Глава 19. Которая пусть лучше останется без названия, чтобы тебе было интереснее читать

 

 

Утро было ясное и безветренное. Небо -- чисто умытое и нежно

голубое. В королевском пруду лебеди так ярко отражались в

неподвижной хрустальной воде, что, казалось, их не десять, а

двадцать.

И все-таки Цеблион то и дело выбегал на балкон посмотреть,

не поднялся ли ветер.

-- Нет, Ваша Исключительная Прозрачность, -- докладывал он,

-- ветра нет! Ни оттуда, ни отсюда. Просто на редкость приятный

и подходящий день для казни!

Вид у Цеблиона был какой-то бледный и мрачный. Нос вяло

повис. Глаза обведены красными кругами. На щеках -- отпечатки

пальцев. Видимо, он просидел всю ночь, закрыв лицо руками.

-- Не видели ли вы моего сына? -- спрашивал он поминутно у

всех слуг и придворных. -- Только подумайте, он не пришел

ночевать домой. И ведь отлично знал, что его лапочка не будет

спать до утра. Такой чудесный ребенок, но слишком нервный и

впечатлительный... Я так волнуюсь! Где он?

-- Расспроси бродячих собак да ворон на куче мусора, -- с

насмешкой посоветовал ему кто-то из невидимок и, захихикав, тут

же спрятался за колонной.

-- Проклятие... -- прошипел Цеблион.

В этот день все придворные, все до единого собрались во

дворце. Еще бы! Такое случается не часто. Ведь в этот день,

едва часы на городской башне пробьют двенадцать, должны были

казнить Татти, Щетку, Великого Садовника и Невидимого Трубача.

На этот раз сам король решил присутствовать при казни,

конечно, вместе с королевой, принцессой, а заодно со всеми

придворными. Это было большое событие. Ведь невидимки не

выходили из дворца уже много лет.

А если и выходили, то лишь для того, чтобы, придерживая

обеими руками колпак, добежать до кареты и сесть в нее.

Поэтому весь дворец был украшен флагами. А с перил

свешивались ковры, похожие на высунутые языки.

На площадь выходило три улицы. Эти три улицы были похожи на

три реки, впадающие в одно море.

По ним текли и текли толпы народа. Посреди площади стояли

четыре виселицы. И все, кто пришли на площадь, вздрагивали,

когда видели эти виселицы.

А солнце светило все так же ярко и весело. Ведь оно не

понимало, что здесь должно произойти. Но люди, которые пришли

сюда, прекрасно все понимали. У мужчин лица были мрачные и

решительные. А у женщин -- испуганные и печальные.

-- Надо казнить преступников как-то побыстрее. -- Цеблион

извивался, крутился возле короля. -- Както скоренько,

уютненько, незаметненько... Не нравятся мне что-то сегодня лица

этих мужланов. И главное -- их глаза, глаза... Случайно вы не

видели моего сына?

-- Ишь, испугался этих уродов!!! -- рассмеялся Министр

Войны. -- Да они побоятся и подойти к виселицам!!! Двадцать

пять пушек выстрелят в них разом, пусть только посмеют

приблизиться!!!

-- Эй, назад, голодранцы, нищие! Один шаг -- и будем

стрелять! -- кричали пушкари. Лица у них были зверские, налитые

кровью. В руках они держали зажженные факелы.

-- Ах вы, проклятые, что у вас, детей, что ли, нет? --

всхлипывала тетушка Пивная Кружка, стоявшая в толпе. Глаза у

нее были красные, а нос удивительно распух. -- А эти ваши

невидимки, что в них хорошего, кроме красоты-то? Казнить такую

девчонку! Такую славную и работящую! А они еще радуются,

смеются...

Действительно, над площадью пронесся веселый смех, зазвучали

нетерпеливые, возбужденные голоса. Высокие двери дворца

торжественно распахнулись.

Оркестр заиграл любимую песенку короля, а все придворные

громко подхватили:

Буби, пуп и, буби,

Бом!

Буби-бом!

Буби-бом!

Но в это время раздались совсем другие звуки. Совсем не

похожие на веселый смех и музыку.

Это зазвенели цепи и уныло заскрипели двери тюрьмы.

-- Ох! -- разом выдохнула вся площадь.

Из дверей тюрьмы вышли Татти, Щетка, Великий Садовник и

Невидимый Трубач.

Первой шла Татти. Ее лицо было зеленоватым от бледности.

Руки вяло опущены. Губы белые. От ресниц на щеках лежали

длинные неподвижные тени. Она совсем не была похожа на живую

девочку.

За ней шел Великий Садовник, обнимая за плечи Щетку. Его

старая рука казалась голубой на черном плече. Позади вздыхал и

что-то бормотал о похоронном марше Невидимый Трубач.

-- Изверги! -- всхлипнула тетушка Пивная Кружка. -- До чего

девчонку довели. Наверное, совсем не кормили!

Невидимки радостно зашевелились. Засмеялись, злорадно

захихикали.

-- Глупая девчонка, так тебе и надо!

-- Вот теперь ты пожалеешь!

-- Папочка, а почему она не плачет? -- послышался

недовольный голос принцессы. -- Я хочу, чтобы она плакала!

-- Да, да! Пускай она плачет!

-- А то неинтересно!

-- Дон-н-н! -- протяжно пробили часы на городской башне.

Люди на площади вздрогнули. Как странно бьют часы! Печально

и тревожно. Звук поднялся, задрожал и замер.

-- Смотрите-ка, вон братья-ткачи! -- удивился король. --

Тоже пришли посмотреть на казнь. Сейчас девчонка их увидит и

заплачет.

И действительно, Татти вдруг вздрогнула и опустила голову.

Она увидела своих братьев. Она на миг остановилась, но

невидимый стражник подтолкнул ее, и она, словно во сне,

шатаясь, пошла вперед.

А братья и не взглянули в ее сторону. Лица у них были

серьезные и сосредоточенные. Они стояли на самой нижней

ступеньке лестницы. Один с правой стороны, другой -- с левой. В

руках у них ничего не было, но мышцы на руках вздулись от

напряжения и, казалось, они что-то держат.

-- Дон-н-н! -- пробили еще раз большие часы, словно прощаясь

с кем-то, словно заговорила вдруг сама душа часов. И опять: --

Дон-н-н!..

-- Даже часы жалеют этих невинных! -- всхлипнула тетушка

Пивная Кружка.

-- Король! Его Величество король спускается по ступенькам!

-- перекрывая бой часов, закричали придворные. -- Какая честь!

Подумайте только, король будет смотреть на казнь!

-- Дон-н-н! -- Казалось, сама печаль плывет над площадью. И

каждое сердце отвечало этим звучным и гулким ударам.

-- Часы бьют! Часы бьют! Пока бьют часы, все должно быть

кончено! Шестой удар! Седьмой! -- взвизгивая, считал Цеблион.

Он, пятясь, спускался по лестнице, повернувшись лицом к королю,

взмахивая руками, словно дирижировал невидимым оркестром. --

Восьмой удар, девятый! Еще ступенька, Ваша Прекрасность,

умоляю, не споткнитесь, смотрите под ваши королевские ножки!

Круглые удары часов словно разбивались о мраморные ступени,

и слышался унылый звон осколков.

Толпа зашумела. Бой часов смешался с гневными голосами.

-- Отпустите их!

-- Освободите детей! Мы не допустим!

-- Десятый удар, одиннадцатый! -- отсчитывал Цеблион. --

Сейчас все свершится! Эй, палачи, стража, хватайте осужденных!

-- Дон-н-н... -- тихо, словно остановилось сердце часов,

пронесся, замирая, последний удар.

-- Двенадцать! -- нечеловеческим голосом закричал Цеблион и

вдруг... Вдруг случилось нечто невероятное. Цеблион сделал еще

один шаг, зацепился ногой за что-то невидимое, взмахнул руками

и с воплем полетел кувырком, задрав кверху зеленые башмаки.

И в то же мгновение, возникая из пустоты, на мраморные

ступени лестницы посыпалось множество пышно разодетых людей.

Дамы в шелку и бархате, мужчины в золотых камзолах,

споткнувшись обо чтото, рядами валились друг на друга.

-- Мой колпак! Колпак-невидимка! Он свалился! О, ужас, ужас!

-- истошно вопили они. -- Я потерял мой колпак!

Лица братьев покраснели, они откинулись назад, изо всех сил

все туже и крепче натягивая что-то невидимое.

Придворные, спускавшиеся сверху, напирали на тех, кто шел

впереди, и, не удержавшись, роняя колпаки, гроздьями валились

вниз. Звеня, покатилась по плитам площади золотая корона.

Все это длилось одно мгновение, но, казалось, прошли долгие

годы, так много случилось за это время.

Теперь на ступенях лестницы уже копошилась целая куча

придворных. Одни закрывали лица руками, другие, как огромные

пестрые насекомые, пытались расползтись в стороны и укрыться в

зеленых кустах.

-- Корона! Где моя корона? -- завизжал носатый толстяк. Его

трясущиеся пальцы не сгибались, потому что на каждом было

надето по крайней мере пять колец.

-- Да это же наш король! -- догадалась тетушка Пивная

Кружка. -- Батюшки мои! Да какой же он урод! А я-то думала...

И тут захохотали все, все люди на площади. Радостно,

взволнованно, с облегчением.

-- Ха-ха-ха! Ну и король!

-- А мы-то думали, он красивый!

-- А борода-то у него как у козла! Ха-ха-ха!

-- А какие у него тощие руки!

-- А ноги совсем кривые!

-- А принцесса! Какая она злючка!

-- А все придворные! Какие они уроды!

-- А королева? Ха-ха-ха! Она вся заплыла жиром! Все бледные,

зеленые!

-- А стражники! Какие трусливые, жалкие!

И действительно, все увидели, что невидимки самые некрасивые

люди на свете. Их лица уродовали жестокость, глупость и

жадность. А злоба и страх делали их еще отвратительней и

безобразней.

Великий Садовник, словно сам себе не веря, смотрел на короля

и придворных и вдруг закрыл глаза своими древними руками.

-- О, я безумный, глупый старик! -- пробормотал он. -- Я

хотел под колпаками скрыть все самое безобразное на свете и

считал, что тогда все будут счастливы. А ведь так оно и было.

Колпаки-невидимки скрывали все самое отвратительное и

уродливое. И никому это не принесло счастья.

А смех звучал все громче и громче.

Смеялись все, кто был на площади. Потом начали смеяться люди

на всех улицах города, даже в темных переулках и узких дворах.

Смех охватил весь город.

Смех звучал так заразительно, что удержаться было просто

невозможно.

Потом стали смеяться матросы на всех кораблях в гавани. На

больших, на маленьких кораблях. Хотя они еще не знали, что

произошло на дворцовой площади.

Потом начали смеяться люди на дорогах, ведущих к городу.

Потом жители ближайших деревень.

Люди обнимали, целовали друг друга. Великий Садовник отнял

руки от лица и тоже улыбнулся. Чуть растерянно, качая головой.

Немного горечи было в его улыбке, ведь он понял, как он

ошибался.

-- Братья, братья! -- Трепещущий голос Татти пронесся над

площадью. Ее руки, протянутые к ним, засветились. -- Я... Это

был черный туман. Я ведь не знала, я ничего не знала! Я

думала...

-- Всего-навсего невидимая веревка, -- строго сказала

госпожа Круглое Ушко, невесть каким образом вскарабкавшись на

ладонь Татти. -- Когда ты пролила эликсир-невидимку, ну,

помнишь, там еще была такая длинная крепкая веревка? Цеблион

связал ею двух белых голубей. Ты ее распутала, отпустила

голубей, а веревка упала на пол. Да не мешай мне все рассказать

по порядку, что ты дрожишь? Дальше все очень просто. Ты пролила

эликсир, и веревка стала невидимой. А я люблю порядок во всем,

как ты знаешь. Думаю, может, пригодится, вещь хорошая, редкая.

Что ж ей так валяться без толку. Вот я и отнесла ее братьям.

Конечно, мне помогала моя племянница, моя милая племянница,

одной бы мне не справиться, ни за что не доволочь такую

тяжесть...

-- Прости нас, Татти! Прости нас, Татти! -- послышалось

откуда-то сверху, и на плечи Татти опустились две белые

голубки. Они ласково и виновато прижались к ней. -- Мы тогда

так испугались, так испугались. Совсем одурели от страха. Даже

спасибо тебе не сказали!

Тут все увидели, что у подножия лестницы на каменных плитах

с веселыми криками снует стайка девчонок и мальчишек. Они

подбирали колпаки-невидимки и бросали их в костер, который

кто-то успел сложить посреди площади. Колпаки-невидимки

вспыхивали и тут же сгорали, не оставив даже малой горстки

пепла.

-- Вот еще один, последний! -- закричал рыжий вихрастый

мальчишка и бросил что-то невидимое в жарко гудящий костер.

Огонь перекинулся на виселицы. Сухое дерево разом занялось, и

четыре черных столба дыма поднялись в воздух.

-- А где же король, где все придворные, стража? -- с

удивлением оглядываясь, спросил младший брат.

-- Вряд ли мы их когда-нибудь еще увидим, -- пожал плечами

старший.

-- Стыд им и позор! Сколько лет нас обманывали и морочили.

Издевались над нами. Теперь попрятались, разбежались кто куда!

-- Ну, кой-кого я все-таки изловила, -- сказала тетушка

Пивная Кружка. Она крепко держала за юбку принцессу, а та изо

всех сил вырывалась, царапалась, да еще норовила укусить за

руку тетушку Пивную Кружку. -- Ну, ну, хватит, опомнись. Ты

будешь ходить в школу А когда выучишь уроки, будешь помогать

мне жарить лепешки и варить доброе пиво.

-- Не хочу жарить уроки, не хочу учить доброе пиво! --

Принцесса от злости все перепутала.

-- Ничего, она еще станет девчонкой как все! -- с досадой

сказала тетушка Пивная Кружка. -- Я еще увижу румянец на ее

щеках!

Тут из высоких дворцовых дверей вышел Лесной Гном. Он

сморщил свое доброе лицо и сощурился от яркого слепящего

солнца. И неудивительно, ведь он так долго сидел взаперти. Он

не мог не плакать от счастья, и госпожа Круглое Ушко соскочила

с ладони Татти и подала ему чистый носовой платок.

-- На вас просто не напасешься носовых платков, господин

Гном, -- сказала она недовольным голосом.

-- Учтите, -- сказал Лесной Гном, вытирая слезы. -- У меня в

руке зеленый фонарик. Просто его не видно, потому что очень

ярко светит солнце. Но зато вечером... Там у меня, на холме

маргариток... Да, да, да! Я всех-всех приглашаю к себе в гости,

отведать чудесного цветочного чая...

-- С медом! -- добавила маленькая пчелка Жоржетта, которая,

конечно, тоже была тут. -- С липовым медом. Сейчас как раз

цветут липы.

-- С медом... -- задумчиво повторил Лесной Гном и вдруг

сокрушенно вздохнул и покачал головой. -- Нет, нет, к

сожалению, это невозможно. Вас так много и все вы такие

большие. Вы потопчете мои маргаритки. И белые, и розовые. Не

обижайтесь, пожалуйста, на старого Лесного Гнома. К тому же у

меня не хватит чашек, ложек и блюдечек. Я не смогу всех напоить

чаем. Вот девочку, которую я теперь вижу, я приглашаю в гости.

Ну, еще ее друга, этого мальчугана. -- Лесной Гном указал на

Щетку.

-- Нечего сказать, очень мило, -- обиделась госпожа Круглое

Ушко и отвернулась. -- По правде говоря, не ожидала.

-- И, конечно, самой дорогой гостьей у меня всегда будете

вы! -- спохватился Лесной Гном Он наклонился и нежно поцеловал

крошечною лапку госпожи Круглое Ушко. Та с гордостью посмотрела

по сторонам -- все ли это видели? От удовольствия ее ушки даже

порозовели.

-- Братья! -- крикнула Татти. -- Я тут! Только я никак к вам

не проберусь. Тут так много людей!

Братья улыбнулись ей, и Татти запрыгала от радости.

Деревянный башмак слетел у нее с ноги и полетел куда-то в

сторону.

Тут все посмотрели на Татти и сразу увидели, что она самая

красивая девочка на свете. Ее глаза ярко сияли, как две зеленые

звезды.

И все почему-то тут же решили, что зеленые звезды самые

красивые на свете.

-- Вы не встречали моего сына? -- с тоской повторял Цеблион,

пробираясь в толпе. -- Моего обожаемого сына. Может быть,

кто-то видел его, умоляю, скажите мне!

-- Да я тут, папка! -- раздался из пустоты противный голос

Цеблионка. -- Просто на мне колпакневидимка. Когда девчонка

уронила его в тронном зале, я его нашел и подобрал. А теперь --

ку ку! Ты меня больше никогда не увидишь!

-- Сыночек! Как ты можешь! -- простонал Цеблион. -- Я жил

только ради тебя! Я хотел, чтоб ты был богат, счастлив...

-- А я и так теперь богат. Прикарманил твои пятьдесят

золотых монет! -- грубо захохотал Цеблионок. -- Помнишь, как ты

меня учил: надо суметь всех обмануть и устроиться в жизни

получше. Так я и сделал. Ведь я теперь могу забраться в любой

дом и взять, что пожелаю. А к тебе, папка, я никогда не

вернусь, и не надейся...

-- Сыночек! -- простонал Цеблион, ощупывая воздух вокруг

себя. -- Сыночек, где ты? Сокровище мое, вернись!

Говорят, Цеблион до сих пор ходит по городу, раскинув руки,

ищет повсюду своего сына, жалобно причитая:

-- Сыночек, вернись, вернись!

Добрые люди берут его за рукав, ведут к себе домой и кормят

сытной похлебкой.

Но это я так, к слову, как ты понимаешь, мой маленький друг,

ведь эта сказка совсем о другом.

Тут на балконе появились музыканты.

Первым вышел Трубач с большой трубой. Лица у всех музыкантов

светились счастьем, на глазах блестели слезы. Ведь все-таки у

них были очень нежные души, и они не могли не плакать от

радости.

И они заиграли.

Музыка поплыла над огнем, над толпой, над городом, над

кораблями, покачивающимися в гавани.

Музыка была глубокая и мудрая.

Татти крепко держала за руку Щетку. Она думала о том, что

вечером, после ужина, она попросит братьев придумать для него

самое чудесное, самое светлое имя на свете.

А музыка все звучала.

Как всякая настоящая музыка, она рассказывала людям о жизни,

о смерти, о любви.