Н.Я. Данилевский и Теория культурно-исторических типов

Николай Яковлевич Данилевский родился 10 декабря (28 ноября по старому стилю) 1822 г. в с. Оберец Ливенского уезда Орловской губернии. Сын генерала, он воспитывался в Царскосельском лицее, а затем в качестве вольнослушателя проходил курс обучения на факультете естественных наук Санкт-Петербургского университета, который окончил в 1847 г. Через два года он получает степень магистра ботаники.

Интересы Данилевского не ограничивались естествознанием. В конце 1840-х гг. он увлекается очень модным тогда в интеллигентских кругах утопическим социализмом, в частности, учением француза Шарля Фурье, и участвует в кружке петрашевцев. И хотя дальнейшая профессиональная деятельность Данилевского будет далека от общественных наук, его интерес к социокультурной и исторической проблематике, замешанный на правдоискательстве и патриотизме, сохранится на всю жизнь. Более того, в историю он войдёт именно как обществовед.

Итак, Данилевский становится петрашевцем. И хотя по меркам российского революционного движения собрания, которые по пятницам устраивал в своём доме чиновник Министерства иностранных дел М.В. Буташевич-Петрашевский, были совершенно безобидными, реакция властей на них была крайне жёсткой. В 1849 г. Данилевский, как и многие другие участники «пятниц», был арестован и 100 дней провёл в Петропавловской крепости. Хотя суда ему удалось избежать, но из столицы он был выслан. Прямо скажем, ему повезло несколько больше, нежели его товарищу по несчастью – Фёдору Михайловичу Достоевскому – который «отделался» восемью месяцами предварительного заключения, четырьмя годами каторги и пятью годами военной службы в Богом забытом Семипалатинске, что в казахских степях.

Арест и пребывание в каземате Петропавловской крепости произвели переворот в сознании Данилевского. Во-первых, он разочаровывается в социалистических утопиях. Во-вторых, он порывает с юношеским атеизмом и приходит к Богу. Во время заключения Данилевский не расстаётся с Библией.

Летом 1850 г. Данилевский был выслан из Петербурга в Вологду, где в течение двух лет служит в канцелярии губернатора. В 1852 г. его переводят в канцелярию самарского губернатора.

После ссылки Данилевский, как бы сказали в наши дни, «работает по профилю»: занимается естествознанием. В 1853-56 гг. он принимает участие (сначала в качестве статистика, затем – в качестве помощника начальника) в экспедиции, организованной Русским географическим обществом и Министерством государственных имуществ. Её целью было исследование состояния рыболовства на Волге и на Каспии. Руководителем экспедиции был знаменитый учёный-естествоиспытатель К.М. Бэр. В следующих экспедициях Данилевский участвует уже в качестве начальника: в 1858-61 гг. – на «Белом и Ледовитом морях», в 1863-68 гг. – на Чёрном и Азовском морях, в 1879-80 гг. – на озёрах Северо-Запада России. В это время он становится одной из главных фигур в деле разработки российского рыболовного законодательства. В 1879-80 гг. он возглавляет Никитский ботанический сад. Умер Данилевский в Тифлисе 19 ноября (7 ноября по старому стилю) 1885 г., во время одной из научных командировок.

В 1870-80-е гг. Н.Я. Данилевский получает известность как публицист. Для нас наибольшее значение имеет работа «Россия и Европа». В 1869 г. она печаталась в журнале «Заря», а в 1871 г. вышла отдельной книгой. Этот труд не является культурологическим трактатом в прямом смысле. Это многослойное произведение, и очень многое зависит от того, в каком контексте его рассматривать – историческом, культурологическом, философском, геополитическом, идеологическом. В первую очередь, «Россия и Европа» – это манифест, крик души оскорблённого и возмущённого русского патриота. Оскорблённого позицией Запада, который в годы Крымской войны (причём совершенно неожиданно для образованного русского общества) выступил единым фронтом на стороне Османской Турции и нанёс России унизительное поражение. Возмущённого слепотой русской интеллигенции, которая несмотря ни на что продолжала молиться своему кумиру – Западу, в её глазах – воплощению всего самого положительного в человеческой истории. Наконец, возмущённого зверствами турок, подавлявших национально-освободительные движения наших балканских единоверцев. «Россия и Европа» – это, прежде всего, манифест панславизма [1], призыв к политическому и геополитическому действию, а теоретические выкладки имеют здесь скорее вспомогательный характер, проясняют жизненную позицию автора.

Книга имела определённый резонанс в российском читающем обществе, но резонанс этот выразился в основном в критике и бурном неприятии идей, высказанных автором. Среди наиболее авторитетных критиков следует назвать социолога, идеолога народничества Н.М. Михайловского, историка Н.И. Кареева, религиозного философа В.С. Соловьёва. Этот поток критики вполне объясним – Данилевский замахнулся на «святое», поставил под сомнение главные объекты интеллигентской веры – «прогресс» и «человечество», заявил о вариативности социокультурного развития в противовес доминировавшему тогда европоцентризму. Этого ему не могли простить. Как приговор звучат слова Владимира Соловьёва: «Независимо от оценки его историко-публицистического труда, должно признать в Данилевском человека самостоятельно мыслившего, сильно убеждённого, прямодушного в выражении своих мыслей и имеющего скромные, но бесспорные заслуги в области естествознания и народного хозяйства» [35, с. 631]. То есть, по логике Соловьёва, никакого вклада, даже «скромного», в изучение общества и культуры автор «России и Европы» не внёс. Среди современников Данилевского были и те, кто дал положительную оценку его труду, в частности, публицист Н.Н. Страхов [36; 37], философ К.Н. Леонтьев [25], историк К.Н. Бестужев-Рюмин [8]. Но преобладал критический настрой.

Ситуация усугубилась в XX в. На смену бурному неприятию пришло забвение. Данилевского-философа, Данилевского-культуролога старались не замечать. Достаточно сказать, что в самом обширном и обстоятельном на тот момент обзоре русской философской мысли – двухтомной «Истории русской философии» В.В. Зеньковского, вышедшей в Париже в 1948-50 гг. – Данилевскому просто не нашлось места. В Советском Союзе его работы не переиздавались, а в исследовательской литературе он изображался как «выразитель политических устремлений царизма», «идеолог великодержавного шовинизма и политики национальной вражды». На Западе в Данилевском видели, прежде всего, идеолога русского тоталитаризма.

«Возвращение» Н.Я. Данилевского на Родину произошло в 1990-е гг. В 1991 г. после большого перерыва был переиздан главный труд его жизни – «Россия и Европа». О нём стали много писать. Чаще – восторженно, как минимум – благожелательно. Реже – критически, с опорой на штампы конца XIX в. В нём наконец-то увидели оригинального мыслителя, родоначальника новой научной парадигмы, предтечу Освальда Шпенглера и Арнольда Тойнби.

 

Критика европоцентризма

Отправной точкой учения Данилевского является полное и бескомпромиссное неприятие европоцентризма – мировоззренческой установки, согласно которой европейская культура обладает наивысшей ценностью, а европейские мерки являются универсальными. Всё, что не соответствует европейским представлениям о должном, автоматически записывается в разряд «неправильного» или «недоразвитого». При этом «европейское» обычно отождествляется с «западноевропейским».

В России противодействие европоцентризму осложнялась одним обстоятельством. После петровских реформ Запад стал для образованной части русского общества референтной группой. Запад (реальный или мифический) становится важнейшим источником образов и идей при формировании социокультурной идентичности. Это эмоциональное притяжение порождало некритическое отношение ко всякого рода заимствованиям, в том числе – интеллектуальным. В Новое время Запад становится безусловным лидером в области науки. Именно отсюда приходят в Россию философские и естественнонаучные парадигмы. Запад начинает восприниматься (и во многом – заслуженно) как наставник, учитель научных премудростей. Спору нет, европейская выучка в целом сыграла положительную роль в становлении русской науки. Но вместе с методологией перенимались и некоторые наукообразные клише, которым эта наукообразность придавала больший вес и открывала многие двери. К этому разряду относится и тезис о культурном превосходстве европейцев.

На каком основании строит свою критику Данилевский?

Во-первых, во избежание путаницы он призывает чётко развести Европу в географическом смысле и Европу в смысле культурном. В рамках сложившегося словоупотребления Европа как культурная единица отождествляется с германо-романским миром. Поэтому можно, подобно России, принадлежать Европе географически, но не быть европейской страной в плане культурном.

Во-вторых, недопустимо отождествлять Европу (как в культурном, так и в географическом смысле) с общечеловеческой цивилизацией или с её лучшей частью. При этом Данилевский ссылается на пример древних греков, чья культура рассматривается современными европейцами в качестве эталонной. Бόльшая часть древнегреческой культурной истории (за исключением сравнительно непродолжительного периода афинского преобладания) связана отнюдь не с Европой: на ранних стадиях важнейшим центром была Малая Азия, а в эллинистическую эпоху в этой роли выступает эллинизированный Египет.

В-третьих, нельзя мыслить культурно-исторический процесс через посредство бинарной схемы «Запад – Восток» (или «Европа – Азия»). Такое противопоставление невероятно упрощает реальность. Запад отождествляется с постоянным движением вперёд и самосовершенствованием, а Восток рассматривается в категориях косности и отсталости. По мнению Данилевского, указанные качества порождаются не географическим положением, а нахождением на определённой стадии жизненного цикла. Вот что он пишет по этому поводу. «Народу одряхлевшему, отжившему, свое дело сделавшему и которому пришла пора со сцены долой – ничто не поможет, совершенно независимо от того, где он живет – на Востоке или на Западе. Всему живущему – как отдельному неделимому, так и целым видам, родам, отрядам животных и растений – дается известная только сумма жизни, с истощением которой они должны умереть... История говорит то же самое о народах: и они нарождаются, достигают различных степеней развития, стареют, дряхлеют, умирают... Прогресс… не составляет исключительной привилегии Запада или Европы, а застой – исключительного клейма Востока или Азии; тот и другой суть только характеристические признаки того возраста, в котором находится народ, где бы он ни жил, где бы ни развивалась его гражданственность, к какому бы племени он ни принадлежал» [18, с. 93-94].

В-четвёртых, недопустимо выстраивать универсальные культурно-исторические схемы с опорой исключительно на европейский материал. Данилевский обращается к принятой в исторической науке периодизации всемирно-исторического процесса – делению его на древнюю историю, Средневековье и Новое время. «Насколько же удовлетворяет то деление вышеизложенным требованиям естественной системы? Основанием отделения древней истории от средней и новой принято падение Западной Римской империи... Какое дело Китаю, какое дело Индии до падения Западной Римской империи? Даже для соседних заевфратских стран – не гораздо ли важнее было падение Парфянского и возникновение Сасанидского царства, чем падение Западной Римской империи? Пала ли бы, или не пала эта Империя, – не одинаково ли бы произошел имевший такие огромные последствия религиозный переворот в Аравии? Главное же – почему падение этой Империи соединило в одну группу явлений… судьбы Древнего Египта и Греции, уже и без того отживших, с судьбами Индии и Китая, продолжавших себе жить, как если бы Рима вовсе и на свете не было? Одним словом, составляет ли падение Западной Римской империи (как оно ни многозначительно само по себе) такой принцип деления, который обнимал бы собою всю сферу делимого? Ответ будет… отрицательный» [18, с. 100-101].

Данилевский отрицает глобальные европоцентристские схемы вовсе не из-за того, что в его глазах европейский исторический опыт отличается какой-то особой ущербностью и в силу этой своей особенности оказывается неспособным к построению «правильных» схем. Локальный исторический опыт в принципе не может рассматриваться в качестве эталона. «…Вообще нет такого события, которое могло бы разделить судьбу всего человечества на какие бы то ни было отделы; ибо до сих пор, собственно говоря, не было ни одного одновременного общечеловеческого события, да, вероятно, никогда и не будет» [18, с. 101].