Сверхгород и массовая цивилизация.

А теперь вспомним записку о том, что коллективная жизнь вредит личной, потому что, общаясь с массами, мы оставляем меньше чувств близкому человеку. Пожалуй, вернее было бы сказать, что чувствам больше мешает не коллективная жизнь, а массовая.

В XX веке появилось невиданное в истории массовое общество, цивилизация сверхмассовых контактов. Почти вся жизнь нынешних горожан проходит среди толп: на улицах и в магазинах, в транспорте и на работе, в местах увеселения и питания. И даже дома нас осаждают людские скопища — с экранов телевизора, со страниц газет...

Мы ведем конвейерное существование в этих людских потоках — живем в них не как личности, а как безликие единицы — пассажир, покупатель, зритель, прохожий, производитель и потребитель благ. Конвейерная жизнь несет с собой массовое обезличивание людей, массовое усреднение их душ и чувств. И чем больше толп в нашей будничной жизни, тем чаще человек переживает «одиночество в толпе», и тем глубже это эгоизирует его.

Нынешний город враждебен самым человечным коммунистическим идеалам — союзу человека и массы, гуманному развитию личности каждого человека и всех людей. Он создает уклад жизни, который разобщает людей и сдавливает их личность.

Со времен капитализма города растут вокруг промышленности, и она скучивает вокруг себя гигантские массы людей, занимает под них огромные площади. Город существует прежде всего как вместилище производства, и жизнь горожан строится не вокруг их свободного развития и дружеского союза, а вокруг производства и потребления.

Для современного города человек — прежде всего типовая фигура, участник производства и потребления, и только потом, в остатке — человек, личность. Городская жизнь отделяет человека от природы, отдаляет от других людей, от лучшего в себе — самого человеческого, глубокого, творческого.

Возможно, в нашем городе не меньше крайностей капиталистического города — гигантомании, отравленного воздуха, концентрации толп... Скученность людских масс, отчуждение личности и отрыв от природы, подчинение жизни производству и потреблению, а не свободному духовному развитию и дружескому союзу людей — все эти принципы нынешней городской жизни лежат и в основе нашего города.

Города-гиганты всей своей громадностью отравляют самоощущение человека, вселяют в него чувство своей ущемленности, муравьиной неполноценности. День и ночь городская архитектура заражает наше подсознание своей проникающей радиацией — излучениями казарменного однообразия и помпезного гигантизма.

В этой архитектуре как бы запечатлелась двойная социальная психология недавнего прошлого — величие социальной машины и безличие ее винтиков. Мы бессознательно, не понимая, как мы саморазоблачаемся, овеществили в камне эту вывихнутую психологию, и она еще долго будет излучаться оттуда, долго будет настраивать по своим камертонам души наших потомков.

Мы, кстати, не понимаем, каким архитектором человеческих душ служит архитектура, не понимаем, что мы строим дома, а они строят нашу психику. Здесь лежит еще одно проявление нашего допсихологического сознания, еще один колоссальный разлад цивилизации с человеческой психологией.

У основателей марксизма были резкие взгляды на индустриальный город. «В лице крупных городов, — писал Энгельс, — цивилизация оставила нам такое наследие, избавиться от которого будет стоить много времени и усилий. Но они должны быть устранены — и будут устранены, хотя бы это был очень продолжительный процесс»[44].

И Ленин говорил в свое время, что социализм — это уничтожение «деревенской заброшенности, оторванности от мира» и «противоестественного скопления гигантских масс в больших городах»[45]. К сожалению, марксистское «градоборчество» было отвергнуто в 30-е годы и «противоестественные скопления гигантских масс» втянули в себя большинство народа.

Индустриальный город — это по своей природе холодная и бездушная машина для житья и работы. Мы получили его в наследство от капитализма, и теперь надо срочно создавать совершенно новый, именно социалистический город — город-сад, город-лес, не машину для житья, а оазис для жизни.

Индустриальный город стоит на глубоком разладе с психологией человека и его нравственностью, с естественными запросами его души и тела. Всем своим укладом — от обезличивания человека до его отрыва от природы — эта «вторая природа» враждебна и первой природе и природе человека.

Чем больше город, тем он негуманнее, и чем больше городов, тем это больнее бьет природу и природу человека. Индустриальный город — это, по-моему, болезнь цивилизации, ее тупиковая ветвь, которая грозит погубить весь ствол. Еще недавно города были как бы простой опухолью на теле человечества, но теперь они переродились в раковую, и если мы не победим их, они победят нас...

Новый город не будет, наверно, гигантом, и дома в нем, возможно, будут не выше деревьев — в рост с психологией человека. Он не будет, видимо, закован в бетон и асфальт, он гармонически сольется с природой, и это слияние даст громадные преимущества и здоровью людей, и их нравам, и чувствам.

Мы, к сожалению, перестали понимать, что природа — великий скульптор человеческих чувств, творец наших душ и нравов. Она учит людей незаметным, как воздух, нравственным ценностям, которые и нужны нам, как воздух: быть естественными и открытыми друг другу, проще и безусловнее любить жизнь, всей душой ценить ее простые радости.

Она помогает людям сохранять детство души, глубину светлых порывов. И как отъединение от природы грабит человеческую личность, отнимает у нее глубину чувств, так и соединение с природой поможет человеку вернуть себе эту естественную глубину.

Что такое личность.

«А что такое личность? И разве может быть личность без глубоких чувств?» (Ленинград, центральный лекторий «Знания», июнь, 1982).

У слова «личность» есть два значения. Первое — исходное, еще из прошлого века: личность — это человек со своим лицом, непохожий на остальных, то, что называют сейчас французским словом «индивидуальность». Второе значение появилось в нынешней социологии и философии. Индивидуальностью в ней стали называть психологическое своеобразие человека, склад его физических и психологических черт, который отличает его от других людей. А личность для социологии и философии — это как бы общественная индивидуальность, то есть психологическая неповторимость на социальной почве, своеобразие человека как участника общественной жизни, исполнителя социальных ролей[46].

Мне кажется, слово «личность» можно применять в обоих его смыслах сразу, оно хорошо обозначает всякое личное своеобразие человека — и психологическое, и социальное. (Тогда, кстати, и не нужно будет тяжеловесного слова «индивидуальность» — его полностью перекрывает слово «личность»).

Личность — это свое лицо человека, психологическое и социальное, своя манера чувствовать, думать, говорить, действовать. Это особый у каждого человека сплав всех его главных черт — психологических, нравственных, умственных, деловых. Это особый склад человеческого характера и темперамента, мироощущения и мировоззрения, особый склад потребностей, интересов, взглядов, поведения[47].

Словом, личность — это как бы поперечный срез того своеобразия, которое пропитывает душу и разум человека, окрашивает в свой цвет все его дела, взгляды, психику. Это как бы дирижер его инстинктов и разума, рулевой души и поступков, как бы правительство внутри человека, которое правит всем его стилем жизни.

А всякий ли человек — личность? Наверно, только тот, в котором личное своеобразие пересиливает серийность, стандартность, обезличенность. И всегда ли хорошо быть личностью?

«Я студентка, недавно отпраздновавшая 19. Ваша книга «Три влечения» возбуждает много мыслей, но я придерживаюсь мнения, что похвалы для человека вредны, и напишу вам только свой упрек.

У вас хорошая цель — помочь человеку освободить свою личность. Но разве вы не видите, что многие, развивая свою личность, превращаются в эгоистов? Как будто то плохое, что было в материальной сфере (копление для себя богатств), переносится в духовную сферу.

Люди научились себя углублять, расширять, стали умными, образованными, любящими дискутировать, а любить и уважать не умеют. Не умеют стерпеть, принять человека таким, какой он есть, уважать права, ум, чувства другого. Всего этого очень не хватает мне, моим друзьям и многим знакомым. Может быть, потому и говорят, что любовь умерла и нет смысла коснеть около ее развалин.

Любовь умерла?! Как же так? Почему же не умирает любовь матери к ребенку, любовь хороших друзей? Скажете, здесь что-то другое? Может быть. Но тогда любовь женщины и мужчины ставится на более низкое место? И тогда эта любовь должна учиться у материнской и дружеской любви, как жить?» (NN [48], Вильнюс, декабрь, 1976).

По-моему, девушка из Вильнюса хорошо сказала о накоплении для себя богатств, которое сейчас переносится в духовную сферу. И, наверно, все мы понимаем, что личность — это еще не похвала для человека, все дело в том, какая это личность, чего она хочет, каковы ее цели...

Слепота аварийных пружин.

Как мы выяснили, НТР и рост городов несут человеческой психологии больше вреда, чем пользы. А как влияет на нас сидячая цивилизация — еще один краеугольный камень сегодняшней жизни?

Она обездвиживает людей, несет в их будни как бы «взрыв малоподвижности» («гиподинам и и» — с греческого). У многих людей физические нагрузки составляют пятую, десятую, двадцатую часть нормы. Нехватка физических нагрузок сочетается с избытком нервных, и эти новые ножницы больно режут по здоровью человека, по его нервам. В развитых странах, где эти ножницы особенно остры, они, начиная с 20-х годов, в 24 раза увеличили число неврозов («ЛГ», 1986, 12 ноября.). По некоторым данным, неврозами страдает сейчас 85 процентов людей («Комсомольская правда», 1987, 29 марта).

Известно, что физическая разрядка — лучший способ избавиться от нервной перегрузки. Недаром маленькие дети, капризничая, топают ногами и даже падают, так их организм сам разряжает злую энергию раздражений. Значит, нервные и физические нагрузки должны бы меняться в прямой пропорции — чем больше одних, тем больше должно быть и других. Но они меняются в обратной пропорции, вывернутым парадоксом — чем больше нервных, тем меньше физических.

Это еще одна глобальная болезнь человечества, еще один тяжелый разлад нынешней цивилизации с человеческой природой. Его породило перекошенное социальное развитие — новое разделение труда между человеком и машиной, передача машинам множества мускульных нагрузок, которая ничем не была восполнена. Эта невосполненность в десятки раз снизила физические нагрузки людей, а стрессовая жизнь в десятки раз подняла нервные.

Миллионы лет человеком правило равновесие физических и нервных нагрузок, и физические напряжения были одним из главных эволюционных устоев человеческой жизни. Обездвиженность, малоподвижность грозит самим основам нашего существования, бьет по самим корням людского эволюционного древа.

Это как бы щадящий, диетический режим, норма для старого или больного человека. Но этот старческий режим захватил вдруг почти все возрасты, стал нормой для большинства зрелых людей, молодых, школьников... А жизнь в старческом ключе заражает нервы старческими чертами — болезненной ослабленностью, легкой уязвимостью. И это при том, что нервы у людей живут сейчас не в старческом, а в подростковом режиме — в режиме накала и вспышек, пиковых напряжений и перегрузок. И выходит, что жизнь современного человека как бы составлена из двух чужеродных половин: нервной жизни подростка и физической — старика или больного.

Как влияет это противоестественное смешение на наши чувства, душу, нравственность?

Когда человек страдает от нервных перегрузок, крупная доля его нервных сил идет на переживание этих перегрузок, на то, чтобы обезвредить их. Гораздо меньше нервных сил остается на заботу о других людях, на отношение к ним, «как к себе самому». От этого нынешний человек делается более я-центрическим, эгоизируется, и это еще одна — после обеднения и обезличивания чувств — крупная перемена во всей современной психологии.

НТР, урбанизация и сидячая цивилизация создали сегодня стрессовое состояние будней (от англ. «стресс» — напряжение). Пожалуй, еще никогда в истории нервные перегрузки не были такими взвинчивающими, повседневная жизнь — такой изнервливающей. Может быть, только мировые войны создавали в тылу такую нервную атмосферу, которая пропитывает сейчас мирные будни.

НТР, урбанизация и сидячая цивилизация породили совершенно новые виды социальных противоречий. Они действуют на людей исподтишка, с непривычной стороны — не через сознание, а через подсознание, безотчетную работу нервов.

Эгоизируя подсознание людей, нервные перегрузки действуют на них так же, как раньше, по моему мнению, действовала частная собственность. Это как бы психологические заменители частной собственности, как бы ее пятая колонна в сегодняшней жизни. Они враждебны самым душевным, самым человечным идеалам людей, и их социальный вред тем разрушительнее, чем меньше мы осознаем его.

Ослабление и обезличивание чувств, рост их я-центричности — это как бы биологическая защита человека, эволюционное оружие, которое охраняет нашу психику от распада. Но не слепое ли это оружие? Не злее ли оно того зла, от которого защищает? Не служит ли лекарством, которое хуже болезни?

Кризисные перемены в наших чувствованиях породил механизм самосохранения — наши биологические регуляторы, которые таятся в подсознании, — и без участия воли, сознания. Здесь-то, пожалуй, и таится суть дела. Механизм самосохранения прост и я-центричен, и в этом его спасительная сила. Им движет принцип ближайшей пользы, сиюсекундного спасения, и он видит вперед только на один шаг.

Этот механизм природы родился в животном мире, и он был главной защитой от вездесущей смерти — когда только молниеносный, только бездумный бросок спасал от чужих когтей. У человека этот автоматический механизм тоже спасителен, когда идет схватка не на жизнь, а на смерть. Но в обычной жизни принцип ближайшей пользы чаще всего оказывается принципом дальнейшего вреда.

Когда видишь только на шаг вперед и не видишь последствий этого шага, тогда сегодняшний выигрыш дает завтрашний проигрыш, а тактическая победа ведет к стратегическому поражению. Это, видимо, общий закон жизни, который правит всеми ее сторонами — от здоровья человека до управления обществом.

Подсознательная экономия нервных сил не увеличивает эти нервные силы, а ослабляет их, делает полубольными. Спасая нас из одних ям, она заводит в другие, еще более глубокие; это тупиковый путь, наклонная плоскость, которая ведет к закату человеческих сил.