Я знаю, что эта проблема была со мной долгие годы»

 

Тогда как Пол Маккартни удостоился сорока одной строчки в журнале «Who Is Who», Ринго Старр довольствовался скромным упоминанием между Кей Старр и «Steppenwolf» в «What Happened to…», публикации, названной «великой книгой поп- и рок–ностальгии»; пока Пол готовил благодарственную речь для церемонии вручения очередной статуэтки Ivor Novella, сорокалетний Ринго почти перестал заниматься творчеством: «К 1980 году я больше не мог писать песен. Я чаще натягивал «бабочку» и шлялся по вечеринкам. Если вы послушаете мои записи, вы поймете, что раз от раза они становились все хуже». «McCartney II» и сингл с альбома, «Coming Up», заняли первые места практически везде, Ленноны уже собирались выпускать новый альбом — «Double Fantasy» и поделиться с миром мудростью, которую они накопили за последние пять лет отшельничества.

Когда его спрашивали о том, есть ли у него какое–нибудь послание восьмидесятым, Ринго отвечал со свойственным для всех панк–рокеров нигилизмом:

— Послание? Я вам что, почтовое отделение?

Его Фан–клуб больше не рекламировался в Record Collector, но, будучи таким же Мистером Шоу–бизнес, как и Маккартни, именно он чаще всего появлялся в роли ведущего на разного рода церемониях, принимал награды от имени группы и выступал в ток–шоу со своими старыми добрыми россказнями.

«Никто никогда не спрашивает о Рори Сторме или «The Eddie Clayton Skiffle Group», — жаловался Ринго. — Это ведь тоже были хорошие группы».

Как и другим представителям поколения шестидесятых, ему приходилось отвечать на поверхностные вопросы вроде того, кого из современных исполнителей он слышал в последнее время. Затем следовали неизменные аплодисменты и все внимание, как всегда, переключалось на Ринго Старра.

В отличие от Пола, «…я не хочу собирать группу и вкалывать каждый вечер. Не хочу, чтобы все это превратилось в рутину». Вместо этого он отдыхал больше, чем герцогиня Йоркская. Что являлось для него хорошим способом убежать от того, что окружало его в этом мире. Если он останавливался в Париже, ни один официант не вскидывал удивленно брови, когда он заказывал к сосискам и жареной картошке бутылку божоле в ресторанах на Монпарнасе, где могли позволить себе провести ужин только такие знаменитости, как Бардо, Дали, Феллини, Уорхол, Хемингуэй и Джеки Кеннеди.

Бора–Бора, остров в архипелаге Таити, был таким далеким тропическим райским уголком, что доплыть до него можно было только на лодке. Да, именно там его матрас мог лежать по соседству с матрасом, скажем, Чарльтона Хестона или Рэкел Уэлч.

Казалось, Старр посвятил свою жизнь погоне за удовольствиями, большинство из которых напрямую зависело от того, насколько часто он появлялся на публике.

«Большую часть моей жизни, — заявлял он, — я делаю что–либо только потому, что я этого хочу; может, это не совсем правильно, зато сам я получаю от этого удовольствие».

Двадцатилетний юбилей «Love Me Do», например, стал поводом для того, чтобы Ринго вместе со своей домашней группой и Барбарой, скакавшей на авансцене, исполнил на австралийском ток–шоу Майкла Паркинсона попурри из «Honey Don't» и «Blue Suede Shoes».

He было похоже на то, что Ринго нуждается в деньгах, однако он первым из битлов стал брать плату за участие в рекламе на телевидении — например, он снялся в семи японских рекламных роликах. Также он появлялся в различных телескетчах, сочинил четыре рекламных ролика и, вальяжно развалившись на диване, рассуждал о каких–нибудь новомодных слаксах и футболках. «Длинная иена» на какое–то время завлекла и эстета Дэвида Боуи в восточную рекламную деятельность, но он отказался от этой затеи почти сразу же, лишь записав саундтрек для рекламы одной из марок рисового вина.

Хотя Боуи не был сэром Генри Ирвингом (но вполне мог ощущать себя кем–то подобным), он более трезво оценивал свои способности драматического актера, нежели Старр. Еще до того, как Ринго посетил свои любимые европейские столицы, он беседовал с писателем Хэролдом Роббинсом в амстердамском Amstrel Hotel, а затем в Вене с Робертом Элтхэмом, продюсером фильма «Nashville» 1975 года, о его участии в новой картине. Столь же безосновательными оказались слухи о том, что Старр сыграл роль чокнутого психиатра в незаконченной комедии — что ж, хотя его успехи в кино были более значительными, нежели успехи на музыкальном поприще, «я твердо решил выпускать по одному рок–н-роллъному альбому в месяц. Раз я когда–то был рокером, то остался им на всю жизнь».

Если Ринго считал «Bad Boy» 1978 года таковым альбомом, то он серьезно отстал от графика. 15 сентября 1980 года он провел День благодарения в нью–йоркском «Plaza» вместе с Джоном Ленноном, который подкидывал ему разнообразные идеи для песен, которые должны были войти в предполагаемый новый альбом Старра — «он знает меня лучше, чем кто–либо другой, лучше, чем те двое; он действительно много помогает мне — играет, поет и делает все, что может». Мэй Пэнг как–то с грустью признала, что самоназванный патриарх «The Beatles», Джон Леннон, считал Ринго «почти своим кровным братом. Это трудно передать словами, но он по–настоящему любил их всех — Джорджа, Ринго… и Пола».

Подарив своему бывшему барабанщику демо–версии четырех своих новых песен, включая «Life Begins at 40» и «Nobody Told Me», и дав обещание участвовать в записи альбома в январе, Джон поинтересовался мнением Ринго по поводу того, насколько хороша фирма Portrait как распространитель продукции, поскольку выпускать «Double Fantasy» он намеревался на собственном лейбле. В тот момент Старр был недоволен деятельностью Portrait. Компания, которую не устраивали продажи «Bad Boy» 1978 года, намекала на то, что Старру было бы лучше сменить лейбл. Взбешенный тем, что CBS также отказалась распространять его продукцию, Ринго безуспешно пытался наладить контакт с другими компаниями, пока не остановился на Broadwalk — филиале Casablanca, которой руководил Нил Богарт — для Соединенных Штатов и RCA для других стран. Его первый альбом, вышедший на Broadwalk, назывался «Stop and Smell the Roses», хотя изначально у него было несколько других вариантов названия: «Ringostein», «Stop!», «Can't Fight Lightning» и «Private Property». Последнее было также названием одной из двух песен, подаренных Полом: Ринго в очередной раз решил пойти своим любимым путем и «впихнуть» в альбом побольше знаменитостей.

Пол решил оставить себе «Take It Away», полагая, что «она мне больше подойдет, особенно это касается припева. Я не думаю, что песня будет здорово смотреться на альбоме Ринго». Как бы то ни было, «Attention», подходившая «Wings» еще больше, чем «Private Property» с ее синтезаторными духовыми, была типичным творением Маккартни, на которые первая реакция Ринго — как и на «Snookeroo» — была: «Ну уж нет. Я ехал в лифте отеля и поймал себя на том, что насвистываю эту песенку, и я подумал: «Черт бы ее подрал. Он всегда пишет такие прилипчивые мелодийки». «Attention» базировалась на «простом, но гениальном» саксофонном риффе, состоявшем всего лишь из двух нот, — его сыграл Хоуи Кейси, который, с тех пор как возглавил «The Seniors», стал одним из самых знаменитых сессионных музыкантов Лондона; Пол часто нанимал его для студийной работы и поездок в турне. В студийном комплексе Superbear в горах Ниццы Пол спродюсировал «Сап't Fight Lightning» и кантри–версию Ринго «Sure to Fall» Карла Перкинса; когда–то, еще в составе «The Quarry Men», ее любил петь Пол. Теперь же его голос был хорошо слышен на подпевках — в унисон с женой Кейси, Линдой Маккартни и Барбарой Бах.

Альбом не обошелся без влияния свинга — с помощью Харрисона в Париже была записана «You Belong to Me» Джо Стэффорда. Под впечатлением харрисоновского «Somewhere in England», в который Джордж включил любимые песни своего детства, Ринго вполне прилично исполнил этот хит. Он также достойно потрудился над его «Wrack My Brain»; еще одной композицией Харрисона для «Stop and Smell the Roses» была «All Those Years Ago», однако Старр не смог осилить в ней верхние ноты. Когда этот хит выпустил Джордж в 1981 году, он посвятил его памяти Леннона — после трагических событий тот так и не принял участие в январских сессиях Ринго.

«Джои КТО?!!» — раздался из ванной вопль ее мужа, когда Кэтти Бест на одном дыхании выпалила новости, только что услышанные по радио в то зловещее декабрьское утро в Мерсисайде. Тем временем барабанщик, которого Леннон в свое время спас от поденной работы, был далеко от Ливерпуля и Нью–Йорка, когда дочь Барбары Франческа сообщила ему об убийстве Леннона.

Джона застрелил на тротуаре рядом с отелем Dacota бывший охранник — опустим эпитеты, которыми наградил его потрясенный Ринго, — который помешался на «The Beatles» в самом прямом смысле этого слова.

Морин и Синтия Леннон в Maida Vale — они были разбужены на рассвете звонком Ринго с Багам. Затем Ричи, напуганный до смерти, как и Пол с Джорджем, что его тоже может кто–нибудь подстрелить, наняли целый полк охранников, который сопровождал их с Барбарой в течение перелета через Майами в Нью–Йорк, куда они устремились, чтобы выразить соболезнования Йоко. Эти несколько сотен миль полета над атлантическим побережьем были единственным убежищем для Ринго, который пытался сконцентрироваться и вспомнить самые счастливые моменты, проведенные с другом, столь нелепо ушедшим из жизни.

Пятеро телохранителей сопровождали Ринго и Барбару из самолета в «Кадиллак», который был готов в любое мгновение сорваться с места. Сквозь тонированные стекла они разглядывали заголовки газет и изображения Леннона на экранах телевизоров, выставленных в витринах магазинов, пробиваясь сквозь пробки из аэропорта им. Кеннеди в центр города. Они подъехали к Dacota и только тогда поняли весь ужас происходящего: на прилегающей территории яблоку негде было упасть от понаехавших машин, без конца щелкали вспышки, тянулись руки с блокнотами для автографов, а пронырливая газетная братия топталась на мостовой, где еще не высохла кровь Леннона. Хотя Старр почувствовал атмосферу всеобщего горя за полицейскими кордонами, он «не слишком обрадовался при виде всего этого сборища. Эти люди не имели никакого уважения к Джону и Йоко. Это было отвратительно».

Внутри отеля Ринго ждала очередная неприятность — вдова настаивала на том, чтобы говорить с ним одним. Барбара может подождать в другой ком нате. Сдерживая ярость, Ринго попытался объяснить, что, раз они с Джоном были одним целым, то и его с Барбарой разделять нельзя. После того как ссора утихла, так и не начавшись, Ринго поиграл с Шоном, сыном Леннонов, и улыбнулся ему на прощанье, однако, как отмечал один из друзей Оно, «он явно не простил Йоко, хотя вел себя очень вежливо и доброжелательно. Впрочем, как всегда».

«Когда мы вышли, — рассказывал позже Ринго, — мне совсем незачем было выслушивать людей, пытавшихся втолковать мне, как сильно они любят «The Beatles», — я приехал не для того, чтобы повидаться с битлом. Я приехал повидаться с другом».

То, что это было своего рода ритуалом «битловского поколения», который был сохранен ценой жизни их кумира, — было одной из аналогий, которая могла прийти ему голову, но, сидя в аэропорту Майами в ожидании приглашения на посадку, он понял дурацкую истину, открывшуюся ему в словах одного из подростков: «По крайней мере, наконец прекратятся слухи о том, что вы собираетесь воссоединиться». «Хотя, может быть им никогда не будет конца. Уже сейчас мы выслушиваем все это дерьмо о том, что мы собираемся выпускать альбом в память Джона».

В результате появился лишь сингл, «All Those Years Ago», на котором Ринго и «Wings» аккомпанировал Джорджу, но в остальном оставшиеся в живых битлы и их старые приятели — такие, как Тони Шеридан, который не разговаривал с Ленноном с 1964 года, — вели себя так же, как любой из поклонников во всем мире, которые, по просьбе Йоко, хранили десятиминутное молчание в первое воскресенье после убийства. Ринго «сидел дома и думал: «Джон умер…» Возможно, это единственный способ отдать дань почтения Джону — хранить молчание». С того самого дня он дал себе обещание никогда не выпускать те песни Джона, которые тот подарил ему в отеле «Plaza», и воздерживаться от любых выступлений в прессе, которые бы выходили за рамки туманных предположений, столь же неинформативных и бессодержательных, как и волна «памятных» альбомов, накрывшая оба континента, пока, что называется, «тело еще не остыло». По представлениям Старра, Леннон попал в некий справедливый рай для поп–музыкантов, туда, «где уже были Джимми Хендрикс, Элвис и вся остальная братия». Старр всякий раз вызывал истинное удивление публики, начиная интервью с обращения к незримому Леннону, а затем уверял всех присутствующих, что «теперь он с нами, смотрит на нас оттуда».

Были ли эти представления игрой на публику или нет, куда более серьезное отношение к себе внушали клыки овчарок, в любой момент готовых сорваться с поводков охранников, которые двадцать четыре часа в сутки обходили резиденцию Старки в Лос–Анджелесе. Как какой–нибудь мафиозный барон, их патрон раздражался, когда к ограде приближался даже самый безобидный прохожий. Естественно, не шло даже речи о том, чтобы пускать посетителей, если они не позвонят и не доложат о своем визите хотя бы за час до прихода.

«Вдруг я почувствовал, что могу оказаться следующей жертвой какого–нибудь сумасшедшего».

Однажды весенним вечером 1980 года совершенно случайно Ринго и Барбара оказались на волосок от смерти, когда ехали из Дорчестера на вечеринку в Суррей. На скорости шестьдесят миль в час Ринго успел свернуть и чудом избежал столкновения с грузовиком на двухполосной кингстонской обходной дороге, которая стала скользкой из–за дождя. Проехав юзом пятьдесят ярдов и сбив два фонаря, он, не обращая внимания на поврежденную ногу, вытащил Барбару из перевернутого «Мерседеса», а затем спокойно вернулся к нему за сигаретами. Когда он шел к ошеломленной Барбаре, в ближайших домах раздвигались шторы; кто–то вызывал полицию и «Скорую помощь». Окруженный мигающими синими огнями и толпой зевак в дождевиках, Ринго успокаивал Барбару, пока констебль с мрачной физиономией записывал факты и в конце концов решил не предъявлять ему обвинений. Ремарка Старра «мы побывали в аварии — это круто» стала наиболее часто цитируемой, после того как их с Барбарой — с ее синяками, порезами и ушибленной спиной — срочно доставили в рохэмптонскую больницу, откуда их выпустили еще до того, как проснулся весь остальной мир. Несмотря на то что Старр стал побаиваться скоростных автомобилей, в следующем месяце он приобрел себе точно такую же модель. Разбитую же машину Ринго выставил на всеобщее обозрение на постаменте в Tittenhurst Park. Ринго также распорядился, чтобы из осколков ветрового стекла были сделаны две броши в форме сердца — для него и Барбары; их решение никогда не расставаться после этого случая окрепло многократно.

Тем, кто прочитал в одной из желтых газетенок о бурной ссоре, которая произошла между ними рядом с клубом Tramp, когда они садились в такси, их союз мог показаться непрочным. Пока машина увозила в неоновую ночь двух яростных драчунов, размахивавших кулаками, кто–то из писак решил представить этот случай как обыденную сцену, происходящую между любовниками чуть ли не каждый день. Однако все надежды ликующих «доброжелателей» на их скорую размолвку были разбиты в прах, когда, три недели спустя после кингстонской аварии, Барбара объявила своему отцу, что хочет выйти замуж за Ринго.

Изначально они планировали обручиться в Малибу и послать видеозапись свадебной церемонии родителям жениха, которые были способны лишь на то, чтобы выбраться в Эскот на дни рождения сына и внуков, но отнюдь не планировали совершать путешествие из Вултона за тридевять земель, чтобы поздравить новобрачных. Возможно, именно убийство Джона в свободной Северной Америке подтолкнуло Ринго прийти в мэрилебонскую мэрию 27 апреля 1981 года. По иронии судьбы не только тот же самый сотрудник Джозеф Девоне регистрировал бракосочетание Маккартни в том же самом здании муниципалитета, но и невестой на предыдущей церемонии в тот ветреный день была дочь бывшего инженера Джорджа Пекхэма, на чьей собственной свадьбе присутствовал Ринго.

Эти удивительные курьезы — и, конечно же, сама свадьба — интересовали The Daily Express гораздо меньше, чем «воссоединение», о котором на следующий день на весь мир кричали заголовки газет. Фотография, которую сделал Терри О'Нейл, специально для этого прилетевший из Нью–Йорка, во мгновение ока облетела весь земной шар. Трое оставшихся в живых битлов появились вместе впервые после смерти Джона. Следующей группой лиц, которая привлекла внимание публики, были их американские жены, особенно новоиспеченная миссис Старки, которая «всегда верила в принца–на–белом–коне».

От радости она раскраснелась так, что стала похожа на розы, которые украшали ее шелковое подвенечное платье цвета слоновой кости. Этот наряд, плод трудов дизайнеров Дэвида и Элизабет Эммануэль, контрастировал с черным костюмом Ринго, его галстуком–шнурком теддибоя и солнечными очками, которые были вовсе не обязательны под сереньким небом. Когда они с Полом вышли из здания и направились к такси, их приветствовала толпа поклонников (более восьмисот человек), которые со священным благоговением внимали всему, что происходило внутри. Менее восприимчивый к низкопоклонству, чем его бывшие коллеги, Джордж — с Оливией Харрисон — умудрился проскользнуть почти незамеченным.

На свадьбе первой миссис Харрисон и Эрика Клэптона в 1979 году Джордж, Ринго и Пол собрали команду — куда вошли несколько человек из «Rolling Stones», Денни Лейн, воссоединившиеся «Cream» и Джефф Бек — на импровизированной сцене и заба–бахали классические рок–номера и наиболее энергичные вещи с «Sgt. Pepper». Стоя в очереди перед выходом на сцену вместе с Джинджером Бейкером, Джимом Капальди, бывшим классическим перкуссионистом Рэем Купером и Заком из «The Next», Старр был поражен осознанием того, что «опять мы вместе, как когда–то, вчетвером — Шону пять лет, и Джон снова начинает играть — в этом нет ничего странного. Мы радостно выпивали и веселились. Я чувствовал себя в своей тарелке».

К сожалению, декабрьские выстрелы покончили со всеми надеждами Ринго; однако в клуб May fair, где проходило празднование бракосочетания Старки, транспортная фирма доставила усилители, две гитары и бас, на случай, если кто–нибудь из присутствующих пожелает поиграть во время вечеринки, которую Роджер Шайн — один из свидетелей — описал как «совершенный дебош, бесконечные танцы; люди играли на ложках, и повсюду валялись перевернутые ведерки из–под шампанского». Рэй Купер колошматил всем, что попадалось ему под руку, зато остальные гости предпочли более традиционные инструменты: Нильссон и Маккартни по очереди усаживались за фортепиано, а Харрисон и Старр скрежетали гитарами. Безуспешные потуги сыграть «Strawberry Fields Forever» были своего рода данью уважения памяти бедного Джона. Каждому из семидесяти гостей (кроме уже упомянутых пятерых) подарили на память по серебряной звезде — в общем, все прошло по–домашнему: основной процент присутствовавших составляли друзья и родственники из Ливерпуля, свадебный торт был, естественно, в форме звезды. Празднование затянулось далеко за полночь. Счастливая пара еще раньше укатила на белом «Роллс–Ройсе» на так называемый медовый месяц «в Калифорнию». На самом же деле Ринго и Барбара провели его в Лондоне — газетчики, следившие за каждым их шагом, в последнюю очередь ожидали обнаружить их там.

Те пять с половиной месяцев в году, которые иммиграционная служба позволила Ринго жить в Штатах, семья проводила в псевдогеоргианском особняке в Беверли–Хиллз с неизменным бассейном и апельсиновой рощей. Хотя Старр приложил некоторые усилия, чтобы привести особняк в надлежащее состояние после причуд его предыдущего хозяина, Соединенные Штаты так и не стали для Ринго вторым домом, особенно после того как его первый «американский период» закончился с убийством Леннона. В течение нескольких лет он лишь время от времени летал в Штаты по делам — например, для участия в рекламе, или по приглашению друзей: в мае 1982 года Ринго побывал в Нью–Йорке на свадьбе друга. После попытки покушения на Рейгана еще одним «ублюдком» в 1981 году он задумался: «Что ждет остальных? Лично я всегда больше любил жить в Англии».

Старр так и не вернул себе былую популярность на родине и скучал по калифорнийскому солнцу, но за те несколько недель, когда он готовился к свадьбе, Ринго осознал, насколько сильно его тянет домой после шести лет скитаний по миру. Вернувшись в Tittenhurst Park, Ричи смог примириться с требованиями официальных лиц, выступавших против оснащения видеоаппаратурой «антикварной» Startling Studios. Они также отклонили его нахальную просьбу о гранте в размере двух сотен фунтов для содержания конюшен в удовлетворительном состоянии — теперь, когда Барбара увлеклась конным спортом, он смог преодолеть свою неприязнь к лошадям, разъезжая по территории имения на Долли Пэтрон, зверюге, которая по размерам превосходила жеребца из «Blindman».

Его никто и никогда не видел хлопочущим по хозяйству. Как в хэппиэнде какого–нибудь викторианского романа, когда все негодяи побеждены, а победитель получает наследство, Ринго зажил моно тонной, размеренной жизнью богатого бездельника, в которой ничего не происходит из года в год. Под безоблачным небом «эсквайр» Ринго и его леди обходили свои владения в сопровождении собак — Лабрадора, спаниеля и овчарки — и детей. Однажды, когда его случайно сбила овчарка, у Ринго началось кровотечение из глаза. Оно оказалось настолько серьезным, что Ричи пришлось перевезти из хизервудской больницы в окружную в Аскоте, в офтальмологический центр в Виндзоре; но, как обычно, он уже смог принимать гостей в тот же день, которые с интересом слушали о его злоключениях.

В некоторых южных гостиных считалось дурным тоном обсуждать что–либо, связанное с Мерсисайдом. Однако, как и в нескольких других британских городах, все ухудшавшаяся нестабильность в наиболее бедных районах города привела к массовым беспорядкам в июле 1981 года. Из Токстета и Дингла запах гари доходил даже до центральных районов Ливерпуля, где на протяжении двух ночей хулиганы грабили магазины и закидывали их бутылками с зажигательной смесью. Вой сирен пожарных машин слился в нестройную погребальную песнь, когда Rialto Ballroom — где в разное время играли все группы — рухнул, окутанный клубами дыма и асбестовой пыли.

Ринго был в курсе всех событий, которые происходили в Южном Ланкашире — он регулярно просматривал Liverpool Echo и другие местные газеты, которые ему присылали по почте в Tittenhurst Park. Хотя он считал, что «студенты больше изучают музыку, нежели Первую мировую войну», он не пошел по стопам Пола и не стал одним из попечителей Института популярной музыки, хотя и вошел — вместе с магнатом из Virgin Ричардом Брэнсоном — в консорциум, который боролся за право контролировать кабельное музыкальное телевидение в Ливерпуле.

В своей борьбе за выживание этот район снова сделал ставку на туристический бизнес: одной из его достопримечательностей была не слишком тогда известная футбольная команда, а второй — естественно, «битловские места». Кроме проведения дважды в день туров по таким уголкам битловской Мекки, как Эдмирал–гроув, а также по магазинам и пабам на перестроенной Мэтью–стрит, Ливерпуль подчеркнул значение группы тем, что назвал четыре улицы их именами — проезд Ринго Старра, улица Пола Маккартни и так далее, несмотря на высокомерные возражения одного из членов городского совета, что, в свете опубликованных мемуаров Алана Уайта о том, «что происходило в Гамбурге», «The Beatles» не должны быть никоим образом связаны с именем Ливерпуля».

Хотя это событие на один день завладело первыми полосами национальных газет, в Ливерпуле не появилось даже «конюшен Билла Фьюэри», когда школьный друг Ринго скончался в 1983 году от сердечного приступа. Возможно, о лучшей судьбе он и не мечтал: Билли отошел в мир иной, будучи обладателем сингла, вошедшего в Тор 50, однако он так и не успел начать запланированного турне в поддержку своего прощального альбома «The Only One». Скорбь его поклонников была отчасти утолена — на Channel 4 вышел спецвыпуск Unforgettable, составленный из любимых песен тех, кто не представлял жизни без своего безвременно ушедшего кумира.

В отличие от Фьюэри, Силле Блэк не нужно было бравировать былыми заслугами. Пронзительный смех веселой телеведущей Surprise! Surprise! на ITV, а затем Blind Date звучал и в одной из комедий положений восьмидесятых годов. Самая высокооплачиваемая женщина на телевидении, Тесси О'Ши своего поколения, а теперь член партии тори, она планировала уйти на пенсию в пятьдесят лет и уединиться в своем особняке в Бэкингемшире.

Пит Бест не строил таких планов, зато он нашел себе выгодную работу — рекламировать «The Complete Silver Beatles», вышедшие в 1982 году пробы «The Beatles» на Decca двадцатилетней давности. Долгие годы эта запись продавалась как бутлег, который, нарушая все законы об авторских правах, к тому же бросал тень на Ринго — хотя у Леннона была целая коллекция таких бутлегов.

Возможно, саркастичный юмор Пита Беста был гораздо более тонким, чем у Ринго. Джон, Джордж и Пол могли себе представить: во время рекламного турне он подписал один из золотых дисков Ринго, выставленный на аукционе на одной из лос–анджелесских конвенций, посвященных ливерпульской четверке. На подобных мероприятиях выставлялись и туалеты из ливерпульских домов Харрисона и Старки. Один из галстуков Ринго был продан по немыслимой цене на методистском празднике в Вулверхэмптоне.

Однако речь шла о гораздо более значительных суммах, когда экс–битлы и вдова Леннона встречались, чтобы поговорить о разделе империи, а позднее — по поводу долгосрочного судебного процесса против EMI/Capitol по делу об авторских отчислениях. На одном из таких совещаний, проходивших, как обычно, у Старра в Дорчестере, один из представителей Йоко отметил, что «дело так и не сдвинулось с мертвой точки», но, когда Оно не было, трое предавались воспоминаниям о годах, проведенных с Джоном, о веселых днях в Ливерпуле и Гамбурге, когда Земля еще была молодая.

Время никогда не сможет загладить былые трения, и между ними так и не прошло былое соперничество — по крайней мере, никто уже не притворялся, что его не интересует творчество остальных двоих. Ливерпульский городской совет никогда не дождется, что «трое миллионеров когда–либо объединятся вновь» — они отказались вновь создавать группу без Леннона — «чтобы сделать Мерсисайд крупным туристическим центром». Пусть это сделает кто–нибудь другой. Тем не менее творческие пути троих экс–битлов все чаще стали находить точки пересечения со времен записи «All Those Years Ago». Маккартни возобновил сотрудничество с Джорджем Мартином. По просьбе Пола Ринго и Барбара, прервав зимние каникулы, приехали в Air Studios на Карибском острове Монсеррат, принадлежавшую Мартину, — Старр и еще один ветеран «Ringo the Fourth», Стив Гэдд, на двоих записали барабанную партию к «Take It Away», которая вошла в альбом «Tug of War».

После приятно проведенных французских каникул с семьей Маккартни чета Старки появилась в причудливых костюмах на соревнованиях по рок–н-роллу во время одной из ежегодных «Недель Бадди Холли». Для пущего веселья Ринго, Барбара и Зак заявились на одну из лондонских студий для участия в записи клипа на «Take It Away» перед приглашенными зрителями, которых после съемок побаловали великолепным джемом — в числе прочих были исполнены кавер–версии таких «боевиков», как «Sear–chin» и «Lucille», звучавшие еще во времена Cavern.

Режиссер клипа, Джон Маккензи, был «серым кардиналом», стоявшим за гангстерской картиной «The Long Good Friday» («Долгая добрая пятница»), однако мало кто знает, что «еще более серым кардиналом», имевшим прямое отношение к работе над фильмом, был Джордж Харрисон, исполнительный продюсер HandMade Films. Если хорошо приглядеться, то Джорджа Харрисона можно найти в нескольких эпизодах картины. С Ринго за барабанной установкой, Джордж сыграл одного из музыкантов «The Singing Rebels» в фильме «Water».

Если Старр был только рад предложить свои услуги Харрисону и Маккартни, кто мог обвинить Старра — чья карьера, пусть и на короткое время, когда–то была наиболее коммерчески успешной из них троих — за то, что он предавался грустным размышлениям, когда Пол возглавлял международные чарты, а Джордж — чья музыка была не столь популярной — стал паладином британского кино? Кем, собственно, был теперь Ринго, когда у него не осталось ни одного из этих козырей?

Его лучшие годы, вне всякого сомнения, остались позади, однако «Stop and Smell the Roses» осел где–то на задворках американского Hot 100— отчасти благодаря «Wrack My Brain», вошедшей в Тор 40 в 1976 году, отчасти из–за очередной волны битломании, вызванной смертью Леннона, который был одним из «трех братьев», которых Ринго поблагодарил на конверте пластинки. Сейчас ему годилось любое средство для рекламы, которое он только мог использовать… Одна из влиятельных газет назвала «Stop and Smell the Roses» «наихудшим альбомом 1981 года». Что бы ни писали самодовольные критики в своих нахальных, издевательских рецензиях, появлявшихся в том году, альбом Ринго не был настолько плох, однако, как отметила The Toronto Star, «на альбоме полно барахла, которое ни один артист, кроме, пожалуй, экс–битла Ринго Старра, не осмелился бы выносить на публику». Самым, пожалуй, неожиданным поступком Ринго (не самым оригинальным, надо сказать — к этому прибегали поздний Джин Винсент, «The Hollies», «The Nashville Teens», Майк Смит из «Dave Clark Five» и прочие бессовестные звезды, правда, в крайнем случае) было то, что он перезаписал один из своих старых хитов. «Back Off Boogaloo» подвергся некоторым качественным изменениям. Как это в 1968 году сделал продюсер Нильссон с «You Can't Do That», Старр вставил туда некоторые мотивчики из битловских номеров, а также круговой рифф из «It Don't Come Easy».

Цитаты из хитов Рода Стюарта, Отиса Реддинга и Дэвида Боуи оживили монотонное движение песни Нильссона, написанной для Ринго, «Drumming Is My Madness», которая неплохо смотрелась бы на «Both Sides of the Moon» (кричащая, насыщенная инструментовка и довольно небрежный вокал), а в «Stop and Take the Time to Smell the Roses» Старр включил несколько карикатурных разговорных зарисовок.

«Brandy» и «Waken Up» — наименее интересные номера Старра — Нильссона — постигла та же судьба, что и «Can't Fight Lightning». «How Long Can Disco On», еще одно полусерьезное творение этого тандема, так и не была записана. Слабая пародия на саму себя, стилизованная под регги, она вошла в альбом «Flash Harry» 1980 года, в котором Хэрри принял эстафету Ринго, пригласив для записи пластинки несколько весьма колоритных персонажей, в их числе был Леннон, Лауэлл Джордж из «Little Feat» и поэт Ван Дайк Парке, которого Нильссон пригласил и для аранжировки «Back Off Boogaloo» в 1981 году.

Результатом того, что Ринго постучал на тамтамах на «Heart of Mine» для альбома Боба Дилана «Shot of Love», стало тесное сотрудничество первого с новым гитаристом «Rolling Stones» Роном Вудом. Плодом их совместной работы стала «Dead Giveaway», которая не цепляла ухо ничем, кроме проигрышей на саксофоне и басовой партии в духе Эдди Кокрейна. Более ощутимый вклад внесли Стив Стиллз — последний из пяти продюсеров «Stop and Smell the Roses» и соавтор Майк Стерджис в «Nice Way», которая, если не считать пения Старра, могла принадлежать, скажем, «Crosby, Stills and Nash».

Кроме короткой статьи в NME о том, что Старр снова вернулся в студию, Англия, где теперь «царствовал» Адам Ант, больше ничем не выразила своего отношения к его неоднородному детищу. Не дошли до широкой аудитории и фильмы «Wrack My Brain» и «The Cooler», психологическая драма, которая была показана на Каннском кинофестивале в 1982 году. Пол, который стал постепенно заполнять собой пустоту в душе Старра, возникшую после смерти Леннона, появлялся в разных обличьях на протяжении всего клипа, сюжет которого был позаимствован из комедии Монти Пайтона «Ripping Yarns» («Разорванная пряжа») — Ринго выступал в нем в качестве заключенного в лагере военнопленных, охраняемых исключительно женщинами (одна из них — Линда Маккартни). За бесчисленные попытки сбежать его неизменно сажали в карцер; его рассудок постепенно помрачался, в то время как он испытывал противоречивые чувства по отношению к коменданту лагеря, которого сыграла, естественно, Барбара.

Для Уолтера Шенсона из Universal «The Cooler» оказался «неподходящим». Он считал, что фильм «слишком депрессивный и сюрреалистический. Мы хотим сохранить невинность «A Hard Day's Night». To, что главным героем фильма был Ринго, не имело никакого значения по сравнению с тем, что в нем снялся более «престижный» Маккартни, пускай он и «появлялся в кадре лишь время от времени».

«Wrack My Brain» был показан, и пластинка звучала в эфире нескольких американских телепередач — Good Morning America, The Johny Carson Show и т. д., с которыми продюсеры Старра вели переговоры, несмотря на то, что он «проявлял все меньший интерес к их записи и раскрутке». Тем временем по параллельному каналу Пит Бест со своим «The Complete Silver Beatles» спокойно вещал в передаче Whatever Became of…; возможно его «телеги» были не столь захватывающими, как у Ринго, который в пьяном виде выступал в The John Davidson Show. Перед многими подобными рутинными интервью вроде этого Старр принимал на грудь сверх меры, однако всегда пытался держать себя в руках. Он никогда еще не заходил так далеко, как теперь, когда он «напивался до беспамятства, и так было почти каждый вечер».

Его свита снисходительно наблюдала за ним из–за кулис, однако для операторов это было поистине фантастическим шоу, когда пьяный субъект, одутловатый и бледный, повторял вопросы ведущего и собственные ответы и шатался повсюду со своим «Полароидом». Манерность Старра достигла здесь воистину грандиозных масштабов — его голос то повышался почти до крика, то резко понижался до едва различимого шепота. Нужно было соединить два эпизода только что отснятой программы, когда Дэвидсон разбушевался и ушел и, как отметил раскаивающийся Ринго, «все стали упрашивать его вернуться, а я ушел к себе в артистическую и хлопнул еще пару стаканчиков коньячка».

Джордж Бест, великий футболист, таким же образом устраивал клоунаду перед миллионами телезрителей. Более скромной рекламы удостоился диджей Проби, который, кое–как дождавшись конца вечерней передачи на одном из провинциальных каналов, помчался из плимутской студии в фойе близлежащего кинотеатра Drake Cinema, чтобы всласть потренькать на гитаре. Подобным же образом яркие представители Свингующих шестидесятых Уэйн Фонтана, Томми Куикли, Кейт Ричарде и Вив Стэншелл из «The Bonzo Dog Band» плыли по жизни, как клочья пены в бескрайнем океане. Героин, транквилизаторы, скотч, пиво — все это было лишь временным анальгетиком, которым они пытались заглушить жестокие приступы отчаяния.

По мнению Тони Бэрроу, алкогольная зависимость Старра обострялась, так как он чувствовал себя «второсортным битлом». Однако, каковы бы ни были причины его болезни, «я знаю, что эта проблема жила во мне долгие годы», и хотя он и не был знатоком латинского, начал, правда безрезультатно, исповедовать один из принципов Сенеки: «Pars sanitatis velle sanari fruit» («Желание излечиться — первый шаг к выздоровлению»), заменив крепкие спиртные напитки — даже свой обычный утренний Remi Martin — на менее крепкие вина. Пока без слишком печальных последствий, завтраки и обеды Барбары также не обходились без приличной дозы алкоголя, а когда она была в Италии, то там «не пила без того, чтобы не напиться». Выпивая шестнадцать бутылок в день, ее второй супруг добровольно обрек себя на домашний арест, поскольку выходить куда–либо означало, что «я буду вынужден проводить в машине целых сорок минут и не иметь никакой возможности промочить горло». Барбара, однако, не отставала, она «попала в эту ловушку из–за меня. Раньше, до того как мы встретились, она ложилась спать в десять и вставала в восемь утра. Теперь ее образ жизни полностью соответствует <