Безработица и нестабильность 


Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

Безработица и нестабильность



 

Безработица – часть жизни прекариата. Неоднократно делались попытки пересмотреть отношение к ней. В эпоху, предшествующую глобализации, считалось, что безработица обусловлена экономическим и структурным факторами. Безработный – несчастный, которому просто не повезло, он оказался в неправильное время в неправильном месте. Система пособий по безработице основывалась на принципе социального страхования, каждый вносил свой вклад – таким образом люди, для которых вероятность стать безработными мала, субсидировали тех, для кого такая вероятность выше.

Эта модель развалилась, хотя в остаточной форме еще сохраняется в некоторых странах. Все меньше работников в состоянии делать взносы или рассчитывать, что кто‑то их сделает за них, и еще меньше людей, которые удовлетворяют требованиям для выдачи таких пособий. Но в любом случае официальное отношение к безработице радикально изменилось. При неолиберальной модели экономики безработица стала делом личной ответственности, чем‑то почти «добровольным». Людей стали рассматривать как более или менее «трудоспособных», а значит, проблему безработицы можно решить, повысив их трудоспособность, обновив их «навыки» или изменив их «привычки» и «настроения». Это упростило переход к следующей стадии – обличать и стыдить безработных как лодырей и иждивенцев. К чему это привело, мы еще поговорим в шестой главе. А сейчас лишь рассмотрим, как безработица сказалась на прекариате.

Первая рецессия в эпоху глобализации в начале 1980‑х годов привела к тому, что изменилось официальное отношение к нижнему сегменту рынка рабочей силы, где уже начал возникать прекариат; по‑новому также стали оценивать свое положение и те, кто терял работу. В Великобритании гибкие зарплаты и нестабильная работа наряду с высоким уровнем безработицы привели к тому, что рабочие, в особенности молодежь, стали воспринимать «подачку» как некую доблесть – знак того, что они с презрением отказываются от предлагаемых «паршивых» рабочих мест, – и этот отказ подхватили поп‑группы, такие как UB40, участники которой сами стояли в очередях за пособием, а название группы означает «бланк № 40 для заявления на пособие по безработице». Хоть это и затронуло только малую часть молодежи с рабочих окраин, однако помогло изменить официальное отношение к безработице, дав повод возродить образ беззаботного бездельника‑бедняка.

Реальной проблемой был гибкий рынок труда. Если зарплаты уменьшаются, а нестабильных рабочих мест все больше, пособие по безработице становится чуть более привлекательным. Признавая это, правительства промышленно развитых стран уменьшили размер пособий и сделали так, что получить пособие стало труднее, как и сохранить право на него. Таким образом, отбрасывалась сама суть страхования и его декларируемая цель – предоставление адекватного дохода для компенсации «временной неспособности зарабатывать», используя выражение Уильяма Бевериджа (Beveridge W., 1942: 7). Но ловушки безработицы ширились, поскольку потеря пособия, вызванная тем, что человек поступал на малооплачиваемую работу, приводила к повышению реальной ставки налога до ста и более процентов.

Этот порочный круг заставил правительства пойти на малоприятные меры. По мере того как уровень зарплат падал, а малооплачиваемые работы становились нормой для нижнего сегмента рынков труда, возрастал валовой процент замещения.[7]Комментаторы из среднего класса жаловались на «чрезмерную щедрость» выплат и заявляли, что, поскольку «работать стало невыгодно», пособия следует урезать. Чтобы работать стало «выгодно», правительства ввели пособия работающим и налоговые льготы для тех, кто получает зарплату и жалованье, – а это верный путь к диспропорциям и неэффективности. Но ловушка безработицы никуда не делась, поэтому политики попытались вынудить безработных устраиваться на работу, какой бы неприятной и малооплачиваемой она ни была.

Глобальная реформа пособий по безработице создала подходящую почву, на которой возрос прекариат. И хотя в разных странах это происходило не совсем одинаково, тенденция была общая. Но главное – изменился сам образ безработного. Теперь, как принято считать, это человек нетрудоспособный, с личными недостатками и чрезмерными запросами в отношении зарплаты или должности. Система пособий предполагает, что сначала нужно проверить, достоин ли человек хоть какой‑то помощи, а соответственно, к нему стали предъявлять требования – например, вести себя определенным образом, чтобы заслужить вспомоществование.

Хотя страхование на случай безработицы еще сохраняется в нескольких странах, условия для получения такого пособия всюду ужесточились, периоды, когда человек имеет право на пособие, сократили, а выплаты урезали. Во многих странах лишь малая часть безработных получает пособия, и таких людей все меньше. Получили распространение пособия с проверкой нуждаемости, с вытекающими из этого требованиями к поведению.

В США, как правило, претендовать на пособие могут те, кто не меньше года проработал на последней работе на условиях полной занятости. Более половины безработных (57 процентов в 2010 году) не подпадают под эту категорию. Но на самом деле ситуация еще хуже, поскольку многие из тех, кто не соответствуют этому требованию, выпадают из массива рабочей силы. Две трети опрошенных признались, что боятся потерять пособие до того, как найдут работу. К 2010 году уровень бедности среди безработных и частично безработных был выше, чем в любой из периодов начиная с 1930‑х годов: каждый из девяти американцев живет на продовольственные талоны. На каждую вакансию претендовало шесть зарегистрированных соискателей (до кризиса их было почти 1,7), а от длительной безработицы страдают 40 процентов от общего числа безработных – намного больше, чем во время предыдущих рецессий. Это была единственная рецессия со времен Великой депрессии 1930‑х годов, которая свела на нет рост рабочих мест, возникших во время предыдущего циклического подъема.

Механизм по созданию рабочих мест, исправно действовавший в богатых странах, дает сбои. Это началось еще до кризиса 2008 года. В США рост ВВП замедлился в период между 1940 и 2000 годами, но рост безработицы замедлился еще сильнее. В 1940‑х число занятых в неаграрном секторе возросло почти на 40 процентов, этот рост замедлился в 1950‑е, слегка ускорился в 1960‑е, упал до 28 процентов в 1970‑е и до 20 процентов в 1980–1990‑е. Но в 2000‑е годы занятость даже уменьшилась на 0,8 процента. Работа не «исчезала», но мировой рынок набирал обороты, оставляя американских рабочих позади.

В условиях глобализации рынка труда рецессии ускоряют рост прекариата. Теперь, когда стало больше временных и других незащищенных рабочих, большие масштабы приобретает потеря рабочих мест в первой фазе рецессии. Давно прошли времена, когда большое число рабочих временно увольняли, сохраняя за ними места до тех пор, пока спрос не вырастет. Те, кто оказался на обочине, первыми теряли работу. Однако до рецессии они могли и не появиться в статистике занятости или же в статистике безработицы. Это помогает понять, почему в некоторых европейских странах с большим числом рабочих‑нелегалов или мигрантов после 2008 года наблюдался лишь небольшой рост официальной безработицы и незначительное уменьшение официальной занятости.

Фирмы использовали рецессию, чтобы перевести больше труда в зону прекариата или реструктурировать его иными способами, в том числе чаще прибегая к офшору и аутсорсингу. Последовавшие вслед за рецессией в США процессы привели к довольно вялому оживлению рынка труда и при этом вызвали мощную волну длительной безработицы. Когда экономический рост оживился после рецессий 1970‑х – начала 1980‑х, безработица распространилась сразу же и была значительной. Когда же после рецессий 2008–2009 годов рост возобновился, число рабочих мест не увеличивалось более года. Действительно, штаты крайнего юга США теряли рабочие места, вызвав страх «восстановления экономики за счет потери рабочих мест».

В Германии некоторые безработные просто «улетучивались»: те, кто был родом из Восточной Европы, отправились домой в надежде на поддержку малых сообществ у себя на родине, рассчитывая, что смогут вернуться, если на их профессии будет спрос. В США же, напротив, мигранты, теряющие нестабильную работу, не осмеливались ехать домой, опасаясь, что не смогут вернуться. Как ни странно, если бы мигрантам проще было уехать и вернуться, это могло бы повысить занятость в США.

В общем, рецессия многих отбросила в прекариат, отчасти потому, что теряющие работу переходят на более низкий уровень дохода при повторном найме. Американские исследователи (например, Autor, Houseman, 2010) обнаружили, что устроившиеся на временную работу после периода безработицы чаще всего имеют меньший годовой доход и долговременный заработок. Вот почему безработные не готовы соглашаться на первую же предложенную им работу. Это не леность и не иждивенчество, а обычный здравый смысл.

Тем временем безработные перешли в разряд тех, кого надо «исправлять». Тенденция связывать все и вся контрактом коснулась и безработных. В некоторых странах безработных называют теперь по‑новому – «клиентами» – и заставляют подписывать контракт, с определенными обязательствами и наказанием за их невыполнение. По сути, они находятся под психологическим давлением, когда это подписывают. Контракты, подписанные в таких обстоятельствах, по нормам общего права следовало бы оспорить в судебном порядке. О том, к чему это привело, мы поговорим позже.

Терциаризация коснулась и жизни безработного. У него имеется множество «рабочих мест»: биржа труда, офис выдачи пособий, курсы, где учат поиску работы, и он должен заниматься всем этим, «работая ради работы»: заполнять бланки, стоять в очередях, ездить на биржу труда, бегать в поисках работы, ездить на курсы и т. п. Безработный может быть занят целый день, и при этом должен почти все время быть наготове. То, что политики называют ленью, чаще всего мучительное ожидание у телефона в надежде на звонок.

 

Ловушка нестабильности

 

Рынок рабочей силы, основанный на нестабильной работе, предполагает высокие трансакционные издержки для тех, кто на обочине. Эти издержки включают время, необходимое для подачи заявления на пособие, если человек безработный, отсутствие дохода в этот период, время и затраты, связанные с поиском работы, время и затраты на изучение основ новой работы, а также время и затраты на внерабочую деятельность для того, чтобы соответствовать требованиям на новом временном рабочем месте. Все вместе это может быть довольно существенно в сравнении с ожидаемым заработком. Получается так называемая ловушка нестабильности.

Исследования, проведенные в Великобритании в 2010 году компанией Reed in Partnership, помогающей безработным найти работу, показали, что в среднем затраты на получение работы (если учитывать одежду, разъезды, заботу о детях, обучение и т. п.) достигали 146 фунтов – значительная сумма для тех, кто, возможно, уже давно безработный или сменил ряд временных малооплачиваемых работ. В первый месяц на новом месте затраты составили еще 128 фунтов. Если в перспективе только временные низкооплачиваемые работы, негативный стимул из‑за ловушки нестабильности еще больше, чем в обычной ловушке бедности, которой так много уделяют внимания. Руководитель фирмы Reed in Partnership отметил: «Многие из тех, с кем мы работаем, не могут даже оплатить транспортные расходы, чтобы приехать на собеседование».

Человек, перебивающийся временными работами, живет в постоянной тревоге. Возьмем, к примеру, женщину, занятую на временной работе и приспособившую свои траты к той сумме, что она получает. Но вот работа кончается. Сбережений у нее минимум. Ей придется ждать несколько недель – а может, и больше, – прежде чем она сможет получить какое‑либо государственное пособие. За это время она снова приспосабливается к новым жизненным условиям, ограничивая свои запросы, но не исключено, что ей придется занимать или на ней повиснет долг из‑за просроченной квартплаты и т. п. Но есть и еще одно обстоятельство. Люди на временных работах обычно не спешат за пособием. Как правило, они делают это неохотно, только если нужда заставит. Таким образом, долги и обязательства перед родственниками, друзьями и соседями возрастают, а акулы‑ростовщики не дремлют. Ловушка нестабильности становится все крепче.

Если нашей женщине повезет, она может получить государственное пособие и выплатить часть долгов – какое‑никакое облегчение. Но потом, возможно, ей предложат новую временную малооплачиваемую работу. Она задумается. Какие‑то пособия на некоторое время ей еще оставят, по правилу «пусть работа платит», что уменьшит стандартную ловушку бедности. Но она понимает, что, когда работа кончится, ей опять предстоят пугающие трансакционные затраты. Реальность такова, что она просто не может себе позволить эту новую работу, ведь, мало того что она лишится пособий на то время, пока будет работать, ей придется еще потратиться на то, чтобы вновь получить их. Вот это и есть ловушка нестабильности.

Ловушку нестабильности усиливает размывание поддержки со стороны сообщества. Смена временных работ и простой в промежутках не дает права на государственное пособие или пособие от предприятия, так же мало приходится рассчитывать на помощь семьи и друзей в случае крайней нужды. Это может осложняться долгом и вспышками социальной болезни (наркотики, мелкие правонарушения, например кража по мелочам в магазине). Добавьте ко всему этому стресс от неуверенности в завтрашнем дне и стыд от того, что приходится буквально продавать себя агентствам и потенциальным работодателям. Без такой мощной подпорки, как экономическая защищенность, гибкость рынка труда неизбежно дает такие результаты.

 

Финансовый шок

 

Помимо этих долговременных изменений, ведущих к безработице, был еще финансовый крах 2008–2009 годов, подстегнувший рост мирового прекариата. Тогда фирмам пришлось еще активнее сокращать затраты на оплату труда за счет увеличения мобильности рабочей силы, а правительственная политика поощряла эти усилия.

Как и следовало ожидать, прекариат первым ощутил на себе кризис. От временных работников отказаться было проще всего – просто не продлевать с ними договор. Randstad, второе по величине кадровое агентство в мире, сообщило о резком сокращении персонала по всей Европе в 2008 году, заметив, что фирмы были больше готовы пожертвовать рабочими местами, чем во время предыдущих рецессий. Но по мере того как рецессия продолжалась, стало понятно, что это рычаг для увеличения численности прекариата. По данным Adecco, крупнейшего агентства временного найма, новых работников набирали в основном на временные должности (Simonian, 2010).

В Великобритании влияние кризиса было заметно по резкому уменьшению количества наемных работников, при этом количество людей, работающих на себя, почти не сократилось. В первый год рецессии рабочих мест с полной занятостью стало меньше на 650 тысяч с лишним, а мест с частичной занятостью – больше на 80 тысяч, при этом 280 тысяч частично занятых сказали, что не смогли найти работу на полный день. Безработица росла быстрее, чем сокращалась занятость, в основном за счет вливания молодой рабочей силы и более активного участия в рынке труда пожилых работников, ожидающих уменьшения пенсий и сбережений.

В США фирмы отреагировали на кризис, уменьшив число работающих по долгосрочным контрактам, а других заменив новейшей техникой или передав задания на аутсорсинг, отчасти чтобы избежать затрат в случае увольнения. Опрос, проведенный в 2010 году, показал, что по меньшей мере четверть из 8,4 миллиона рабочих мест, сокращенных в США с начала рецессии, так и не восстановились (Izzo, 2010).

После сокращения рабочих мест измеренная производительность труда возросла, и это отнесли за счет того, что работодатели заставляли работников больше трудиться, сдерживая создание новых рабочих мест. Но это, по всей видимости, лишь часть правды, поскольку кризис, вероятно, подстегнул переход к аутсорсингу и теневому труду. Например, произошел настоящий бум аутсорсинга в юриспруденции. Индийская фирма Pangea3, лидер в этом нарождающемся сегменте рынка, за год увеличила свои доходы вдвое. В то время как в Великобритании и США юридические фирмы боролись за выживание, прекратив набор персонала и увольняя юристов или отправляя их в неоплачиваемые отпуска, юристы в Индии только выгадали от рецессии.

По традиции рецессии, как правило, приводят к уменьшению неравенства, но на этот раз разница в доходах только увеличилась – и в целом, и внутри определенных секторов. Так, из‑за кризиса увеличилась дифференциация по доходам между ведущими юридическими фирмами и всеми остальными. Элита охраняла свои денежки и статус, сокращая некоторую часть салариата, ограничивая возможности карьерного роста для других категорий и одновременно увеличивая число юристов, которым присуща незащищенность и нестабильность прекариата. Ведущие компании, предоставляющие финансовые и экономические услуги, также выиграли от классового расслоения, поскольку выбор в пользу репутации и имиджа – самая надежная стратегия во времена нестабильности. В то время как профессия юриста претерпевает глубочайшую реструктуризацию, остальные профессии тоже начинают двигаться в том же направлении или держат некоторое количество защищенных инсайдеров наряду с растущим числом незащищенных «малокарьерных» должностей.

В США широко применялась практика неоплачиваемых отпусков, а также неоплачиваемая сверхурочная работа. В 2010 году в 20 штатах США от наемных работников требовалось взять неоплачиваемый отпуск, и более 200 тысяч работников бюджетного сектора отправлялись бесплатно «гулять» раз в неделю, обычно по пятницам. Многие восприняли это даже с радостью, несмотря на материальные потери, поскольку могли проводить больше времени с семьей, «пятничный отпуск» стал нормой по всей стране. Но это был шаг к вытеснению работников из комфортной зоны салариата.

Неоплачиваемые отпуска получили распространение и в Европе. Одна крупная британская фирма попросила сотрудников взять двухнедельный неоплачиваемый отпуск, и 95 процентов из них согласились. Другие предлагали два месяца отпуска при сохранении половины зарплаты. Компания British Airways предоставила всем штатным сотрудникам возможность частичной занятости, многие охотно откликнулись и безвозмездно трудились в предоставленное время. Это было также золотое время для новой профессии «инструктор по персональному росту», представители которой спешили проконсультировать людей, как лучше реорганизовать свою жизнь.

В 2009 году испанский банк BBVA предложил штатным сотрудникам взять целых пять лет отпуска при сохранении 30 процентов зарплаты. Это давало среднему сотруднику не меньше 12 тысяч фунтов стерлингов и дополнительно медстраховку. Банк решил пойти на это, вместо того чтобы выплачивать шестинедельное выходное пособие за каждый проработанный год. Работодатель понимал, что многим сотрудникам непросто будет снова привыкать к работе, когда они вернутся, но эта проблема тогда казалась весьма отдаленной.

Другой банк в другой стране высветил двойственное отношение к салариату и прекариату после 2008 года. Реакцией Lloyds Banking Group на банковский кризис, в результате которого банк субсидировало британское правительство, стало сокращение 20 тысяч рабочих мест. В октябре 2010 года банк объявил, что «минимизировал удар по постоянному штату за счет значительного высвобождения временных и контрактных работников». В другой раз, можно не сомневаться, этот банк наймет больше временных и прочих работников, которых легче уволить.

 

Демонтаж бюджетного сектора

 

Последний рубеж для прекариата – это бюджетный сектор, долгое время задававший трудовые стандарты и служивший примером стабильной занятости. Он обеспечивает высокий стабильный доход плюс льготы в виде целого ряда компенсаций, при условии соблюдения бюрократических правил и служебной этики.

Многие поколения людей представляли себе госслужбу именно так, и, хоть заработок там и не достигал заоблачных высот, в сравнении с коммерческим сектором бюджетные работники имели если не гарантию сохранения рабочего места, то по крайней мере гарантию занятости, а также стандартные пенсии, медицинскую страховку и т. п. Но как только чиновники начали выполнять приказ своих политических хозяев к переходу на частные рынки труда, пропасть между их привилегированной защищенностью и положением остальной части общества стала зияющей. Понятно, что недалек был тот час, когда гибкости потребуют и от самого бюджетного сектора. Так и случилось во время кризиса 2008 года, хотя первые признаки стали заметны задолго до того.

Атака началась с попыток коммерциализовать, приватизировать и перевести на договорную основу услуги. Стали понемногу вводить временные трудовые договоры и частичную занятость с меньшей оплатой. Затем правительства предприняли наступление на весь сектор в целом. Государственные пенсии были объявлены «непозволительно большими» и «нечестными». Оправдывая урезание зарплат бюджетникам, правительства проводили параллели с частной экономикой. К тому же комплексы мер по налогово‑бюджетному стимулированию, валютное стимулирование и субсидии привели к огромному государственному дефициту. И хотя бюджетный сектор был в этом не виноват, он оказался легкой мишенью для сокращения бюджета. Незащищенные частные секторы солидарности не проявили. Финансовые рынки тоже настаивали на сокращении бюджетных расходов в подтверждение того, что правительства «на правильном пути». Началось размывание бюджетного салариата.

Во всем мире бюджетный (или обобществленный) сектор превращался в зону прекариата. Сильнее всего это проявилось в США, где рьяный неолиберальный экономический фанатизм создал финансовый «девятый вал» («идеальный шторм»). Города попадали в хронические должники из‑за жестких оков налогово‑бюджетных правил, требующих низконалогового режима «сбалансированного бюджета». Годами бюджетники защищали свои зарплаты через собственные профсоюзы и посредством коллективных соглашений, тогда как частный сектор страдал от уменьшения зарплат и сокращения льгот и пособий. Их профсоюзы по‑прежнему были крепки. В 2008 году 37 процентов государственных служащих состояли в профсоюзах, почти столько же, сколько в 1980 году, тогда как охват профсоюзами в частном секторе сократился с 20 до 7 процентов. В 2009 году впервые работники государственного сектора составили больше половины всех членов профсоюзов в стране. Они отлично защищали своих членов, но ширящееся неравенство между бюджетным и частным секторами вызывало растущее возмущение.

Кризис дал повод для уменьшения гарантий рабочего места в бюджетном (или обобществленном) секторе посредством увеличения функциональной мобильности. Административные руководители стали настаивать на том, чтобы госслужащие взяли на себя выполнение иных заданий вместо тех, на которые они соглашались при найме. Один градоначальник в штате Арканзас сказал, явно похваляясь: «Я плачу больше денег меньшему количеству людей и использую их по полной, давая больше поручений» (Bullock, 2009). Какой‑нибудь судебный секретарь теперь занимался маркетингом и вел веб‑сайт, пожарные стали по совместительству шоферами машин «скорой помощи», а сотрудники станции водоочистки за доплату работали еще и водителями грузовиков. Обзоры по городам и странам показали, что многие собирались воспользоваться кризисом для такого же перераспределения труда.

Всюду политическое право использовало рецессию для усиления кампании по сокращению зарплат, премий и льгот и уменьшению гарантий занятости в бюджетном секторе. Характерно, что, комментируя ситуацию в США, журнал The Economist (2009) утверждал, что «госслужащие напрочь испорчены», – на основании того, что в среднем они зарабатывали на 21 процент больше, чем служащие в частном секторе, и имели больше возможностей – на 24 процента – пользоваться медицинскими услугами. Примерно 84 процента государственных и муниципальных служащих все еще имели пенсионную программу с заранее определенными пенсионными выплатами, гарантирующую пенсионерам доход на основании стажа и конечной зарплаты. Для сравнения: в частном секторе таких был 21 процент. Эти цифры можно истолковать так: вот до какой нищеты докатились частные фирмы! Или сравнить с тем, что получала в это время элита и салариат в частном секторе.

Теперь нападкам подвергаются пенсии госслужащих (работников обобществленного сектора), что грозит ухудшить перспективы дохода их отпрысков – прекариата. И снова ситуация в США самая тревожная. Национальная ассоциация специалистов по бюджету штатов (National Association of State Budget Officers) предупредила, что американские штаты столкнутся с огромным дефицитом бюджета в связи с пенсионными обязательствами. Критике госсектора поспособствовали просочившиеся в средства массовой информации рассказы о нескольких бывших крупных госчиновниках, вышедших на пенсию и купающихся в роскоши.

Но США – это лишь первая ласточка. Атака на госсектор – часть процесса приспособления после 2008 года, происходящего во всех промышленно развитых странах. В Греции при правоцентристском правительстве к и без того огромному госсектору в период с 2004 по 2009 год добавились 75 тысяч чиновников. Как только в 2010 году наступил долговой кризис, госсалариат подрезали – и греческий прекариат получил пополнение. Правительство также объявило, что устранит барьеры входа для некоторых профессий, понизив оклады для уменьшения государственных расходов. В Италии также усиливалось давление на государственный сектор. В октябре 2009 года 40 тысяч полицейских прошли маршем по Риму – с требованием повысить зарплаты и обновить парк полицейских машин. Из‑за заморозки найма средней возраст итальянского полицейского составлял 45 лет. И они не одиноки, миллионы госслужащих теряли гарантии занятости. В Португалии 50 тысяч госслужащих в феврале 2010 года устроили демонстрацию протеста, выступая против замораживания зарплат, но правительство продолжило сокращение госсектора. В Ирландии, в конце 2010 года вынужденной принять помощь от Евросоюза, с большим трудом завоеванные доходы госсектора (и его порой старомодные льготы) подрезали за считанные месяцы.

В Великобритании, как и в США, две трети всех новых рабочих мест в десятилетии, предшествовавшем 2008 году, приходились на госсектор. Его сокращение увеличит численность прекариата просто потому, что поменяет соотношение государственного и частного секторов в сфере занятости. Но речь идет о том, что все больше госсектора превращается в зону прекариата – из‑за приватизации, аутсорсинга и вывода за штат.

Один из аспектов этой атаки – попытка передать больше услуг общественным или неправительственным организациям (НПО). В Великобритании это преподносится как способ уменьшить «большое государство» и создать «большое общество». Но это также способ получить услуги по дешевке, поручив то, чем занимаются штатные работники‑профессионалы, людям на нестабильных договорах и волонтерам. Организации, называющие себя благотворительными, стали основными работодателями, в 2009 году штат работающих в них на условиях полной занятости насчитывал 464 тысячи человек. Более половины своего дохода эти организации получают от правительственных контрактов по оказанию услуг общественного характера. Но сотрудники благотворительных организаций получают не так много и работают на нестабильных трудовых договорах. Существуя за счет частных пожертвований, они удешевляют социальные услуги, оказывая негативное влияние на государственные структуры схожего типа и узаконивая убогие договорные отношения для волонтеров. Это делает данный сектор особенно уязвимым во время рецессии. Если поток пожертвований иссякнет, такие псевдообщественные работники вполне могут и сами оказаться в прекариате. Не удивительно, что, когда рецессия усилилась, многие из них перешли работать в супермаркеты. В действительности перевод социальных услуг на контрактную основу увеличивает численность прекариата, одновременно затрудняя существование мелких благотворительных организаций.

Правительства, имея дело со своими гражданскими служащими, тоже действуют скорее как коммерческие фирмы, стремящиеся к функциональной гибкости и гибкости занятости. Например, экономят офисные площади за счет децентрализации и гибкости труда своих сотрудников. В США в 2000 году был принят закон, обязывающий федеральное правительство и его агентства разработать правила работы в Сети. К 2006 году 140 тысяч федеральных служащих, а это 19 процентов, выполняли работу с альтернативных рабочих мест. Это и есть прекариатизация, когда сотрудника изолируют, ограничивают его пространство и возможность участия в коллективных действиях.

В 2009 году в Испании 24 тысячи гражданских служащих – десять процентов от общей численности – частично работали дома, на условиях, что обязуются половину своего рабочего времени проводить в офисе. Удаленная работа также вводилась и в Италии, где госсектор славится привычкой к «прогулам». В Великобритании новатором стал городской совет Уинчестера, объединив четыре своих офиса в два и установив систему интернет‑записи, чтобы сотрудники могли зарезервировать свободный рабочий стол или комнату для переговоров, когда понадобится. Такая система «горячих столов» обезличивает офис, сотрудник уже не может назвать его «своим». Психологический эффект этого очень важен, поскольку превращение рабочего места в анонимное средство уменьшает привязанность как к фирме или организации, так и к рабочей силе как к субъекту, нуждающемуся в защите.

В итоге бюджетный сектор, долго остававшийся оплотом салариата и задававший стандарты достойного труда, быстро превращается в зону нестабильности, где и возрастает прекариат.

 



Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2016-12-14; просмотров: 422; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 34.204.177.148 (0.043 с.)