Проблемы присоединения Казахстана к России

Среди множества проблем, затронутых в западной историко-этнографической литературе, города и процесс урбанизации, вопросы социальной структуры казахского общества, колониальная политика царизма, необходимо особо выделить две взаимосвязанные темы ставшие постоянно объектами не только научных поисков, но и политических спекуляций. Речь идет о причинах, характере и последствиях присоединения казахских земель к России и национально-освободительного движения в Казахстане. О событиях, связанных с начальным этапом присоединения Казахстана к России, впервые рассказывалось в «Дневнике» Джона Кэстля, внимание которого, прежде всего, привлекли внутриполитическая обстановка в Младшем жузе, влиятельные феодальные группировки, поддерживавшие хана Абулхаира, взаимоотношения казахов с яицким казачеством, башкирами, волжскими калмыками. Ему удалось выяснить, что «киргиз-кайсацкая страна граничит на востоке с хунтайчи-калмыками, на юге - Бухарией, на западе - Каспийским, Аральскими морями, Хивой, на севере - Сибирью и Башкирией» и что казахи делились на три орды, возглавляемые независимыми друг от друга ханами. «Хотя они не могут приказывать друг другу и управляют каждый самостоятельно, - писал он, - но находятся в дружественных между собой отношениях» [31, с. 60]. Некоторые косвенные сведения о натянутых отношениях между ханом Абулхаиром и султаном Батыром содержат донесения английского купца Р. Хоуга. В 30-40-х годах XIX в. в Хиве уже непосредственно сталкивались «интересы» Англии и России. Отражение этих событий мы находим в книгах англичанина Ч. Котреля о хивинской экспедиции 1839 г., французского офицера Дж, Феррье о своих путешествиях в Персии, Афганистане и Туркестане [31, с. 60]. Позднее английский полковник Ф. Барнаби детально описал крепости и укрепленные линии в степных областях, взятие Ак-Мечети. В 70-х годах XIX в. завершающий этап присоединения Казахстана к России был описан рядом зарубежных авторов, в числе которых был, в частности, французский географ Л. Ланьер, который в качестве одного из источников использовал книгу Б. Залесского ««Жизнь в киргизской степи». В своей книге «Военные действия на Оксусе» Я. Мак-Гахан рассказал о штурме Ак-Мечети царскими войсками, о личной отваге Якубека, руководившего обороной этой крепости, а также об отношениях казахов с хивинцами и туркменами. Об основных маршрутах продвижения русских войск по территории Средней Азии и Казахстана, военных действиях, стратегических пунктах и соотношении сил европейских держав в этом регионе постоянно сообщалось во французской печати. Военно-политическая история отношений народов Казахстана и Средней Азии с Россией, основные вехи сложного процесса вхождения их в состав Российской империи обобщены в работах Хуго Стамма и Йорка де Вартенбурга. Французский историк Вартенбург изложил историю создания Российской империи, и включения в ее состав южных территорий со времени провала экспедиции Бековича-Черкасского, возведения укрепленных пунктов и линий на территории Казахстана. Решающими событиями в процессе завершения присоединения Казахстана он считает штурм царскими войсками Ак-Мечети, сражения у Узун-Агача и ряд других боевых действий. Отрывочные сведения о начальном этапе принятия казахами российского подданства, который носил «вынужденный», но в целом «добровольный» характер, сообщают в своих работах О. Финш, А. Брем, Г. Гельмгольт. По мнению Г. Гельмгольта, «В начале XVIII столетия составился союз из джунгаров, башкиров, волжских калмыков и оседлых казаков Сибири - этого форпоста России; союз этот поставил киргизов в такое затруднительное положение, что в 1719 г. они обратились к посредничеству России, но безуспешно» [32, с. 19]. В числе факторов, заставивших казахов просить подданство России, он указывает также на строительство ею укрепленных линий вдоль рек. К отдельным боевым эпизодам, строительству укрепленных линий в степи, «угрозе джунгар» сведено присоединение Казахстана к России в книге Г. Крамера «Руссские в Средней Азии». Противоречивых взглядов на причины и характер присоединения Казахстана к России придерживались английские историки, разделившиеся на русофобов и русофилов, в особенности, в период обострения англорусского соперничества из-за «дележа» Средней Азии. Г. Лансделл, излагая историю русско-казахских отношений с начала XVIII в. до 80-х годов XIX в., затрагивает широкий круг проблем: политику Аблая и его преемников, развитие торговли в степи - как средство оказания влияния на казахов, «насаждение» мусульманской религии в Казахстане, изучение территории края русскими учеными. Начальный этап подданства казахов он объясняет желанием их получить помощь в борьбе против джунгарского, нашествия, пишет о «добровольном подчинении части Большой орды», но приходит, к выводу о том, что все-таки «казахская земля была постепенно аннексирована русским оружием». Ф. X. Скрайн и Э.Д. Росс, проследив все этапы присоединения Казахстана к России, также делают заключение: «Мирная колонизация была невозможна, поскольку эти беспокойные соседи отстаивали свою независимость» [33, с. 17]. В том же ключе написана книга Алексиса Краусса «Русские в Азии», которая была тепло принята русофобами. В качестве основных аргументов для А. Краусса, Д. Бульджера, Ф. Тренча, Джорджа Тоула служила идея об «извечной агрессивности» русских, получившая якобы свое письменное оформление в так называемом «Завещании Петра I» - документе, который в XIX в. в различных вариантах неоднократно публиковался в Западной Европе Ф. Тренч пытался убедить, что Петр I был даже «продолжателем идей своих предшественников». «Задолго до того, как Россия вышла из состояния политического хаоса и варварства, и начала играть едва заметную роль на большой сцене европейской политики, идея создания огромной восточной империи занимала преобладающее место в различных планах ее правителей». Отождествление экспансионистской внешней политики царизма с проявлением национального характера русского народа, с его отношением к другим, восточным народам, служило определенным внешнеполитическим целям Англии и других империалистических держав, ведших борьбу с Россией за колониальные территории и сферы влияния [34, с. 15]. Точку зрения официозной английской историографии по проблемам присоединения Казахстана к России пытались обобщить Джордж Тоул в 1875 г. в статье «Русские на Востоке» и Уолф Шьербранд в книге «Россия, ее сила и слабость» в 1904 г. Они перечисляют в числе факторов, приведших казахов в русское подданство, следующие обстоятельства: испокон веков агрессивная политика России, стремившейся к созданию мировой державы; исключительная стратегическая важность территорий Казахстана и Средней Азии; джунгарская угроза казахам; традиционная враждебность русских к татарам и туркам; жажда власти, амбиции великих завоевателей. Таков был набор «аргументов» и «доводов» у представителей консервативно настроенных историков, которые полностью игнорировали социально-экономические причины присоединения казахских земель к России. Поисками исторической истины они себя не утруждали. Субъективно-идеалистическая трактовка истории русско-казахских отношений присуща и русофилам, которые в своих публикациях следовали за официальной буржуазной историографией России. В трактовке проблемы присоединения Казахстана к России они исходили из концепции мессианской роли европейцев в Азии, изложенной, в частности, в книге профессора Санкт-Петербургского университета Ф.Ф. Мартенса «Россия и Англия в Средней Азии». Изданная первоначально на французском языке она была переведена на русский, немецкий и английский языки. Такой успех книги объяснялся тем, что ее автор сформулировал в ней «законность» колониализма, оправдывал политику царской России в Средней Азии и Казахстане. Основное выводы книги сводятся к «неприменимости европейского международного права в отношениях цивилизованных наций к народам необразованным, каковы среднеазиатские»; «необходимости мирной совместной деятельности России и Англии в Средней Азии, направленной к разрешению задач, которые сама судьба возложила на них, как на представительниц европейской образованности среди полудикого населения этой части Азии» [35, с. 22]. Легенды о «дикости» и «невежестве» народов Казахстана и Средней Азии, широко распространенные идеологами царизма, перекочевывали на страницы работ многих западных авторов, служа «объяснением» колониального разбоя для тех и других. В начале XX в. усиление реакционных тенденций в буржуазной исторической литературе было настолько ощутимым, что колониализм стали изображать как благоденствие для покоренных народов, великий дар истории, европейской цивилизации. В этом отношении типичны рассуждения Джорда Райта - автора двухтомной книги «Азиатская Россия». «Оккупация Туркестана, - пишет он, - явилась главным образом результатом добровольного подчинения киргизских татар, которые нуждались в помощи русских. Поэтому продвижение России к горным рубежам Великого Центрально-Азиатского плоскогорья явилось необходимостью, как для защиты своих граждан, так и для сохранения всеобщего мира». Вопреки своим утверждениям о том, что южноказахстанские города были взяты, в основном, царскими войсками штурмом, Ю. Скайлер пишет: «Для самой Средней Азии владычество России благодательно, потому что оно избавило население от анархии и произвола деспотов» [36, с. 14]. Разумеется, не в результате влияния «азиатского деспотизма» воцарилась временно во Франции и ряде других стран «социальная тишина», просто после поражения буржуазных революций в Европе и Парижской Коммуны, в которой участвовал сам Реклю, рабочее движение пошло на убыль. Таким образом, работам буржуазных историков XVIII-начала XX вв., за редким исключением, характерно отсутствие анализа социально-экономических предпосылок присоединения Казахстана к России, «освещение» видимых, внешних аспектов проблемы, не вникая в суть глубинных процессов того времени. Более того, интерпретация русско-казахских отношений была поставлена ими в зависимость от политики, от состояния межгосударственных отношений на том или ином этапе истории «Русофобия», отразившаяся на выводах работ историков в период обострения англо-русских отношений, с 90-х годов XIX в. сменилась тенденцией, восхваляющей колониальные порядки царизма. В качестве определяющего фактора, вынудившего казахов обратиться за помощью к России взамен вассальных отношений с ней, большинство из них указывают лишь на джунгарскую опасность. Но в даже специальных научных изысканиях буржуазных историков, каковым является книга профессора Лионского университета Мориса Курана «Центральная Азия в XVII-XVIII вв калмыцкая или маньчжурская империя», отношения казахов с джунгарами, внутриполитическая нестабильность в казахских жузах сводятся к деятельности казахских ханов Тауке, Абулхаира, Нуралы, Аблая, с одной стороны, калмыцких хунтайчи Цевана Рабдана, Амурсаны, с другой. При этом почти повсеместно выделялись буржуазными историками такие моменты, как «лукавая» и «тщеславная» личность хана Абулхаира, положившего начало присоединению Казахстана к России. Особое место в трактовке проблемы вхождения казахских земель в состав Российской империи занимает [37, с. 27].

Таким образом, в дореволюционной буржуазной историографии проблемы присоединения Казахстана и Средней Азии в целом обозначились два главных направления: «политико-психологическое» и «экономическое». Для приверженцев первого направления характерны доводы о том, что колониальные захваты России на юге совершены были по причинам «необходимости обороны границ от» набегов кочевников и других полудиких народов» Средней Азии, из-за соображений великой державы. Распространено было мнение, что Средняя Азия и Казахстан не играли сколь-нибудь заметной роли в становлении капиталистической экономики Центральной России - метрополии. Утверждается также, что «черняевы», «Скобелевы», «кауфманы» и пр. его собратья переоценили природные богатства Казахстана и Средней Азии, что, дескать, они «ошиблись». Мотивы сторонников, «экономического» направления сводятся в основном к утверждениям о «необходимости» защиты русской торговли со странами Азии (Китаем, Индией, Ираном и самими среднеазиатскими ханствами). Современная немарксистская историография унаследовала от дореволюционного периода ряд идей и концепций с известной социальной и политической мотивацией. Американский историк Марк Раефф в книге «Сибирь и реформа 1822 года» перечисляет экономические меры царской администрации по привлечению султанов и биев Средней Орды на сторону России: денежные ассигнования, освобождение от налогов, выделение земельного участка для занятия [38, с. 8]. В 1788 году, указывает Раефф, сибирской администрации было предоставлено право без специальной санкции Санкт-Петербурга, выделять землю казахам, принявшим российское подданство. В тоже время правительство, стремясь поощрить переход казахов к оседлости, велело построить постоянные дома для видных казахских султанов. Несмотря на все эти стимулы, казахи находили более полезным занятие скотоводческой экономикой, продукции которой были в большом спросе в Средней Азии и Западной Сибири. Только беднейшая часть казахов, не имевшая достаточного скота для поддержания своего существования, изъявила желание перейти к обработке земель. М. Раефф тем самым акцентирует внимание на мирных, экономических средствах принятия частью казахов подданства России. В дальнейшем взгляды его претерпели определенную эволюцию в русле модной в современной буржуазной историографии «теории факторов». В статье «Модели русской имперской политики в отношении национальностей» он объясняет присоединение Казахстана и Средней Азии к России стратегическим, экономическим, но, прежде всего, политическим мотивами, ибо оно было покушением на самобытность народов. Западногерманский историк Отто Гётч рассматривает «приобретение» Казахстана и Средней Азии событием, обусловленным военно-стратегическими нуждами и, в меньшей степени, экономическими. Уже само географическое положение России, пишет автор, «волей-неволей» заставляло ее идти в восточном направлении. Профессор истории Университета Королевы в г. Кингстоне Ричард Пирс на первый план выдвигает экономические мотивы, на второй - военно-стратегические. По мнению профессора Калифорнийского университета Николаса Рязановского, причины присоединения среднеазиатской территории к России кроются «в национальных чертах русских» [39, с. 19]. Иными словами, Н. Рязановский, рассуждая в духе русофобов XIX в., пытается снова оживить версии о «Завещании Петра I», «стремлении русских установить над миром свое господство». Пренебрежение исторической истиной в годы «холодной войны», когда писал эти свои строки Н. Рязановский, не было редким явлением в советологии. Сказанное присуще и публикациям западногерманского остфоршера Э. Саркисянца, с 1967 г. ставшего директором Семинара по политической науке при Институте Южной Азии Гейдельбергского университета. В работах «История восточных народов России до 1917 года», «Русское завоевание Средней Азии: трансформация и аккультурация» он стремился описать историю русско-казахских отношений с позиций евразийской концепции. «Мусульманских кочевников» и русских, по его мнению, никогда не разделяла расовая неприязнь. Но это, оказывается, из-за «азиатского» характера русских, о чем писали дореволюционные авторы Д. Бульджер, Дж. Керзон и др. Далее Э. Саркисянц полагает, что указанное обстоятельство, а также постепенность колонизации Средней Азии и Казахстана русскими способствовали «суждению пропасти между русскими и местными азиатами, связывая их вместе с тем, что называется исторической судьбой народов евразиатских пространств, облегчили русское проникновение в этот край» [39, с. 20]. Он пытается представить широкую панораму русско-казахских отношений, затрагивая основные этапы присоединения Казахстана к России, взаимоотношения казахов с джунгарскими и волжскими калмыками, со среднеазиатскими ханствами, башкирами и уральским казачеством, политику хана Аблая, который, по его словам, «стремился создать централизованную монархию, задумал перевести казахов в оседлость». «Общность исторической судьбы» народов нашей страны, на что указывает Э. Саркисянц, обусловлена отнюдь не «азиатским» характером или другими особыми психическими, расовыми чертами русских, а факторами более глубинными, лежащими в области давнишних экономических, культурных, политико-дипломатических связей. На фоне «русской модели» колониализма, основанной на евразийской концепции, современные буржуазные историки приписывают всем другим колониальным державам миролюбивый гуманный, созидательный характер. Приват-доцент Дюссельдорфского университета в Нейсе Франк Гольчевскй считает, что торгово-политические и стратегические моменты играли в «русской экспансии» существенную роль и поясняет это автор примером «вторжения» русских в Казахскую степь для обеспечения безопасности Сибирских торговых путей, стремлением России получить доступ к «теплым морям», освоением новых и захватом проложенных торговых путей. Но на какие факторы и причины ни указывали, буржуазные историки почти все сходятся на том, что присоединение Казахстана и Средней Азии носило завоевательный характер [39, с. 25]. И те авторы, которые указывают в целом на мирный характер русско-казахских отношений до начала XVIII в., на существование между ними торговых, дипломатических связей, считают, что казахская степь была окружена укрепленными линиями и «по частям была завоевана». Один из ведущих американских среднеазиеведов - профессор Колумбийского университета Э. Олуорд рассматривает принятие подданства России казахами как вынужденный акт, предпринятый «в условиях физического давления». И на этой основе он пытается придать законность феодально-монархическим движениям», заявляя, что присяга 1731 и 1734 годов, договоры, заключенные Абулхаиром, Семеке и их последователями; «не были прочувствованы казахами как обязательные для них» [40, с. 10]. В целом буржуазные историки сходятся и на том, что казахи до середины XIX в. были все-таки полунезависимыми, их отношения с Россией носили вассальный характер, находились лишь под «протекцией» России в силу угрожавших внешнеполитических обстоятельств. Лишь в дальнейшем, в результате, «сочетания военных, мирных средств вассальные отношения были ликвидированы». Подобные суждения были характерны представителям дворянско-буржуазной историографии России, которые причины присоединения Казахстана к России усматривали лишь во внешнеполитической ситуации, в которой оказались казахи в 20-30-х годах XVIII в., корыстных расчетах Абулхаира [40, с. 11]. В XVIII томе сочинения «Россия. Полное географическое описание», изданное в Санкт-Петербурге в 1903 г. и представляющее собой свод познаний русскими учеными истории, этнографии, и географии Казахстана в дореволюционный период, говорится: «В 1723 г. джунгарский властитель Галдан Церен покорил роды Старшей и Средней орд. Нашествие джунгар и калмыков застаэило киргизские орды подвинуться на запад - к Аральскому и Каспийскому морям и на север - к верховьям рек Ишима, Урала и Тобола. Младшая, и Средняя орды, прижатые с юга своими врагами, к так называемой Горькой линии были вынуждены признать русскую власть. В 1730 г. султан Младшей орды Абулхаир, отчасти боясь нашествия Галдан Церена на «свои земли, отчасти хлопоча усилить свою пошатнувшуюся от вражды между султанами власть, обратился к русскому правительству принять его народ в подданство». Обобщить взгляды на проблему, существующую в современной советской и западной историографии, и высказать по ряду вопросов свою точку зрения пытался Алэн Боджер - преподаватель истории внешней политики России в Азии в Университетском колледже Суонси в статье «Абулхаир - хан Младшей орды казахов и его присяга о верности России в октябре 1731 г.» [41, с. 90]. Он привлек большой круг источников и литературы на русском и западноевропейских языках. Вопросы о начальном этапе присоединения Казахстана к России, статусе подданства казахов Младшего жуза, внешнеполитическая ситуация и внутреннее положение жуза, побудившие Абулхаира обратиться за помощью к России, о его расчетах и замыслах, поднятые в статье А. Боджера, в разное время и разной степени затрагивались его «предшественниками» рассмотрены они, в частности, в работах Дж. Уилера, А. Н Курата, А.С. Донелли, Э. Олуорда. Характер подданства казахов Младшего жуза А. Боджер определяет, так соглашаясь, быть под протекцией России, они обещали защищать русские границы, когда в этом будет необходимость; оказать помощь и оберегать русские торговые караваны, следующие в Среднюю Азию. Однако «для казахов, - пишет он, - присяга носила чисто формальный характер, означала добровольно принятый статус патронажа, от которого можно отказаться в одностороннем порядке, когда удобно [40, с. 91]. Взамен принятия суверенитета России казахи надеялись получить от нее поддержку в борьбе против своих внешних врагов, добиться привилегий и возможностей пользоваться пастбищами вдоль русской границы. Царское правительство приняло просьбу казахов слишком серьезно и сочло, что они добровольно стали подданными России» [41, с. 86]. Для выяснения позиции автора было бы этой выдержки достаточно, если он не пытался оспорить ряд положений советской историографии проблемы, от которых она отказалась как ошибочных или не в полной мере отражающих исторической истины. В дореволюционной и советской историографии, утверждает автор, существуют противоречивые точки зрения относительно характера и роли этого события в судьбе казахского народа. Историки царской России в большинстве своем придерживались мнения, что, хотя казахи действительно находились под нарастающим давлением своих соседей, принципиальные мотивы такик лидеров как Абулхаир связаны, прежде всего, с внутренней борьбой их за власть. «Они были убеждены в том, что Абулхаир по характеру своему был хитрым, лукавым человеком, не обладавшим ни силой и ни намерением выполнить свои обещания, что принесенная им присяга была «восточным трюком», а политика царского правительства использовать заключенный с ним союз для оказания влияния на казахов тщетной, - пишет А. Боджер. Эту точку зрения Боджер пытается навязать всем советским историкам. Ссылаясь на работу С. Асфендиарова и В. Лебедева, он указывает: советские историки также полагали, что Абулхаир и верхушка казахских феодалов, идя на союз с Россией, искали лишь свои выгоды, пути укрепления личной власти над трудящимися казахами [41, с. 87].

А. Боджер далее излагает основные вехи развития историографии, пользуя эту формулу, пишет он, советский ученый М.П. Вяткин утверждал, то азахи в начале XVIII в. стояли перед трудным выбором; русское господство, хотя и мучительное и тяжелое для трудовых масс, было, тем не менее, более перспективным для них, чем подчинение Джунгарии. А. Боджер, хотя и указывает, что эта формула долго не продержалась, направляет острие своей критики именно на опровержение тезиса И.П. Вяткина, т.е. тезиса, ставшего уже достоянием пройденного советскими историками этапа. Несостоятельны доводы А. Боджера и по своей сути, ибо они сводят развитие политических событий, в том числе причины присоединения Казахстана к России, к междоусобной борьбе между старшей и младшей ветвями в генеалогии казахских ханов. А. Боджер пишет - Казахскими жузами правили наследники хана Джаныбека (1460-1480); Большой и Средней ордами - потомки Жадига (ВгЬадщ), старшего сына; Младшей ордой - потомки Озека (Озек); младшего сына Джаныбека. Абулхаир происходил из младшей генеалогической ветви казахских ханов, и это не давало ему шансов на верховенство. А. Боджер полностью отрицает роль народных масс в процессе присоединения, оно представляется ему итогом «сговора» Абулхаира и его сторонников с царизмом. «Факты не подтверждают предположение о том, что казахский народ желал российского подданства, - пишет он. - …Абулхаир руководствовался, прежде всего, своей политической амбицией… и то, что жаждал, может быть обозначено одним словом: получение русской помощи, а не объединение с русскими» [42, с. 30]. Такая точка зрения ранее высказывалась А. Донелли. Таким образом, усилия А. Боджера по пересмотру отдельных выводов советской исторической науки по вопросам присоединения Казахстана к России оказались безуспешными, ибо они направлены на оживление старой, давно опровергнутой концепции «сговора» феодальной верхушки казахского общества с царизмом, на доказательство «преобладания политических амбиций» Абулхаира над объективными силами. Но идею эту он стремится преподнести в более модифицированном виде и на широкой источниковой базе; Боджер более основательно, чем другие немарксистские историки, рассматривает историю русско-казахских отношений в первых двух десятилетиях XVIII в., ход переговоров между Абулхаиром и посланцем царского правительства А.И. Тевкелевым, соотношение феодальных группировок в Младшем жузе, выступавших «за» и «против» присоединения. Более внимательного изучения требуют, возможно, отношения казахов с башкирами, яицким и сибирским казачеством, волжскими калмыками и среднеазиатскими ханствами в 20-30-х годах XVIII в. как немаловажных факторов в процессе присоединения Казахстана к России [43, с. 27]. Но нет оснований списать со счетов джунгарскую опасность, как это делает А. Боджер. Советские историки, опираясь на конкретные факты, считают, что война с Джунгарией, хотя и закончилась рядом побед казахских ополчений, вскрыла политическую и военную слабость казахских ханств, принесла неисчислимые бедствия. В недалеком будущем столкновение с ойратскими феодалами было неминуемо. Уже в конце 30-х годов, заключив перемирие с цинским двором, правящий класс Джунгарского ханства начинал активные военно-политические приготовления к вторжению в Казахстан, и Среднюю Азию. Вторжения ойратских войск в Казахстан начались осенью 1739 г. Сконцентрированные вдоль восточных границ Среднего жуза многочисленные ойратские отряды под общим командованием нойона Септеня начали совершать набеги на казахские кочевья. Общая численность войск составляла около 30 тыс. чел. В начале 40-х годов XVIII в., как сообщал в Петербург князь В. Урусов, джунгарские войска четырежды разбивали казахские ополчения. В то же время нельзя преувеличивать и значение джунгарскои опасности в вопросе о принятии Младшим жузом российского подданства [44, с. 19]. Сложной оставалась внутриполитическая обстановка в Казахстане. Продолжались усобицы в Младшем жузе. В 1737 г. умер хан Среднего жуза Семеке и на его место был избран нерешительный и не пользующийся авторитетом в степи Абулмамбет. В 1739 г. убит в Ташкенте хан Старшего жуза Жолбарыс. Из-за пастбищ и водоисточников продолжались столкновения с яицкими и сибирскими казаками, башкирами, волжскими калмыками. В этих условиях часть представителей господствующего класса казахского общества, все острее осознавала необходимость союза с Россией. Несмотря на субъективные мотивы, которые они преследовали, на тяжелый колониальный гнет царского самодержавия, присоединение Казахстана к России, как полагают отдельные советские историки, явилось переломным событием в жизни казахского народа и объективно имело положительные последствия, ускорив темпы социально-экономического развития края. Выводы о добровольном и прогрессивном характере присоединения Казахстана к России постоянно оспариваются зарубежными историками с тем, чтобы на примере противоречивых оценок этой проблемы в советской историографии убедить читателя в ее «конъюнктурном» характере, полной зависимости от идеологических нужд и политики Коммунистической партии. Впервые в-буржуазной историографии с попытками поставить под сомнение выводы советских историков в середине 50-х годов выступил французский профессор Александр Беннигсен. Свою статью, опубликованную в «Исламском обозрении», он предваряет следующим замечанием «Официальные интерпретации истории завоевания русскими территории Кавказа и Средней Азии являются лучшим барометром, измеряющим колебания политики Советом в отношении мусульманских народов этого региона». В названии статьи «Интерпретация завоевания царской Россией Средней Азии и Кавказа: от теории «абсолютного зла» до теории «абсолютного добра» заложено все, что хотел высказать автор [45, с. 90]. Мы знаем, пишет он, что до 1937 г. школа М. Покровского, которая безраздельно господствовала в советской научной историографии, рассматривала аннексию нерусских территорий как «абсолютное зло» и поэтому все выступления покоренных народов соответственно носили прогрессивный, освободительный характер. Затем концепция «абсолютного зла» была заменена концепцией «наименьшегозла», что привело к переоценке ряда национально-освободительных выступлений казахов. В соответствии с последней концепцией А. Беннигсен перечисляет основные выводы советской историографии проблемы: 1) Русская аннексия спасла мусульманские народы от порабощения иностранными державами - Турцией Ираном и Англией; 2) Присоединение соседних территорий положило конец феодальной раздробленности и ускорению экономического развития этих стран; 3) Несмотря на препятствия царизма, передовые представители аннексированных регионов получили возможность приобщиться к великой русской культуре, единственной прогрессивной культуре в мире, что способствовало духовному и культурному развитию мусульманских народов; 4) Впоследствии только благодаря русским, обосновавшимся на этих территориях, Октябрьская революция одержала здесь победу, они повели коренное мусульманское население по пути социализма. Рассмотрению содержания формулы «наименьшего зла» посвящена статья Константина Штеппы в сборнике «Переписывание русской истории. Советская интерпретация прошлого России». Сборник издан американской организацией «Исследовательская программа по СССР», финансируемой «Восточноевропейским фондом». Как первое (1957 г.), так и второе (1962 г.) издания сборника вышли под редакцией профессора истории Принстонского университета С. Блэка [46, с. 18]. Ко второму изданию приложен текст рецензии Л.В. Даниловой и В.П. Данилова, опубликованной в журнале «История СССР». Одним из последних слов буржуазной историографии проблемы является статья профессора философии Франка Гольчевски «Среднеазиатская экспансия России в свете новейшей советской интерпретации истории». Автор указывает, что историографическая трактовка среднеазиатской экспансии прошла в России несколько стадий. Их следует, считает он, кратко охарактеризовать до рассмотрения «обязательной» сегодня в СССР оценки, которая представляет собой своего рода синтез прежних историографических направлений. Опять же пересказывает Ф. Гольчевски содержание концепций «абсолютного зла» и «наименьшего зла», не вдаваясь в диалектику и логику развития советской исторической науки, но справедливо ставя ее в, полную зависимость от идеологических установок партии. В то время как историография царских времен пользовалась термином «военное завоевание», пишет он, с конца 20-х годов вместо этого «опасного понятия применяется безобидное «присоединение» (Н.А. Халфин), что являетя «попыткой терминологически отвлечь внимание общественности от агрессивного характера русской колониальной истории». С конца 50-х годов вводится в оборот принцип новейшей историографии, который позволяет, по мнению автора, осуждать колониализм как таковой, а достигнутые результаты оценивать положительно Ф. Гольчевски неодинок в своем непонимании диалектики исторического процесса. Гуверт Эванс, в частности, в рецензии на работу Т. Тажибаева «Просвещение и школы Казахстана во второй половине XIX в.» писал, что «главным направлением этого серьезного, обдуманного, методического исследования» является попытка примирить якобы противоположные суждения: захват Казахстана и Средней Азии был отрицательным явлением, поскольку речь идет о царизме, и благом, поскольку речь идет о России, о русском и казахском народах. Такой же «методологический порок» приписывается Е. Бекмаханову в рецензии на его книгу «Присоединение Казахстана к России», опубликованной чуть ранее в «Журнале Королевского среднеазиатского общества», а в книге Р. Пирса «Русская Средняя Азия» - всем советским историкам [47, с. 40]. Сложный процесс присоединения Казахстана к России, сочетавший в себе добровольность вхождения в состав России части казахов с методами принуждения, экономического и политического давления, английский рабочий класс находился тогда под влиянием буржуазии в результате доминирующего положения Англии на мировых рынках, и поэтому он не являлся прогрессивной силой. Не говоря о спорности этих взглядов, следует отметить, что по критериям данной интерпретации право азиатских народов на независимость определяется не их желанием, а субъективным мнением позднего поколения завоевавшего их народа». Далее X. Сетон-Уотсон говорит, что колониальная политика России была, в сущности, подобна колониальной политике других европейских держав. Ее основные черты определяла та же комбинация высокомерия и благотворительности, той же мысли превосходства, основанной на игнорировании чужой культуры, той же самодовольной уверенности в том, что колонизаторы приносят с собой порядок и прогресс варварам [48, с. 20]. Иными словами, русские разделяли мысль своих британских и французских коллег о «бремени белого человека». Со второй частью утверждений X. Сетона-Уотсона с некоторыми уточнениями можно и согласиться. Речь о другом. В письме к К. Каутскому от 12 сентября 1882 г. Ф. Энгельс говорил: «Вы спрашиваете меня, что думают английские рабочие о колониальной политике. То же самое, что думают о ней буржуа. Ведь здесь нет рабочей партии, есть только консервативная и либерально-радикальная, а рабочие преспокойно пользуются с ними колониальной монополией Англии и ее монополией на всемирном рынке». В предисловии ко второму немецкому изданию своей книги «Положение рабочего класса в Англии», появившемуся в 1892 г., Энгельс следующим образом суммировал свои многолетние наблюдения над жизнью британского пролетариата; «Истина такова - пока сохранялась промышленная монополия Англии, английский рабочий класс в известной мере принимает участие в выгодах этой монополии. Выгоды эти распределялись среди рабочих весьма неравномерно: наибольшую часть забирало привилегированное меньшинство, но и широким массам хоть изредка что-то перепадало». На той же точке зрения стоял В.И. Ленин. Он подчеркивал, что обладание монбпольным положением на мировом рынке было связано с тем, что Великобритания в середине XIX в. в течение примерно 20 лет была «мастерской мира», а также с громадными колониальными владениями. «Это исключительное, монопольное, положение создало в Англии сравнительно сносные условия жизни для рабочей аристократии,т.е. для меньшинства обученных, хорошо оплачиваемых рабочих». Именно в этот период промышленной монополии Англии оппортунизм и экономизм начали господствовать в английском рабочем движении. База оппортунизма отнюдь не исчезла и после того, как в последней четверти XIX в промышленной монополии. Англии пришел конец. Причина этого, неоднократно подчеркивал Ленин, заключалась, прежде всего, в быстром расширении колониального грабежа Англии в 80-90-х годах XIX в., в переходе к широкому экспорту капитала и получении сверхприбылей. Так создается связь империализма с оппортунизмом, которая сказалась раньше всех и ярче всех в Англии благодаря тому, что некоторые империалистические черты развития наблюдались здесь гораздо раньше, чем в других странах». Об этом и вывод А. Боджера: «Присяга Абулхаира 1731 г. не может быть новым этапом в истории казахского народа», ибо «его будущее отныне оказалось тесно связанным с Россией» [49, с. 50]. Но X. Сетону-Уотсону не следовало бы преднамеренно противопоставлять передовых представителей и рабочие движения Англии и России, ссылаясь на вырванные из контекста цитаты, не отражающие взгляды основоположников марксизма-ленинизма по колониальному вопросу. Тема же о влиянии колониального господства России над среднеазиатскими народами на рабочее движение страны, о мате