Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

От кого и как защищать семью.

Поиск

«Но есть люди, которые совсем неспособны к семейной жизни, и им лучше жить одинокими, без семьи. Их незачем принуждать к семейной жизни, не надо агитировать за нее, так как они только принесут несчастье близким.

Известно ли, сколько таких людей есть сейчас? И не надо ли отказаться от шаблона всесемейности? Пусть каждый живет, как ему лучше, а общество должно помогать всем, а не только семейным». (Зеленоград, лекторий семейно-бытовой культуры, октябрь, 1983.)

До сих пор шла речь о людях, которые ограниченно годны к нормальной супружеской жизни. Многие из них могут — в принципе — преодолеть свои противосемейные слабости, но для этого им нужны неутихающие усилия. А кто же совсем неспособен к нормальному супружеству — именно нормальному, построенному на теплой душевности, на доброй помощи друг другу?

Это люди серьезно больные, причем те, кто не просто болен телом, душой или нервами, а еще и живут в плену у своей болезни. Болезнь движет их настроениями, мыслями, поступками, и они сеют вокруг себя токи недовольства и раздражения, холодные волны недобрых чувств. Это как бы психологические инвалиды, которые не могут давать близким радость.

В их число входят больные психопатиями и олигофрены (слабоумные), алкоголики, наркоманы, пьяницы, близкие к алкоголизму. В развитых странах Запада таких людей 20—25 процентов. У нас данные о них не публикуются, но, по оценкам некоторых физиологов и социологов, таких людей не меньше, а то и больше. Чем быстрее ритм жизни, чем уродливее минусы нынешней повседневности, тем массовее делаются «болезни безволия» и психические заболевания[122].

Гуманен ли «шаблон всесемейности», нужен ли он?

Семья — это, пожалуй, самая гуманная из всех человеческих ячеек, она больше всего делает человека человеком. В других человеческих ячейках — скажем, в трудовой — человек выступает больше не как личность, а как исполнитель типовой роли — токаря, доярки, продавщицы, бухгалтера, конструктора... Работа требует от человека именно типовых — «ролевых» — профессиональных умений, типовых черт, а не личных, индивидуальных. Все «ролевые» ячейки вбирают в себя только часть человеческой личности, все построены как минимум на полуотчуждении этой личности.

Семья — современная семья — единственная человеческая ячейка, в которой нет такого отчуждения. Она стоит не на ролевой основе, а на личностной; вернее, все ее роли носят предельно личный характер, и, чтобы быть нормальным мужем и женой, нормальным отцом и матерью, надо вкладывать в эти роли все главные основы своей души.

Человек глубже всего проявляется — и больше всего складывается — в семье, и поэтому семейное состояние — одно из наивысших человеческих состояний. Но именно поэтому семью и надо бы оберегать от тех, кто может ее только разрушить, от тех, кто неспособен к нормальной семейной жизни.

Но что значит оберегать семью? Запретить жениться больным, алкоголикам, наркоманам или, скажем, генетически неполноценным (их сейчас 10 процентов)[123],как это запрещено психически больным?

У нас нет системы медико-биологической защиты брака, нет шкалы «показаний» и «противопоказаний» к браку — медицинских, психологических, сексологических, нравственных, житейски-социальных... Нужен, видимо, свод каких-то минимальных запросов к человеку-семьянину, и он должен бы стать ядром медико-биологической и социальной защиты семьи.

А в пару к такому своду нужен набор тестов, который показывал бы нам самим: вот тут ты, как семьянин, можешь не опасаться себя, тут у тебя уязвимое место, а вот здесь в твоей душе — или в твоем здоровье нет тех устоев, которые только и могут выдержать тяжесть брака. Можно, пожалуй, предположить, что большинство нынешних «абитуриентов в супруги» (да и самих супругов) с трудом прошли бы сквозь эти тесты на «брачную зрелость»...

Но, конечно, запреты на брак должны быть гуманными; закрывать дорогу, наверно, стоит только тем людям, которые совсем не способны к нормальному супружеству: психически больным, пока они не вылечены, алкоголикам, пока они алкоголики, и т. п. А вот людей, генетически неполноценных или, скажем, легких олигофренов, по-моему, негуманно лишать права на супружество, но гуманно лишать права на потомство...

А как быть с людьми, которые не дозрели до брака душевно, нравственно? Возможно, для таких стоило бы установить продленные сроки помолвки — своего рода испытательный срок, скажем, в полгода, год. Наверно, при любом исходе помолвки, при любых показаниях тестов такие люди сами — только сами — должны принимать решение, жениться им или нет. Но общество должно бы возлагать на них усиленную ответственность за судьбу их брака — и усиленно помогать им через семейные консультации.

Обо всем этом надо, конечно, думать, спорить, искать всем вместе меры защиты семьи. Но, наверно, в любом случае не запреты на брак — главное в защите семьи. Главное — так переустроить жизнь, чтобы она рождала максимум способных к супружеству и минимум неспособных. Это громадная социальная задача, и она потребует коренного переустройства всего нынешнего уклада жизни, всего общественного организма.

Частью этого переустройства должна, видимо, стать совершенно новая стратегия социальной помощи семье, о которой уже говорилось — не частичная помощь, как сейчас, а системная, универсальная: помощь во всех сторонах жизни семьи, укрепление всех ее слабых мест, лечение всех ее болезней одновременно.

Убежденные одиночки.

Что касается помощи одиноким, то, конечно, общество должно помогать и им. Сейчас в нашей стране больше 40 миллионов людей неженатых и незамужних — мы стоим здесь на одном из первых мест в мире, пропуская вперед, как и с разводами, только США.

Появилось очень много убежденных холостяков, причем не только среди мужчин. Пожалуй, еще никогда в истории не было столько женщин, которые не нуждаются в мужчинах: это оборотная сторона нынешних планетарных переворотов в человечестве, одно из главных боковых следствий антипатриархатной революции. Точные цифры их неизвестны, но, судя по наблюдениям, их становится все больше и больше.

Одна из причин такого роста — то, что в супружеском возрасте у нас гораздо больше одиноких женщин, чем одиноких мужчин. Этот женский перевес особенно велик в старших поколениях, у тех, кому за пятьдесят, но он — вплоть до середины 80-х годов — был очень заметен и в молодых поколениях. Поэтому у многих девушек и многих молодых женщин, особенно разведенных, были в последние десятилетия очень понижены шансы на замужество. Среди них-то и стала разрастаться психология убежденного одиночества, которая возводила безвыходность в выход, превращала безвыборность в выбор...

Убежденные холостяки делятся на несколько разрядов. Во-первых, это люди, которые болезненно неспособны к нормальному супружеству и не питают нужды в нем (алкоголики и т. п.). Во-вторых, это люди, которым чрезмерный эгоизм загораживает дорогу к семейному счастью, а жизнь без обязанностей, с одними правами кажется заманчивой и легкой. Их много среди мужчин и немало среди женщин.

Третий разряд — те несчастные и усталые люди, у которых не хватает сил на семейные напряжения или ослаблено половое здоровье. Они убедили себя, что одинокая жизнь спокойнее, и если в ней меньше радостей, то меньше и горя, волнений. У многих из них, особенно у женщин, эта убежденность самозащитная, самоуспокаивающая. Они не могут насытить свою сердечную потребность в близком человеке и, чтобы заглушить душевную боль, подсознательно внушают себе, что он им не нужен...

Впрочем, у многих женщин эта сердечная потребность стихла, поутратила силу. Убежденные одиночки — это часто женщины с подточенной женственностью, жертвы того омужчинивания женской психологии, которое принесла с собой эмансипация.

Стремление к одиночеству — это по своей психологии скорее мужская склонность, отзвук мужской необремененности детьми. Женщина всей своей эмоциональной и материнской природой влечется к союзу с мужчиной, жаждет помощи ему и от него. И когда такое тяготение к мужчине вытесняется безразличием, это тревожный вывих в самих основах женской природы.

Впрочем, это скорее беда, а не вина женщин, плод нервной измотанности — от двойного рабочего дня, торчания в очередях, сплющивания в автобусах, кухонного прислужничества... Это вина (и беда) общества, которое не создало для женщины климата благоприятствования.

«Я разведена с мужем уже 10 лет. И я не хочу замуж! Можно понять людей молодых, тех, кто никогда не был замужем или у кого нет детей. Но говорить об одиночестве, когда есть дети... Где взять время на одиночество?

Когда дети маленькие, забот полно. Подрослив выходные с ними в лес за грибами, за ягодами, зимой на лыжах, на каток, в театр, в кино. Выйдут замужвнуки появятся. Да мы, разведенные, счастливее тех, кто замужем! Они только внешне сохраняют свою семью, а сами уже давно надоели друг другу». (С. А., Москва, октябрь, 1986.)

Такое настроение распространяется в последнее время все больше. Его сторонницы отдают всю душу материнству — одному из двух своих женских предназначений — и считают, что другое такое предназначение, супружество, им не нужно.

Женщины из «материнских» семей иногда задумываются: а может быть, это нормальная семья и в ней нет ничего неполноценного, неестественного?

«Не рождается ли сейчас новая семьявремен эмансипациимать и дети, без мужа? У такой семьи есть недостатки, особенно для воспитания, но зато жить в ней спокойнее, нет ссор с мужем, а это очень важно для женщины. Не пора ли признать, что семья мать с ребенкомзаконный вид семьи?» (Иваново, текстильный институт, март, 1988.)

По-моему, в этих словах много правды. У человеческой семьи не одна модель, а несколько. С давних пор у европейцев было две такие модели: малая семья, из двух поколений — муж, жена, дети, и большая, из трех поколений — гроздь нескольких малых.

Новый уклад жизни несет и новые модели семьи. Нерасторжимый брак уступает сейчас место расторжимому, а кроме того, небывало затруднены брачные знакомства. Два эти переворота в личной жизни делают материнскую семью массовой: семья или становится материнской после развода, или с самого начала возникает без мужа — мать с ребенком. Каждый год у нас появляется около миллиона материнских семей — рождается новая модель семьи, нормальная для новых условий[124].

Многие, наверно, понимают, что у семьи есть две меры нормальности: состав семьи — мера «количественная», и отношения в ней — «качественная». Наверно, лучше всего, когда обе эти нормы встречаются в полной семье с хорошими отношениями. Но что лучше — когда в полной семье плохие отношения или в неполной — хорошие? Какая из этих семей «нормальнее»? Пожалуй, женщина из письма права тут в своем парадоксе: «Мы, разведенные, счастливее тех, кто замужем! Они только внешне сохраняют свою семью...»

Но у каждого вида семьи есть свои преимущества и свои изъяны, и их стоило бы видеть открытыми глазами — видеть, чтобы уменьшать. Как, скажем, в неполной семье восполнить детям отца? Это тяжелейший изъян материнской семьи, и, если его не залечить, материнская семья будет «полунормальной» — как и полная семья с неважными отношениями.

К сожалению, этого не видит женщина из письма. Ей достаточно одних только детей, она не чувствует себя обделенной без мужа, и это ее личное дело: к ее выбору надо, наверно, относиться с уважением. Но достаточно ли ее детям одной только матери, не чувствуют ли они себя обделенными без отца? По-моему, жизнь без отца обедняет больше, чем жизнь без мужа...

«Только утро любви хорошо»?

«Согласны ли вы, что «только утро любви хорошо, хороши только первые встречи»? И что лучше, сразу выплеснуть любовь или растягивать ее на долгие годы, сдерживать себя?» (Куйбышев, Дворец спорта авиазавода, апрель, 1980.)

«Не ведет ли сильная любовь к скорому разводу? («Дождь сильный льет мгновенно...») Сильное первое влечение может быстро пройти, и стоит ли без него поддерживать семью?» (Высшая комсомольская школа, ноябрь, 1979.)

«Куприн писал: удовлетворенная любовь иссякает, а иссякнув, разочаровывает, и на душе остается только боль и обида. Что вы об этом думаете?» (Новокуйбышевск, ДК имени Ленина, клуб книголюбов, апрель, 1980.)

Любовь — самое утреннее из наших чувств, говорил Фонтенель, французский писатель и философ XVIII века. Но у любви может быть и светлый день, и теплый вечер, и в каждом из этих чувств — утреннем, дневном, вечернем — есть своя прелесть, которой нет в других ступенях любви.

«Только утро любви хорошо, хороши только первые робкие речи» — эти строки Надсона рождены очень ранимой мужской психологией и очень сильной — романтически сильной — двойной оптикой влюбленности. Облик возлюбленной виден сквозь эту оптику таким белоснежным, что душу влюбленного сотрясает почти религиозное преклонение. Потом на эту икону сердца начинают ложиться блики обыденности, и каждый из них на крупицу ослабляет, гасит нестойкое чувство...

«Только утро любви хорошо» — это психология трагического по своей сути чувства, чувства с короткими крыльями: оно начинается со взлета счастливости и сразу же — без парения и планирования — переходит в спуск, падение, пике... Это скорее влюбленность, чем любовь, а если любовь, то лишь один из ее видов — любовь-маниа. У счастливой любви — у других ее видов — день может быть ярче утра, особенно у женщин.

Той же ранимой мужской психологией и той же психологией побеждаемой любви рождена и мысль, что удовлетворенная любовь иссякает, оставляя после себя горькое разочарование. Так бывает с влюбленностью, а не с любовью: у влюбленности как бы короткий аппетит, и если она не перерастает в любовь, этот аппетит скоро насыщается, и влюбленность начинает иссякать.



Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2016-09-20; просмотров: 172; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 3.12.154.133 (0.011 с.)