Семантический язык как средство толкования лексических значений

ЯЗЫКОВОЙ ЗНАК И ПОНЯТИЕ ЛЕКСИЧЕСКОГО ЗНАЧЕНИЯ

Соссюровской концепции языкового знака как двусторонней единицы, характеризуемой означающим и означаемым (Соссюр 1916), противостоит знаковая теория Ч. Морриса (Моррис 1947), которая первоначально сложилась в семиотике, а в недавнее время, в существенно пересмотренном и дополненном виде, была перенесена в лингвистику (Мельчук 1968). В рамках этой теории языковой знак характеризуется не только именем (означающим) и семантикой (означаемым), но и еще двумя параметрами — синтактикой и прагматикой (ср. Вейнрейх 1966а: 417).

Понятие имени мы будем считать достаточно очевидным и поэтому оставим его без пояснений. Под семантикой в большинстве случаев понимаются сведения о классе называемых знаком вещей с общими свойствами или классе внеязыковых ситуаций, инвариантных относительно некоторых свойств участников и связывающих их отношений. Под синтактикой знака понимается информация о правилах соединения данного знака с другими знаками в тексте. Под прагматикой знака понимается информация, фиксирующая отношение говорящего или адресата сообщения к ситуации, о которой идет речь. Рассмотрим семантику, синтактику и прагматику знака подробнее, но только в том объеме, который необходим для экспликации понятия лексического значения.

Семантика языкового знака отражает наивное понятие о вещи, свойстве, действии, процессе, событии и т.п. Простейший пример расхождения между наивными и научными представлениями дал еще Л. В. Щерба, полагавший, что специальные термины имеют разные значения в общелитературном и специальном языках. «Прямая (линия) определяется в геометрии как 'кратчайшее расстояние между двумя точками'. Но в литературном языке это, очевидно, не так. Я думаю, что прямой мы называем в быту линию, которая не уклоняется ни вправо, ни влево (а также ни вверх, ни вниз)» (Щерба 1940: 68). Отделяя «обывательские понятия» от научных, Л. В. Щерба там же говорит, что не надо «навязывать общему языку понятия, которые ему вовсе не свойственны и которые — главное и решающее — не являются какими-либо факторами в процессе речевого общения». Впоследствии Р. Халлиг и В. Вартбург, разрабатывая систему и классификацию понятий для идеологического словаря, поставили

 

Семантический язык как средство толкования лексических значений

==57

себе целью отразить в ней «то представление о мире, которое характерно для среднего интеллигентного носителя языка и основано на донаучных общих понятиях, предоставляемых в его распоряжение языком» (Халлиг и Вартбург 1952: XIV). Это представление о мире они назвали «наивным реализмом». Те же идеи легли в основу рассмотренных нами в первой главе лексикографических опытов ряда московских лингвистов (Машинный перевод 1964, в особенности Щеглов 1964; см. также Бирвиш 1967, А. Богуславский 1970, Вежбицка 1969, Филмор 1969 и многие другие современные работы).

Складывающаяся веками наивная картина мира, в которую входит наивная геометрия, наивная физика, наивная психология и т. д., отражает материальный и духовный опыт народа — носителя данного языка и поэтому может быть специфичной для него в двух отношениях.

Во-первых, наивная картина некоторого участка мира может разительным образом отличаться от чисто логической, научной картины того же участка мира, которая является общей для людей, говорящих на самых различных языках. Наивная психология, например, как об этом свидетельствуют значения сотен слов и выражений русского языка, выделяет сердце, или душу, как орган, где локализуются различные эмоции. Можно сомневаться в том, что это соответствует научным психологическим представлениям.

Чтобы правильно истолковать значение слова цепенеть, относящегося к замирать приблизительно так же, как исступление относится к возбуждение, экстаз — к восторг, паника — к-страх, мы должны мысленно нарисовать более сложную картину человеческой психики, включающую представление о двух типах принципиально различных устройств: а) устройствах, с помощью которых мы чувствуем (душа, или сердце), логически осваиваем мир (ум) и физически ведем себя (тело); 6) устройствах, следящих за нашим поведением и контролирующих его (воля). Глагол замирать значит, по MAC, 'становиться совершенно неподвижным', глагол цепенеть обозначает родственный замиранию процесс, с тем, однако, уточнением, что физическое поведение выходит из-под контроля следящего устройства; ср. Вдруг телеграмма: одна бомба разворотила экипаж, другая — царя. Натурально все цепенеют, гробовое молчание (Ю. Давыдов).

Для описания значений семантически более сложных лексических единиц, обозначающих внутренние состояния человека (Волосы встают дыбом от страха. Мурашки ползут по спине от ужаса, Комок подступает к горлу от волнения и т. п.), требуется, как показала Л. Н. Иорданская (1972), дополнение к модели психики в виде перечня физических систем человека, рассматриваемых в качестве манифестантов определенных классов чувств, и перечня типов их реакций (Глаза полезли на лоб от удивления — 'экстраординарное функционирование', Дыхание прерывается — 'остановка функционирования' и т. п.).

 

 

==58 Глава 2

Задача лексикографа, если он не хочет покинуть почвы своей науки и превратиться в энциклопедиста, состоит в том, чтобы вскрыть эту наивную картину мира в лексических значениях слов и отразить ее в системе толкований. Первые попытки в этом направлении показали, насколько непростой является эта задача. Казалось бы, употребление русских слов высота, высокий, низкий вполне регулируется следующими словарными толкованиями: высота = 'протяженность предмета снизу вверх', высокий = 'большой в высоту', низкий = 'небольшой в высоту'. Однако анализ связанной с ними наивной геометрии показывает, что в языке существует более сложная система правил употребления этих слов, отражающая разные особенности их значения, которой превосходно владеют и интуитивно пользуются в речевой практике носители русского языка. Ниже мы изложим некоторые наблюдения, касающиеся только слова высота (ср. Бирвиш 1967).

В языке эвклидовой геометрии это слово значит 'перпендикуляр, опущенный из вершины геометрической фигуры на основание или его продолжение'. Это понятие отличается от наивного понятия высоты по крайней мере следующими признаками: 1) Эвклидовых высот у геометрического объекта столько, сколько у него вершин; наивная высота у физического предмета всего одна. 2) Эвклидова высота продолжает быть высотой, даже если она расположена в горизонтальной плоскости; наивная высота вертикальна или тяготеет к вертикали (ср. эвклидову и обычную высоту современного архитектурного сооружения, которое имеет вид ромба и опирается на землю одной из своих вершин). 3) В эвклидовой геометрии любые многоугольники и многогранники имеют высоту; в наивной геометрии осмысление одного из измерений предмета как высоты зависит от его внутреннего устройства, его формы, места крепления к другому предмету, соседства других тел и т. п. Измерение, которое у полого предмета (например, ящичка, шкатулки) осмысляется как высота, у предмета точно такой же внешней формы, но со сплошной внутренней структурой скорее будет осмыслено как толщина (ср. книгу, металлическую отливку). Окно определенной формы может быть названо узким и высоким, а картина с точно такой же внешней рамкой (ср., например, традиционную форму японской живописи) мыслится как узкая и длинная. Предметам с компактной формой (ящикам, рюкзакам, столам) высота может быть приписана независимо от того, опираются ли они своим низом на другой предмет или нет, а предметам с вытянутой формой (трубам, столбам, переносным лестницам) высота приписывается обычно тогда, когда они имеют снизу точку (линию, грань) крепления или опоры: деревянная лестница может быть высокой, а веревочная лестница всегда длинная, даже если она касается земли. Автономно стоящая заводская труба скорее высокая, чем длинная, а бегущий по ее стене металлический стержень громоотвода скорее длинный, чем высокий, потому что он стоит не автономно, а примыкает к другому, более крупному телу. 4) Для эвклидовой высоты неважно, на-

 

Семантический язык как средство толкования лексических значений

==59

сколько она уступает другим линейным размерам тела: даже если она на порядок меньше, чем основание фигуры, она остается высотой. Наивная высота, по крайней мере для некоторых предметов, не может на порядок уступать другим линейным размерам предмета: если вертикальный размер сплошного круглого предмета на порядок меньше его диаметра и если сам предмет не слишком большой, следует говорить о его толщине, а не высо те (ср., например, монету).

Во-вторых, наивные картины мира, извлекаемые путем анализа из значений слов разных языков, могут в деталях отличаться друг от друга, в то время как научная картина мира не зависит от языка, на котором она описывается. С «русской» точки зрения диван имеет длину и ширину, а с «английской», по свидетельству Ч. Филмора,— длину и глубину. Понемецки можно измерять ширину дома в окнах (zehn Fenster breit 'шириной в десять окон' — пример М. Бирвиша), а в русском такой способ измерения по меньшей мере необычен, хотя и понятен. Долгое время предполагалось, что, несмотря на различия в членении цветового спектра в разных языках, система дифференциальных признаков, на основе которой выделяются цвета, одна и та же в разных языках и складывается из тона, насыщенности и яркости (см. Хеллер и Макрис 1967). В европейских языках дело действительно обстоит именно таким образом. Существуют, однако, языки, которые не только иначе, чем европейские, членят спектр, но которые пользуются при этом совершенно другими признаками. В языке хануноо (Филиппины) есть четыре цветообозначения: они различаются по признакам 'светлый'—'темный' (белый и все светлые хроматические цвета — черный, фиолетовый, синий и т. п.) и 'влажный'— 'сухой' (светло-зеленый, желтый, кофейный — каштановый, оранжевый, красный). Оказывается, таким образом, что признаки тона, насыщенности и яркости не универсальны: «...противопоставления, в терминах которых в разных языках определяется субстанция цвета, могут зависеть главным образом от ассоциации лексических единиц с культурно значимыми аспектами предметов окружающей действительности. Кажется, что в примере со словами из хануноо одно из измерений системы подсказано типичной внешностью свежих, молодых ('мокрых', 'сочных') растений» (Лайонс 1968: 431). факты такого рода не столько опровергают гипотезу об универсальности элементарных значений (см. с. 38), сколько свидетельствуют о пользе принципа, выдвинутого в уже упоминавшемся сборнике Машинный перевод 1964, в силу которого абстрактная и конкретная лексика должны описываться по-разному. В частности, лучшим описанием и европейских цветообозначений, и цветообозначений хануноо были бы картинки, а не толкования с помощью дифференциальных признаков: ведь и носителю русского языка розовый вряд ли представляется как цвет красный по тону, высокой степени яркости и низкой степени насыщенности. з*

 

 

К оглавлению

==60

Глава 2

Положения о наивной и научной картине мира (и, естественно, о наивной и научной физике, психологии, геометрии, астрономии) имеют принципиальный смысл. Дело в том, что программа описания значений слов с помощью конечного и не слишком большого набора простейших неопределяемых понятий, провозглашенная еще Лейбницем, в новейшее время подверглась критике, как совершенно утопическая (см., например, Семантические проблемы 1962: 158 — 160), поскольку она равносильна описанию всего энциклопедического свода человеческих знаний. Применительно к Лейбницу эта критика, может быть, справедлива, но различение наивной и научной картины мира с дальнейшим лексикографическим описанием только первой из них делает эту критику беспредметной.

До сих пор, говоря о семантике знака, мы никак ее не расчленяли. Между тем в логической литературе, начиная с классической работы Г. Фреге о значении и смысле, семантику знака принято рассматривать на двух уровнях — денотативном (референционном) и сигнификативном (см., например, Куайн 1953, Черч 1960). Денотатом знака называется класс обозначаемых им фактов, а сигнификатом — общие признаки всех фактов этого класса. Возможно, таким образом, денотативное тождество знаков при их сигнификативном различии. Классическим примером этого расхождения являются фразы «центр тяжести треугольника и точка пересечения медиан» эти имена задают реально один и тот же объект действительности, но позволяют мыслить его по-разному.

Не пытаясь перечислить всех возможных типов сигнификативных различий, совместимых с денотативным тождеством, мы отметим лишь тот из них, с которым нам постоянно придется иметь дело. Речь идет о различиях в логических акцентах, примером которых могут служить активная и пассивная формы глагола и различные типы лексических конверсивов.

В дальнейшем, смотря по обстоятельствам, мы будем пользоваться либо нерасчлененным понятием семантики знака или производным от него понятием лексического значения, либо более тонкими понятиями денотата и сигнификата, памятуя о том, что два лексических значения могут различаться не только на денотативном, но и на сигнификативном уровне и что это различие — тоже семантическое.

Вопрос о синтактике слова в интересующем нас аспекте сводится к одному из центральных в современной семантике вопросов о различии между лексическим значением слова и его сочетаемостью.

Не предлагая логически полной классификации типов сочетаемости слова по совокупности семантических, лексических, синтаксических, морфологических, стилистических и других признаков, выделим лишь те типы, с которыми мы в дальнейшем будем иметь дело.

Пусть слово А синтаксически непосредственно или опосредствованно связано со словом (словосочетанием, предложением) В. Информация о

 

Семантический язык как средство толкования лексических значений

==61

части речи или синтаксическом статусе В и о грамматической (в частности, предложно-падежной) форме, в которой В должно стоять, составляет морфо-синтаксическую сочетаемость А, или морфо-синтаксические ограничения на сочетаемость Л; ср. разные морфо-синтаксические ограничения у неточных синонимов сопутствовать (чему-л.) — сопровождать (что-л.), ошибаться (адресом) — перепутать (адрес), желание (чего-л.) или делать (что-л.) — охота (делать что-л.), считать (работу законченной или что работа закончена) — рассматривать (работу как законченную).

Информация о том, каким должно быть само слово В или класс слов В\, В'г, Вз,... Вп, с которым(и) синтаксически связано слово А, составляет лексическую сочетаемость А, или лексические ограничения на сочетаемость А. Глагол ошибаться в рассмотренном выше значении употребляется с небольшой группой существительных типа адрес, дом, дверь, окно, номер, этаж, телефон (ошибаться дверью и т. д.). Все они должны быть выписаны при ошибаться «поименно»: в их значениях нельзя усмотреть никакого общего семантического признака, руководствуясь которым можно было бы всякий раз безошибочно употреблять рассматриваемый глагол (хотя на первый взгляд кажется, что такой признак есть и что это нечто вроде 'способности быть частью чьего-л. опознавательного индекса'). Заметим, что перепутать не подчиняется этому лексическому сочетаемостному ограничению: перепутать можно не только адрес, дверь, телефон и т.д., но и зонтик, книгу, дату, ключ, должность, название и очень многое другое. Равным образом уменьшать можно все, что имеет линейные размеры, количество или интенсивность, а разг. сбрасывать (в почти синонимичном значении 'резко уменьшать') — только давление, газ, скорость, температуру и, может быть, вес. Все эти существительные должны быть заданы при сбрасывать списком (или сбрасывать должно быть дано при каждом из них), ибо другие существительные того же класса (расходы, количество продуктов, накал, ширина) с ним не сочетаются.

Наконец, информация о том, какими семантическими признаками должно обладать слово В, синтаксически связанное с А, составляет семантическую сочетаемость Л, или семантические ограничения на сочетаемость Л. О семантических, а не о лексических ограничениях на сочетаемость Л разумно говорить лишь в тех случаях, когда любое слово В, имеющее требуемый семантический признак, способно сочетаться с Л. Так, дополнением при арендовать могут быть и имена угодий (арендовать земельный участок, лес с пашней, озеро), и имена (крупных) помещений (арендовать зал, клуб, заводское общежитие), в то время как при квазисинонимичном ему глаголе снимать ту же роль выполняют обычно имена помещений (снимать дачу, спортзал, угол), но не угодий (плохо ^снимать лес с пашней). Ухудшаться и улучшаться могут только состояния, способности, процессы (Погода ухудшилась <улучшилась>, Зрение <поввдение> ухудшилось <улучшилось>), но не конкретные вещи или лица

 

 

==62

Глава 2

(нельзя * Ручка ухудшилась (улучшилась), *Петр ухудшился (улучшился)), хотя этот семантический сочетаемостный запрет никак не связан с лексическим значением рассматриваемых глаголов: ухудшаться (улучшаться) = 'становиться хуже (лучше)', а словосочетания становиться хуже и становиться лучше свободно сочетаются с именами вещей и лиц в роли субъекта: Ручка стала хуже (лучше), Петр стал хуже (лучше). Заметим, что глаголы портиться и исправляться, квазисинонимичные рассматриваемым глаголам, не подчиняются этому семантическому сочетаемостному запрету: Ручка испортилась <исправилась>, Петр испортился <исправился>.

Особенности морфо-синтаксической, лексической и семантической сочетаемости часто трактуются в словарях как особенности лексического значения слова. Так, MAC выделяет у прилагательного женатый в значении 'имеющий жену, состоящий в браке' (ср. Он уже женат) новый оттенок значения 'состоящий в браке с кем-л' для конструкции женатый на ком. Между тем очевидно, что женатый в любых употреблениях, даже с опущенным контрагентом (вторым субъектом), значит 'состоящий в браке с кем-л'., потому что в браке непременно участвуют двое. Когда поверхностно факультативная (но семантически обязательная) форма на ком опускается, утрачивается лишь возможность конкретизировать, кто именно является вторым участником брака, но лексическое значение слова женатый сохраняется полностью. Тот же словарь усматривает у глагола ставить 4 значение 'создавать для кого-л. какое-л. положение, условия, обстановку'. Здесь тоже элемент окружения принят за элемент значения рассматриваемого слова. Выделенные разрядкой смысловые компоненты — это просто список существительных, которыми глагол управляет (за исключением, может быть, слова обстановка); на долю самого глагола приходится лишь значение 'каузировать кого-л. быть в ситуации, обозначаемой управляемым существительным' (ср. толкование в БАСе).

И в том и в другом случае относительно простые соображения приводят к правильному решению. С более трудной проблемой мы сталкиваемся тогда, когда некая информация X, которую нам предстоит отнести к семантике знака или к его синтактике, оказывается семантической. Иными словами, труднее разграничить лексическое значение слова и его семантическую сочетаемость. Этот вопрос допускает три разных решения.

1 Некая семантическая информация может быть истолкована только как особенность семантики слова. Рассмотрим в связи с этим глаголы колоть и рубить. В словарях они толкуются следующим образом: колоть = 'раздроблять, рассекать, делить на куски', рубить = 'ударяя чем-н. острым, разделять на части, отсекать, размельчать'. Деепричастный оборот во втором толковании — 'ударяя чем-н. острым' — описывает очень важную особенность рубить, которой нет у колоть: рубят всегда при помощи ин-

 

Семантический язык как средство толкования лексических значений

==63

струмента, а колоть можно и не прибегая ни к какому специальному орудию. Действительно, бросив кусок льда на пол, его можно расколоть, но никак не разрубить; с другой стороны, если мы орудуем топором, то кусок льда можно и разрубить, и расколоть, хотя, может быть, ситуация сама по себе несколько необычна. Этим, однако, различия между колоть и рубить не исчерпываются. Колоть можно только твердые и невязкие предметы (ср. колоть дрова, сахар, орехи, лед), а в употреблении рубить никаких ограничений на этот счет нет (ср. рубить дрова, узловатый ствол, мясо, канаты, резиновые тяжи, капусту). Поскольку колоть содержит в себе указание на твердость и невязкость объекта, колка предполагает моментальное рассоединение, распадение получающихся в результате частей, что нехарактерно для рубки (это, в частности, приводит к тому, что при колке предмета с волокнистой структурой удар обычно направлен по волокну, а при рубке это необязательно). Таким образом, у рубить и колоть есть определенные семантические особенности, учет которых необходим для правильного использования этих слов, и мы должны решить, в какой форме их правильнее всего описать. Допустим сначала, что указания 'инструмент', 'твердость и невязкость объекта' — не части значений рубить и колоть соответственно, а их сочетаемостные признаки: рубить сочетается с названием инструмента, а колоть сочетается с названием твердого и невязкого объекта. Ложность этого допущения очевидна хотя бы из того, что рубить можно такой вещью, имени которой в словаре нельзя приписать семантического признака 'инструмент', ср. рубить смерзшуюся глыбу снега доской или прикладом ружья. Дело hi в том, что рубят вещью, которая по самой своей природе является инструментом, а в том, что некой вещи в данной ситуации придают функции инструмента. Таким образом, 'инструмент' — не семантический признак чова, с которым сочетается глагол рубить, а свойство реального участника конкретной ситуации и, следовательно, не особенность семантической сочетаемости глагола, а необходимый элемент его значения. Нигде, кроме как в толковании слова, этот элемент не может быть отражен. Аналогичным образом решается вопрос и с глаголом колоть.

1. Некая семантическая особенность слова может быть описана только как особенность его сочетаемости. В одном из своих значений существительное горсть может быть в первом приближении истолковано как 'очень небольшое число'. Однако описывает оно при этом не любые предметы и даже не любые живые существа, а главным образом людей (см. БАС): горсть защитников, людей, храбрецов, но не * горсть кошек, * горсть шкафов. Допустим, что указанное свойство — не особенность сочетаемости слова, а особенность его значения: горсть = 'очень небольшое число людей'. Поскольку слово горсть в рассматриваемом значении сильно управляет существительным, а это существительное не может быть ничем, кроме названия человека, истолкование соответствующих словосочетаний

 

 

==64

Глава 2

всегда будет содержать семантический повтор: горсть храбреирв = 'очень небольшое число людей + людей храбрых', что семантически равно выражению "очень небольшое число храбрых людей'. Иными словами, одно вхождение семантического компонента 'люди' всегда оказывается лишним и устраняется из интерпретации любого словосочетания. Но это значит, что постулированное нами значение никогда не реализуется в полном виде, а из этого неизбежно следует, что его толкование содержит избыточный семантический компонент¹.

3. Некая семантическая особенность слова может быть интерпретирована либо как особенность его значения, либо как особенность его семантической сочетаемости — ситуация неединственности семантических описаний, ставшая предметом теоретического анализа только в самые последние годы. Для существительных типа воля, качество, темперамент и др. под. характерны два основных класса словоупотреблений: (1) с прилагательными и глаголами, имеющими значение степени или повышения (понижения) степени; например, сильная или слабая воля, высокое или низкое качество, бурный или вялый темперамент, Качество повышается или понижается и т. п.; (2) без таких прилагательных и глаголов; например, воспитание воли, знак качества. Ну и темперамент! Во втором случае они явным образом обозначают большую степень свойства: воспитание воли, например, это 'воспитание большой воли', т. е. воля — 'большая способность добиваться исполнения своих желаний или намерений'. Допустим теперь, что компонент 'большой' входит в значение этих слов и в первом случае (семантическое решение). Тогда мы должны постулировать следующие правила сложения значений: если существительное типа воля сочетается со словом, в значение которого входит компонент 'большой' или 'больше' (ср. сильная воля, высокое качество, Качество повышается), то получается словосочетание с повторением компонента 'большой' или 'больше', который один раз должен быть сокращен: сильная воля = 'боль-

Рассматривая материал, приведенный в пунктах 1 и 2, мы можем заметить, что в обоих случаях на употребление слова накладываются некие сочетаемостные ограничения, ср. неправильность *рубить лед о камень, "колоть гибкие резиновые тяжи, *горсть шкафов. Однако в первом случае они семантически мотивированы, вытекают непосредственно из значения слова, а во втором — нет. Заметим далее, что и те и другие могут нарушаться в стилистических целях, ср. Дождь ходит по Цветному бульвару, шастает по цирку внезапно слепнет и теряет уверенность (Ю. Олеша), Вода бормотала под корягой (К. Паустовский) — нарушение семантически мотивированной сочетаемости, Автобус. понесся, сламя голову (А. Эйснер), ...подкатила открытая буланая машина (М Булгаков) — нарушение семантически немотивированной сочетаемости Развитая семантическая теория должна предусматривать возможность таких нарушений и уметь предсказывать соответствующие стилистические эффекты. В порядке гипотезы мы бы хотели высказать предположение, что стилистическое нарушение семантически мотивированного правила сочетаемости приводит к метафоре или метонимии, а нарушение чисто сочетаемостного правила — к разного рода юмористическим эффектам.

 

Семантический язык как средство толкования лексических значений

==65

шая большая способность...' = 'большая способность...'. Если же такое существительное сочетается со словом, в значение которого входит компонент 'малый' или 'меньше' (слабая воля, низкое качество), то получается семантически противоречивое словосочетание (слабая воля = 'небольшая большая способность...'), и компонент 'большой' из совокупного толкования словосочетания должен быть вычеркнут. Теперь рассмотрим сочетаемостное решение: допустим, что в (1) существительное обозначает не большую степень свойства, а просто шкалу определенного свойства. Тогда надо будет указать, что данное значение существительного реализуется только в сочетании со словами, в значение которых входят компоненты 'большой', 'малый', 'больше', 'меньше'. Итак, семантическое решение не требует расщепления значений, но предполагает использование особого правила сложения значений, а сочетаемостное решение требует расщепления значений, но зато не нуждается в особом правиле. Оба решения дают полную и непротиворечивую картину фактов, и если бы мы захотели отдать предпочтение одному из них, необходимо было бы привлечь какието дополнительные соображения².

В ряде случаев вопрос о границе между семантикой и синтактикой знака остается открытым. Так, в частности, обстоит дело с предельными прилагательными, кратко описанными автором в работах Апресян 1968, 1972. Ниже они рассматриваются более подробно и с некоторыми уточнениями.

На первый взгляд, пары слов типа высокий—низкий, длинныйкороткий, глубокий—мелкий, широкий—узкий, тонкий—толстый, далекийблизкий и т. п. представляются абсолютно симметричными: одно из прилагательных обозначает большой, а другое — малый полюс соответствующей шкалы. Однако, сочетая их с наречиями разных семантических классов, мы обнаруживаем интересную особенность прилагательных со значением малого полюса, которой нет у их антонимов. Рассмотрим два класса наречий: наречия со значением большой степени признака (очень, весьма) и наречия со значением полной степени признака (совсем, совершенно, абсолютно). С первыми сочетаются прилагательные обоих типов, а со вторыми — преимущественно прилагательные со значением малого по-

Дополнительным соображением в данном случае могло бы послужить следующее обстоятельство: семантическое решение плохо согласуется с тем фактом, что в русском языке (да и не только в русском) нет ни одного класса слов, для которого было бы бесспорно справедливо правило зачеркивания повторяющегося значения высокой степени. Характерно как раз другое: если каждое из двух синтаксически связанных слов имеет значение высокой степени, то последнее, так сказать, удваивается, ср. очень глубокое озеро (не просто глубокое, очень глубокое). Таким образом, если бы мы наряду с общим правилом «удвоения» повторяющегося значения высокой степени ввели в систему и соответствующее правило зачеркивания, оба правила утратили бы общность, и область действия каждого из них должна была бы определяться многочисленными частными условиями.

 

==66

Глава 2

люса: вполне корректны словосочетания совсем низкий, короткий, узкий, мелкий и не вполне корректны словосочетания "совсем, высокий, длинный, широкий, глубокий. Эта сочетаемостная особенность семантически мотивирована. Дело в том, что малый полюс шкал размера имеет предельную точку, а большой полюс — нет. Высоту (глубину и т. д.) высокого предмета можно увеличивать бесконечно, и предмет все равно будет называться высоким; нельзя, однако, бесконечно уменьшать высоту (глубину и т д.) низкого предмета. Если высота низкого сплошного цилиндра существенно меньше его диаметра, то он становится плоским или тонким.

Отмеченное нами существенное различие между двумя типами прилагательных может быть дописано как различие в предельности— непредельности: прилагательные, обозначающие малый полюс, являются предельными, а их антонимы — непредельными. Теперь видно, как объяснить правильность сочетаний типа совсем низкий: при сочетании с наречием полной степени признака словосочетание в целом обозначает достижение предела. Аналогичными соображениями объясняется и неправильность словосочетаний типа "совсем высокий.

Понятие предельности—непредельности применимо не только к параметрическим прилагательным. Действительно, если предельным считать прилагательное, обозначающее такое градуируемое свойство, для которого возможна максимальная степень, то предельными в этом смысле оказываются прилагательные цвета, формы (круглый, квадратный) и многие другие. Некоторые из них обнаруживают интересные особенности в сравнительной степени.

Сравнительная степень любого непредельного прилагательного и таких параметрических предельных прилагательных, как низкий, узкий, короткий, мелкий и т. п., подобно словам высота, ширина, длина, глубина, просто задает шкалу соответствующего параметра. Высказывание Х выше <ниясе> Y-a в равной мере приложимо к большому и маленькому предметам, к двум большим предметам и к двум маленьким предметам. Что касается положительной степени непредельных прилагательных и параметрических предельных прилагательных, то она задает только часть такой шкалы — направо или налево от ее среднего участка, которому соответствует понятие нормы высоты, ширины, длины и т. д. Следовательно, положительная степень такого прилагательного должна быть истолкована через сравнительную: высокий <низкий> = "выше <ниже> нормы'.

В противоположность этому, сравнительная степень таких предельных прилагательных, как прилагательные цвета, задает не шкалу цвета вообще, а шкалу данного цвета, причем даже ее — не целиком, а за вычетом крайних точек. Высказывание Х краснее Y-a приложимо только к двум красным предметам; оно не может относиться ни к двум зеленым предметам, ни к красному и зеленому. Что касается положительной степени прилагательного цвета, то она задает целиком всю шкалу соответствующе-

 

Семантический язык как средство толкования лексических значении

==67

го свойства. Крайняя точка шкалы красного цвета является красной, но она не может быть краснее какой-либо другой точки. Следовательно, сравнительная степень прилагательного цвета должна быть истолкована через положительную: Х краснее Y-a = 'X красен, и Y красен, и краснота Х-а больше красноты Y-a'.

Из сказанного следует, в частности, что у параметрических прилагательных сравнительная степень семантически проще положительной, а у прилагательных цвета, наоборот, положительная степень семантически проще сравнительной. Любопытно, однако, что независимо от своей меньшей или большей смысловой сложности сравнительная степень любого прилагательного всегда является непредельным прилагательным; ср. несочетаемость *совсем выше <ниже>, "совсем краснее. В связи с этим и возникает серьезный вопрос о том, является ли «предельность» и «непредельность» семантическим или сочетаемостным (синтактическим) признаком прилагательного. В данной работе мы можем лишь поставить этот вопрос, но не ответить на него.

Рассмотрим, наконец, прагматику знака. К ней относится широкий круг явлений, начиная от экспрессивных элементов значения, которые в разное время или разными авторами назывались Gefuhlswert, feeling, tone, valeur emotive, семантические ассоциации, ассоциативные признаки, коннотации и т. п., и кончая теми модальными компонентами значения (связанными не с описываемой ситуацией, а с ситуацией общения), которые А. Вежбицка описывала как модальную рамку высказывания, а Ч. Филмор — как пресуппозиции. Все эти признаки обладают тем общим свойством, что характеризуют отношение говорящего или адресата сообщения к описываемой знаком действительности. Однако разные прагматические элементы надо, по-видимому, фиксировать в разных зонах описания знака.

Начнем с семантических ассоциаций, или коннотаций, — тех элементов прагматики, которые отражают связанные со словом культурные представления и традиции, господствующую в данном обществе практику использования соответствующей вещи и многие другие внеязыковые факторы. Они очень капризны, сильно различаются у совпадающих или близких по значению слов разных языков или даже одного и того же языка. Со словом ишак, например, ассоциируется представление о готовности безропотно работать (ср. работает, как ишак, хороший ишачок, Я вам не ишак тянуть за всех (Не стану ишачить за всех)), а со словом осел — его точным синонимом в главном значении — представление об упрямстве и тупости (упрямый или глупый, как осел; Ну и осел же ты; Довольно ослить! и т. п.). У существительного собака есть коннотаций тяжелой жизни (собачья жизнь, жить в собачьих условиях), преданности (смотреть собачьими глазами) и плохого (Ах ты, собака!, собачья должность); у существительного пес — холопской преданности (сторожевой пес царизма) и

 

 

==68

Глава 2

плохого (песий сын); у существительного сука — плохого (сучьи дети); наконец, у существительного кобель — похоти (Когда же ты образумишься, кобелина проклятый?).

Такие признаки, несмотря на то что они не входят непосредственно в семантику слова, представляют для нее первостепенный интерес, потому что во многих случаях именно на их основе слово регулярно метафоризуется, включается в сравнения, участвует в словообразовании и други