Факторы глобального культурного конфликта

Фактор № 1. Культурная (цивилизационная) идентификация имеет наибольшее значение по сравнению с другими измерениями идентичности.

Определение собственной идентичности – одна из базовых человеческих потребностей, а оно возможно лишь через противопоставление «другому», «чужаку», «врагу». Как это ни парадоксально, человек нуждается в том, кто принципиально отличен от него, от кого исходит угроза.

Деление людей на «мы» и «они» может осуществляться по разным критериям, но наибольший шанс быть отнесёнными к разряду «других», «чужаков» имеют представители другой цивилизации. Здесь мы имеем дело, прежде всего, с разницей менталитетов и мировоззрений. Это означает, что представители разных цивилизаций по-разному представляют себе решение самых важных, фундаментальных проблем, к числу которых относятся отношения между Богом и человеком, место человека в обществе, проблема социальной справедливости и т.п.

К «своим» и «чужим» применяются разные требования. Поэтому естественно, что взаимоотношения между общностями, принадлежащими к одной цивилизации, существенно отличаются от взаимоотношений между общностями, представляющими разные цивилизации. «Правила, принятые у христианских народов для взаимоот­ношений друг с другом, отличались от тех, которые были созданы для контактов с турками и другими «язычниками». Мусульмане по-разному вели себя с представителями дар ал-ислам и дар ал-гарб [58] … Цивилизационное «мы» и внецивилизационное «они» – вот константы человеческой истории» [46, с. 192].

Согласно Хантингтону, «различия между внутри- и внецивилизационным поведением возникли из-за следующих факторов:

- чувства превосходства (временами — неполноценности) по отношению к людям, которые воспринимаются как совершенно другие;

- боязни таких людей и отсутствия веры в них;

- сложности в общении с ними из-за проблем с языком и тем, что считается вежливым поведением;

- недостаточной осведомленности о предпосылках, мотивациях, социальных взаимоотношениях и принятых в обществе нормах у других людей» [Там же].

Разногласия в политических и экономических вопросах можно обсуждать за столом переговоров, даже свести к компромиссу. В случае с культурой это невозможно. Черты культурного своеобразия формировались столетиями и в наименьшей степени подвержены изменениям. Их укоренённость в прошлом придаёт культурным конфликтам особый эмоциональный настрой, особое напряжение. Для них характерен предельный максимализм. «…Культурные вопросы ставят нас перед выбором: да или нет, все или ничего» [46, с. 193].

Вывод напрашивается сам собой: принадлежность к одной культуре (цивилизации) облегчает сотрудничество между людьми, а культурные различия ведут к расколу и конфликтам.

Фактор № 2. Глобализация ведёт к возрастанию интенсивности контактов между представителями разных цивилизаций.

Рождение глобальной экономики, а также прогресс в области транспорта и средств связи привёли к более частым и плотным контактам между представителями разных цивилизаций. Это приводит к обострению проблемы идентичности. Вступая во взаимодействие, множество людей во всём мире задаётся вопросами «Кто мы такие?», «Откуда мы?» и «Кто не с на­ми?».

«Глобальный кризис идентичности» (выражение Хантингтона) неизбежно ведёт росту цивилизационного самосознания. «Люди сплачиваются с теми, у кого те же корни, церковь, язык, ценности и институты и дистанцируются от тех, у кого они другие» [46, с. 186].

Фактор № 3. Растёт значение религиозной идентичности. «La revanche de Dieu»,«реванш Бога» – так определил эту глобальную тенденцию Жиль Кепель.

Важнейшей причиной глобального религиозного подъёма Хантингтон считает процессы модернизации, которые поколебали привычные источники идентичности. «Люди переезжают из сельс­кой местности в города, отрываются от своих корней… Они взаимодействуют с огромным количеством незнакомцев и подвергаются новым моделям отношений. Им нужны новые источники идентич­ности, новые формы стабильного сообщества и новые мо­ральные устои, которые дали бы им чувство смысла и цели…

Во времена стремительных соци­альных перемен установившиеся идентичности разру­шаются, должно быть переоценено «я» и созданы новые идентичности. Для людей, которые сталкиваются с необхо­димостью ответить на вопросы «Кто я?» и «Где мое мес­то?», религия предоставляет убедительные ответы, а рели­гиозные группы становятся небольшими социальными об­щностями, пришедшими на замену тех, что были утрачены из-за урбанизации» [46, с. 142].

Люди связывают с религией свои надежды на излечение социальных и психических травм, нанесённых модернизацией. Через обращение к ней рассчитывают остановить моральную деградацию и вернуть утраченные социальные ценности, такие как порядок и взаимопомощь. С религиозными группами связывается решение тех социальных проблем, которым государство не уделяет должного внимания: предоставление медицинских услуг, образование, забота о престарелых и т.п.

Не везде «реванш Бога» связан с религиями, которые традиционно исповедуют в данных странах. Например, религиозное возрождение в Южной Корее связано отнюдь не с конфуцианством и буддизмом, а с христианством. Другой пример – католическая Бразилия, где в последние десятилетия наблюдается бум протестантизма.

Социальной опорой этого религиозного возрождения являются не социальные аутсайдеры, а представители «среднего класса», хорошо образованные горожане, предприниматели и администраторы.

Фактор № 4. В незападных странах нарастают процессы индигенизации, то есть возврата к собственным корням.

Хантингтон считает, что в данном случае действует универсальный принцип «культура всегда следует за властью»: военно-политическое и экономическое усиление страны неизбежно ведёт к активизации её культурной экспансии. «…Что же делает культуру и идеологию при­влекательными? Они становятся привлекательными, когда в них видят корень материального успеха и влияния… Усиление жесткой экономичес­кой и военной власти приводит к росту самоуверенности, высокомерия и веры в превосходство своей культуры или могущество по отношению к другим народам, и привлекает к этой власти иные общества. Ослабление экономической и военной власти ведет к неуверенности в собственных си­лах, кризису идентичности и попыткам найти в других культурах ключи к экономическому, военному и полити­ческому успеху. По мере того как незападные общества на­ращивают свой экономический, военный и политический капитал, они все больше расхваливают достоинства своих ценностей, институтов и культуры…

Западные ценности и институты привлекали людей из дру­гих культур, потому что они рассматриваются как источник западной мощи и благополучия. Одновременно с упад­ком западного могущества снижается также и способность Запада навязывать западные представления о правах чело­века, либерализме и демократии другим цивилизациям, а также уменьшается и привлекательность этих ценностей для других цивилизаций.

Она уже уменьшилась. На протяжении нескольких сто­летий незападные народы завидовали экономическому про­цветанию, технологическому совершенству, военной мощи и политическому единству западных обществ. Они искали секрет этого успеха в западных ценностях и институтах, и когда они выявили то, что сочли ключом, они попытались применить его в своих обществах. Чтобы стать богатыми и могущественными, им надо было стать как Запад. Однако сейчас эти кемалистские[59] взгляды в Восточной Азии исчез­ли. Жители Восточной Азии приписывают свое стремитель­ное экономическое развитие не импорту западной культу­ры, а скорее приверженности своей традиционной культу­ре. Они добиваются успехов, по их утверждению, потому, что они отличаются от Запада. Аналогичным образом, когда незападные общества чувствовали себя слабыми в отноше­ниях с Западом, они обращались к западным ценностям – праву на самоопределение, либерализму, демократии и не­зависимости, чтобы узаконить свое сопротивление западно­му господству. Теперь, когда они из слабых превратились в исключительно мощные страны, они не упускают случая на­пасть на те же ценности, которые до этого использовали для преследования своих интересов. Этот бунт против Запада изначально использовался для утверждения универсализма западных ценностей; теперь он провозглашается ради ут­верждения незападных ценностей» [46, с. 133-134].

Эти процессы в наибольшей степени затронули элиты незападных стран. Сейчас мы являемся свидетелями того, что западные исследователи называют «индигенизацией второго поколения». На смену прозападным реформаторам пришли лидеры нового типа, открыто декларирующие свою приверженность собственным культурным корням и критикующие Запад. Парадоксально, но факт: приходу к власти национальных и антизападных элит способствуют демократические выборные институты, заимствованные с Запада.

И ещё один момент. Антизападные настроения далеко не всегда связаны с антимодернизмом. Говоря «нет» вестернизации, многие индигенисты говорят «да» модернизации. Отвергая индивидуализм и накопительство, критики Запада не отрицают урбанизацию, индуст­риализацию, частную собственность, науку и высокие технологии, но всегда подчёркивают: «С учётом нашей специфики и с опорой на собственные силы». Формула нынешнего индигенизма: «Мы будем современ­ными, но мы не станем вами» [46, с. 149].

Фактор № 5. Культура становится силой, определяющей мировую политику и экономику.

Во-первых, культура корректирует государственные границы. Поликультурные государства имеют больше шансов развалиться по сравнению с монокультурными.

Во-вторых, изменяется принцип объединения в межгосударственные альянсы: на смену идеологическим блокам приходят альянсы, сложившиеся на основе общности культуры и цивилизации. По мнению Хантингтона, нынешняя прозападная политическая ориентация Польши, Венгрии, Чехии, Словакии, а также бывших советских прибалтийских республик, имеет под собой культурную основу: эти католические и протестантские страны уже давно являются органической частью западной цивилизации. И наоборот, попытки Турции войти в Евросоюз наталкиваются на противодействие его членов, которые не считают мусульман-турок «своими».

В-третьих, культура оказывает всё большее влияние на экономическую интеграцию. Успех региональных экономических организаций напрямую связан со степенью культурной однородности их членов. На культурно-цивилизационном фундаменте основаны такие региональные сообщества, как Евросоюз, НАФТА (североамериканская зона международной торговли), КАРИКОМ (Сообщество стран Карибского бассейна, включает 13 англоязычных стран региона), МЕРКОСУР (южноамериканский общий рынок), Организация экономического сотрудничества (объединяет Пакистан, Иран, Турцию, Афганистан и бывшие советские мусульманские республики). Растут связи между Китайской народной республикой и заморскими китайскими общинами. Экономисты ведут речь о «международной китайской экономике».

Там же, где между инициаторами подобных организаций нет культурной близости, не может быть и эффективного сотрудничества. Провалом закончились попытки создания единого экономического пространства в Карибском регионе из-за разногласий между испаноязычными и англоязычными странами региона. Попытка создания южноазиатского экономического пространства натолкнулась на противоречия между индуистскими, мусульманскими и буддист­скими странами. Ближневосточный общий рынок невозможен из-за непримиримых арабо-израильских противоречий. Примером полицивилизационной организации является возникшая в 1967 г. Ассоциация государств Юго-Восточной Азии (АСЕАН). Но, по мнению Хантингтона, она совершенно неэффективна и не имеет перспектив.

Экономические перспективы Японии нуждаются в особой оговорке. «Как уникальная страна и цивилизация, Япония встречается с трудностями в установлении экономических связей с Восточной Азией и разрешении экономических различий с Соединенными Штатами и Европой. Какие бы сильные тор­говые и инвестиционные связи ни удалось установить Япо­нии с другими восточно-азиатскими странами, ее культур­ные отличия от других стран, особенно от их прокитайских экономических элит, мешает Японии создать региональную экономическую организацию, сравнимую с НАФТА или Ев­росоюзом, и стать ее лидером. В то же время культурные от­личия Японии от Запада обостряют непонимание и антаго­низм во взаимоотношениях Страны восходящего солнца с Соединенными Штатами и Европой… Япония как одинокая в культур­ном отношении страна может иметь экономически одино­кое будущее» [46, с. 202].