О цели уголовно-процессуального доказывания

Проблема о том, какую конечную цель преследует доказывание в уголовном процессе - достижение объективной (материальной) или процессуальной (формальной) истины, занимает сейчас не последнее место на страницах юридических изданий. Мнения ученых порой диаметрально противоположны, но при этом, как это ни странно, в обоснование своей позиции авторы как признающие, так и отрицающие принцип объективной истины, всегда приводят нормы Конституции РФ о приоритете прав человека, об обязанности государства обеспечить судебную защиту нарушенных прав, о принципе состязательности сторон и т.д.

Советская процессуальная наука на основе марксистско-ленинской философии единогласно признавала целью доказывания необходимость достижения объективной (материальной) истины, под которой понималось полное соответствие выводов суда действительным обстоятельствам дела, т.е. тем фактам, событиям, которые имели место в момент совершения уголовно-наказуемого деяния.

Однако при критическом анализе данной позиции возникает ряд спорных вопросов:

· во-первых, всегда ли возможно установить все обстоятельства дела так, как они имели место в действительности и будет ли это знание на 100% достоверным?

· и, во-вторых, следует ли возлагать на органы, ведущие уголовный процесс, и, прежде всего, на суд, обязанность установления объективной истины?

Уголовно-процессуальная деятельность - это деятельность, направленная на познание фактов прошлого, следовательно, она оперирует вероятностными, а не аксиоматическими суждениями о том, что имело место в действительности, в объективной реальности. По поводу неочевидного мы можем только предполагать с большей или меньшей степенью вероятности, допуская, что оно имело или не имело места в действительности. Однако теория объективной истины не признает этого. Согласно ей, суд должен установить факты прошлого так, как они имели место в действительности, при этом полученное знание должно быть достоверным, а не вероятностным. Что же может достигнуть в этом познании судья? Где границы знания, которых он может достичь? Очевидно, что судья может прийти к своим выводам, руководствуясь собственным внутренним убеждением, то есть логическим путем. Третьего просто не дано. В этом процессе познания фактов прошлого судящий сопоставляет мнения, суждения, доказательства, но проверить его опытным путем, а именно так можно получить достоверное на 100% знание, он не может. Этот образ прошлого составляется по воспоминаниям свидетелей, вещественным следам в материальном мире, но эти следы с течением времени необратимо изменяются, а человеческие воспоминания утрачивают свою остроту и точность. Отсюда, и образ действительности, сконструированный с их помощью, отражает прошлые события в измененном в той или иной степени виде. Такое знание, добытое даже самым тщательным исследованием самого скрупулезного судьи, всегда умозрительно, всегда может оцениваться критически (в отличие от фактов реальной действительности, которые мы непосредственно наблюдаем). Как отметила Е.Б. Мизулина «В лучшем случае такая судебная «истина», пусть и достаточно обоснованная и логически верная, может претендовать лишь на статус гипотезы»^[2].

В рассмотрении данной проблемы многое проясняет история возникновения концепции объективной истины. Она сформировалась не в современной науке уголовного процесса, а в период феодализма, в тоталитарных полицейских государствах и выражает не просто безобидную философскую позицию, а идеологию инквизиционного судопроизводства. Как пишет А.С. Александров: «Объективная истина - это системообразующая идея, концентрированное выражение инквизиционной идеологии»^[3].

Если бы теория объективной истины оставалась плодом научной абстракции, то есть не более чем научной концепцией, то ее опасность была бы не так велика, но ведь ей был придан статус принципа уголовного процесса. И тогда, принцип объективной истины, будучи введенным в процесс, неизбежно повлек торжество презумпции виновности. Если наш суд, руководствуясь принципом объективной истины, всякий раз достигает ее, то нужно признать истиной, что 99,5% подсудимых являются виновными в совершении преступлений (именно такой процент обвинительных приговоров по отношению к приговорам оправдательным выносится сейчас судами РФ при рассмотрении дел без присяжных заседателей), то есть признать истиной презумпцию виновности. Если этот результат деятельности наших судов соответствует истине, то зачем вообще нужны какие-то реформы, ведь суды более чем успешно справляются с поставленной перед ними задачей! Только деятельность такая никак не может именоваться правосудием.

Именно необходимостью достижения в каждом случае объективной истины обосновывал А.Я. Вышинский презумпцию виновности и теорию формальных доказательств в уголовном процессе^[4]. И это не удивительно, ведь руководствуясь внешне благородной идеей о необходимости достижения в правосудии объективной истины, можно оправдать все: и необходимость применения пытки к обвиняемому, и бесправие потерпевшего, и произвол суда. Нельзя только объяснить и оправдать с помощью теории истины такое решение суда, которым обвиняемый оправдывается, потому что только половина присяжных заседателей проголосовала за его обвинение (ст. 343 УПК РФ, ст. 813 Устава уголовного судопроизводства России 1864 г.). Проф. А.С. Александров так проанализировал решение суда присяжных по делу Веры Засулич: «вынося вердикт по делу В. Засулич, присяжные, на вопрос о том, стреляла ли она в Трепова, ответили: «не стреляла», - и оправдали ее. С позиции концепции «объективной истины» - это неверно. С точки зрения судебной истины, человеческой справедливости - это правильный ответ, так как он отражал представление общества о справедливости в этом деле. В другое время в другом месте вердикт присяжных был бы иным»^[5].

Но самой важной проблемой при рассмотрении вопроса о цели доказывания в уголовном процессе является вовсе не проблема о возможности или невозможности установления материальной истины по каждому делу, а вопрос о том, допустимо ли возлагать на суд обязанность ее достижения. Именно от его решения во многом зависит модель уголовного судопроизводства – каким оно будет – розыскным или состязательным.

Обязанность суда в публичных интересах и по своей инициативе собирать доказательства, возвращать дело на дополнительное расследование для восполнения его пробелов являются практическим выражением принципа объективной истины. Процесс начинает развиваться не по воле сторон, а в силу требований закона, всемогущего государственного интереса, который требует от суда, чтобы ни одно преступление не осталось не раскрытым, а виновный - безнаказанным.

Верно пишет проф. С.А. Пашин, что «юрист отвечает не за обнаружение истины, а лишь за то, чтобы результат судоговорения был достигнут определенным образом», «... с помощью доказательств не устанавливается истина, а обосновываются определенные выводы..., а поиск истины - это работа тех, кто отвечает за результат. В отличие от всех прочих судья отвечает за результат лишь в том смысле, что он должен сказать – «да, виновен», если это доказано, или «нет, не виновен», если это не доказано, и больше ничего»^[6].

«Требование о достижении истины не согласуется с презумпцией невиновности и вытекающим из нее правом не свидетельствовать против самого себя, противоречит правилу о толковании неустранимых сомнений в пользу обвиняемого, правилам об исключении недопустимых доказательств, которые являются объективными препятствиями на пути достижения истины»^[7].

Судопроизводство, осуществляемое в условиях верховенства принципов презумпции невиновности и состязательности сторон - вот верный, истинный метод уголовно-процессуального познания. Его результатом является процессуальная, юридическая истина, основанная на праве и общечеловеческом представлении о справедливости. Она относительна и не является абсолютным совершенством, как и не является таковым человеческое познание.

Весьма любопытна позиция проф. А.В. Смирнова, который утверждает, что «истина как цель доказывания включает в себя не только объективную, или материальную истину, но и истину юридическую, или формальную»^[8]. При этом он обосновывает свою позицию тем, что, по его мнению, юридическая истина устанавливается не с помощью доказательств, а с помощью юридических фикций – презумпций и преюдиций, когда: а) неустранимые сомнения относительно фактических обстоя­тельств толкуются в пользу обвиняемого; б) они уже установлены доказательствами, на которых осно­ван вступивший в законную силу приговор. Далее он указывает, что «фактическое установление обстоятельств уголовного дела в соответствии с действительностью (достижение истины) является наиболее желательным результа­том и главной целью доказывания. Установление же обстоятельств дела на основе пре­зумпций и преюдиций становится целью доказывания лишь в том случае, если глав­ная цель доказывания (объективная истина по делу) не может быть достигнута»^[9]. С последним тезисом нам не представляется возможным согласиться, т.к. автор фактически утверждает, что презумпцией невиновности суд может руководствоваться при принятии решения лишь при невозможности достижения объективной истины, что прямо ориентирует суд на активный поиск доказательств, в т.ч. и доказательств обвинения. Последнее, на наш взгляд, не совместимо с состязательностью сторон и объективностью суда.

Только уголовный процесс, основанный на презумпции невиновности, состязательности и равноправии сторон, высоких стандартах доказывания может обеспечить справедливое судебное решение, т.е. решение истинное с юридической точки зрения, принятое в условиях справедливого судебного разбирательства.

Процессуальная (юридическая) истина, тем не менее, не только не отрицает, но и предполагает необходимость объективности суда и вынесения последним обоснованного решения. Лишь такое судебное решение может считаться справедливым, которое основано на совокупности имеющихся доказательств, и притом принятое в условиях, когда суд обеспечил сторонам равные возможности для представления и исследования доказательств в судебном заседании. При этом если речь идет об обвинительном приговоре, то вина подсудимого должна быть убедительно доказана стороной обвинения с помощью собранных по делу допустимых доказательств и суд должен сделать вывод относительно виновности лица вне каких-либо разумных сомнений. И напротив, оправдательный приговор постановляется уже тогда, когда сторона обвинения не смогла доказать выдвинутый ею обвинительный тезис, в том числе если обвинительных доказательств не достаточно для вывода о виновности подсудимого, между доказательствами имеются явные противоречия, либо имеются иные неустранимые сомнения в виновности подсудимого.

В отличие от УПК РСФСР действующий УПК РФ не ставит перед судом задачу достижения объективной (материальной) истины. Эта позиция законодателя достаточно очевидна, если учесть существование и активное применение на практике института особого порядка судебного разбирательства при согласии обвиняемого с предъявленным ему обвинением. В последнем случае возможно ставить вопрос только о достижении так называемой конвенциальной истины, которая представляет собой результат компромисса между обвинением и защитой. Данный институт есть проявление действия принципа диспозитивности в уголовном судопроизводстве, поскольку разрешение дела по существу здесь обусловлено волеизъявлением сторон, прежде всего, самого обвиняемого. При этом обвинительный приговор постановляется на основе заявленного подсудимым согласия с обвинением, и потому, вывод суда о виновности в приговоре не мотивируется. Тем не менее Закон и в этом случае требует, чтобы суд признал, что «обвинение обоснованно и подтверждается доказательствами, собранными по уголовному делу».