Пушкин с нарисованными усами

Объявили родительское собрание по итогам полутора месяцев.

– Родители рассаживаются за те парты, за которыми сидят их дети, – сказала Светлана Александровна.

Мне она показала на последнюю парту, у стеночки. Отличное место для списывания, занятий своими куда более важными, чем уроки, делами. Никакого шанса встретиться глазами с учительницей, которая размышляет, кого бы вызвать к доске. Но это в будущем. Сейчас, в первом классе, их еще не вызывают, до списывания они пока не додумались, а своими делами занимаются в открытую. Я сначала втиснулась за парту, но мышцы имеют память – никогда не сидела ровно. Повернулась в пол-оборота, уперлась спиной в стену – так-то лучше. Немедленно потянуло поговорить с соседкой – мамой. Вася, насколько я знаю со слов учительницы, сидит точно так же, в профиль, и его тоже тянет поговорить.

Светлана Александровна быстренько рассказала про то, что они уже выучили и что им еще предстоит. Разрешила задавать вопросы, чтобы собрание прошло в режиме диалога по наболевшим темам.

На второй парте у окна мама тянула руку, чтобы задать вопрос учительнице. И приговаривала: «Можно? Можно?» Она даже подпрыгивала на месте от нетерпения, но усидела.

– Скажите, а как у них с межличностным общением? – спросила она, когда Светлана Александровна ее «вызвала».

Ну, типичная зубрила-выпендрежница. Вот папу, который наискосок сидел, волновало только, какую букву писать. Нам – родителям – дали задание. На листе бумаги написать красиво первую букву имени ребенка. А они потом доклеят, раскрасят, и получится выставка. Так вот папу волновало, что писать – «е» или «к». Дочку Катя зовут, Екатерина. Нормальный вопрос. А эта с межличностным общением…

Дошел разговор до уроков. Светлана Александровна беспокоилась – не много ли она задает, а то со слов родителей некоторые дети задание делают с плачем и соплями. По три часа сидят, с перерывами на сопли и крики.

– А вы не могли бы моей Соне побольше задавать? – выступила опять эта мама со второй парты. – Она ровно за семь минут все делает. Я засекала. – Родительница с гордостью обвела взглядом класс. Знала бы ее Соня, кому спасибо сказать за дополнительную страницу в прописях. Родная мать взяла и заложила.

– А я свою сначала на черновике заставляю писать, а потом только в тетради, – не выдержала еще одна родительница. Видимо, бывшая хорошистка, с затаенной обидой на всех отличниц.

– Нет, что вы, не надо, – испугалась учительница, – не надо их черновиками мучить. Детки у вас замечательные. Не могу рассказать про каждого в отдельности – вас много. Они все – очень хорошие.

– Нет, расскажите, – попросила мама-отличница. – А что тут такого?

Конечно, она хотела послушать, какие все вокруг идиоты по сравнению с ее Сонечкой. Это же так приятно. И хулиганят, и ручку неправильно держат, и математический диктант написать не могут.

– Да, вот Федя, – вспоминала учительница, – прилежный мальчик. Только не сразу все понимает. Нужно просто ответ написать. Например, три. Он пишет три и всю строчку прописывает.

– А как надо? – испуганно спросил папа Феди, сидевший за первой партой.

– Надо только одну цифру, – объяснила Светлана Александровна, – это же диктант.

– Трудоголик, – съехидничала хорошистка – любительница черновиков.

– Вася уже сидит, – сказала Светлана Александровна мне. – Молодец.

Ну да. Пока они там диктантами меряются, мы стараемся просто усидеть на месте. Нам бы их проблемы.

– А что, бегают? – с ужасом спросила мама-отличница со второй парты.

– Да, дети разные, – философски заметила Светлана Александровна. – Вася бегает, а вот Федю заставь побегать или даже пройтись, так нет. Он будет сидеть с книжкой и с места не сдвинется.

Федин папа посмотрел на учительницу с таким реальным ужасом в глазах, так и не поняв: сейчас про его сына как сказали – хорошо или плохо? Нужно бегать или с книжкой сидеть?

– И еще, родители, купите нормальные карандаши. Мягкие, – сказала Светлана Александровна, – они давят на них так, что тетради рвутся.

– Ой, а можно карандашик или ручку попросить, а то мне писать нечем? – пискнула женщина с середины. Я ее даже сначала не заметила. Тихоня, про которую никто никогда не вспоминает, если она не подаст голос.

– Только сильно не давите, – съехидничал папа Феди.

– Вот и дети ваши так же, – сказала Светлана Александровна, выдавая маме ручку, – то карандаша нет, то ручки.

– Теперь слово предоставляется родительскому комитету, – сказала активистка родительского комитета сама про себя.

Все дружно застонали. Непроизвольно. Просто вырвалось. Активистка, поднявшаяся с места, обиделась:

– Нужно сдать деньги на охрану, заклеить окна и купить репродукции. Предлагаю Пушкина, Лермонтова, Некрасова. Одна репродукция – две тысячи рублей. Никто не против репродукций?

Все промолчали и уставились в лежащие на партах учебники детей по русской грамоте.

– Родители, поактивнее, пожалуйста. Если у вас нет возражений по авторам, то сдавайте деньги. Если есть возражения, скажите сейчас, чтобы потом не было вопросов, – опять обиделась активистка.

– А помните, как мы им усы пририсовывали и бороды? – подал голос Федин папа.

Я чуть не прослезилась. Сидит за первой партой на маленьком стульчике мужчина с сединой в волосах, в дурацкой розовой рубашке, галстуке и ностальгирует. У него даже глаза загорелись.

– Наши дети рисовать не будут, – сказала строго мама-отличница.

– А можно вас за хвостик дернуть? – ласково обратился к ней Федин папа. Мама-отличница зарделась, фыркнула и отвернулась. Но прическу непроизвольно поправила.

– Нет, это мы в учебниках рисовали, – оживился папа Кати, – а на стены не лазили… Я даже не помню, кто у нас там висел.

– Может, детские рисунки повесить? – подала голос я. – Или кого-нибудь, близкого детям. Чуковского или Хармса?

– Дети должны расти на классике, – накинулась на меня активистка. – Где я вам найду репродукцию Чуковского? Что было в магазине, то и предлагаю.

– А почему так дорого? – спросила мама-хорошистка.

– А как вы думаете? Там рамы хорошие… – возмутилась активистка.

– А может, классиков разбавить? – спросил Катин папа.

– Как это – разбавить? – испугалась активистка.

– Ну, художников повесить или композиторов. А то столько лет прошло, а мы все Пушкина с Некрасовым вешаем, – сказал папа.

– Родители, – распрямила плечи активистка, – еще раз хочу довести до вашего сведения. Я предлагаю репродукции, которые были в наличии. Если у вас есть другой список… э-э-э… классиков, то сами и ищите, и вешайте, – обиженно заявила она.

– Ну да, сам выбирай колор и сам крась, – засмеялся Катин папа, но его никто не поддержал.

– Кто останется клеить окна? – подключилась к обсуждению еще одна мама, которую активистка назначила ответственной за окна. Она еще до начала собрания у всех спрашивала про окна, но так и не получила ответа.

Все забыли про Пушкина и опять стали с увлечением разглядывать русскую грамоту.

– Так, остаетесь вы, вы, вы, – говорила активистка, показывая на маму-отличницу, маму-хорошистку и крепкую бабушку в кроссовках.

– Я не могу. Мне еще с собакой гулять, – сказала бабушка.

– У всех собаки, всем гулять, – возмутилась активистка. – Тут сифонит изо всех щелей, а вы!

– Хорошо, хорошо, – согласилась бабушка.

Федин папа оказался сообразительнее всех. Пока женщины галдели – кто про Чуковского, кто про окна, он подошел к Светлане Александровне и начал ее благодарить. Поблагодарил и откланялся. Катин папа сделал то же самое. Я долго думала – пройдет ли этот номер в моем случае. В результате пошла на компромисс – сдала деньги на репродукции и убежала, стараясь не попасться активистке под горячую руку.

 

Вторая четверть

 

Ноября

Красный день календаря

В школу не идем. Праздник. Я почему-то была уверена, что мы отмечаем Седьмое ноября. Вася спросил, что надо делать в этот праздник. Он знает, что в Новый год надо елку наряжать, а в день рождения – гостей ждать. На Пасху – яйца красить, хотя ему так нравится этот процесс, что мы красим яйца по поводу и без круглый год.

– Что будем делать? – спросил ребенок.

– Ничего. В кино пойдем – новый мультик смотреть. А больше ничего не будем делать. Будем бездельничать, – сказала я.

– Ура. Давай бездельничать, – сказал Вася, – а что надо делать?

В кино сходили, полежали, еще немного полежали. Поели на диване перед телевизором. Потом на полу поели перед телевизором в другой комнате. А там как раз в новостях про Пожарского рассказывали. Вася, когда ставил диски с мультиками, услышал.

– А кто такой Пожарский?

– Князь.

– Он что, пожары делал?

– Нет. Он воевал.

– С кем.

– С поляками.

– А зачем?

И тут до меня дошло, что мы какой-то другой праздник отмечаем. Связанный не с Кларой Цеткин, хотя нет, Цеткин – это 8 Марта, а с Пожарским.

– Ой, Вася, я праздники перепутала.

– Хорошо. А какой сейчас?

– День объединения России. Князь Пожарский не дал Польше нас захватить.

– А сейчас поляки в России есть?

– Есть.

– Значит, Пожарский не всех победил?

– Это другие поляки.

– А они хотят нас захватить?

– Нет. Они хорошие.

– Жаль.

– Почему это?

– А тогда бы мы их победили, и был бы еще один праздник. То есть выходной. Пойдем гулять, искать поляков и побеждать их.

– Зачем?

– Ну так надо же что-то делать!

– Вася, все, не выноси мне мозг.

Эту фразочку я от старшего сына Вани подцепила. Он все время говорит, что мы ему «выносим мозг».

– Брат, а у тебя совсем больше мозгов нет? – спросил как-то Вася.

– Почему это? – удивился старший.

– Ну, если все мозги выносят и никто не приносит, значит, у тебя совсем мало осталось. А куда они его складывают?

– Вася, иди лучше… иди, в общем, не мешай, – буркнул старший, – у меня голова болит.

– Там нечему болеть. Если мозгов нет, то и голова болеть не может.

– Вот доживи до моих лет, тогда и поговорим, – с пафосом заявил Ваня.

– Когда я доживу до твоих лет, ты будешь совсем старенький. Если у тебя сейчас в голове ничего нет, то что же с тобой будет к старости? – пожалел брата Василий.

А потом был День милиции. Вася об этом узнал, потому что он болел, а по телевизору, как назло, не было мультиков, а были праздничные концерты.

– Они празднуют, а я болею, – сказал Вася и почти заплакал. Заплакать по-настоящему ему мешали сопли – он знает, что соплей в этом случае будет только больше. А высмаркиваться он не любит даже больше, чем писать в прописях. – И что они делают? Эти милиционеры?

– Красиво одеваются, идут на концерт, встречаются со знакомыми. Но вообще-то они в этот день работают. Только в форме парадной.

– А, это как у нас было. Сказали, что будет праздник посвящения в первоклассники и в белых рубашках надо приходить, а уроки все равно были, – заметил сын.

– Вася, веди себя хорошо вечером. Я уйду, вернусь поздно, – сказала я уже на неделе.

Мои бывшие работодатели отмечали годовщину.

– А ты что будешь делать?

– Наряжусь, поеду концерт смотреть, встречаться со знакомыми.

– Мама, ты раньше милиционером, что ли, работала? – с ужасом спросил ребенок.

 

Ноября

На большой сцене

Забыла рассказать про праздник посвящения в первоклассники.

Детям раздали роли, стихи на бумажках и велели выучить. Васе досталось быть художником. На листочке с текстом красивым учительским почерком была пометка: «родителям – костюм, подумать». Пока я думала и опрашивала знакомых, как должен выглядеть современный художник, Вася учил текст. Надо сказать, что он его выучил быстрее, чем я. Точнее, мне так и не удалось запомнить эти двенадцать строк. Потому что я не понимала смысла. Мне нужно знать, что было до и что после этого куска. А так – набор слов. Васю отсутствие смысла не смущало. Он читал вслух с выражением. Там была строчка – «Мастер Изо называется он». Пока до меня дошло, что это Изо, а не Изя…

– У меня есть старый фартук, давай я его краской обляпаю, – сказала я мужу, все еще продумывая костюм.

– И что получится? Ребенок в грязном кухонном фартуке. Нужны белая рубашка, бант, берет, кисточки… – креативил муж.

Бант я решила сделать из атласной ленты. С беретом вышла проблема. У меня есть два. Женских. Серый и коричневый. Померили. Получился ребенок в женском берете.

– А давай ты палитру нарисуешь, – сказала я мужу. Он у нас такой домашний художник. Рисовать умеет. Особенно ему удаются еврейские профили.

– Поллитру? – то ли пошутил, то ли нет муж. – А купить нельзя?

Купить, конечно, можно. Но это же особое наслаждение – заставить мужа после работы вырезать из картона палитру. И критиковать – плохо, не так, надо по-другому. А он не будет возражать. Редкостное удовольствие.

Удовольствие обломалось. Вася заболел и пропустил репетиции. Его слова забрали и отдали другому мальчику. Я пошла в школу за домашним заданием на три дня вперед и выяснять, можно ли прийти только на праздник.

Учительница сказала, что слова забрали не только у Васи, а вообще почти у всех. Только у четверых из всего класса оставили. Я шла из школы медленно. Сумка с тетрадями тянула плечо, как будто я двойку несла. Надо было сказать Васе, что он должен написать две страницы в одной тетради, три в другой и четыре в третьей. И сообщить, что он не будет выступать.

– Васенька, может, не пойдем на праздник? Ты же болеешь, – зашла издалека я.

– Нет, пойдем, пойдем. – Ребенок закашлялся от возмущения.

Он пригласил на выступление папу, брата, девушку брата, бабушку, дедушку, учительницу музыки, консьержку. Еще до того, как заболел.

– Вася, понимаешь, ты не будешь выступать…

– Почему?

– Потому что ты заболел, а нужно было репетировать.

– Я дома репетировал.

– Васенька, у вас почти никто из класса выступать не будет.

– А кто будет художником?

– Не знаю. Кто-нибудь другой. Может, не пойдем?

– Нет, – решительно заявил сын и вытер рукавом рубашки сопли, – пойдем, я хочу посмотреть. На того, кому мои слова отдали.

Да, сцена – это тяжело.

– А у взрослых так бывает? – спросил Василий.

– Как?

– Слова отбирают?

Почему-то в голове крутилась только история про одну артистку, которая забеременела, и ее роль по этой причине отдали другой. Но к Васиному случаю это не относилось.

В общем, мы пошли на праздник. Я заранее узнала у Светланы Александровны, будут ли что-то давать в смысле подарков. Дать обещали значки и книжки.

– Вася, вам подарки дадут, – пообещала я, надеясь, что сын не станет рыдать во время концерта.

– Это хорошо, – кивнул сын.

С классом столкнулись в коридоре. Ребята загалдели: «Вася, Вася, ты где был? Куда пропал?» Подскочили его друганы – Антон и Дима.

– Дай пять, – кричали они, – а мы в микрофон без тебя говорили. У тебя слова отобрали, а у нас нет.

Но Васе было все равно. К нему подошли Лиза и Настя.

– Я тебя так ждала, – сказала Лиза.

– А я тебя ждала больше, – проговорила Настя.

В актовый зал дети должны были заходить парами, как на бал. Девочка кладет руку на руку мальчика. Все тянут носочек. У Васи были заняты обе руки – он вел и Лизу, и Настю. Девочки тянули носочки, кто лучше.

Васин текст распилили надвое. Читали мальчик и девочка из другого класса. Учительница стояла спиной к залу и шептала слова, как суфлер. Мальчик забыл текст и пытался прочесть по губам учительницы. Не получалось.

– Мастер Изо называется он! – выкрикнул Вася с места.

– Мастер Изо называется он, – повторил мальчик, и все выдохнули.

Выступление быстро свернули. Родители, а точнее родительницы, которых было большинство, бурно аплодировали только однажды – когда на сцену вышел физрук в короне. Он изображал то ли короля, то ли рыцаря.

– Какой молоденький, какой хорошенький! – умиленно шептались мамочки.

– Хорошо, что он только в начальной школе преподает, а не в старшей, – мудро заметила одна бабушка.

Вышла учительница математики в короне с проводками, на которых шевелились цифры.

– Вам дарю я пятерки! – крикнула она и махнула двумя руками, как будто что-то бросала.

Дети посмотрели друг на друга. Где пятерки?

Подарки раздавали в классе. Значки и книжки. Мы шли домой.

– Тебе понравилось? – спросила я.

– Конечно, – радостно ответил сын, – я бы лучше прочел стих. Тот мальчик вообще слова забыл. И костюма у него не было. А папа нарисовал мне палитру?

– Нет, а зачем? Праздник же уже прошел.

– На память. И на всякий случай. Вдруг в следующий раз тот мальчик заболеет? А у меня все будет готово.

 

Ноября

Одноклассники.ру

Было велено прийти в парадной форме – будут фотографировать. Фотографии получились замечательные – яркие, отпечатанные на хорошей бумаге. Сделали и портреты, подложив на компьютере фон – осенние листья. Композиция на групповом снимке за десятилетия не изменилась: кто пониже – сидит на стульчиках, кто повыше – стоит. Мальчик—девочка, мальчик—девочка. Посередине учительница.

Вася не может запомнить слово «одноклассники», он всех называет первоклассниками.

– Мама, а мы с Димой и Антоном всегда будем дружить? – спросил сын.

– Не знаю, как получится.

– А как получается?

– Вот твой папа до сих пор дружит со своими одноклассниками, а я нет.

– Почему?

– Ну, потому что я много школ поменяла, потому что живу в другом районе…

– Нет, я буду как папа. Буду с Димой и Антоном до старости дружить, – заявил Вася.

Меня не миновало повальное увлечение поиском соседки по парте, мальчика, который давал списывать, и прочих давно благополучно забытых школьных друзей.

Я поставила фотографию, на которой очень себе нравилась. На ней почти не видно лица, зато хорошо просматривается грудь в лифчике пуш-ап и трусы, торчащие из джинсов. Моя подруга первую любовь свою нашла, и вторую, и даже третью, о чем сообщала мне на этом сайте, хотя в принципе мы с ней регулярно созваниваемся, когда в пробках застреваем. Так вот все эти бывшие любови у нее в друзьях значатся, впрочем, как и новые. Она и с подружкой по парте переписывается, и раз в год встречается со школьными друзьями. Страшно довольна, потому что из года в год убеждается, что выглядит лучше, чем эти тетки, называющие себя ее одноклассницами.

Меня тоже нашел мальчик, который был в меня влюблен в седьмом классе. Правда, я его не узнала по фотографии. Да и имя с фамилией ничего не сказали. И прямо в лоб спросила – ты вообще кто? Мы с тобой пели в хоре? Целовались в подъезде? Мол, так и так, не помню, хоть тресни. Он обиделся. Написал, что учился годом старше, но не смел ко мне подойти. Вспомнил мои розовые колготки, которыми я шокировала общественность, и слишком короткую юбку. Написал, что был так влюблен, что прямо до сих пор. Я, конечно, растрогалась. Почувствовала себя роковой женщиной. Он предложил встретиться попить кофе, вспомнить школьные годы чудесные. Я почти согласилась. Уже писала письмо с ответом, как пришло сообщение от него. «Я забыл спросить, – писал мой поклонник, – а ты зубы переделала?»

Зубы в школе у меня были кривые. Очаровывать мальчиков я могла только на расстоянии да еще с закрытым ртом, чтобы был не виден неправильный прикус. Наверное, поэтому в классе воздыхателей у меня не было – они мои зубы видели не раз. Брекетов в те годы не было, к тому же моя мама считала, что проще один раз поставить коронки, чем возить ребенка в стоматологическую поликлинику подкручивать пластинку.

На переменах я стояла в одиночестве у подоконника, плотно сжав губы, зыркала из-под челки, прикрывающей прыщи, на однокашников.

Коронки мне поставили в пятнадцать лет. Мама смотрела на меня и говорила: «Да, зря я тебе зубы так рано исправила. Надо было один кривой оставить. Поскромней бы себя вела».

Тому поклоннику я ответила, что нет, не переделала. А фотография, которая его впечатлила, была сделана семь лет назад. «Сейчас я блондинка и прибавила десять килограммов после рождения ребенка, – написала я ему. – С удовольствием попью с тобой кофе». Он не ответил.

Нашла и свою первую любовь. Он меня не узнал. Конечно, не узнал. Не мог узнать. В школе я так и не решилась оторваться от подоконника и к нему подойти.

Бывшая закадычная подружка и вечная соперница Анька отметилась тем, что поставила мне двойку за фотографию. Я хотела поставить ей единицу в отместку, но сдержалась. А тут пришло письмо от Артура. «Как дела? Как твоя мама? Я тут проходил мимо вашего дома, хотел зайти, даже шампанское купил, но у вас в окнах не горел свет. Вы переехали? Передавай привет маме».

То, что Артур оборвал для меня школьный куст сирени, я помню. То, что он, как выясняется, был влюблен в мою маму – не помню. Маме я, конечно, позвонила и спросила напрямую, что у нее было с Артуром. Мама сказала, что ничего, потому что она не подозревала о чувствах Артура, а то бы, конечно, и было бы… Просила передать ему привет. Щас! Больше мне делать нечего! Артуру я написала, что мама давно стала бабушкой со всеми вытекающими последствиями. Мол, сидит на даче, вяжет носки, стала глуховата, подслеповата… Прости меня, мама. Не могла же я написать Артуру, что ты до сих пор ходишь в короткой размахайке, сверкая стройными загорелыми ногами, и в тебя влюблены все половозрелые жители деревни и дачники.

А потом меня нашла Наташка Теплицкая. С ней я училась два года – пятый, шестой классы. И именно ту школу из своих пяти помню хуже всего. Да и Наташка осталась в моей памяти благодаря своей собаке Альме. Собаку хорошо помню – она меня цапнула, и врач долго решал – делать мне сорок уколов в живот или пронесет. Наташка плакала и защищала Альму. Альма как ни в чем не бывало доедала остатки борща с накрошенным в миску хлебом.

Наташкино письмо я сохранила: «А ты помнишь Ромку Ивченко? Несколько дней назад на машине разбился. Из троицы Гайдуков, Галиулин и Артемьев толку не вышло. Первые два стали наркоманами, третий вообще сидит – десять лет дали. Инка Марченко в школе преподает. Малютина в магазине торгует. Переверзева очень поправилась – размеров на десять. А Ирку Савченко помнишь? Деваха такая была, в мини-юбке, со мной в одном подъезде жила. А Катьку Терлееву? У нее папа потом директором школы стал, такая с косой и родинкой? Ирка замуж за Руслана вышла. В Германию уехали. А Катька жила сначала с Вадиком, помнишь, самый серьезный мальчик в классе был? Он мне еще Тимура из «Тимура и его команды» напоминал. Тоже вечно правильный, прилизанный, с честными голубыми глазами. Так вот, она сначала с ним жила, а потом бросила его и уехала. Сейчас у вас там, в Москве, живет. Ты с ней не встречаешься? Не видела?»

Наташке я честно написала, что никого из вышеперечисленных не помню. Кто эти люди? Я даже начала сомневаться, что Наташка – это та Наташка, а не какая-то другая. Наташка тоже, по-моему, засомневалась, что я – это я. Но связь мы поддерживаем, про детей и мужей друг другу рассказываем.

Почему мы запоминаем каких-то людей, а что-то выпадает из памяти? Морду той Альмы и ее миску с борщом я и спустя двадцать лет вспомнила бы, если бы увидела. А Наташку узнала только по фотографии ее дочки с Наташкиными детскими чертами.

Бывает так, что общению мешает школьный имидж. Написал мне Женька Абросимов. Ничего особенного: «Привет, как живешь?» Я, как увидела его фотографию, так чуть со стула не упала. Стоит такой мачо на фоне звездного неба и мускулами поигрывает. Не мужчина, а мечта. Вот что мне мешало ответить, встретиться, кофе попить, как он предлагал? А то, что в школе у этого Женьки вечно сопли из носа текли и он их с удовольствием слизывал. Сесть за одну парту с Женькой было наказанием – у него и парта была в соплях. Он был таким нарицательным персонажем. «Ну ты еще с Женькой пойди гулять!» – говорили девочки. То есть хуже не придумаешь. Самое смешное, что у моей одноклассницы Каринки те же чувства. Она написала, что он женился и родил сына. «Кто ж за такого замуж пошел?» – удивлялась Каринка. Но Женькина жена наверняка выходила замуж уже за мачо с мускулами и школьного сопливого Женьку не знала.

Или вот Димка Семенов. Ни одной юбки не пропускал. Главный красавец школы. Мы с Каринкой ему написали, что помним, никогда не забывали. Каринка на правах бывшей девушки даже предложила встретиться. А он скупо ответил, что, мол, извините, я не такой. Главное – семья и дети. Ни за что бы не поверила. Каринка потом долго мучилась – выясняла, неужели она стала такой старой и страшной?

Почему мы храним верность школьным друзьям?

Вот моему мужу не нужен сайт, чтобы найти школьных друзей. Он их никогда и не терял. Меня с ними познакомил. И никак не мог понять, почему некоторых из них я не полюбила всем сердцем. Да потому что они не мои одноклассники, а его.

Вот, например, его школьный друг – Вова Кузин. Они не только в одном классе учились, но и в одном доме жили. Вова так в том доме и живет. И как играл в баскетбол после обеда, так и играет. Вове уже за сорок. Он не женат, детей нет, последнее место работы – в металлоремонте. Но дело даже не в металлоремонте, а в том, что Вова этот хам, сплетник и попрошайка. Он звонит и говорит так, как будто еще не вышел из пубертатного возраста, а я не жена, а родительница: «Здрасьте, а Андрея можно? Это Вова». Какой Вова? Это мой муж узнает его по голосу, но я же не должна!

– Какой Вова? – как-то спросила я.

– Из двадцать первого дома, – ответил он.

– А «пожалуйста» можно сказать? – вошла в роль я.

– Пожалуйста, – повторил Вова.

– Только недолго. Андрюше еще работать надо. – Я хотела сказать «делать уроки», но вовремя опомнилась.

– Хорошо, – пообещал Вова.

– Ну что у тебя с ним общего? – взорвалась однажды я.

– Понимаешь, – ответил муж, – он математику в школе за меня делал. И списывать давал.

Вот из-за этой школьной благодарности я должна терпеть Вову?

– Лучше нужно было учиться! – сказала я мужу.

 

Ноября