Глава 30. Кружок Маргариты Наваррской

Одним из крупных гуманистических и литературные центров Франции в первую половину XVI в. был двор сестры Франциска I Маргариты Ангулемской или, как она стала называться после своего второго брака с королем Наварры (северной части старого королевства Наварры), Маргариты Наваррской (Marguerite de Navarre, 1492-1549).

Маргарита сочувствовала протестантизму и, возможно, сама была тайной гугеноткой. При ее дворе находили приют гуманисты, подвергавшиеся преследованиям за вольномыслие; ее прямому вмешательству многие "еретики" были обязаны спасением от костра.

Будучи женщиной весьма образованной (она знала итальянский язык и оба древних), Маргарита была плодовитой писательницей. В своем творчестве она является выразительницей гуманистических идей, но в той ограниченной форме, которую они принимали в сознании передовой части французской аристократии эпохи. Она стремится к освобождению человеческой мысли и чувств от гнета средневекового аскетизма и схоластики, но вместе с тем не может отрешиться от религиозного мировоззрения и известного морализма.

Маргарите принадлежит большое число стихотворений и поэм, в которых преобладает религиозно-моральная тематика, лишенная, однако, какого бы то ни было религиозного догматизма. Чаще всего они посвящены неоплатоническим идеалам возвышенной любви и бесконечного нравственного самосовершенствования. В одной поэме Маргариты содержится диалог двух молодых девушек, из которых одна говорит: "Вся отрада и наслаждение, которые может получить благородное честное сердце, это - свобода тела и мысли, делающая счастливым всякого человека, птицу или зверя". Задушевность и мягкий лиризм типичны для поэзии Маргариты.

Наиболее значительное ее произведение - сборник новелл "Гептамерон", написанный ею в подражание Боккаччо. Подобно последнему, она намеревалась дать 100 новелл, но успела написать из них лишь 72. Отсюда происходит и название ее книги ("Гептамерон" - "Семидневник"). Как и "Декамерон", сборник Маргариты имеет рамку, однако иную по своему характеру. Вместо яркой картины флорентийской чумы и рядом с ней радостной молодой жизни, отстаивающей свои права, Маргарита рисует совсем нейтральную и обыденную ситуацию. Пять господ и пять дам из хорошего общества, возвращаясь из Котре, где они лечились водами, были задержаны в пути ливнями, размывшими дорогу. Чтобы скоротать время, они решили рассказывать друг другу занимательные истории, подвергая их затем пространному обсуждению. Под условными именами путешественников в качестве рассказчиков выступает сама Маргарита, король Франциск, их мать и др.

В отличие от новелл Боккаччо, рассказы "Гептамерона" редко имеют своим источником готовый странствующий сюжет; обычно они передают действительные происшествия из придворной жизни, которые Маргарита наблюдала непосредственно или знала понаслышке. Видное место среди них занимают любовные похождения, героем которых иногда выступает, под каким-нибудь псевдонимом, Франциск I, славившийся своим волокитством. Значительно реже попадаются новеллы из жизни средних или низших слоев общества. В некоторых из них разоблачается корыстолюбие и разврат монахов.

"Гептамерон" представляет собой ценный документ для изучения нравов, чувств, идейных противоречий французского Возрождения. Его рамка дает верную картину салона XVI в., а новеллы, кроме богатого бытового материала, отражают разнообразные идейные и моральные устремления эпохи. Однако кругозор Маргариты ограничен, и ей недостает подлинной смелости мысли. Это особенно проявляется в длиннейших педантических послесловиях к новеллам, сбивающихся на церковную проповедь и не имеющих ничего общего с веселыми и острыми замечаниями слушателей новелл в "Декамероне".

Маргарита Наваррская. Портрет работы Клуэ

Рассказав какую-нибудь игривую историю, Маргарита извиняется за смелость своих выражений и спешит противопоставить нарисованной ею нескромной картинке идеал "честной" и "совершенной" любви. Такой же смешанный и компромиссный характер имеет и стиль "Гептамерона", в котором свойственная эпохе грубая откровенность языка чередуется с изысканностью отдельных выражений, стихийная чувственность - с деликатностью мыслей и ощущений.

Маргарита Наваррская поддерживала дружеские отношения со многими гуманистами и писателями. К лицам, состоявшим непосредственно на службе у Маргариты, относится прежде всего поэт Клеман Маро (Clement Marot, 1496-1544). Двадцати двух лет Маро получил должность камер-юнкера при дворе Маргариты, а затем перешел на службу к Франциску I. Принадлежность к протестантизму и, в частности, сделанный Маро без контроля католической церкви перевод на французский язык псалмов навлекли на него преследования, вплоть до заключения его в тюрьму. Позже, не чувствуя себя в безопасности, Маро бежал во владения Маргариты, а затем в Италию. Амнистированный, он вернулся в Париж, но вскоре был вынужден снова бежать в Женеву, откуда затем перебрался в Турин, где и умер.

Маро прежде всего придворный поэт, отражающий в своих легких, изящных стихах нравы и чувства передовых кругов дворянства. Он замечательный мастер малых форм. Кроме двух поэм - юношеского риторического произведения "Храм Купидона" и сатирической поэмы "Ад", где Маро описывает свое пребывание в тюрьме Шатле,- ему принадлежит несколько сот эпиграмм, рондо, посланий, элегий и т. п. Это живые, непосредственные отклики на все то, что происходит в придворном кругу и в личной жизни поэта: мелкие происшествия, любовные увлечения, интриги, празднества, ходатайства о какой-нибудь милости, интимные признания и сатирические картинки. Маро в основном эпикуреец, больше всего любящий досуг, удовольствия, умственные развлечения. Но к жизнерадостным картинам иногда у него примешивается мягкая меланхолия, и поэта посещает мысль о смерти, которая, однако, рисуется ему не в виде величайшего ужаса, а как "великая успокоительница".

Изящный юмор Маро лучше всего выражается в его блестящих по форме эпиграммах, которые полны личных намеков, по большей части беззлобно-шутливых, но иногда возвышающихся до уровня социальной сатиры. Маро высмеивает взяточников-судейских, обскурантов-схоластов из Сорбонны, развратных священников. Знаменита его эпиграмма "Судья и Самблансе", полная страстного негодования по поводу казни королевского казначея Самблансе, павшего жертвой католических интриг. Другой жанр, которым Маро владел в совершенстве,- стихотворные послания, часто принимающие у него характер задушевной беседы с адресатом. Маро рассказывает королю о том, как его обокрал лакей, просит прислать ему денег, оправдывается в разных обвинениях и т. п. Он проявляет в этих посланиях большое разнообразие интонаций, бывает весел, нежен, печален, насмешлив.

Маро не был воинствующим гугенотом, так как вопросы религии вообще представляли для него второстепенное значение. Но, неспособный отбросить всякие религиозные догмы и вынужденный поэтому избрать для себя какое-нибудь вероисповедание, Маро склонился к протестантизму, потому что ранний французский протестантизм был окрашен в более жизнерадостные и гуманистические тона по сравнению с проникнутым средневековой догматикой католицизмом. Однако религиозные мотивы в подлинном смысле слова чужды Маро, и его псалмы, распевавшиеся на мотивы народных песен, далеки от сурового пафоса их библейских оригиналов.

Лирика Маро представляет в развитии французской поэзии значительный шаг вперед. Субъективизм и чувственно-материальное восприятие мира, намеченные у Вийона, находят в творчестве Маро свое законченное выражение. Это торжество ренессансного мировоззрения, с силой сказавшееся в поэзии Маро. Новой является также его поэтическая техника - большая музыкальность стиха, ритмичность фразы, гибкость и непринужденность выражения.

Другим крупным писателем кружка Маргариты Наваррской был Бонавентура Деперье (Bonaventure Desperiers, род. между 1510 и 1515 г., ум., вероятно, в 1544 г.). Обстоятельства его недолгой и трагической жизни малоизвестны. Происходя из скромной буржуазной семьи, Деперье хорошо изучил древние языки, смолоду писал стихи, работал переписчиком, участвовал в переводе на французский язык библии, затем поступил на службу к Маргарите Наваррской - сначала в качестве переписчика, потом секретаря. Когда его вышедшая в 1538 г. книга "Кимвал мира" подверглась осуждению, Деперье, находившийся в это время в Париже, бежал к Маргарите Наваррской, но вскоре и она отступилась от него. Проведя несколько лет, полных лишений, в Лионе, Деперье покончил с собой, бросившись грудью на острие шпаги.

Главное произведение Деперье "Кимвал мира", написанное в манере "Разговоров богов" Лукиана, состоит из четырех диалогов. В первых двух диалогах изображаются приключения Меркурия. По приказу Юпитера он спустился на землю, чтобы отдать в переплет истрепавшуюся "Книгу судеб"; но два плута, встретившиеся с ним в харчевне, выкрадывают у него эту книгу и подменивают ее другой, в которой рассказывается о любовных похождениях Юпитера. Далее Меркурий, желая посмеяться над людьми, выпрашивавшими у него "философский камень" (фантастический состав, будто бы излечивавший от всех болезней, а также обладавший способностью превращать все металлы в золото), растолок этот камень и разбросал крупицы его; с тех пор люди, копошась в пыли, разыскивают частицы "философского камня", оспаривают их друг у друга, ссорятся, и каждый утверждает, что чудесный камень раздобыл именно он. В третьем и четвертом диалогах выступают говорящие животные - сначала лошадь, чудесным образом получившая дар речи и обличающая своего конюха, который жестоко с ней обращается и крадет деньги, отпускаемые на ее корм, затем две владеющие человеческим языком собаки. Они решают скрыть свою способность от людей, чтобы те как-нибудь ее не использовали: ведь "молчать всегда лучше, чем говорить". Другой вывод их - лучше все же жить по-собачьи, чем влачить существование несчастного рода человеческого.

Книга Деперье полна намеков, которые полностью до сих пор не удалось расшифровать. Но некоторые из них очень прозрачны. Имена людей, разыскивающих крупицы "философского камня" - Retulus, Cubercus, Drarig,- являются анаграммами имен Лютера, его соратника Буцера и католического богослова Герарда. Пользуясь мотивом, сходным с тем, который лег в основу новеллы Боккаччо о трех кольцах и затем был использован Лессингом в "Натане Мудром", Деперье хочет сказать, что все религии стоят одна другой и что сущее безумие - пытаться в вопросах веры установить истину. Под видом Меркурия Деперье, без сомнения, изображает Иисуса Христа, посланного, согласно христианской легенде, на землю для того, чтобы "обновить" старую книгу библию, дав людям евангелие. Предисловие к сборнику имеет форму иронического послания некоего Фомы дю Клевье к Петру Триокану - имена, которые расшифровываются как Фома Неверующий и Петр Верующий. "Кимвал мира" свидетельствует о крайнем вольномыслии автора и даже, быть может, о полном его атеизме. К этому надо присоединить резкие социально-сатирические выпады, содержащиеся главным образом в речах говорящих собак и лошади. Аллегорическая форма изложения, внешне маскируя замысел автора, придавала ему еще более заостренное выражение, которое усиливалось общим тоном сарказма.

Клеман Маро. Портрет работы неизвестного художника, XVI в.

Деперье принадлежит также сборник новелл под заглавием "Новые забавы и веселые разговоры". По своему построению и сюжетам эти очень коротенькие, несложные истории чрезвычайно похожи на средневековые повестушки-анекдоты. Но способ изображения происшествий, обстановка действия, характеристика персонажей, все мироощущение, которое в них выражается, вполне ренессансные. В отношении реализма этот сборник значительно превосходит "Гептамерон". Всякая морализация в нем отсутствует. На материале мелких, занимательных случаев, по большей части из жизни горожан или крестьян, здесь показана сила человеческого ума, торжества здоровых, природных чувств, радость жизни. В этих рассказах с огромной силой проявилось народное начало: оно сказывается не только в общих оценках изображаемого и в характере юмора, но даже в самой манере повествования, близкого к народной речи и пересыпанного пословицами и выражениями из народных песен.

Глава 31. Рабле

Крупнейшим представителем французского гуманизма и одним из величайших французских писателей всех времен является Франсуа Рабле (Francois Rabelais, 1494-1553). Он родился в окрестностях Шинона (в Турени), в семье зажиточного землевладельца и адвоката. Поступив в молодые годы в монастырь, он вместо богословских трудов с жаром изучал там древних писателей и юридические трактаты.

Покинув при неизвестных нам обстоятельствах монастырь, он занялся изучением медицины и в 1532 г. получил должность врача лионского госпиталя. Вскоре затем Рабле совершил в свите парижского епископа, позже - кардинала Жана дю Белле (двоюродного брата поэта Жоашена дю Белле, о котором будет речь ниже), две поездки в Рим, где изучал римские древности и восточные лекарственные травы. После этого Рабле состоял два года на службе у Франциска I, разъезжая по южной Франции, практикуя в качестве врача, получил в Монпелье степень доктора медицины, снова поступил на службу в королевскую канцелярию, еще раз побывал в Риме и по возвращении оттуда получил два прихода, но священнических обязанностей не исполнял. В 1553 г. он умер в Париже.

Ученые труды Рабле, свидетельствуя об обширности его познаний, не представляют все же большого интереса. Они сводятся главным образом к комментированным изданиям античных работ по медицине (например, "Афоризмов" Гиппократа) и старых юридических трактатов, сочинениям по археологии и т. п. Главным произведением Рабле, принесшим ему мировую славу, является роман "Гаргантюа и Пантагрюэль", в котором под покровом шуточного повествования о всяких небылицах он дал необычайно острую и глубокую критику учреждений и обычаев средневековья, противопоставив им систему новой, гуманистической культуры.

Толчком к созданию романа Рабле послужил выход в свет в 1532 г. в Лионе анонимной народной книги "Великие и неоценимые хроники о великом и огромном великане Гаргантюа". Успех книги, в которой остроумно пародировались средневековые рыцарские романы (в ней изображались всякого рода причудливые приключения с участием короля Артура, "гогов и магогов" и т. п.), навел Рабле на мысль использовать эту форму для передачи более глубокого содержания; в том же 1532 г. он выпустил в качестве ее продолжения книгу "Страшные и ужасающие деяния и подвиги преславного Пантагрюэля, короля дипсодов, сына великого великана Гаргантюа".

Произведение это, подписанное псевдонимом Алькофрибас Назье (Alcofribas Nasier - анаграмма имени Frangois Rabelais) и составившее затем вторую книгу всего романа, выдержало в короткий срок ряд изданий и даже вызвало несколько подделок. В этой книге Рабле еще близко придерживается подсказанной ему народной книгой схемы средневековых романов (детство героя, юношеские странствия и подвиги и т. п.), из которых он почерпнул многие образы и сюжетные мотивы. Наряду с самим Пантагрюэлем выдвигается другой центральный герой эпопеи - неразлучный спутник Пантагрюэля Панург. Шуточный элемент в этой книге еще преобладает над серьезным. Однако кое в чем уже проявляются гуманистические тенденции: таковы многочисленные отголоски древности, насмешки над схоластической "ученостью" докторов Сорбонны (усиленные в последующих изданиях), особенно - замечательное письмо Гаргантюа к сыну (глава VIII), являющееся апологией наук и универсальной образованности.

Ободренный успехом своего замысла, Рабле в 1534 г. выпустил под тем же псевдонимом начало истории, долженствовавшее заменить собой народную книгу, под заглавием "Повесть о преужасной жизни великого Гаргантюа, отца Пантагрюэля", которое составило первую книгу всего романа. Из своего источника Рабле заимствовал лишь очень немногие мотивы (исполинские размеры Гаргантюа и его родителей, поездку его на гигантской кобыле, похищение колоколов собора Нотр-Дам), все же остальное - плод его собственного творчества. Фантастика уступила место гротескным и нередко гиперболическим, но, по существу, реальным образам, и шуточная форма изложения прикрыла очень глубокие мысли, Здесь сосредоточены важнейшие моменты романа Рабле. История воспитания Гаргантюа вскрывает различия между старым схоластическим и новым гуманистическим методами в педагогике. Речь магистра Ианотуса де Брагмардо, упрашивающего Гаргантюа вернуть похищенные им колокола,- великолепная пародия на пустозвонную риторику сорбоннистов. Далее следует описание вторжения и завоевательных планов Пикрохола - блестящая сатира на феодальные войны и на королей феодального типа. На фоне войны появляется фигура "монаха-мирянина", брата Жана,- олицетворение физического и нравственного здоровья, грубоватой жизнерадостности, освободившейся от средневековых пут человеческой природы. Заканчивается книга описанием основанного по плану брата Жана Телемского аббатства, этого средоточия разумных, культурных наслаждений и абсолютной свободы личности.

Рабле. Портрет работы неизвестного художника XVII в.

"Третья книга героических деяний и речений доброго Пантагрюэля" вышла в свет после большого перерыва, в 1546 г., с обозначением подлинного имени автора. Она существенно отличается от двух предыдущих книг. К этому времени политика Франциска I резко изменилась. Восторжествовала реакция: участились казни кальвинистов и свободомыслящих; свирепствовала цензура. Сатира Рабле в "Третьей книге" стала по необходимости более сдержанной и прикрытой. Уже в переиздании 1542 г. двух первых книг он смягчил выпады против сорбоннистов и упразднил места, выражавшие сочувствие кальвинизму, тем не менее издание было запрещено богословским факультетом Парижа, точно так же как в 1547 г. им были осуждены переизданные вместе в 1546 г. три книги романа.

"Третья книга" открывается картиной мирной и гуманной колонизации покоренной Пантагрюэлем страны дипсодов (т. е. "жаждущих") - картиной, явно задуманной как антитеза хищнической колониальной политике эпохи. За этим следует эпизод мотовства Панурга, истратившего "меньше чем в две недели доход от своих владений на три года вперед". Но дальше всякие происшествия прекращаются, и книга заполняется беседами и рассуждениями, в которых Рабле проявляет свою ученость в области ботаники, медицины, юриспруденции и т. п. Поводом к этому служит то, что Панург никак не может решить, жениться ему или нет (так как он ужасно боится "рогов"), и у всех спрашивает совета. Отсюда - целая серия гротескных персонажей, к которым он обращается: "философы" разных толков, не способные вымолвить разумного слова, судья Бридуа, решающий все тяжбы бросанием игральных костей, и т. п. В этой книге излагается философия "пантагрюэлизма", который для Рабле - во многом разочаровавшегося и сделавшегося теперь более умеренным - равнозначен внутреннему спокойствию и некоторому равнодушию ко всему происходящему вокруг него.

Автограф Рабле

Первая краткая редакция "Четвертой книги героических деяний и речей Пантагрюэля", вышедшая в 1548 г. (снова под именем Рабле), также носит по указанным причинам сдержанный в идейном отношении характер. В ней Рабле возвращается к буффонному стилю повествования второй книги, как бы стремясь выдать ее за невинную юмористику. Но четыре года спустя, почувствовав себя в безопасности под покровительством кардинала дю Белле, Рабле выпустил в Париже расширенное издание этой книги, где дал волю своему негодованию против новой королевской политики, поощрявшей религиозный фанатизм, и придал своей сатире исключительно резкий характер.

Фабульная канва книги - рассказ о плавании Панурга и его спутников (в том числе самого Пантагрюэля) к помещаемому Рабле в Китае оракулу Божественной бутылки, который должен разрешить мучащие Панурга сомнения. Все это путешествие представляет собой смесь точных географических данных (отражающих всеобщий интерес к дальним плаваниям в эпоху колониальной экспансии) с причудливой фантастикой, имеющей обычно аллегорико-символический смысл. Путники посещают поочередно остров Прокурации, населенный кляузниками и сутягами, остров Каремпренан ("соблюдающих католический пост") и соседний, населенный врагами их, Колбасами; острова Папефигов ("показывающих папе фигу", т. е. кальвинистов) и Папиманов ("приверженцев папы"); остров, где царит мессер Гастер (господин Желудок), "первый в мире магистр искусств", которому приносят обильные жертвы съестными припасами, и т. п.

Через девять лет после смерти Рабле под его именем была издана книга, озаглавленная "Звонкий остров", а еще через два года (1564) под его же именем - полная "Пятая книга", началом которой является "Звонкий остров". По всей вероятности, это черновой набросок Рабле, обработанный и приготовленный к печати кем-нибудь из его учеников или друзей.

Плавание Панурга в этой книге заканчивается. Из множества новых диковин, которые видят путники, наиболее интересны: звучащий остров, где содержатся в клетках разные породы птиц с пестрым оперением, объедающие весь мир,- клирцы, инокцы, епископы, аббатцы и т. п. (католическая церковь); далее остров Пушистых котов с их эрцгерцогом Цапцарапом (судейские) - они "питаются маленькими детьми", и "когти у них такие крепкие, длинные и острые, что никто, будучи схвачен ими, уже не вырвется"; затем царство Квинтэссенции (схоластики), которое кормится только "абстракциями, категориями, мечтаниями, шарадами" и лечит больных песнями. Наконец, путники прибывают к оракулу Божественной бутылки, которая в качестве ответа Панургу изрекает "тринк", т. е. "пей", что может быть истолковано по-разному: натуры более низменные, вроде Панурга, понимают это лишь как призыв к выпивке, но из аллегорического комментария жрицы святилища вытекает, что это - приглашение испить из "родника мудрости".

Источники идей, сюжетного замысла и стиля романа-эпопеи Рабле разнообразны. Помимо народной книги о великане Гаргантюа, ему послужила образцом богатая гротескно-сатирическая поэзия, развившаяся незадолго перед тем в Италии. Уже Морганте и его спутник Маргутте в поэме Луиджи Пульчи предвосхищают во многих отношениях образы великанов Рабле. Но еще ближе к Рабле, несомненно, повлиявший на него Теофило Фоленго, автор поэмы "Бальдус" (1517), которая при всем ее внешне шутовском характере содержала острую сатиру не только на рыцарские романы, но и на нравы своего времени, в частности на жизнь монахов, ученых педантов и т. п. Помимо сходства общего тона, целый ряд отдельных образов и эпизодов непосредственно перешел отсюда в роман Рабле.

Однако главным источником Рабле явились народное творчество, живая фольклорная традиция, пропитывающая весь его роман, а также те произведения французской средневековой литературы предшествующих двух-трех веков, в которых народное начало проявилось с наибольшей силой. Рабле почерпнул немало мотивов и сатирических черт своего романа из фаблио, второй части "Романа о Розе", из Вийона, которого он хорошо знал, но еще больше - из обрядово-песенной образности, из народных повестушек, анекдотов, пословиц и прибауток своего времени.

Титульный лист первого издания 'Пантагрюэля'

Элементы стихийного протеста против отдельных сторон феодализма, содержащиеся во всех этих прямых или косвенных источниках, были подняты Рабле на уровень сознательной, систематической критики феодального строя и мировоззрения, которым он противопоставил продуманную и целостную систему нового, гуманистического миропонимания. Большую помощь оказало ему в этом глубокое знакомство с античной наукой и философией, где Рабле нашел много созвучного, послужившего ему образцом. При отсутствии прямых сюжетных заимствований из древних авторов роман Рабле насыщен серьезными или полушуточными (в стиле всего романа) цитатами из них, намеками, параллелями, примерами, почерпнутыми из античности. Все это образует существенный слой романа, который окрашивает его в целом. Из античности в значительной степени ведет начало пронизывающий его идеал гармонического равновесия душевных и физических сил, внутренне свободное, жизнерадостное, материальное отношение к жизни, народный по тону, очень смелый и вместе с тем тонкий юмор, похожий на аристофановский.

К народно-средневековому началу восходят также многие черты художественной техники Рабле. Композиция "Гаргантюа и Пантагрюэля", сводящаяся к свободному чередованию эпизодов и образов, близка композиции "Романа о Лисе", "Романа о Розе" или "Большого завещания" Вийона. Народно-средневековый характер имеет стихия гротеска, наполняющая роман. Однако эти моменты получают у Рабле новый смысл и новое назначение. Хаотическая форма его повествования отражает как бы выход человека Ренессанса на исследование действительности, предстающей перед ним во множестве аспектов, раскрывающейся с самых различных сторон, в зависимости от случайных, не подлежащих учету обстоятельств. Характерна в этом отношении тема III-V книг - консультации Панурга с целым рядом советчиков по тревожащему его вопросу и затем плавание по неведомым морям и островам. Здесь сказывается типичное для Ренессанса ощущение безграничности мира и таящихся в нем сил и возможностей.

Язык Рабле - причудливый, полный синонимических повторов, нагромождений, идиом, народных пословиц и речений - также имеет своей задачей передать все богатство оттенков, свойственное ренессансному материально-чувственному восприятию мира, освобожденному от всех пут и ограничений средневекового мировоззрения. Однако наряду с этим бурным потоком тонов и красок можно наблюдать в стиле Рабле огромную языковую культуру, использование всех грамматических средств, включение большого запаса научных и технических терминов, латинских или греческих слов и выражений. Замечательна та свобода, с которой Рабле сочетает, в отношении как идейного содержания, так и языка, народные элементы и культурное наследие античности.

Гротескно-комическая струя в романе Рабле выполняет несколько назначений. С одной стороны, она служит целям "заманивания" читателя, должна его заинтересовать и облегчить ему восприятие сложных и глубоких мыслей, положенных в основу романа. С другой стороны, она же маскирует эти мысли, смягчая их выражение, служит для книги щитом против нападок цензуры. В средние века обличье шутовства делало возможными очень смелые высказывания и профессиональным шутам разрешалось говорить, паясничая, то, что считалось недопустимым в устах кого-либо другого. На это назначение своей забавной манеры повествования Рабле указывает сам в предисловии, где он сравнивает свой роман с античными ларчиками, украшенными всякими "веселыми и потешными изображениями", а внутри таящими "тонкие снадобья", и предлагает "после тщательного чтения и зрелого размышления разломать кость и высосать оттуда мозговую субстанцию".

Мысли Рабле бывают иногда сильно завуалированы, и далеко не все его намеки расшифрованы современной критикой. Несомненно, однако, и то, что не все шутки Рабле имеют скрытый смысл. Многие из них являются просто выражением той ренессансной жизнерадостности, которая переполняет роман, особенно в двух его первых книгах. Такая двойственная функция смеха у Рабле иллюстрируется тем, как он обыгрывает постоянно встречающийся у него мотив вина. С одной стороны, вино в прямом, материальном смысле Для него - источник веселья, радости жизни. С другой стороны, в переносном смысле, оно - источник мудрости, знания, и "пить" - значит черпать из этого источника. Так, призыв выпить в предисловии к роману и картина охраны братом Жаном родных виноградников от воинов Пикрохола перекликаются с возвышенным толкованием оракула Божественной бутылки в финале романа.

Частный случай гротеска Рабле - исполинские размеры Гаргантюа и всего его рода в первых двух книгах (начиная с третьей Пантагрюэль приобретает обычное человеческое обличье). Черту эту Рабле перенял из народной книги, но опять-таки она получила у него новое и притом сложное осмысление. Прежде всего это гиперболизированное выражение природных, стихийных влечений человеческой натуры, освобожденных от гнета средневековых аскетических норм, напоминающее тот разгул плоти, который несколько позже появится на картинах фламандских мастеров. Но в то же время здесь проступает замысел показать постепенное приобщение к культуре первобытных существ, не отравленных никакими предрассудками,- этих природных сил в человеческом образе, какими являются великаны Рабле.

За двадцать лет, в течение которых Рабле писал свой роман, его взгляды и оценки менялись в зависимости от перемен, происходивших вокруг него в политической и умственной жизни Франции. Отсюда отсутствие в романе полного единства, особенно заметное при переходе от второй книги к дальнейшим. Все больше к прежнему смелому оптимизму примешиваются нотки разочарования и чувство горечи, вызываемые картиной крушения прежних надежд. Однако, несмотря на эволюцию во взглядах и настроениях, своим основным идеям Рабле остался верен на протяжении всего романа. Рабле дает им в своем произведении самое боевое выражение. Он - натура активная, воинствующая. Его перо - его оружие. Он говорит: "Мало чести тем, кто употребляет в дело только глаза и, подобно лодырям, бережет свои силы, почесывая голову и зевая по сторонам". Из всех мужей древности величайшие в его глазах и наиболее им любимые - Демосфен, Аристофан и Эпиктет, три борца.

Рабле начинает с мажорных тонов. Он прославляет наступивший расцвет наук и просвещения.

Время, когда он воспитывался, пишет Гаргантюа своему сыну, "тогда было не такое благоприятное для процветания наук, как ныне... То было темное время, тогда еще чувствовалось пагубное и зловредное влияние готов, истреблявших всю изящную словесность. Однако по милости божией, с наук на моих глазах сняли запрет, они окружены почетом..." (кн. II, гл. VIII). Этот новый, гуманистический идеал Рабле утопически изобразил в картине Телемского аббатства, этого идиллического содружества интеллигентов, которые работают лишь над усовершенствованием нравственной природы человека и свободны от труда в унижающих человека условиях. Телемское аббатство не знает правил, стесняющих гармоническое развитие личности, здесь нет места для "нищих духом", порочных и убогих,- здесь царство красоты, молодости, радости жизни. Телемиты вольны вступить в брак, пользоваться благами богатства и свободы, они чтут науки и искусства, между ними нет таких, кто не умел бы "читать, писать, играть на музыкальных инструментах, говорить на пяти-шести языках и на каждом языке писать как стихами, так и обыкновенной речью".

Рабле зло осмеивает средневековый суд, феодальные войны, старую систему воспитания, всякую схоластику, богословскую метафизику и религиозный фанатизм. Его педагогические идеи, близкие к воззрениям Леонардо Бруни, Бюде, Эразма Роттердамского, ярче всего выражены в картине воспитания Гаргантюа, у которого было два учителя. Первый, педант Тубал Олоферн, знал лишь один метод обучения - зубрежку. Гаргантюа за 5 лет и 3 месяца выучил азбуку так хорошо, что "мог говорить ее наизусть в обратном порядке". Таким же способом им усваивались и другие книги. Но отец его, заметив, что из таких занятий мальчик "не извлекает для себя никакой пользы и, что хуже всего, только глупеет", пригласил к нему другого учителя, по имени Понократ (имя, составленное из греческих слов и означающее "власть труда"). Этот последний позаботился о том, чтобы мальчик не столько заучивал, сколько осмысленно усваивал знания, чтобы ученье было для него не обузой, а интересным и приятным умственным развлечением, чтобы знания были тесно связаны с практической жизнью. Во время утренних и вечерних прогулок Понократ объяснял мальчику устройство неба, восход солнца, показывал ему звезды. За обедом он сообщал ему сведения о тех злаках и животных, которые употребляются в пищу. Арифметике он обучал его и во время карточной игры. Чередуя занятие с отдыхом, Понократ знакомил Гаргантюа с ремеслами, обучал его игре на разных инструментах, уделяя должное внимание физическим упражнениям - верховой езде, плаванию, фехтованию. Воспитанный таким образом, Гаргантюа становится добрым и разумным правителем. Он заботится о благе своих подданных, поощряет книгопечатание, приветствует изучение древности. Гаргантюа сам заявляет: "Государства будут счастливы тогда, когда короли будут философами или философы королями".

Не менее выразительно изображение у Рабле феодальных войн. Король Пикрохол, сосед Грангузье, отца Гаргантюа, много лет живший с ним в мире, вдруг пошел на него войной за то, что подданные Грангузье, жившие около границы, силой отняли несколько лепешек у подданных Пикрохола, не желавших из упрямства продать их. И хотя деньги за лепешки были все же уплачены и Грангузье готов был лепешки вернуть, Пикрохол, подстрекаемый своими полководцами, начал войну. Но им уже мало владений Грангузье: на военном совете они строят планы завоевания чуть ли не всего мира. Сначала они разгромят Грангузье и заберут "у этого мужлана кучу денег,- у мужлана, говорим мы, потому что у благородного государя никогда не бывает ни гроша". Затем они захватят Испанию, которая сразу сдастся: "Это известные ротозеи!". Такая же участь постигнет всю Европу, северную Африку, Малую Азию. Но благородное воинство Пикрохола разбивает себе нос уже в винограднике брата Жана, попотчевавшего врагов своей дубинкой.

Все же они успели изрядно пограбить, ибо "ничего не оказалось для них ни чересчур горячим, ни слишком холодным".

Пустословие и шарлатанство схоластиков осмеиваются у Рабле во всех формах и аспектах - в смехотворной речи магистра Ианотуса де Брагмардо, умоляющего Гаргантюа вернуть похищенные им колокола, в описании философского диспута, который вел Панург с приезжим англичанином, объясняясь исключительно жестами, в изображении царства Квинтэссенции и т. п.

Разоблачая всю низость и глупость средневековых учреждений и понятий, Рабле противопоставляет им новое, гуманистическое мировоззрение, для которого, в его понимании, наиболее характерны требование свободы человеческой личности от всяких уз, стихийный материализм и антифеодальные тенденции.

Если в своей педагогической системе Рабле выдвигает принцип равномерного гармонического развития душевных и физических свойств человека, то все же именно последние он считает первичными. Земля, плоть, материя для него - основы всего сущего. Мотивы всех поступков, все человеческие движения изображаются им прежде всего как физиологические рефлексы. Это восстание (в элементарных его проявлениях еще грубое, "непросвещенное") так долго угнетаемой плоти сочувственно закрепляется Рабле в образе брата Жана. Ключ ко всякой науке и ко всякой морали для Рабле - возвращение к природе. Все, что является отклонением от нее, плохо (см. знаменитое противопоставление Физиса Антифизии, кн. IV, гл. XXXII). Реабилитация плоти - задача столь важная для Рабле, что он сознательно заостряет ее, беря иногда нарочито грубый и циничный тон. Во всем романе его мы не находим иного понимания любви между полами, кроме как простой физиологической потребности. Отсюда смелость выражений у Рабле, многочисленные пищеварительные и "анатомические" подробности и пр.

Однако утверждение первенства физического начала в человеке отнюдь не означает у Рабле высшей оценк