ТЕМА 3. Почему естественный язык является объектом современной филологии?

 

МАТЕРИАЛЫ ДЛЯ ЧТЕНИЯ

Р. Барт. Предисловие к «Словарю Ашетт»

 

Что может быть благоразумнее, чем словарь? Он информирует, дает сведения, даже учит, если взять на себя труд его читать, а не только заглядывать в него для справок; без долгих речей, без пустой риторики он строго, демократично, каждому желающему выдает знание. И одна­ко же эта крепко сбитая, даже в чем-то упрощенная вещь (если учесть, из какого сложнейшего сплетения фактов, понятий, материй состоит мир) молчаливо ставит перед нами (нет ничего менее болтливого, чем словарь) важнейшие, острейшие, быть может даже самые головокру­жительные проблемы, которые дано знать и обсуждать человеческому уму.

Первая из них связана с бесконечностью слов в языке. Никто не знает, из скольких слов состоит французский язык. Язык меняет­ся с каждой минутой, в каждом новом месте, по ходу произнесения бесчисленных новых речей; иногда такое новое слово (или даже не новое, а просто «перевранное» старое) разносится, распространяет­ся, «приживается», его можно уловить и ввести в словарь (возмож­но, впрочем, что оно оттуда скоро исчезнет). Словарь непрерывно борется с временем и пространством (социальным, региональным, культурным), но всякий раз терпит поражение; жизнь всегда шире и быстрее, она берет верх — не над языком, а над его кодификацией. Поэтому требуются все новые и новые словари. Поэтому также при создании каждого нового словаря вновь возникает идея «главно­го»: коль скоро все множество слов необъятно, зафиксируем какой-нибудь релевантный уровень (в зависимости от специальности словаря или читательской аудитории), который избавит нас от тре­вожной бесконечности и позволит создать словарь законченный в силу отборности своего словника; возможность работать с ним — ве­ликое облегчение; но не будем обманываться — он составляет лишь небольшую надводную часть айсберга. Во всяком случае, зная это, мы можем разглядеть в скромном предмете, который многие счи­тают лишь простым справочным инструментом, главную загадку вселенной — ее бесконечность или, пользуясь не столь метафизиче­ским словом, ее неуловимость.

Теперь второй источник головокружения. Мы собрали слова, дали им дефиниции — получается словарь. Мы собрали вещи (разумеется, обладающие именами), дали им описание — получается энциклопедия. Иногда, как в настоящем словаре, обе операции сочетаются вместе, получается словарь слов и вещей, энциклопедический словарь. Хотя взаимодополнительность обеих операций — нормативной (опреде­лить употребление слов) и дескриптивной (описать особенности ве­щей) — ощущалась у нас уже начиная с XVII века, подобных словарей-энциклопедий как будто немного. Это довольно парадоксальный факт: ведь на самом деле — и здесь открывается сложнейший философский спор — каждое слово влечет за собой вещь или целое скопище вещей, но также и каждая вещь может существовать для людей лишь будучи покрыта, освящена, признана некоторым словом. Слова отсылают к вещам? Да, но одновременно также и к другим словам. Поэтому разде­ление слов и вещей как двух обособленных и иерархически соотнесен­ных уровней является историческим явлением, что показал М. Фуко. Это разделение означает, что мы встаем на позицию реализма, кото­рый признает вещь в себе, вне говорящего о ней субъекта, а из слова делает простой инструмент коммуникации; такому воззрению в сред­ние века противилась номиналистская традиция, побежденная, как из­вестно, духом новоевропейской культуры. Со времен победы реализма мы полагаем, что, с одной стороны, говорим, а с другой — изготовляем вещи; с одной стороны, что-то произносим, украшаем и идеализиру­ем, а с другой — что-то строим, производим, продаем, присваиваем; по одну сторону — искусство (слова), по другую — наука (факты). Хотя словарь сам является историческим продуктом такого буржуазного рассудка, но если приглядеться, то он его расшатывает: ведь Для того чтобы описать вещь, перейти от слова к вещи, требуются другие слова, и так до бесконечности. Загляните хотя бы в настоящий словарь: что такое «лицо»? Часть черепа. Но что такое «часть»', «череп»? По какому праву вы останавливаетесь здесь, а не идете дальше? Где кончаются слова? Что находится за ними? Язык — не только привилегия челове­ка, но и его тюрьма. Об этом и напоминает нам словарь.

Наконец, третье удивительное свойство этой скромной, как счита­ют, вещи: словарь выходит за рамки своей инструменталъности. Мы полагаем, что он — необходимое орудие познания, и это правда; но он также и машина, производящая грезы; порождая сам себя, от слова к

слову, он в конечном счете сливается с нашей способностью воображе­ния. На словарной странице — или на нескольких страницах, которые все время так хочется листать, — перед нашим сознанием или зрением (если есть иллюстрации) проходят сильнейшие проводники грезы: материки, люди, эпохи, орудия, всевозможные явления Природы и обще­ства'. Драгоценный парадокс: словарь одновременно и позволяет нам осваиваться, привыкать, и заставляет блуждать среди незнакомого; он и укрепляет Знание, и дает толчок воображению. Каждое слово — слов­но корабль: поначалу оно кажется закрытым, плотно запертым в своей точно пригнанной арматуре; но очень легко оно само собой пускается в плавание, устремляется к другим словам, другим образам, другим желаниям; так получается, что словарь наделен поэтической функци­ей. Малларме и Франсис Понж приписывали ему утонченную творче­скую силу. Поэтическое воображение всегда отличается четкостью, и в чёткости словаря — источник той радости, с какой читают его поэты и зачастую дети.

К этим философским и поэтическим функциям следует приба­вить ту ярчайшую роль, которую играет словарь в рамках исторически определенного общества, где мы живем. Во Франции словарь в разных своих формах был участником крупнейших идейных битв. Родившись в XVI веке, т.е. на заре нового времени, он динамично, зачастую при­страстно следовал тем завоеваниям, которых добивался дух объектив­ности, а стало быть и терпимости; посредующая инстанция общедо­ступного знания, он принимал участие в образовании демократической познавательной практики. Ныне, однако, встает новый вопрос. Рас­пространение знаний зависит теперь не только от книг (а значит, и сло­варей), но также '(главным образом?) от так называемых массмедиа; а поскольку оно носит характер массовый, подвижный и неустойчивый (ибо осуществляется посредством речи, а не письма), то знание приоб­ретает некую ложную естественность; мы не столько говорим, сколько слушаем, незаметно пропитываемся услышанным, переходим от одной приблизительной идеи к другой, ничего не подвергая проверке; сло­ва становятся бессознательными мифами, поступая на службу к той мягкой (поскольку анонимной) власти, какой обладают ныне пресса, радио, телевидение; нам говорят все больше и больше, мы же говорим все хуже и хуже. Словарь призывает нас к порядку. Он говорит нам, что настоящее общение, честный обмен мнениями возможны лишь при строгом использовании тонких нюансов языка. Иногда я слышу, как некоего автора упрекают в том, что он пишет на «специальном жар­гоне»; мне хочется ответить таким людям словами Валери: «Вы что, из тех людей, для кого не существует словарь?» Словарь напоминает нам, что язык не дан нам раз навсегда от рождения; что никто сам по себе не является образцом ясности; что доброкачественное общение не мо­жет быть плодом словесной вялости; одним словом, что каждый из нас, должен бороться с языком, что эта борьба длится непрестанно, что для нее нужно оружие (такое, как словарь), — настолько обширен, могуч и хитер наш язык. То, что словари упорно живут и обновляются, что их, создают и изготовляют с величайшей заботой, — все это говорит о том,_д что они заключают в себе какой-то обет перед обществом: раз уж кон-. фликты между людьми неизбежны (как нас в том уверяют), то пусть _? хотя бы они никогда не вспыхивают из-за словесных недоразумений. _R Слова, увы, не бывают ни правдивы, ни ложны, ибо язык не властен_{) доказывать собственную истинность; но они могут быть верными, как_е ноты, — и вот к такой музыке языковых отношений и призывает нас хороший словарь.

Цит. по: Барт Р. Система моды. Статьи по семиотике культуры', М., 2003. С. 500-503.