Историография колониальной политики царизма в крае

Всовременной буржуазной историографии стран Западной Европы и США уделяется значительное внимание изучению различных аспектов колониальной политики царизма в Средней Азии и Казахстане. В 1967 г. в «Славянском обозрении» опубликована статья Дэвида Маккензи «Кауфман Туркестанский, оценка его правления в 1867-1881 гг.», в которой он подверг критике некоторые выводы Ю. Скайлера относительно колониальной администрации в Средней Азии. В этой связи в журнале со статьей «Юджин Скайлер, генерал Кауфман и Средняя Азия» выступил другой американский историк Франк Сискоу, обвинивший Д. Маккензи в «подрыве авторитета Скайлера, одного из самых способных американских дипломатов того периода». Он превозносил научный уровень труда Скайлера. В опровержение доводов Д. Маккензи о кратковременности пребывания Ю. Скайлера в Казахстане и Средней Азии, Ф. Сискоу, основываясь на архивных материалах, хранящихся в США, писал, что Ю. Скайлер интересовался новопри-обретенными землям России с 1868 г. В подтверждение своих мыслей Ф. Сискоу приводит также высказывания официальных американских лиц, мнения западноевропейской прессы и отрывки из переписки Ю. Скайлера, находящейся в Библиотеке конгресса США. По мнению Ф. Сискоу «тенденциозность» статьи Д. Маккензи была обусловлена односторонним использованием источников, в частности, материалов «Голоса» и других русских газет, выступавших в свое время с критикой данных Скайлера [50, с. 14]. В ответной статье, опубликованной в этом же номере «Славянского обозрения», Д. Маккензи не отрицал, что Ю. Скайлер был, «несомненно, способным, добросовестным американским дипломатом и его книга «Туркестан» содержит богатый и ценный материал о крае, его населении и русском влиянии на Среднюю Азию». Однако замечает Маккензи, Ю. Скайлер был введен в заблуждение врагами Кауфмана, которые завидовали его «престижу и независимой власти»; большинство материалов Ю. Скайлером почерпнуто из сомнительных и недостоверных источников, а также из хроник «злейшего врага Кауфмана» генерала М.Г. Черняева. Ссылаясь на эти и другие сведения, Д. Маккензи пришел к выводу, что описания Ю. Скайлера «далеки от полной правды». Эта дискуссия между двумя американскими историками отразила, в целом, две противоположные точки зрения, сформировавшиеся еще в дореволюционный период относительно колониальной политики царизма в Средней Азии и Казахстане. Русофобы (Г. Роулинсон, Г. Керзон, Д. Бульджер, А. Краусс и др.) в резких тонах высказывались относительно административно-экономических мероприятий, проводимых царизмом по закреплению своей власти на национальных окраинах, отмечая «алкоголизм, подозрительность, амбициозность, самодовольство» русских чиновников в Средней Азии и Казахстане [51, с. 25]. Они обращали внимание лишь на негативные аспекты проблемы. А. Краусс писал: «На территории всех азиатских владений России ее политика является политикой агрессивного империализма… Короче говоря, ее стремление к экспансии преследует, в то же время ничего не предпринято для того, чтобы содействовать благосостоянию народностей, время от времени прибавляемых к населению империи». Сторонники же концепции «цивилизаторской миссии» колонизаторов в Азии всячески восхваляли деятельность царской администрации в Средней Азии и Казахстане, сочиняя дифирамбы в адрес отдельных генерал-губернаторов типа Кауфмана. Ссылаясь на произвольно выбранные выдержки из работ западноевропейских путешественников, Б. Тёббарт в статье «Россия как цивилизующая сила» писал: «военные чины умиротворили край, привели его в цветущее состояние… русские любимы своими среднеазиатскими подданными». О «благотворности и полезности» присоединения Средней Азии и Казахстана к России для «развития хозяйства иторговли», писал преподаватель географии в Эдинбургском университете Г. Чисхольм. Идеализация колониальной политики царизма стала доминирующей тенденцией в работах буржуазных историков Франции и Англии накануне и в период первой империалистической войны. Так, в 1913 г. У.Р. Рикмерс безаппеляционно заявил: «Сейчас вопрос о том, как управляет царская империя своими подданными народами, не является предметом спора. Один из великих секретов успеха состоит в принципе невмешательства в религиозные верования и обычаи. Многое достигнуто в ирригационном и дорожном строительстве и других сферах экономики, что, в конце концов, составляет основу интеллектуального прогресса» [51, с. 26]. Следует отметить, что и в самой дворянской и буржуазной дореволюционной историографии России господствовало представление о «процветании» окраин под управлением царизма, что не могло не повлиять на выводы ряда западных авторов, обращавшихся к русским источникам Х1Х начала XX вв. Среди публикаций дореволюционных авторов по проблемам присоединения Средней Азии и Казахстана к России выделяется специальная работа немецкого историка Отто Гетча «Русский Туркестан и тенденции современной русской колониальной политики». Автор сочинения являлся одним из основателей в 1913 г. «Общества по изучению истории России», а в Веймарской республике возглавлял это общество, был редактором ряда периодических изданий по истории России и Восточной Европы и вел курс русской истории в Берлинском университете, Исследования О. Гетча включены в книги «Россия» (1913 г.) и «Война, и большая политика». В 1920 г. избирался в Рейхстаг. Выступал за политические, экономические отношения с Советской Россией. Указанное выше сочинение О. Гетча «Русский Туркестан» издано по частям в двух выпусках «Ежегодника», редактором которого был Г. Шмоллер - представитель «новой исторической школы» в политической экономии Германии. Немало фактических материалов о развитии экономической и культурной жизни в колониальном Туркестане и Казахской степи приводятся в работах современных зарубежных историков. Акцентируя внимание на «благотворительных» аспектах деятельности царизма на окраинах, они твердят о «несомненных успехах» школьного образования, зачатках медицинского образования, «водворениистабильности и порядка», появлении первых национальных кадров интеллигенции. При этом творчество и деятельность казахских просветителей А. Кунанбаева, И. Алтынсарина, Ч. Валиханова и др освещаются ими с позиции концепции «вестерниации» и «модернизации» А. Кунанбаев в их изображении выступает как «неосознанный последователь взглядов русских политических ссыльных» и русской культуры, И. Алтынсарин - как проводник миссионерских усилий Н. Ильминского, а Ч. Валиханов - «отважный путешественник, выполнявший рискованное задание царского правительства» [52, с. 60].

«Во второй половине XIX в. появилась незначительная интеллектуальная элита в казахском обществе. Некоторые сыновья ханов, окончив кадетскую школу в Омске, стали военными офицерами; они были больше русскими, чем казахами. Тем не менее, они стали своего рода мостиками между русским и казахским мирами, усваивая западные идеи через посредничество русской литературы». Американский профессор Э. Олуорд утверждает, что работу по пробуждению своего народа, начатую предыдущим поколением казахских просветителей, продолжали А. Байтурсынов, М. Дулатов. О «вестернизации» верхушки казахского общества пишет Р. Пирс, который вопреки историческим фактам противопоставляет взгляды Ч. Валиханова идеалам и чаяниям трудовых масс казахского народа. «Получив образование, - пишет он, - немногочисленная группа казахов, среди которой был и Ч Валиханов, оторвалась от масс, от родного языка и культуры». Далее он указывает, что «пропасть» между этой группой и большинством населения сужалась с появлением людей, получивших образование в русских школах. Они работали учителями, переводчиками и на других младших должностях царской администрации [52, с. 61]. Ярким представителем этой многочисленной группы, говорит Р. Пирс, был И. Алтынсарин. Тем самым, выдающийся педагог, казахский просветитель в трактовке канадского историка остается в истории лишь «посредственным клерком». «Казахским Пушкиным» называли Абая Кунанбаева», - констатирует он. Но вся его деятельность, общественно-политические, философско-эстетические взгляды сведены к дружественным связям с русскими политическими ссыльными; переводам на родной язык отдельных стихов и басен Пушкина, Лермонтова, Крылова и других поэтов. Р. Пирсу известен и казах Тлеу Сейдалин, который окончил Оренбургский кадетский корпус. Шагимардан Мириасович Ибрагимов опубликовал большое количество статей по этнографии народов Средней Азии и Казахстана и в 1891 г. был назначен русским консулом в Джидде. Искаженной интерпретации подвергается творчество поэтов Махамбета Утемисова, Доскожи, Нысанбая и Шернияза; освободительные идеи, дух национального достоинства в их творческом наследии квалифицируются как проявление «неумирающей ненависти к русским и их казахским коллаборационистам». Изучение «послужных списков ст. помощника Тургайского уездного начальника, надворного советника султана Сейдалина», материалов об этнографе Ш. Ибрагимове и др. представителях казахской интеллигенции, служивших в колониальной администрации, отнюдь не свидетельствуют, что они во всем следовали указаниям колонизаторов вопреки интересам своего народа [53, с. 44].

В советской историографии нет специального исследования о казахах, получивших высшее образование до 1917 г., но в архивах имеется обширный материал для плодотворного изучения этой проблемы. Приведем несколько примеров. В 1895 году Сатылган Саботаев после окончания верненской гимназии поступил в Московский Лазаревский институт восточных языков. С золотой медалью окончил Семипалатинскую гимназию, а затем Томский технологический институт Алимхан Ермеков. Юридический факультет Московского университета окончил С. Аппасов. В 1882 г. Казанский университет окончил Д. Чуваков. В 1899 г. в Казанский ветеринарный институт поступил бывший воспитанник Оренбургской гимназии Сулейман Ибрагимов. Этот же институт в 1904 г. окончил Абубакир Сейдалин. Высшее образование в Казани получили Б. Кулманов, М. Бекимов и многие другие. Десятки казахов учились в высших учебных заведениях Москвы, Петербурга и др. городов России, в Польше, Египте. Некоторые из них А. Байтурсынов, М. Дулатов, М. Тынышпаев, впоследствии сыграли активную роль в национальном пробуждении своего народа, становлении казахской национальной культуры, строительстве новой жизни. Для буржуазных истоков все эти процессы и явления представляются продолжением и плодом того «великого дела», начатого царским режимом. Об отдельных прогрессивных аспектах в действиях царской администрации в Бухаре и Хиве, невмешательстве в их внутренние дела говорит С. Беккер. Описывая «благодеяния» царизма, Р. Пирс рассматривает широкий круг вопросов социально-экономического развития Средней Азии и Казахстана в колониальный период «водворение в крае мира и порядка»; реформа законодательства и административной системы, развитие торговли, сельского хозяйства, добывающей промышленности и мануфактурного производства, строительство железных дорог и ирригационных сооружений, организация библиотек, современных школ, научных учреждений, издание газет и журналов. «Несмотря на все трудности, - пишет Р. Пирс, - имелись перспективы улучшения положения местного населения» [53, с. 45]. В подтверждение этого он указывает на то, что к 1911 году многие состоятельные казахи строили себе деревянные и каменные дома, живя в юртах только в летнее время. Они приобретали сенокосные машины. Отмечает и «улучшение» положения бедных семейств. В Петропавловске в начале XX в. удельный вес семейств без скота снизился с 83 до 51, Кокчетавском уезде - с 75 до 49, в районе Омска - с 67 до 55. Иными словами, точка зрения Р. Пирса, Ф. Каземзаде относительно эффективности русского колониального управления в Средней Азии и Казахстане выражает общую, преобладающую тенденцию в современной буржуазной историографии, оформившуюся в 50-60-х годах в концепцию «модернизации». Ее сторонники утверждают, что фундамент нынешних успехов народов Средней Азии и Казахстана был заложен еще в колониальном прошлом, деяниями царизма, К. Кауфмана, Ю. Витте и др. Р. Пирс - не беспристрастный повествователь исторических событий, как это представляется Ф. Каземзаде. Если Средняя Азия в 1917 г. стала бы независимым государством или даже подмандатной территорией, среднеазиатцы обеспечили тот же уровень развития за тот же срок. Для современного мира, непрерывно развивающегося, прогресс, не является монополией какой-либо одной системы». С расширением Российского государства, начиная с 60-х годов XIX в. вводилась новая система управления национальными окраинами. При разработке административных реформ была установлена известная очередность мер с учетом того, что, «всякая крутая мера в этом отношении принесет более вреда, чем пользы, и вызовет фанатизм и упорство народа». В некоторой степени принимались во внимание особенности каждой из областей, вошедших в состав генерал-губернаторств. Была проведена судебная реформа. Положено начало школьному образованию, был налажен выпуск ряда периодических изданий в Средней Азии и Казахстане. Понимая, какое значение для стран Востока имеет мусульманская религия, царское правительство неоднократно повторяло, что «вера и обычаи их останутся без изменений». Оживилась торговля, появились новые отрасли экономики. Но все эти преобразования и реформы осуществлялись в интересах господствующих классов России и итоги деяний царизма никак не могли служит «фундаментом достижений» народов Средней Азии и Казахстана в советский период, о чем говорят буржуазные историки [53, с. 55].

Аргументы сторонников концепции «модернизации» опровергаются и материалами, которые, содержатся в работах дореволюционных западных авторов. Фр. Гелльвальд отмечает, например, что введение выборного начала в степи привело к распространению целой системы подкупов, ложных доносов, разделению населения на враждующие группы, готовые на все преступное, ради достижения своих честолюбивых замыслов. Английский путешественник А. Мичи, побывавший в Казахстане в 60-х годах XIX в., писал о сибирских казаках, которые «по своей инициативе совершали набеги» на казахские аулы, подвергая их грабежу. Набеги и угон скота казахов совершались казаками повсеместно - в Сибири, Семиречье, на Западе Казахстана. Об этом свидетельствуют и труды исследователей Казахского края. Один из знатоков его А.К. Гейне писал: «Привилегии, дарованные правительством казакам, послужили не к возвышению их благосостояния и деятельности, а, напротив, к развитию полнейшей праздности и лености, к расстройству их хозяйства и к систематически-организованному обирательству киргизов. Обирательством и всевозможным насилием они поселяют в киргизах враждебные чувства ко всему русскому населению». Административные и экономические реформы царизма, как правильно указывает Е. Бэкон, были направлены на разрушение традиционного казахского общества. По ее данным, в 1913 г. в целом в Казахстане было 267 аульных школ русской системы и 157 русско-казахских смешанных школ, которые готовили клерков и толмачей для царской администрации. Основной целью школьного образования в степи была русификация казахской молодежи. Царизм разрешил широкую миссионерскую деятельность среди казахов, что было отмечено в конце XIX в. французским путешественником Жозефом А. Бай. Среди колониальных чиновников казачества и офицеров было немало людей передовых взглядов, с сочувствием относившихся к бесправному положению угнетенного казахского народа. В западной историографии признается факт тяжелых последствий переселенческой политики царизма для основной отрасли экономики казахов - кочевого скотоводства, подвергнуты анализу причины и методы колонизации, ее роль в деле консолидации и закреплении «русской власти» в Казахстане. По утверждениям Р. Пирса, С. Зеньковского и др. западных историков, строительство городов и крепостей, укрепленных линий, даже казачество, обосновавшееся на территории Казахстана, не гарантировали стабильность «русского господства» в крае. Поэтому государственные, военные интересы, цели окончательного утверждения «русской власти» требовали колонизации Казахстана более представительной частью русского общества. Правда, Р. Пирс указывает в качестве причин переселения на земельную тесноту в России и стремление царизма ослабить аграрную напряженность в центре, создавая одновременно себе опору в степи. В работах Д. Вильямса, В. Лезаря, Р. Льюса приводится численность уральских и семиреченских казаков, освещаются ход переселенческого движения, создание Переселенческого управления, экспроприация им наиболее плодородных земель казахов и др. вопросы. Д. Вильяме, в частности, указывает, что к 1908 г. в плодородной и богатой природными ресурсами Семиреченской области были основаны 32 переселенческие деревни, и общее количество русского населения достигло здесь 260-270 тыс. человек [54, с. 9]. Сообщая данные о наплыве переселенцев и в другие районы Казахстана, С. Зеньковский утверждает, что им выделялись наиболее плодородные земли в климатическом отношении благоприятных районах, не считаясь с кочевыми маршрутами казахских аулов. Были отобраны даже возделываемые казахами посевные площади, во многих местах водные источники также отошли к переселенцам и казакам. Ход переселенческого движения со времени отмены крепостного права в России до начала первой мировой войны прослежен в книге американского историка Д Трэдгольда «Великая Сибирская миграция». Оценивая итоги переселенческой политики царизма, буржуазные историки подчеркивают изменение этнического состава населения Казахстана в пользу прибывших из европейской части России, радикальное изменение в традиционном образе жизни местных жителей и экономике, приведшее к пауперизации значительной части казахов. В 1911 г. более 40% всего населения Уральской Тургайской, Акмолинской и Семипалатинской областей составляли переселенцы из России. В монографии Н.Е. Бекмахановой «Многонациональное население Казахстана и Киргизии в эпоху капитализма», в которой подвергнута основательному исследованию переселенческая политика, говорится «Царизм, проводя свою переселенческую политику, не делал различий между народами России, и формально и по существу они пользовались равными правами, определявшимися существовавшим законодательством. Поэтому в заселении окраин страны, наряду с русскими, на равных участвовали украинцы, белорусы, мордва, татары. Это, с одной стороны, расширяло ареалы их расселения, а, с другой - приводило к совместному проживанию представителей разных народов, усиливало их взаимосвязи и контакты» [54, с. 16].

Англичанин X. Хэлл сообщает, ссылаясь на данные Министерства внутренних дел России от 30 августа 1841 года, что население этого ханства достигло 16 550 юрт. А по данным губернатора в Астрахани, где был автор, реальное число их не могло превысить 8 000 юрт. По интерпретации X. Хэлла получается, что в образовании Букеевской орды было заинтересовано более всего царское правительство, а не казахи Младшего жуза, как утверждается в советской историографии. Более углубленное изучение темы западными историками относится к послереволюционному периоду. Оно характеризуется вовлечением в научный оборот новых источников и материалов, расширением хронологических рамок и тематики исследований. Одним из первых в буржуазной историографии участие казахов в Крестьянской войне 1773-1775 гг. затронул Бернард Пэре. Его точку зрения на причины выступлений казахов Младшего жуза того времени в 60-х годах поддержали Чарльз Хостлер, Э. Саркисянц и другие западные историки.

В дореволюционной историографии встречается и немало объективных работ, в целом правильно освещающих социально-экономические причины, ход и характер выступлений казахов в 60-70-х годах XIX в. в Уральской и Тургайской областях, на Мангышлаке. Развернутого анализа заслуживает пока что единственная в буржуазной историографии монография американского историка Эдварда Д. Сокола «Восстание 1916 года в русской Средней Азии». Автор отмечает, что эта тема, в принципе игнорировалась в англоязычной литературе и ее затрагивали лишь мимоходом в одном или двух параграфах. Специальное изучение восстания 1916 г. в Средней Азии и Казахстане обуславливается, по его мнению, тем что: 1) восстание это, в котором участвовало в той или иной форме 11 млн. населения русской Средней Азии, прозвучало как первый грохот приближающейся катастрофы; 2) оно «было настоящей прелюдией революции в России и как катализатор, ускоривший выравнивание сил в регионе; 3) восстание имеет и другое значение, связанное с политикой царизма по отношению к национальным меньшинствам [54, с. 15]. Оно, как зеркало, отразило провал контактов двух различных культур, кочевого и оседлого населений, продемонстрировав горький вкус этих контактов. Восстание было откликом кочевого общества на вторжение оседлого населения, покушавшегося на его свободу и само существование. Каждый ответил на этот вызов по-своему в соответствии со своими традициями и историей. Э. Сокол, хотя и заявляет, что «первостепенное значение» придает раскрытию экономических и политических причин восстания в целом и 3 отдельных повстанческих районах, н сводит их к «постоянному вторжению русских поселенцев на территории кочевников». При определении характера восстания Э. Сокол опирается на работы П. Галузо, А.В. Шестакова, Г.И. Бройдо, Г. Сафарова, Т. Рыскулова и др. историков и критерием для него служат данные о количестве убитых повстанцами волостных, чиновников русской администрации, русских колонистов, казаков и капиталистических элементов На основе их анализа, Сокол делает вывод о различной направленности восстания в разных его очагах, что, по его убеждению, «зависело от характера межнациональных отношений в тех районах, где происходили боевые действия». Анализ содержания ряда работ, изданных на Западе в 50-80-х годах, показывают, что проблемы истории присоединения Средней Азии и Казахстана к России и национально-освободительная борьба народов этого региона в XIX - начале XX вв. останутся и в дальнейшем важнейшими направлениями разработки. Надо полагать, связанные с ними «старые» и «новые» концепции займут не последнее место в трактовке на Западе вопросов межнациональных отношений в СССР, о чем свидетельствуют издания советологов последнего времени.

Заключение

Совокупный анализ источников и литературы по теме дипломной работы позволяет, таким образом, выявить основные этапы и направления, тематику историко-этнографического изучения дореволюционного Казахстана в Западной Европе и США очертить круг проблем, поныне привлекающих внимание зарубежных историков. История познания Казахстана иностранцами в дореволюционный период прошла три этапа (с древнего времени до конца XVIII в., с нач. в 50-60-х гг. XIX в. и с 60-х гг. ХIХ в. до 1917 г.), разделение на которые обусловливалось не только количественными и качественными параметрами процесса накопления, обобщения и осмысления исторических и этнографических материалов в западных странах; внутренними закономерностями развития исторической и этнографической наук, их становлением в этих странах в качестве самостоятельных дисциплин, но и внешними факторами. К числу последних относятся, в частности, внутренние и внешнеполитическое положение каждой из этих стран соперничество империалистических держав за среднеазиатский плацдарм завершение присоединения Казахстана к России. В результате многочисленных поездок, западными путешественниками, купцами, дипломатами, учеными, журналистами, военными, покрывшими своими маршрутами значительную часть территории Казахстана, был собран обширный полевой материал по этнографии и истории казахского народа. Они осветили в своих трудах обычаи, нравы, вероисповедание и жилища казахов, административное устройство, развитие земледелия, торговли, добывающей промышленности. Устойчивым объектом их интереса являлись традиционное кочевое скотоводство, маршруты кочевок и караванные пути в разных направлениях. Путешествия иностранцев по разным районам Казахстана доставили богатые сведения о развитии городской жизни, численности населения Чимкента; Аулие-Аты, Верного, Капала, Аягуза, Усть-Каменогорска, Семипалатинска Акмолинска, Уральска и Гурьева национальном и социальном составе жителей, архитектурных памятниках. Началось научное издание первоисточников на европейских и восточных языках, осуществлялся перевод ряда работ русских исследователей, а том числе и Ч. Валиханова на английский, французский и немецкий языки. Были достигнуты первоначальные успехи в изучении этнографии рода, его духовной ку древнетюркской письм. В процессе осмысления накопленных фактических материалов формировались исторические и философские концепции, с позиции которых западные исследователи пытались осветить тот или иной аспект жизни казахского и других восточных народов. Оживилась идея географического детерминизма, известная еще с античного времени. Широко распространились теории о «вечной борьбе» оседлого населения и кочевников, «несовместимости» западной и восточной культур. На буржуазную историографию оказывала влияние «теория героев». Многие из указанных идей и теории стали важными компонентами познавательной культуры в западных странах и приобрели методологическую функцию в исследованиях о казахском народе, написанных во второй половине XVIII - вплоть до начала XX в. Особенно широкое распространение получила идея эволюционизма. Под ее влиянием в буржуазной историко-этнографической литературе зародилось и развивалось географическое направление. Было бы неверным отрицать опрестоев общества у них, сильное влияние на буржуазную историографию истории Казахстана европоцентристских идей не давали возможность многим исследователям предоопределить основные вехи истории Казахстана.

После Октябрьской социалистической революции, несмотря на огромные трудности, вызванные противостоянием двух общественно-экономических формаций в деле налаживания и развития научных и культурных связей, процесс изучения Средней Азии и Казахстана за рубежом не прерывался, но приобрел новое содержание. Западные авторы уточняли и дополняли сведения и мысли об основных этапах генезиса казахского народа, о соотношении тюркского и монгольского компонентов в нем, казахских родах и их расселении по жузам, этнониме и этимологии термина «казах», формировании этнической территории, быте и обычаях. Но при всех своих отдельных творческих удачах и достижениях буржуазная историография не выработала, однако цельной концепции исторического развития казахского народа на отрицание эволюции социально-экономических отношений у кочевников.

Без информированности о том, что говорят и пишуто тебе и твое стране в других частях мира, будь то в соседнем государстве или за океаном, не могут быть достаточно эффективными деловые и культурные контакты с ними. Поэтому комплексное изучение идей, стереотипов и образа мыслей, сложившихся о казахском народе за рубежом должно служить взаимопониманию и сближению различных народов