Исходный пункт теории познания. Априоризм

Раздел VI

НЕМЕЦКИЙ

КЛАССИЧЕСКИЙ ИДЕАЛИЗМ ΧνΠΊ-ΧΙΧ вв.

Кант Иммануил (1724—1804) — основоположник немецкой классической философии. В первый период творчества (до 1770 г.), занимаясь как естественнонаучными, так и тради­ционными философскими проблемами, приходит к выводу о необходимости пересмотра существующих представлений о наших познавательных возможностях. Во второй — кри­тический — период, установив границы человеческого по­знания, исследует метафизические основания естествозна­ния, правовых и моральных представлений.

Основные работы докритического периода: «Всеобщая естественная история и теория неба» (1755), «Новое освеще­ние первых принципов метафизического познания» (1755), «Исследование степени ясности принципов естественной те­ологии и морали» (1764); критического периода: «Критика чистого разума» (1781), «Критика практического разума» (1786), «Критика способности суждения» (1790), «Религия в пределах только разума» (1793), «Метафизические начала естествознания» (1786), «Метафизика нравов в двух частях» (1797), «Антропология с прагматической точки зрения» (1798).

О философии

Философия есть система философских знаний, или рацио­нальных знаний из понятий. Таково школьное понятие этой на­уки. По мировому же понятию (Weltbegriff) она есть наука о пос­ледних целях человеческого разума. Это высокое понятие сооб-

щает философии достоинство, т.е. абсолютную ценность. И дей­ствительно, она есть то, что одно только и имеет внутреннюю ценность и впервые придает ценность всем другим знаниям.

Ведь всегда спрашивают в конце концов, чему служит фило­софствование и его конечная цель — сама философия, рассмат­риваемая согласно школьному понятию?

В этом схоластическом значении слова философия имеет в виду лишь умение, в смысле же ее мирового понятия — полез­ность. В первом смысле она есть, следовательно,учение обуме-нии; в последнем —учение о мудрости, законодательница разу­ма, и постольку философ — не виртуоз ума, но законодатель.

Виртуоз ума, или, как его называет Сократ, — филодокс, стремится только к спекулятивному знанию, не обращая внима­ния на то, насколько содействует это знание последним целям человеческого разума: он дает правила применения разума для всевозможных произвольных целей. Практический философ — наставник мудрости учением и делом — есть философ в собствен­ном смысле. Ибо философия есть идея совершенной мудрости, указывающей нам последние цели человеческого разума.

К философии по школьному понятию относятся две вещи: во-первых, достаточный запас рациональных знаний; во-вторых, систематическая связь этих знаний, или соединение их в идее целого.

Философия не только допускает такую строго систематичес­кую связь, но и является единственной наукой, которая имеет систематическую связь в собственном смысле и придает всем дру­гим наукам систематическое единство.

Что же касается философии по мировому понятию (in sensu cosmico), то ее можно назвать также наукой о высшей максиме применения нашего разума, поскольку под максимой разумеется внутренний принцип выбора между различными целями.

Ибо и в последнем значении философия есть наука об отно­шении всякого знания и всякого применения разума к конечной цели человеческого разума, которой, как высшей, подчинены все другие цели и в которой они должны образовать единство.

Сферу философии в этом всемирно-гражданском значении подвести под следующие вопросы:

1. Что я могу знать?

2. Что я должен делать?

3. На что я смею надеяться?

4. Что такое человек?

На первый вопрос отвечает метафизика, на второй — мораль, на третий — религия и на четвертый — антропология. Но в сущ­ности все это можно было бы свести к антропологии, ибо три первых вопроса относятся к последнему.

Итак, философ должен определить:

1. Источники человеческого знания;

2. объем возможного и полезного применения всякого знания и, наконец;

3. границы разума.

Последнее есть нужнейшее, но также — пусть не огорчается филодокс — и труднейшее.

И. Кант. Трактаты и письма. М., 1980. С.331—334.

Если существует наука, действительно нужная человеку, то это та, которой я учу — а именно подобающим образом занять указанное человеку место в мире — и из которой можно научить­ся тому, каким надо быть, чтобы быть человеком...

Человеку присущи свои склонности, и благодаря своей сво­боде он обладает природной волей, дабы следовать ей в своих поступках и направлять ее. Нет ничего ужаснее, когда действия одного человека должны подчиняться воле другого. Поэтому никакое отвращение не может быть более естественным, чем от­вращение человека к рабству. Поэтому-то и ребенок плачет и раз­дражается, когда ему приходится делать то, чего хотят другие, если они не постарались сделать это для него приятным. Он хо­чет поскорее сделаться мужчиной, чтобы распоряжаться по сво­ей воле.

Кант И. Сочинения. Вот.М., 1963—1966. Т. 2. С. 206, 218.

Дело философии — расчленять понятия, данные в смутном виде, делать их развитыми и определенными; дело же матема­тика — связывать и сравнивать уже данные понятия о величи­нах, обладающие ясностью и достоверностью, дабы увидеть, ка­кие выводы можно из них сделать...

Математика рассматривает в своих решениях, доказательствах и выводах всеобщее при помощи знаков inconcrete, философия — посредством знаков inabstrakto.

В математик? имеется лишь немного неразложимых поня-

тий и недоказуемых положений, в философии, напротив, их бес­конечное множество...

Объект математики легок и прост, объект философии, на­против, труден и сложен...

Метафизика есть не что иное, как философия первых основа­ний нашего познания; поэтому то, что в предшествующем рас­суждении было доказано относительно математического позна­ния по сравнению его с философией, правильно и для метафизи­ки. Мы видели значительные и существенные различия в (спосо­бе) познавания обеих наук, и в этом отношении можно... ска­зать, что для философии ничего не было вреднее математики, а именно подражания ей в методе мышления там, где он никак не может быть применен.

Там же. С. 248—254.

О назначении человека

...каково назначение ученого: или — что то же самое, как выяснится в свое время, — назначение высшего, самого истин­ного человека, есть последняя задача для всякого философского исследования, подобно тому как первой его задачей является воп­рос, каково назначение человека вообще...

Что представляло бы собой собственно духовное в человеке, чистое Я просто в себе, изолированное и вне всякого отношения к чему-нибудь вне его, на этот вопрос не может быть ответа, и, точнее говоря, он содержит противоречие с самим собой. Хотя правда, что чистое Я есть продукт не-Я — так я называю все, что мыслится как находящееся вне Я, что отличается от Я и ему про­тивопоставляется, — что чистое Я, говорю я, продукт не-Я (по­добное положение выражало бы трансцендентальный материа­лизм, который полностью противоречит разуму), но действитель­но истинно и в свое время будет точно показано, что Я никогда не осознает самого себя и не может осознать иначе, как в своих эмпирических определениях, и что эти эмпирические определения непременно предполагают нечто вне Я...

Поскольку очевидно, что человек имеет разум, постольку он является своей собственной целью, т.е. он существует не пото­му, что должно существовать нечто другое, а просто потому, что он должен существовать: его голое бытие есть последняя цель его бытия, или, что то же самое значит, без противоречия нельзя спрашивать ни о какой цели его бытия. Он есть, потому что он есть. Эта характеристика абсолютного бытия, бытия ради самого себя, есть его характеристика или его назначение постольку, по-

скольку он рассматривается просто и исключительно как разум­ное существо.

Но человеку присуще не только абсолютное бытие, бытие просто; ему присущи еще особые определения этого бытия; он не только есть, но он есть также нечто', он не говорит только: я есть, но он также и прибавляет: я это или то. Постольку, по­скольку он есть вообще, он разумное существо; постольку, по­скольку он есть что-то, что же он такое? На этот вопрос мы долж­ны ответить.

То, что он есть, он есть прежде всего не потому, что он есть, но потому, что есть нечто вне его. Эмпирическое самосоз­нание, т.е. сознание какого-нибудь назначения в нас, невозмож­но иначе, как только при предположении некоторого не-Я, как мы уже сказали выше и в свое время докажем. Это не-Я должно влиять на свою страдательную способность, которую мы называ­ем чувственностью. Итак, постольку, поскольку человек есть нечто, он есть чувственное существо. Но он согласно сказанному выше одновременно разумное существо, и его разум не должен уничтожаться его чувственностью, они оба должны существо­вать рядом друг с другом. В этом сочетании вышеназванное по­ложение — человек есть, потому что он есть — превращается в следующее: человек должен быть тем, что он есть, просто по­тому, что он есть, т.е. все, что он есть, должно быть отнесено к его чистому Я...

Последняя и высшая цель человека — полное согласие чело­века с самим собой, — согласование всех вещей вне его с его не­обходимыми практическими понятиями о них, понятиями, опре­деляющими, какими они должны быть. Это согласие вообще есть то, что Кант называет высшим благом, если воспользовать­ся терминологией критической философии; это высшее благо в себе, как явствует из сказанного, вовсе не имеет двух частей, но совершенно просто; оно есть полное согласие разумного суще­ства с самим собой. В отношении разумного существа, зависи­мого от вещей вне его, оно может быть рассматриваемо как дво­якое: как согласие воли с идеей вечно значащей воли, или нрав­ственная доброта, и как согласование вещей вне нас с нашей волей (разумеется, с нашей разумной волей), или блаженство. Следовательно (чтобы кстати напомнить), совершенно неверно, что человек благодаря жажде блаженства предназначен для нрав-

ственной доброты, но скорее само понятие блаженства и жажда его возникают только из нравственной природы людей. Не то хорошо, что делает блаженным, но только то делает блажен­ным, что хорошо. Без нравственности невозможно блаженство. Правда, приятные чувства возможны без нее и даже в борьбе с ней, и в свое время мы увидим почему, но они не блаженство, часто даже противоречат ему.

Подчинять себе все неразумное, овладеть им свободно и со­гласно своему собственному закону — последняя конечная цель человека; эта конечная цель совершенно недостижима и должна оставаться вечно недостижимой, если только человек не должен перестать быть человеком, чтобы стать богом. В понятии челове­ка заложено, что его последняя цель должна быть недостижи­мой, а его путь к ней бесконечным. Следовательно, назначение человека состоит не в том, чтобы достигнуть этой цели. Но он может и должен все более и более приближаться к этой цели; и поэтому приближение до бесконечности к этой цели — его ис­тинное назначение как человека, т.е. как разумного, но конечно­го, как чувственного, но свободного существа. Если полное со­гласие с самим собой называют совершенством в высшем значе­нии слова, как его во всяком случае можно назвать, то совершен­ство — высшая недостижимая цель человека; усовершенствова­ние до бесконечности есть его назначение. Он существует, чтобы постоянно становиться нравственно лучше и улучшить все вок­руг себя в чувственном смысле, а если он рассматривается в об­ществе, то и в нравственном, и самому становиться благодаря этому все более блаженным.

Фихте. О назначении ученого. М., 1935. С. 59—67.

Наукоучение как форма критической философии

Метафизика, которая только должна быть не учением о мни­мых вещах в себе, но генетическим выведением того, что встре­чается в нашем сознании, может в свою очередь стать предметом философского изучения — могут быть предприняты исследова­ния о возможности, действительном значении и правилах такой науки; и для обработки самой науки это было бы весьма полез­но. Система подобных исследований называется в философском отношении критикой; по крайней мере, следует только указан­ное означать этим именем. Критика сама не есть метафизика, но

лежит вне ее: она относится к метафизике точно так, как послед­няя относится к обыкновенному воззрению естественного рассуд­ка. Метафизика объясняет это воззрение, а сама получает объяс­нение в критике. Собственно критика критикует философское мышление: если сама философия также должна называться кри­тической, то про нее можно только сказать, что она критикует естественное мышление. Чистая критика, например кантовская, которая себя объявила критикой, всего менее чиста, но в боль­шей своей части сама — метафизика: она критикует то философ«ское, то естественное мышление...

Фихте. Соч. В. 2 т. Т. 1. 1993. С. 11.

Так называемая до сих пор философия стала... Наукой о на­уке вообще.

Там же. С. 22.

Философия как наука

Философия лишена того преимущества, которым обладают другие науки. Она не может исходить из предпосылки, что ее предметы непосредственно признаны представлением и что ее метод познания заранее определен в отношении исходного пун­кта и дальнейшего развития. Правда, она изучает те же предме­ты, что и религия. Философия и религия имеют своим предме­том истину, и именно истину в высшем смысле этого слова, — в том смысле, что бог, и только он один, есть истина. Далее, обе занимаются областью конечного, природой и человеческим ду­хом, и их отношением друг к другу и к богу как к их истине. Философия может, следовательно, предполагать знакомство с ее предметами, и она даже должна предполагать его, так же как и интерес к ее предметам, хотя бы потому, что сознание составля­ет себе представления о предметах раньше, чем понятия о них, и, только проходя через представления и обращая на них свою деятельность, мыслящий дух возвышается к мыслящему позна­нию и постижению посредством понятий.

Но когда приступают к мыслящему рассмотрению предме­тов, то вскоре обнаруживается, что оно содержит в себе требова­ние показать необходимость своего содержания и доказать как самое бытие, так и определение своих предметов. Таким обра­зом, оказывается, что первоначального знакомства с этими пред­метами, даваемого представлениями, недостаточно и что бездо­казательные предположения или утверждения недопустимы. Вместе с этим, однако, обнаруживается затруднение, которое состоит в том, что философия должна ведь с чего-то начать, между тем всякое начало как непосредственное составляет свою предпосылку, вернее, само есть такая предпосылка.

Философию можно предварительно определить вообще как мыслящее рассмотрение предметов. Но если верно — а это, ко­нечно, верно, — что человек отличается от животных мышлени­ем, то все человеческое таково только потому, что оно произве­дено мышлением. Так как, однако, философия есть особый спо­соб мышления, такой способ мышления, благодаря которому оно становится познанием, и при этом познанием в понятиях, то фи­лософское мышление отличается, далее, от того мышления, ко­торое деятельно во всем человеческом и сообщает всему челове­ческому его человечность, будучи в то же время тождественно с

ним, так как в себе существует только одно мышление. Это раз­личие связано с тем, что содержание человеческого сознания, имеющее своим основанием мышление, выступает сначала не в форме мысли, а в форме чувства, созерцания, представления — в формах, которые должно отличать от мышления как формы.

Но одно дело — иметь определяемые и проникнутые мыш­лением чувства и представления, и другое — иметь мысли о та­ких чувствах и представлениях. Порожденные размышлением мысли об этих способах сознания составляют рефлексию, рас­суждение и т. п., а также и философию...

Содержание, наполняющее наше сознание, какого бы рода оно ни было, составляет определенность чувств, созерцаний, об­разов, представлений, целей, обязанностей и т.д., а также мыс­лей и понятий. Чувство, созерцание, образ и т. д. являются по­этому формами такого содержания, которое остается тем же самым, будет ли оно чувствуемо, созерцаемо, представляемо или желаемо, будет ли оно только чувствуемо без примеси мысли, или чувствуемо, созерцаемо и т. д. с примесью мыслей, или, наконец, только мыслимо. В любой из этих форм или в смеше­нии нескольких таких форм содержание составляет предмет со­знания. Но когда содержание делается предметом сознания, осо­бенности этих форм проникают также и в содержание, так что соответственно каждой из них возникает, по-видимому, особый предмет, и то, что в себе есть одно и то же, может быть рассмот­рено как различное содержание...

В нашем обычном сознании мысли соединены с привычным чувственным и духовным материалом; в размышлении, рефлек­сии и рассуждении мыпримешиваем мысли к чувствам, созерца­ниям, представлениям (в каждом предложении, хотя бы его со­держание и было совершенно чувственно, уже имеются налицо категории; так, например, в предложении «Этот лист — зеленый» присутствуют категории бытия, единичности). Но совершенно другое — делать предметом сами мысли, без примеси других эле­ментов. Другой причиной непонятности философии является не­терпеливое желание иметь перед собой в форме представления то, что имеется в сознании как мысль и понятие. Часто мы встре­чаем выражение: неизвестно, что нужно мыслить под поняти­ем;, но при этом не нужно мыслить ничего другого, кроме самого понятия. Смысл данного выражения состоит, однако, в тоске по

уже знакомому, привы чному представлению: у сознания имеет­ся такое ощущение, как будто вместе с формой представления у него отняли почву, на которой оно раньше твердо и уверенно стояло; перенесенное в чистую область понятий сознание не зна­ет, в каком мире оно живет. Наиболее понятными находят по­этому писателей, проповедников, ораторов и т. д., излагающих своим читателям или слушателям вещи, которые последние на­перед знают наизусть, которые им привычны и сами собой по­нятны.

<...>

Философия должна прежде всего доказать нашему обыден­ному сознанию, что существует потребность β собственно фило­софском способе познания или даже должна пробудить такую по­требность. Но по отношению к предметам религии, по отноше­нию к истине вообще она должна показать, что она сама способ­на их познать. По отношению же к обнаруживающемуся отли­чию ее от религиозных представлений она должна оправдать свои, отличные от последних определения.

<...>

Для предварительного пояснения вышеуказанного различия и связанного с последним положения, что истинное содержание нашего сознания при превращении его в форму мысли и понятия сохраняется и даже, собственно говоря, впервые выявляется в своем настоящем свете, — для такого предварительного поясне­ния можно напомнить читателю о другом давнем убеждении, гласящем, что для познания истинного в предметах и событиях, а также в чувствах, созерцаниях, мнениях, представлениях и т. п. требуетсяразмышление. Но размышление всегда превращает чув­ства, представления и т. п. β мысли.

Примечание. Так как именно мышление является собственно философской формой деятельности, а всякий человек от приро­ды способен мыслить, то, поскольку упускается различие между понятиями и представлениями, происходит как раз противопо­ложное тому, что, как мы упомянули выше, часто составляет предмет жалоб на непонятность философии. Эта наука часто испытывает на себе такое пренебрежительное отношение, что даже те, которые не занимались ею, воображают, что без всякого изу­чения они понимают, как обстоит дело с философией, и что, получив обыкновенное образование и опираясь в особенности на

религиозное чувство, они могут походя философствовать и су­дить о философии. Относительно других наук считается, что тре­буется изучение для того, чтобы знать их, и что лишь такое зна­ние дает право судить о них. Соглашаются также, что для того, чтобы изготовить башмак, нужно изучить сапожное дело и уп­ражняться в нем, хотя каждый человек имеет в своей ноге мерку для этого, имеет руки и благодаря им требуемую для данного дела природную ловкость. Только для философствования не тре­буется такого рода изучения и труда. Это удобное мнение в но­вейшее время утвердилось благодаря учению о непосредствен­ном знании — знании посредством созерцания.

<...>

С другой стороны, столь же важно, чтобы философия уразу­мела, что ее содержание есть не что иное, как то содержание, которое первоначально порождено и ныне еще порождается в об­ласти живого духа, образуя мир, внешний и внутренний мир со­знания, иначе говоря, что ее содержанием служит действитель­ность. Ближайшее сознание этого содержания мы называем опы­том. Вдумчивое рассмотрение мира уже различает между тем, что в обширном царстве внешнего и внутреннего наличного бы­тия представляет собой лишь преходящее и незначительное, лишь явление, и тем, что в себе поистине заслуживает название дей­ствительности. Так как философия лишь по форме отличается от других видов осознания этого содержания, то необходимо, чтобы она согласовалась с действительностью и опытом. Можно даже рассматривать эту согласованность по меньшей мере в ка­честве внешнего пробного камня истинности философского уче­ния, тогда как высшей конечной целью науки является порожда­емое знанием этой согласованности примирение самосознатель­ного разума с сущим разумом, с действительностью.

Примечание. В предисловии к моей «Философии права» име­ются следующие положения:

Что разумно, то действительно,

и что действительно, то разумно.

Эти простые положения многим показались странными и под­верглись нападкам даже со стороны тех, кто считает бесспорной свою осведомленность в философии и, уж само собой разумеет­ся, также в религии...

В повседневной жизни называют действительностью всякую

11. Зак 496

причуду, заблуждение, зло и тому подобное, равно как и всякое существование, как бы оно ни было превратно и преходяще. Но человек, обладающий хотя бы обыденным чувством языка, не согласится с тем, что случайное существование заслуживает гром­кого названия действительного; случайное есть существование, обладающее не большей ценностью, чем возможное, которое оди­наково могло бы и быть и не быть.

Когда я говорил о действительности, то в обязанность кри­тиков входило подумать, в каком смысле я употребляю это вы­ражение, так как в подробно написанной «Логике» я рассматри­ваю также и действительность и отличаю ее не только от случай­ного, которое ведь тоже обладает существованием, но также и от наличного бытия, существования и других определений.

Против действительности разумного восстает уже то пред­ставление, что идеи, идеалы суть только химеры и что филосо­фия есть система таких пустых вымыслов; против него равным образом восстает обратное представление, что идеи и идеалы суть нечто слишком высокое для того, чтобы обладать действитель­ностью, или же нечто слишком слабое для того, чтобы добыть себе таковую. Но охотнее всего отделяет действительность от идеи рассудок, который принимает грезы своих абстракций за нечто истинное и гордится долженствованием, которое он особенно охотно предписывает также и в области политики, как будто мир только и ждал его, чтобы узнать, каким он должен быть, но ка­ким он не является; ибо, если бы мир был таким, каким он дол­жен быть, то куда делось бы обветшалое умствование выдвигае­мого рассудком долженствования? Когда рассудок направляется со своим долженствованием против тривиальных внешних и пре­ходящих предметов, учреждений, состояний и т. д., которые, пожалуй, и могут иметь относительно большое значение, но лишь для определенного времени и для известных кругов, то он может оказаться правым и обнаружить в этих предметах много такого, что не согласуется со всеобщими истинными определениями; у кого не хватит ума, чтобы заметить вокруг себя много такого, что на деле не таково, каким оно должно быть?

Но эта мудрость не права, воображая, что, занимаясь такими предметами и их долженствованием, она находится в сфере ин­тересов философской науки. Последняя занимается лишь идеей, которая не столь бессильна, чтобы только долженствовать, а не

действительно быть, — занимается, следовательно, такой дей­ствительностью, в которой эти предметы, учреждения, состоя­ния и т. д. образуют лишь поверхностную, внешнюю сторону.

<...>

Так как размышление прежде всего содержит в себе вообще принцип (мы употребляем здесь это слово также и в смысле на­чала) философии и снова расцвело в своей самостоятельности в новое время (после лютеровской Реформации), причем с самого начала не остановилось, как некогда первые философские попытки греков, на абстракциях, а набросилось также на кажущийся неиз­меримым материал мира явлений, то философией стали назы­вать всякое знание, предметом которого является познание ус­тойчивой меры w всеобщего в море эмпирических единичностей, изучение необходимости, закона в кажущемся беспорядке беско­нечного множества случайностей, следовательно, знание, кото­рое черпает вместе с тем свое содержание в собственном созер­цании и восприятии внешнего и внутреннего, в предлежащей природе, равно как и в предлежащем духе, и в человеческом сердце.

Примечание. Принцип опыта содержит в себе то бесконечно важное положение, что для принятия и признания какого-либо содержания требуется, чтобы человек сам участвовал в этом, или, говоря более определенно, требуется, чтобы он находил та­кое содержание согласующимся и соединенным с его собствен­ной уверенностью в себе; он должен сам принимать и признавать содержание опыта либо только своими внешними чувствами, либо также и своим глубочайшим духом, своим сущностным само­сознанием.

Это тот самый принцип, который получил в настоящее вре­мя название веры, непосредственного знания, внешнего и в осо­бенности собственного внутреннего откровения.

Те науки, которые, таким образом, получили название фило­софии, согласно вышеуказанному принципу, мы по их исходно­му пункту называем эмпирическими науками. Важно то, что их существенной целью и результатом являются законы, всеобщие положения, теории, мысли о существующем. Так, например...

<...>

Даже в прейскурантах изготовителей инструментов те из ин­струментов, которые не вносятся в особую рубрику магнетичес-

11*

ких или электрических аппаратов, — термометры, барометры и т.д. —называются философскими инструментами. Мы должны, конечно, заметить по этому поводу, что не соединение дерева, железа и т.д., а единственно лишь мышление должно называть­ся инструментом философии*.

Как ни удовлетворительно это познание в своей области, все же оказывается, во-первых, что существует еще другой крутпред-метов, которые не входят в его область, — свобода, дух, бог. Их нельзя найти на почве этого познания не потому, что они не при­надлежат области опыта (они, правда, не воспринимаются в чув­ственном опыте, но все, что вообще находится в сознании, — это даже тавтологическое положение — воспринимается в опыте), но потому, что эти предметы по своему содержанию сразу выступа­ют как бесконечные.

Формы знания

...субъективный разум требует дальнейшего удовлетворения относительно формы знания; эта форма есть необходимость во­обще. Однако, с одной стороны, в опытном познании содержаще­еся в нем всеобщее, род и т. п. носит характер чего-то самого по себе неопределенного, самого по себе не связанного с особенным, напротив, всеобщее и особенное внешни и случайны по отноше­нию друг к другу; точно так же связанные друг с другом особен­ные предметы, взятые для себя, выступают как внешние друг дру­гу и случайные. С другой стороны, это познание всегда начинает­ся с непосредственного, преднайденного, с предпосылок. В обоих отношениях здесь не находит своего удовлетворения форма необ­ходимости. Размышление, поскольку оно направлено на то, что­бы удовлетворить эту потребность, есть философское мышление

* Издаваемый Томсоном журнал также носит название: «Анналы фи­лософии, или журнал.г'шш/, минералогии, механики, естественной истории, сельского хозяйства и искусств». Из этого перечисления читатель может сам составить себе представление, какие предметы называются здесь философскими. Среди объявлений о вновь вы-; шедших книгах я недавно наткнулся в одной английской газете на следующее заглавие: «The Art of preserving the Hair on philosophical principles, neatly printed in post 8, price 7 sh». Поя философскими прин­ципами сохранения волос разумелись, вероятно, химические, фи­зиологические и т. п. принципы.

в собственном значении этого слова, спекулятивное мышление. В качестве размышления, которое хотя и имеет общее с размышле­нием первого рода, но одновременно отлично от него, оно кроме общих им обоим форм имеет также формы, свойственные ему одному, которые все сводятся к форме понятия.

Примечание. Отсюда видно отношение спекулятивной науки к другим наукам. Она не отбрасывает в сторону эмпирического содержания последних, а признает его, пользуется им и делает его своим собственным содержанием, она также признает всеоб­щее в этих науках, законы, роды и т. д., но она вводит в эти категории другие категории и удерживает их. Различие, таким образом, состоит лишь в этом изменении категорий. Спекуля­тивная логика содержит в себе предшествующую логику и мета­физику, сохраняет те же самые формы мысли, законы и предме­ты, но вместе с тем развивает их дальше и преобразовывает их с помощью новых категорий.

Нужно различать между понятием в спекулятивном смысле и тем, что обычно называют понятием. Тысячи и тысячи раз по­вторявшееся и превратившееся в предрассудок утверждение, что бесконечное не может быть постигнуто посредством понятия, име­ет в виду понятие в последнем, одностороннем смысле.

<...>

Это философское мышление само нуждается в том, чтобы была понята его необходимость и оправдана его способность по­знавать абсолютные предметы. Но такое понимание и оправда­ние есть само по себе философское познание и поэтому может иметь место лишь внутри философии. Предварительное объяс­нение, следовательно, было бы не философским и не могло бы быть ничем иным, как рядом предпосылок, заверений и рассуж­дений, т.е.случайных утверждений, которым с тем же правом и одинаково бездоказательно можно было бы противопоставить противоположные положения.

Примечание. Одно из основных положений критической фи­лософии состоит в том, что, прежде чем приступить к познанию бога, сущности вещей и т. д., должно подвергнуть исследованию саму способность познания, чтобы убедиться, может ли она нам дать познание этих предметов, следует-де познакомиться с ин­струментом раньше, чем предпринимать работу, которая долж­на быть выполнена посредством него; если этот инструмент не-

удовлетворителен, то будет напрасен потраченный труд. Эта | мысль казалась таконубедительной, что вызвала величайшее вос­хищение и всеобщее согласие, так что познание, отвлекшись от своего интереса к предметам и перестав заниматься ими, обрати­лось к самому себе, к формальной стороне. Если, однако, не об­манывать себя словами, то легко увидеть, что, в то время как другие инструменты могут быть исследованы и оценены иным способом, чем посредством выполнения той работы, для кото­рой они предназначены, исследование познания возможно толь­ко в процессе познания и рассмотреть так называемый инстру­мент знания значит не что иное, как познать его. Но желание познавать прежде, чем приступить к познанию, так же несураз­но, как мудрое намерение того схоластика, который хотел на­учиться плавать прежде, чем броситься в воду.

Философия и частные науки

Философия как целое составляет поэтому подлинно единую науку, но она может также рассматриваться как целое, состоя­щее из нескольких особых наук. Философская энциклопедия от­личается от других обычных энциклопедий тем, что последние представляют собой агрегат наук, соединенных случайным и эмпирическим образом, агрегат наук, среди которых есть и та­кие, которые только носят название науки, а на самом деле есть голое собрание сведений. Так как науки включаются в этот агре­гат лишь внешним образом, то их единство есть внешнее един­ство, расположение в определенном порядке. Поэтому, да еще и потому, что материал наук носит случайный характер, этот поря­док должен оставаться всего лишь попыткой и постоянно обна­руживать свою неудовлетворительность. Итак, в философской энциклопедии не могут найти себе места: 1) простые агрегаты сведений, каковыми, например, является филология. Кроме того, в нее не могут входить 2) науки, в основании которых лежит только произвол, как, например, геральдика; науки последнего рода насквозь позитивны; 3) другие виды наук, которые также называются позитивными, но, однако, имеют рациональное ос­нование и начало. Только эта рациональная сторона наук принад­лежит философии, тогда как другая, позитивная сторона оста­ется исключительно их собственным достоянием. Позитивное в науках имеет различный характер: 1) рациональное само по себе начало науки переходит в случайное вследствие того, что всеоб­щее низводится в область эмпирической единичности и действи­тельности. В этом царстве изменчивости и случайности понятие не имеет силы, а могут иметь силу лишь основания. Юриспру­денция, например, или система прямых и косвенных налогов требуют окончательных, точных решений, лежащих вне пределов в-себе-и-для-себя определенного понятия, и поэтому они остав­ляют широкое место для определений, которые могут быть теми или иными в зависимости от выбранного основания, и, таким образом, не обладают окончательной достоверностью. Точно так же идея природы, взятой в ее единичности, блуждает в царстве случайностей; естественная история, география, медицина и т. д. приходят к определениям существования, к видам и различиям, которые зависят от внешнего случая и произвола, а не от разума. История также принадлежит к этому разряду наук, поскольку ее