя прекариат не стал еще классом «для себя», он уже класс в процессе становления, все более осознающий свои цели – за что борется и что хочет построить. Необходимо возродить дух социальной солидарности и универсализма – ценности, отвергнутые сторонниками утилитаризма. Как самоуверенно заметил один из их лидеров во влиятельной газете Financial Times (2010b): «Универсализм – невыгодный принцип». На самом деле как раз наоборот: он самый важный из всех. Это единственный принцип, способный повернуть вспять процесс роста неравенства и экономической нестабильности. Единственный принцип, который поможет приостановить проверку нуждаемости, обусловленность пособий и патерналистское подталкивание. Только этот принцип позволит нам сохранить политическую стабильность в условиях, когда мир приспосабливается к кризису глобализации, ведущему к ухудшению жизненного уровня для подавляющего большинства людей в промышленно развитых странах.

Лейборизм двадцатого века прекариату не интересен. В свое время социал‑демократический проект способствовал прогрессу, но суровый «третий путь» завел его в тупик. Политики социал‑демократы боялись даже упоминать о неравенстве, не говоря уже о том, чтобы с ним бороться, приветствовали гибкие незащищенные виды труда и пренебрегали свободой, создавая государство паноптикона. Они утратили доверие прекариата, когда стали говорить о себе как о среднем классе и делать жизнь нонконформистов все более трудной и незащищенной. Пора двигаться дальше.

Нужна новая политика рая, пусть даже слегка утопичная. Момент для этого самый подходящий, поскольку, похоже, в начале каждого столетия возникает новая прогрессивная концепция. В начале девятнадцатого века появились радикальные романтики, требовавшие новых свобод, начало двадцатого сопровождалось бурным развитием передовой мысли с требованием свободы для промышленного пролетариата. И хотя дело зашло слишком далеко, все же дискредитация лейборизма вкупе с моральным банкротством неолиберальной модели глобализации дает надежду на освободительный эгалитаризм, связанный с прекариатом.

Для того чтобы представить, как это может выглядеть, давайте вспомним: то, что сегодня кажется невозможным, обычно становится не только возможным, но и в высшей степени реальным. В предисловии к изданию 1982 года книги «Капитализм и свобода» (Capitalism and Freedom), написанной еще в 1962 году, когда монетаризм и неолиберализм были лишь предметом насмешек, архимонетарист Милтон Фридман заметил: «Наша главная задача – разработать альтернативы существующей политике, сделать их жизнеспособными и доступными, пока политически невозможное не стало политически неизбежным» (Friedman, 1982: ix). Именно на таком этапе находится сейчас прогрессивная идея.

И первейшая задача – отстоять то, что было отвергнуто лейбористами и неолибералами. Нужно доверять людям, надеясь, что они будут действовать в своих интересах и при этом считаться с остальными. Не следует относиться к ним как к лентяям, потенциальным преступникам, нарушителям закона, эгоистам по самой своей сути. Либеральным патерналистам с их подталкиванием нужно посоветовать больше думать о собственных делах и архитектурах выбора: паноптикон сворачивается. Надлежащее образование и «качественное время» помогут людям принимать решения самостоятельно. В противовес тому, что говорят либеральные патерналисты, большинство людей принимают оптимальные решения не потому, что они перегружены информацией, а потому, что у них не хватает времени и сил отсеять ненужную информацию, нет возможности посоветоваться со специалистом и нет «голоса», чтобы во всеуслышание заявить о своем выборе.

То же можно сказать и о рабочих местах. Тот факт, что люди отказываются от предлагаемых работ, вовсе не означает, что массы людей не хотят трудиться. Есть убедительные доказательства того, что трудиться хочет почти каждый. Это заложено в человеке. Но это вовсе не означает, что каждый должен получить работу, а если у него ее нет, то к нему будут относиться как к несчастному «закоренелому безработному».

Прекариат сталкивается с систематической незащищенностью. Было бы чрезмерным упрощением разделять его на «хороший» и «плохой» прекариат. Однако определенная его часть не собирается мириться с нестабильностью и хочет, чтобы политики и социальные институты перераспределили гарантии защиты и дали возможность каждому развивать свои таланты. Эта часть, преимущественно молодежь, не оглядывается с умилением на лейбористскую защиту занятости, которая была в эпоху, предшествующую глобализации.

«Плохой» прекариат, по контрасту, живет ностальгией по воображаемому золотому веку. Эти люди недовольны и злятся, наблюдая, как правительство печется о банках и банкирах, раздает субсидии любимчикам – элите и салариату – и допускает усиление неравенства за счет того же прекариата. Их привлекает популистский неофашизм, клеймящий правительства и демонизирующий тех, к кому правительство благоволит. И если с притязаниями «хорошего» прекариата не будут и дальше считаться, ряды «плохого» будут все активнее пополняться. Если это произойдет, общество окажется в опасности. И это уже происходит.

Самое главное, что нужно прекариату, – это экономическая защищенность, хоть какой‑то контроль над планами и ощущение, что с потрясениями и опасностями можно справиться. Этого можно достичь, только если обеспечить гарантию дохода. Однако уязвимые группы также нуждаются в «посреднике», в возможности представлять свои коллективные и индивидуальные интересы. Прекариату нужна стратегия, которая будет учитывать это двойное требование.