Основные принципы диалектической натурфилософии

Только о природе как объекте можно сказать, что она есть, но не о природе как субъекте, ибо она — само бытие или сама продуктивность.

Эта абсолютная продуктивность должна перейти в эмпири­ческую природу. В понятии абсолютной продуктивности мыс­лится понятие идеальной бесконечности. Идеальная бесконечность должна стать эмпирической.

Там же. Т. 1. С. 194.

После того как установлены эти общие положения, мы мо­жем с большей уверенностью обратиться к нашей цели и обрисо­вать внутреннюю структуру нашей системы.

а) В понятии становления мыслится понятие постепенности. Однако абсолютная продуктивность представляется эмпиричес­ки как становление с бесконечной скоростью, в результате чего для созерцания не возникает ничего реального. (Поскольку при­рода в качестве бесконечной продуктивности должна, собственно говоря, мыслиться находящейся в процессе бесконечной эволю­ции, то устойчивое пребывание продуктов природы, например

органических, пребывание их в покое следует представлять не как абсолютный покой, а как эволюцию с бесконечно малой ско­ростью или бесконечной замедленностью. Однако до настоящего времени не сконструирована даже эволюция с конечной скорос­тью, не говоря уже об эволюции со скоростью бесконечно ма­лой.)

b) То, что эволюция природы происходит с конечной скорос­тью и, таким образом, становится объектом созерцания, немыс­лимо без изначального торможения продуктивности.

c) Однако если природа есть абсолютная продуктивность, то основание для этого торможения не может находиться вне ее. Изначально природа есть только продуктивность, следователь­но, в этой продуктивности не может быть ничего определенного (так как всякое определение есть отрицание), и посредством нее продукты, следовательно, возникнуть не могут. Для того чтобы возникли продукты, продуктивность должна превратиться из неопределенной в определенную, т.е. должна быть снята в каче­стве чистой продуктивности. Если бы основание для определенной продуктивности лежало вне природы, то природа не была бы из­начально абсолютной продуктивностью. В природу должна быть, правда, привнесена определенность, т. е. отрицательность, но эта отрицательность, рассмотренная с высшей точки зрения, должна быть вновь положительностью.

d) Если же основание этого торможения оказывается в самой природе, то природа перестает быть чистым тождеством. (По­скольку природа есть только продуктивность, она есть чистое тож­дество и в ней ничего различено быть не может. Для того чтобы в ней что-либо могло быть различено, тождество должно быть в ней снято, и природа должна быть не тождеством, а двойствен­ностью.)

Природа должна изначально стать для самой себя объектом, такое превращение чистого субъекта в объект для самого себя немыслимо без изначального раздвоения в самой природе. Эту двойственность далее физически дедуцировать невозможно, ибо, будучи условием природы вообще, она есть принцип всякого фи­зического объяснения, а всякое физическое объяснение может быть направлено лишь на то, чтобы свести все встречающиеся в природе противоположности к той изначальной противополож­ности внутри природы, которая сама уже не являет себя. Не по-

тому ли в природе нет ни одного изначального феномена без это­го дуализма, что в природе все бесконечно есть субъект и объект друг для друга, а природа уже изначально есть продукт и продук­тивность одновременно?

e) Если природа изначально есть двойственность, то уже в изначальной продуктивности природы должны быть заложены противоположные тенденции. (Положительной тенденции должна быть противопоставлена другая, как бы антипродуктивная, тор¹' мозящая продукцию; не в качестве отрицающей, а в качестве от­рицательной, реально противоположной первой. Лишь в том слу­чае в природе, несмотря на ограничение, нет пассивности, если и то, что ее ограничивает, также положительно, а изначальная ее двойственность есть борьба реально противоположных тенден­ций.)

f) Для того чтобы возник продукт, эти противоположные тен­денции должны столкнуться. Однако поскольку они положены равными (ибо нет основания полагать их неравными), то, столк­нувшись, они уничтожат друг друга; следовательно, продукт бу­дет равен нулю, т. е. и в этом случае не возникнет.

Это неизбежное, хотя до сих пор недостаточно осознанное противоречие (а именно то, что продукт может возникнуть лишь вследствие столкновения противоположных тенденций, а эти про­тивоположные тенденции взаимно уничтожают друг друга) мо­жет быть разрешено только следующим образом. Устойчивое пре­бывание продукта немыслимо без постоянного его воспроизведе­ния. Продукт следует мыслить в каждый момент уничтоженным и в каждый момент вновь воспроизведенным. Мы видим, соб­ственно говоря, не пребывание продукта, а только его постоян­ное воспроизведение...

g) Если пребывание продукта есть постоянное воспроизведе­ние, то и всякая устойчивость есть только в природе как объекте, в природе же как субъекте есть только бесконечная деятельность. Изначально продукт не более чем просто точка, граница, и лишь под натиском природы на эту точку она как бы возвышает­ся до наполненной сферы, до продукта. (Представим себе поток, он — чистое тождество; там, где он наталкивается на препят­ствие, образуется водоворот; этот водоворот не есть нечто устой­чивое, он в каждое мгновение исчезает и в каждое мгновение возникает вновь. В природе изначально ничего различено быть

не может; все продукты еще как бы растворены и невидимы во всеобщей продуктивности. Лишь после того как даны точки тор­можения, продукты постепенно оседают и выступают из общего тождества. В каждой точке поток разбивается (продуктивность уничтожается), но ежеминутно приближается новая волна, кото­рая наполняет сферу.)

Задача натурфилософии состоит не в том, чтобы объяснить продуктивное в природе, ибо, если она не положит его в природу изначально, она никогда не привнесет его в природу. Ее задача объяснить постоянство. Однако то, что в природе что-либо ста­новится постоянным, может быть объяснено только самой борь­бой природы, направленной против всякого постоянства. Про­дукты являлись бы только точками, если бы природа своим на­тиском не придавала им объем и глубину, и длились бы они лишь мгновение, если бы природа ежеминутно не совершала натиск на них.

h) Этот иллюзорный продукт, который воспроизводится в каждый момент, не может быть действительно бесконечным про­дуктом, ибо в противном случае продуктивность в самом деле исчерпала бы себя в нем; однако он не может быть и конечным продуктом, ибо в него вливается сила всей природы. Следова­тельно, он должен быть конечным и бесконечным одновремен­но, только по видимости конечным, но находящимся в бесконеч­ном развитии.

Там же. С. 196—198.

Гегель Георг Вильгельм (1770 — 1831) — создатель сис­темы абсолютного идеализма и диалектической логики — метода разумного постижения мира, которое, не отвергая результаты рассудочного — обыденного и частно-научного — познания мира, выходит за их пределы, дает возможность взглянуть на мир с точки зрения вечности.

Основные работы: «Феноменология духа» (1807), «На­ука логики» (1812—1816), «Энциклопедия философских наук» (1817), «Философия права» (1821), «Лекции по истории фи­лософии» (1833—1836), «Лекции по эстетике» (1835—1838), «Философия природы» (1817), «Философия истории» (1821).

Философия как наука

Философия лишена того преимущества, которым обладают другие науки. Она не может исходить из предпосылки, что ее предметы непосредственно признаны представлением и что ее метод познания заранее определен в отношении исходного пун­кта и дальнейшего развития. Правда, она изучает те же предме­ты, что и религия. Философия и религия имеют своим предме­том истину, и именно истину в высшем смысле этого слова, — в том смысле, что бог, и только он один, есть истина. Далее, обе занимаются областью конечного, природой и человеческим ду­хом, и их отношением друг к другу и к богу как к их истине. Философия может, следовательно, предполагать знакомство с ее предметами, и она даже должна предполагать его, так же как и интерес к ее предметам, хотя бы потому, что сознание составля­ет себе представления о предметах раньше, чем понятия о них, и, только проходя через представления и обращая на них свою деятельность, мыслящий дух возвышается к мыслящему позна­нию и постижению посредством понятий.

Но когда приступают к мыслящему рассмотрению предме­тов, то вскоре обнаруживается, что оно содержит в себе требова­ние показать необходимость своего содержания и доказать как самое бытие, так и определение своих предметов. Таким обра­зом, оказывается, что первоначального знакомства с этими пред­метами, даваемого представлениями, недостаточно и что бездо­казательные предположения или утверждения недопустимы. Вместе с этим, однако, обнаруживается затруднение, которое состоит в том, что философия должна ведь с чего-то начать, между тем всякое начало как непосредственное составляет свою предпосылку, вернее, само есть такая предпосылка.

Философию можно предварительно определить вообще как мыслящее рассмотрение предметов. Но если верно — а это, ко­нечно, верно, — что человек отличается от животных мышлени­ем, то все человеческое таково только потому, что оно произве­дено мышлением. Так как, однако, философия есть особый спо­соб мышления, такой способ мышления, благодаря которому оно становится познанием, и при этом познанием в понятиях, то фи­лософское мышление отличается, далее, от того мышления, ко­торое деятельно во всем человеческом и сообщает всему челове­ческому его человечность, будучи в то же время тождественно с

ним, так как в себе существует только одно мышление. Это раз­личие связано с тем, что содержание человеческого сознания, имеющее своим основанием мышление, выступает сначала не в форме мысли, а в форме чувства, созерцания, представления — в формах, которые должно отличать от мышления как формы.

Но одно дело — иметь определяемые и проникнутые мыш­лением чувства и представления, и другое — иметь мысли о та­ких чувствах и представлениях. Порожденные размышлением мысли об этих способах сознания составляют рефлексию, рас­суждение и т. п., а также и философию...

Содержание, наполняющее наше сознание, какого бы рода оно ни было, составляет определенность чувств, созерцаний, об­разов, представлений, целей, обязанностей и т.д., а также мыс­лей и понятий. Чувство, созерцание, образ и т. д. являются по­этому формами такого содержания, которое остается тем же самым, будет ли оно чувствуемо, созерцаемо, представляемо или желаемо, будет ли оно только чувствуемо без примеси мысли, или чувствуемо, созерцаемо и т. д. с примесью мыслей, или, наконец, только мыслимо. В любой из этих форм или в смеше­нии нескольких таких форм содержание составляет предмет со­знания. Но когда содержание делается предметом сознания, осо­бенности этих форм проникают также и в содержание, так что соответственно каждой из них возникает, по-видимому, особый предмет, и то, что в себе есть одно и то же, может быть рассмот­рено как различное содержание...

В нашем обычном сознании мысли соединены с привычным чувственным и духовным материалом; в размышлении, рефлек­сии и рассуждении мыпримешиваем мысли к чувствам, созерца­ниям, представлениям (в каждом предложении, хотя бы его со­держание и было совершенно чувственно, уже имеются налицо категории; так, например, в предложении «Этот лист — зеленый» присутствуют категории бытия, единичности). Но совершенно другое — делать предметом сами мысли, без примеси других эле­ментов. Другой причиной непонятности философии является не­терпеливое желание иметь перед собой в форме представления то, что имеется в сознании как мысль и понятие. Часто мы встре­чаем выражение: неизвестно, что нужно мыслить под поняти­ем;, но при этом не нужно мыслить ничего другого, кроме самого понятия. Смысл данного выражения состоит, однако, в тоске по

уже знакомому, привы чному представлению: у сознания имеет­ся такое ощущение, как будто вместе с формой представления у него отняли почву, на которой оно раньше твердо и уверенно стояло; перенесенное в чистую область понятий сознание не зна­ет, в каком мире оно живет. Наиболее понятными находят по­этому писателей, проповедников, ораторов и т. д., излагающих своим читателям или слушателям вещи, которые последние на­перед знают наизусть, которые им привычны и сами собой по­нятны.

<...>

Философия должна прежде всего доказать нашему обыден­ному сознанию, что существует потребность β собственно фило­софском способе познания или даже должна пробудить такую по­требность. Но по отношению к предметам религии, по отноше­нию к истине вообще она должна показать, что она сама способ­на их познать. По отношению же к обнаруживающемуся отли­чию ее от религиозных представлений она должна оправдать свои, отличные от последних определения.

<...>

Для предварительного пояснения вышеуказанного различия и связанного с последним положения, что истинное содержание нашего сознания при превращении его в форму мысли и понятия сохраняется и даже, собственно говоря, впервые выявляется в своем настоящем свете, — для такого предварительного поясне­ния можно напомнить читателю о другом давнем убеждении, гласящем, что для познания истинного в предметах и событиях, а также в чувствах, созерцаниях, мнениях, представлениях и т. п. требуетсяразмышление. Но размышление всегда превращает чув­ства, представления и т. п. β мысли.

Примечание. Так как именно мышление является собственно философской формой деятельности, а всякий человек от приро­ды способен мыслить, то, поскольку упускается различие между понятиями и представлениями, происходит как раз противопо­ложное тому, что, как мы упомянули выше, часто составляет предмет жалоб на непонятность философии. Эта наука часто испытывает на себе такое пренебрежительное отношение, что даже те, которые не занимались ею, воображают, что без всякого изу­чения они понимают, как обстоит дело с философией, и что, получив обыкновенное образование и опираясь в особенности на

религиозное чувство, они могут походя философствовать и су­дить о философии. Относительно других наук считается, что тре­буется изучение для того, чтобы знать их, и что лишь такое зна­ние дает право судить о них. Соглашаются также, что для того, чтобы изготовить башмак, нужно изучить сапожное дело и уп­ражняться в нем, хотя каждый человек имеет в своей ноге мерку для этого, имеет руки и благодаря им требуемую для данного дела природную ловкость. Только для философствования не тре­буется такого рода изучения и труда. Это удобное мнение в но­вейшее время утвердилось благодаря учению о непосредствен­ном знании — знании посредством созерцания.

<...>

С другой стороны, столь же важно, чтобы философия уразу­мела, что ее содержание есть не что иное, как то содержание, которое первоначально порождено и ныне еще порождается в об­ласти живого духа, образуя мир, внешний и внутренний мир со­знания, иначе говоря, что ее содержанием служит действитель­ность. Ближайшее сознание этого содержания мы называем опы­том. Вдумчивое рассмотрение мира уже различает между тем, что в обширном царстве внешнего и внутреннего наличного бы­тия представляет собой лишь преходящее и незначительное, лишь явление, и тем, что в себе поистине заслуживает название дей­ствительности. Так как философия лишь по форме отличается от других видов осознания этого содержания, то необходимо, чтобы она согласовалась с действительностью и опытом. Можно даже рассматривать эту согласованность по меньшей мере в ка­честве внешнего пробного камня истинности философского уче­ния, тогда как высшей конечной целью науки является порожда­емое знанием этой согласованности примирение самосознатель­ного разума с сущим разумом, с действительностью.

Примечание. В предисловии к моей «Философии права» име­ются следующие положения:

Что разумно, то действительно,

и что действительно, то разумно.

Эти простые положения многим показались странными и под­верглись нападкам даже со стороны тех, кто считает бесспорной свою осведомленность в философии и, уж само собой разумеет­ся, также в религии...

В повседневной жизни называют действительностью всякую

11. Зак 496

причуду, заблуждение, зло и тому подобное, равно как и всякое существование, как бы оно ни было превратно и преходяще. Но человек, обладающий хотя бы обыденным чувством языка, не согласится с тем, что случайное существование заслуживает гром­кого названия действительного; случайное есть существование, обладающее не большей ценностью, чем возможное, которое оди­наково могло бы и быть и не быть.

Когда я говорил о действительности, то в обязанность кри­тиков входило подумать, в каком смысле я употребляю это вы­ражение, так как в подробно написанной «Логике» я рассматри­ваю также и действительность и отличаю ее не только от случай­ного, которое ведь тоже обладает существованием, но также и от наличного бытия, существования и других определений.

Против действительности разумного восстает уже то пред­ставление, что идеи, идеалы суть только химеры и что филосо­фия есть система таких пустых вымыслов; против него равным образом восстает обратное представление, что идеи и идеалы суть нечто слишком высокое для того, чтобы обладать действитель­ностью, или же нечто слишком слабое для того, чтобы добыть себе таковую. Но охотнее всего отделяет действительность от идеи рассудок, который принимает грезы своих абстракций за нечто истинное и гордится долженствованием, которое он особенно охотно предписывает также и в области политики, как будто мир только и ждал его, чтобы узнать, каким он должен быть, но ка­ким он не является; ибо, если бы мир был таким, каким он дол­жен быть, то куда делось бы обветшалое умствование выдвигае­мого рассудком долженствования? Когда рассудок направляется со своим долженствованием против тривиальных внешних и пре­ходящих предметов, учреждений, состояний и т. д., которые, пожалуй, и могут иметь относительно большое значение, но лишь для определенного времени и для известных кругов, то он может оказаться правым и обнаружить в этих предметах много такого, что не согласуется со всеобщими истинными определениями; у кого не хватит ума, чтобы заметить вокруг себя много такого, что на деле не таково, каким оно должно быть?

Но эта мудрость не права, воображая, что, занимаясь такими предметами и их долженствованием, она находится в сфере ин­тересов философской науки. Последняя занимается лишь идеей, которая не столь бессильна, чтобы только долженствовать, а не

действительно быть, — занимается, следовательно, такой дей­ствительностью, в которой эти предметы, учреждения, состоя­ния и т. д. образуют лишь поверхностную, внешнюю сторону.

<...>

Так как размышление прежде всего содержит в себе вообще принцип (мы употребляем здесь это слово также и в смысле на­чала) философии и снова расцвело в своей самостоятельности в новое время (после лютеровской Реформации), причем с самого начала не остановилось, как некогда первые философские попытки греков, на абстракциях, а набросилось также на кажущийся неиз­меримым материал мира явлений, то философией стали назы­вать всякое знание, предметом которого является познание ус­тойчивой меры w всеобщего в море эмпирических единичностей, изучение необходимости, закона в кажущемся беспорядке беско­нечного множества случайностей, следовательно, знание, кото­рое черпает вместе с тем свое содержание в собственном созер­цании и восприятии внешнего и внутреннего, в предлежащей природе, равно как и в предлежащем духе, и в человеческом сердце.

Примечание. Принцип опыта содержит в себе то бесконечно важное положение, что для принятия и признания какого-либо содержания требуется, чтобы человек сам участвовал в этом, или, говоря более определенно, требуется, чтобы он находил та­кое содержание согласующимся и соединенным с его собствен­ной уверенностью в себе; он должен сам принимать и признавать содержание опыта либо только своими внешними чувствами, либо также и своим глубочайшим духом, своим сущностным само­сознанием.

Это тот самый принцип, который получил в настоящее вре­мя название веры, непосредственного знания, внешнего и в осо­бенности собственного внутреннего откровения.

Те науки, которые, таким образом, получили название фило­софии, согласно вышеуказанному принципу, мы по их исходно­му пункту называем эмпирическими науками. Важно то, что их существенной целью и результатом являются законы, всеобщие положения, теории, мысли о существующем. Так, например...

<...>

Даже в прейскурантах изготовителей инструментов те из ин­струментов, которые не вносятся в особую рубрику магнетичес-

11*

ких или электрических аппаратов, — термометры, барометры и т.д. —называются философскими инструментами. Мы должны, конечно, заметить по этому поводу, что не соединение дерева, железа и т.д., а единственно лишь мышление должно называть­ся инструментом философии*.

Как ни удовлетворительно это познание в своей области, все же оказывается, во-первых, что существует еще другой крутпред-метов, которые не входят в его область, — свобода, дух, бог. Их нельзя найти на почве этого познания не потому, что они не при­надлежат области опыта (они, правда, не воспринимаются в чув­ственном опыте, но все, что вообще находится в сознании, — это даже тавтологическое положение — воспринимается в опыте), но потому, что эти предметы по своему содержанию сразу выступа­ют как бесконечные.

Формы знания

...субъективный разум требует дальнейшего удовлетворения относительно формы знания; эта форма есть необходимость во­обще. Однако, с одной стороны, в опытном познании содержаще­еся в нем всеобщее, род и т. п. носит характер чего-то самого по себе неопределенного, самого по себе не связанного с особенным, напротив, всеобщее и особенное внешни и случайны по отноше­нию друг к другу; точно так же связанные друг с другом особен­ные предметы, взятые для себя, выступают как внешние друг дру­гу и случайные. С другой стороны, это познание всегда начинает­ся с непосредственного, преднайденного, с предпосылок. В обоих отношениях здесь не находит своего удовлетворения форма необ­ходимости. Размышление, поскольку оно направлено на то, что­бы удовлетворить эту потребность, есть философское мышление

* Издаваемый Томсоном журнал также носит название: «Анналы фи­лософии, или журнал.г'шш/, минералогии, механики, естественной истории, сельского хозяйства и искусств». Из этого перечисления читатель может сам составить себе представление, какие предметы называются здесь философскими. Среди объявлений о вновь вы-; шедших книгах я недавно наткнулся в одной английской газете на следующее заглавие: «The Art of preserving the Hair on philosophical principles, neatly printed in post 8, price 7 sh». Поя философскими прин­ципами сохранения волос разумелись, вероятно, химические, фи­зиологические и т. п. принципы.

в собственном значении этого слова, спекулятивное мышление. В качестве размышления, которое хотя и имеет общее с размышле­нием первого рода, но одновременно отлично от него, оно кроме общих им обоим форм имеет также формы, свойственные ему одному, которые все сводятся к форме понятия.

Примечание. Отсюда видно отношение спекулятивной науки к другим наукам. Она не отбрасывает в сторону эмпирического содержания последних, а признает его, пользуется им и делает его своим собственным содержанием, она также признает всеоб­щее в этих науках, законы, роды и т. д., но она вводит в эти категории другие категории и удерживает их. Различие, таким образом, состоит лишь в этом изменении категорий. Спекуля­тивная логика содержит в себе предшествующую логику и мета­физику, сохраняет те же самые формы мысли, законы и предме­ты, но вместе с тем развивает их дальше и преобразовывает их с помощью новых категорий.

Нужно различать между понятием в спекулятивном смысле и тем, что обычно называют понятием. Тысячи и тысячи раз по­вторявшееся и превратившееся в предрассудок утверждение, что бесконечное не может быть постигнуто посредством понятия, име­ет в виду понятие в последнем, одностороннем смысле.

<...>

Это философское мышление само нуждается в том, чтобы была понята его необходимость и оправдана его способность по­знавать абсолютные предметы. Но такое понимание и оправда­ние есть само по себе философское познание и поэтому может иметь место лишь внутри философии. Предварительное объяс­нение, следовательно, было бы не философским и не могло бы быть ничем иным, как рядом предпосылок, заверений и рассуж­дений, т.е.случайных утверждений, которым с тем же правом и одинаково бездоказательно можно было бы противопоставить противоположные положения.

Примечание. Одно из основных положений критической фи­лософии состоит в том, что, прежде чем приступить к познанию бога, сущности вещей и т. д., должно подвергнуть исследованию саму способность познания, чтобы убедиться, может ли она нам дать познание этих предметов, следует-де познакомиться с ин­струментом раньше, чем предпринимать работу, которая долж­на быть выполнена посредством него; если этот инструмент не-

удовлетворителен, то будет напрасен потраченный труд. Эта | мысль казалась таконубедительной, что вызвала величайшее вос­хищение и всеобщее согласие, так что познание, отвлекшись от своего интереса к предметам и перестав заниматься ими, обрати­лось к самому себе, к формальной стороне. Если, однако, не об­манывать себя словами, то легко увидеть, что, в то время как другие инструменты могут быть исследованы и оценены иным способом, чем посредством выполнения той работы, для кото­рой они предназначены, исследование познания возможно толь­ко в процессе познания и рассмотреть так называемый инстру­мент знания значит не что иное, как познать его. Но желание познавать прежде, чем приступить к познанию, так же несураз­но, как мудрое намерение того схоластика, который хотел на­учиться плавать прежде, чем броситься в воду.