Соотношение «этнического» и «культурного». Культура как фактор этногенеза

По Гумилёву, «культурное» и «этническое» не совпадают. Они соотносятся как деяния и явления, как сознание и бессознательное, как сфера долженствования и область глубинных природных импульсов.

Гумилёв считал, что «этническое» первично по отношению к «культурному». Не культура творит этнос, а наоборот, этнос творит культуру. Культуру Гумилёв определяет как «кристаллизованную пассионарность. Это всего лишь след этнической жизнедеятельности, её симптом, отражение, но никак не первопричина. Альтруизм, стремление к красоте, истине, справедливости порождаются глубинными процессами, протекающими в биосфере. Творчество – не что иное, как преломление природных толчков. Смена этических императивов связана не со свободным человеческим волеизъявлением, а со сменой фаз этногенеза.

Но из признания того факта, что культура есть продукт этногенеза вовсе не следует, что культурные явления представляют собой исчерпывающий эмпирический материал для познания этнических явлений и процессов. Гумилёв предостерегал от такого рода познания, считая, что оно неизбежно ведёт к искажению восприятия. Для наблюдателя существует только то, что сохранилось, то, что он может наблюдать непосредственно – материальные памятники, философские учения и т.п., но не этнические сообщества, их породившие. Мёртвое легче проходит сквозь толщу времени, нежели живое. Культурные феномены переживают своих создателей и заслоняет их. Сами же глубинные этнические процессы, приводящие к появлению артефактов, остаются незаметными для глаза.

Другая причина искажения исторического восприятия коренится в несовпадении пространственной локализации культуры и этноса. Культура довольно часто выходит за пределы первоначальных этнических границ. После Восточного похода Александра Македонского многие народы приобщились к греческому культурному наследию, но от этого египтяне и евреи не стали этническими эллинами.

Итак, культура производна от бессознательных биологических импульсов. Тем не менее, в определённый момент она начинает оказывать воздействие на естественный процесс рождения и умирания этнических сообществ, то есть сама становится фактором этногенеза. В чём же проявляется это обратное воздействие?

Да, поведенческий стереотип провоцируется пассионарным толчком и ландшафтом, но, в то же время, он нуждается в постоянном воспроизводстве, культивации при помощи воспитания, традиции, коммуникации. Новорождённый ребёнок безнационален, внеэтничен. Его этническое поле определяется социокультурной средой. «…Поле в начале жизни слабо, и если ребёнка поместить в другую среду, перестроится именно поле, а не темперамент, способности и возможности. Это будет воспринято как смена этнической принадлежности…» [17, с. 313-314] Социокультурная среда не может перестроить биологическую данность, в том числе, силу пассионарного заряда, но она задаёт контекст, в котором будет действовать индивид, формирует его идентичность и тем самым определяет направление реализации жизненной энергии.

Гумилёв приводит в качестве примера европейских поселенцев в Новом Свете. «Этнические миграции – процессы стихийные, увлекающие людей, которым только кажется, что они едут в чужую страну по доброй воле. В Америку людей толкало их пассионарное напряжение, мешавшее довольствоваться скромной жизнью где-нибудь в Кенте или Мекленбурге. А ведь дома они имели пищу, кров и женщину. В долине же Миссури им всё это приходилось добывать с большим риском и трудом. И вряд ли жизнь в прериях или лесах Канады была легче деревенской идиллии Европы.

Значит, тут мы встречаемся с детерминированным явлением природы, за которое человек моральной ответственности не несёт…

Но если этот мигрант убивает индейского ребёнка, чтобы получить премию за скальп, или доносит, что его соседка ведьма и колдунья, после чего её сжигают односельчане, или спалит чудную деревянную часовню в лесу, или спасёт заблудившегося путника в степи – это уже его деяния, за которые он несёт ответственность перед своей совестью. И разница между явлением и деянием принципиальна, ибо деяния можно совершить или не совершить. Они лежат в полосе свободы» [17, с. 481]. Полоса свободы, свободного выбора – это и есть сфера культуры.

Таким образом, пассионарность не отменяет и не подменяет обучения, воспитания, всего того, что культурные антропологи называют «инкультурацией».

С функцией обретения идентичности тесно связана другая функция культуры – интегративная. Культура может выступать как форма этнической комплиментарности, особенно на суперэтническом уровне, как идейная основа солидарности, повышая устойчивость этнических систем перед лицом внешнего окружения, определяя переход от многообразия в «целеустремлённое единообразие» [17, с. 146]. Она «является инструментом для соответствующего настроя», «заставляет сердца биться в унисон. И поэтому можно утверждать, что Данте и Микеланджело сделали для интеграции итальянского этноса никак не меньше, чем Цезарь Борджиа[69] и Макиавелли…» [17, с. 300-301]

Культура (прежде всего, религиозные идеи) переводит импульсы комплиментарности на уровень сознания. Тем самым деление на «своих» и «чужих» получает дополнительное основание, кристаллизуется в виде идеальных моделей референтных групп. Мы знаем примеры полного слияния этнической и культурной (религиозной) идентичности. Таковы турки-османы и сикхи. В обоих случаях вероисповедание стало главным критерием отнесения к этносу.

Таким образом, культура может быть рассмотрена как один из факторов этнического созидания. В то же время, она может играть и деструктивную роль в этногенезе. Речь идёт о так называемых «антисистемах». Но об этом несколько позже.

 

Этническая динамика

Согласно Гумилёву, этническая динамика не тождественна социальной. Графически социальная история может быть представлена в виде плавной восходящей кривой «от добывания огня трением до полётов космических кораблей». К этнической истории не может быть применена прогрессистская логика постоянного восхождения – напротив, она дискретна, прерывиста. «Разве хоть какой-нибудь этнос существует с самого начала развития человека от питекантропа? Разве есть такая карта, где бы этносы были показаны ну хотя бы от начала исторического периода? Нет их! Были сарматы, на их месте – нет ничего, на месте сарматов были потом половцы (куманы) – их нет.

Говоря об этносах, мы говорим всё время «было» [13, с. 23-24].

Этногенез – это пульсация витальной энергии, а этническая история – это рождение, самовыражение и гибель множества локальных этнических организмов. Кривую этногенеза можно охарактеризовать как «инерционную, возникающую время от времени вследствие «толчков», которыми могут быть только мутации, вернее, микромутации, отражающиеся на стереотипе поведения, но не влияющие на фенотип[70]» [13, с. 73].

Фазы этногенеза различаются в зависимости от соотношения пассионарных, гармоничных и субпассионарных особей. Гумилёв приводит мнение английского генетика Дж.Б.С. Холдена и выражает своё согласие с ним: «Гены мучеников идеи и науки, храбрых воинов, поэтов, артистов в последующих поколениях встречаются всё реже и реже» [17, с. 128-129]. На смену подъёму неизбежно приходит спад, деградация этнической системы, связанная со снижением доли пассионарных личностей.

Начальная фаза этногенеза – рождение этноса или, на языке естествознания,«специфическая мутация небольшого числа особей в географическом ареале». «Появившийся в генотипе вследствие мутации признак пассионарности обусловливает у особи повышенную по сравнению с нормальной ситуацией абсорбцию[71] энергии из внешней среды» [13, с. 75]. Популяция как бы «набухает» пассионарностью, что ведёт к радикальному изменению стереотипа поведения. Население данного региона переходит от статического к динамическому состоянию. Поведенческий стереотип этой стадии: «Надо исправить мир, ибо он плох!» Пассионарное меньшинство начинает бунтовать против традиции, ломать устоявшуюся систему социальных отношений, порывает с привычным укладом жизни. Современники чаще всего оценивают такое поведение критически, в лучшем случае – как чудачество, в худшем – как сумасшествие или грех. Однако с течением времени деяния этих возмутителей спокойствия начинают восприниматься как начало новой традиции.

Следующая стадия этногенеза – фаза подъёма – знаменуетинтенсивный рост пассионарного напряжения. Одним из его проявлений является экспансия, при этом в качестве агентов экспансии могут выступать не только воины, но и купцы, религиозные проповедники. Идут мучительные поиски этнической доминанты, сталкиваются различные её толкования. Формируются социальные институты, адекватные для данного этнического сообщества. Поведенческий императив этой стадии может быть выражен формулой: «Мы хотим быть великими!»

Пик пассионарного напряжения приходится на акматическую фазу. Для этого периода характерны переизбыток пассионариев и нарастание индивидуалистических настроений. Соединение этих двух тенденций провоцирует конфликты внутри этноса. «…Пассионарии начинают толкаться, толпиться, раздвигать друг друга локтями во все стороны и требовать каждый себе больше места» [13, с. 140].

В политической сфере соединение индивидуализма с избытком пассионарности ведёт хаосу и войнам, в которых пассионарии истребляют друг друга. Силой, удерживающей пассионарный порыв в узде, предохраняющей этнос от анархии, могла бы стать культура. Однако этого не происходит. Вот что пишет по этому поводу сам Гумилёв: «…Повышенная пассионарность даёт положительный результат… только при наличии социокультурной доминанты-символа, ради которого стоит страдать и умирать. При этом желательно, чтобы доминанта была только одна: если их две или три, то они накладываются друг на друга и тем гасят разнонаправленные пассионарные порывы…» [Там же] Такая консолидация на основе общей идеи более характерна для фазы подъёма, но не для акматической фазы. На этой стадии этногенеза культурная подсистема подчиняется тем же закономерностям, что и политическая сфера: на смену «мы» приходит «я», в противовес надындивидуальной стихии народного творчества настойчиво утверждается авторское начало. Девиз акматической фазы: «Будь самим собой!» Жажда самоутверждения оказывается сильнее желания реализовать «общее дело». Правда, для культуры прогрессирующая индивидуализация и авторизация не настолько опасна. Скорее наоборот, культурный процесс получает дополнительную энергетическую подпитку. Это лишний раз подтверждает тезис Гумилёва о том, что «этническое» не сводится к «культурному». Будучи производной от этноса и являясь по сути одной из его подсистем, она обладает некоторой автономией и подчиняется не только общеэтническим, но и собственным закономерностям.

Итогом акматической фазы является «перегрев» этнической системы.

Далее следует фаза надлома и резкое снижение пассионарного напряжения. Это «экватор», середина жизненного цикла. Развитие продолжается, но его вектор меняется. Растёт число и роль субпассионариев, которые руководствуются принципом «Мы устали от великих! Дайте пожить!». Обостряются отношения между этносами, составляющими один суперэтнос: «…Различия увеличиваются, а унаследованное сходство не исчезает, но отступает на второй план» [13, с. 204]. Снижается сопротивляемость этнической системы внешним воздействиям, что автоматически увеличивает вероятность её гибели.

Для инерционной фазы характерна некоторая стабилизация этнической системы. Спад пассионарного напряжения продолжается, но он является плавным, постепенным. Синонимы инерционной фазы – «золотая осень», «цивилизация» (в шпенглеровском понимании – как начало конца). Покой становится главной идеей. Формула этого времени – «С нас хватит!» Это время господства спокойных, законопослушных, трудолюбивых людей. Архетипы инерционного человека – римский император Октавиан Август и благовоспитанный английский джентльмен Нового времени. Инерционный человек устал от социальных катаклизмов. Он не хочет рисковать и не любит, когда это делают другие. Социально-политическая активность не приветствуется. Для экспериментов остаётся сфера культуры – считается, что эксперименты в этой сфере не так опасны. Это ниша, в которой дозволено реализовывать свою оригинальность и пассионарность, тем более что, по мнению Гумилёва, для культурной самореализации не требуется такого количества пассионарной энергии, которое необходимо для «подвига прямого действия», такого, как восхождение на костёр или на баррикаду. В творчестве мы тоже находим примеры жертвенности, но эта жертвенность иная, сниженная. Пассионарий, реализующий себя в данной области, способен для достижения своей цели пожертвовать многим, но не всем.

Другое направление человеческой деятельности, характерное для инерционной стадии – активное преобразование ландшафта и эксплуатация природы. По Гумилёву, отношение к ландшафту является индикатором пассионарности. Потребительское отношение к природе – это оборотная сторона гуманизма. На стадиях с высоким уровнем пассионарности человек был суров к себе и к себе подобным. Вместе со снижением пассионарного напряжения нарастает гуманизация – снижается планка требований к человеку, начинается потакание его слабостям. Долг воспринимается как ненужная обуза. Всепрощение перерастает во вседозволенность, в том числе и в отношении окружающего ландшафта. Получается, что для природы скучающий обыватель опаснее пассионария.

Фаза обскурации – это «сумерки» этноса, его вырождение. Торжествует гедонизм, чистое потребительство. Этнос начинает жить по принципу «День, да мой!» Снижается качество человеческого материала. Торжествуют бездарность, невежество, беспринципность. Другой девиз этого времени – «Будь таким, как мы!» Всё, что превышает средний уровень, всё по-настоящему живое, активное, творческое вызывает осмеяние и ярость.

Заключительная фаза этнического жизненного цикла – мемориальная. Пассионарность на нуле. Единственное, что удерживает этническую систему на плаву – историческая память, традиция. Мемориальному человеку остаётся лишь вспоминать о великих деяниях людей прошлого, сам же он ни на что подобное уже не способен. Его девиз: «Помни, как было прекрасно!» Поведенческий стереотип характеризуется абсолютной пассивностью, инфантилизмом. Такие этносы как бы превращаются в элемент ландшафта. Отсюда второй девиз мемориального человека: «Старайся не мешать другим, не докучай им, а сам не грусти и не жалей ни о чём!»

Жизнь этноса, достигшего столь преклонного возраста, может пойти по трём сценариям. Первый – гибель от рук от более пассионарных и агрессивных соседей. В связи с полным отсутствием у мемориальных этносов способности к сопротивлению, акции геноцида превращаются в лёгкую прогулку и напоминают убийство детей.

Второй сценарий – превращение в изолят (синонимы – реликт, персистент). Упрощение внутрисистемных связей. Стабилизация отношений. Воспроизводство системы из поколения в поколение без изменений. Здесь нет столь характерной для динамичных этносов проблемы «отцов и детей». Каждое новое поколение похоже на предыдущее. Идеалы, вкусы, обычаи – ничего не меняется.

Эволюционисты объясняют существование в наши дни архаичных народов их торможением, остановкой на ранних стадиях социокультурной эволюции. Гумилёв даёт другое объяснение этому феномену. Приверженцев архаического жизненного уклада правильнее сравнивать не с детьми, а со стариками. Они находятся не на ранних, а на конечных ступенях исторического развития. Их подъёмы и упадки в прошлом. Это осколки суперэтносов, пережившие своих собратьев. Таковы баски, албанцы, некоторые кавказские этносы, ирокезы, египетские феллахи. Медленное затухание, депопуляция (они «ленятся жить», по выражению Гумилёва).

Третий вариант – попадание в зону очередного пассионарного толчка. Согласно закону пассионарной индукции, нахождение в соседстве с зоной толчка может оживить «пожилой» этнос. «…Этносы, потерявшие былую пассионарность, могут существовать за счёт пассионарности соседнего этноса, передаваемой даже не естественным путём, а через системные связи» [17, с. 469]. Но для того, чтобы такой сценарий реализовался на практике, нужно чтобы соседи были взаимно комплиментарны.