Если я не получу тебя, ты достанешься кому нибудь еще»

 

Для Ринго это был, наверное, весьма двусмысленный комплимент, когда подающие надежды киноактеры Джон Белуши, Дэн Экройд вместе с Джо Уолшем и другими музыкантами «The Eagles» собрались на сцене одного ночного клуба в Чикаго и устроили затяжной джем на тему «With a Little Help From My Friends» (заметьте, не «It Don't Come Easy» или «Photograph»). Ринго, однако, не знал, что на его «коронные» «Boys» и «I Wanna Be Your Man» покушались «The Milkshakes», которые в начале восьмидесятых возглавляли музыкальную сцену города Медуэй, ставшего чем–то вроде Мерсисайда, правда, меньшего значения.

В Четхэме, Эллис–Спрингз или Сентервилле из динамиков в сети супермаркетов Tannoys орала скорее «Yellow Submarine», чем «Back Off Boogaloo» или даже «Octopus' Garden». Мелодия, звучавшая по радио, и битловское оркестровое попурри были целиком заслугой Леннона и Маккартни, которые добились бы успеха с любыми более–менее соображающими барабанщиком и соло–гитаристом.

Тем не менее Ринго и без них показал, что он тоже кое на что способен. Теперь, когда прошли безмятежные деньки «That'll Be the Day» и «Ringo», кто мог обвинить его в том, что он не сделал ничего особенного? Ведь нет ничего плохого в том, чтобы сколотить состояние, распевая безобидные песенки, разве не так? Кто мог поставить в вину этому невзрачному провинциальному пареньку, который достиг вершины успеха, что он преждевременно «вышел на пенсию» в свои тридцать с лишним лет? Посмотрите на Леннона. На пару с Харрисоном, его явным наследником, эдаким Говардом Хьюзом поп–музыки, в наши дни он появляется в хрониках не чаще, чем лохнесское чудовище.

Что Старр так ни разу и не сформулировал, так это то, что он обожает быть в центре внимания, почти не упуская возможности покрасоваться там, где ему обеспечен десяток–другой восторженных взглядов. Интересно, что бы он чувствовал, если бы вместо воплей и оваций, когда он появился за установкой лишь в финале «The Last Waltz» последним «прощай» его «The Band» после шестнадцати гастрольных лет в канадских концертных залах, его встретили бы сдержанными хлопками? В сан–францисском Winterland вместимостью в пять тысяч мест в День благодарения 1976 года это был своеобразный «ответ» тихоокеанского побережья государству Бангладеш с его войском звезд и знаменитостей — на ум сразу приходят Мадди Уотерс, Ван Моррисон, Доктор Джон, Эммилу Хэррис и Боб Дилан — которые собрались вместе, чтобы исполнить несколько вещей с уезжающими «The Band» и слиться в omnes fortissimo «I Shall Be Released» из «Music From the Big Pink» и — с легкой руки Ринго — посоревноваться в грохочущих инструментальных импровизациях.

Несколькими месяцами ранее, в лос–анджелесском Forum, Ринго не мог удержаться от того, чтобы появиться с букетом и поздравить Маккартни, когда «Wings» выходили «на бис», чтобы представить Денни Лейна — не «обычного» Пола — после того, как он «пришел на концерт как самый обычный слушатель». Шутки шутками, однако после нескольких таких намеренных «выходов» — в столичном Roxy Theater на концерте Боба Марли и его «The Wallers» и в Den Haag с Вини Пончей на «The Hollies», — а потом еще и непринужденно поболтав с их Аланом Кларком, Ринго «понял, что тоже этого хочу. Я бы хотел выйти на сцену с цирком — не со слонами, конечно, но все–таки с цирком. Вроде как Дилан [Rolling Thunder] или Харрисон [Bangladesh]». Год спустя он захлебывался от восторга:

«Это будет вроде шоу с номерами, не так, как Пол и «Wings», а как Ринго и другие артисты. Более театрализованное действо».

Имея в своем распоряжении такие новинки технического прогресса, как графические эквалайзеры, программируемые пульты управления и электронные барабаны (для борьбы против «неуправляемых» акустических), Ринго не был единственным, кто считал, что гастролировать с группой здорово хотя бы потому, что это вызывало воспоминания о той ужасной варварской эпохе, когда голосовой баланс можно было настраивать, просто–напросто подходя или отходя от микрофона. Возглавляя так называемое «возрождение Модов», «The Who» — с Кении Джонсом на барабанах — снова колесили по миру, а вскоре к ним присоединились застенчивый Стив Уинвуд, обанкротившийся Гэри Глиттер и многие другие, кто прозябал в безвестности, где единственным напоминанием о славных битвах на холмах Нью–Йорка, Лондона и Голливуда были ряды золотых дисков вдоль балюстрадных лестничных пролетов.

На горизонте уже маячили смутные очертания восьмидесятых — душа Ринго, возможно, изо всех сил рвалась повторить подвиг своих собратьев, однако ему явно недоставало финансовой мотивации. Его вполне устраивало участвовать в разовых шоу вроде телемарафонов «The Last Waltz» или «Labour Day» (средства от которых шли на развитие медицинских исследований), время от времени делая вылазки из Лас–Вегаса, где, по просьбе своей подруги (и по совместительству личного агента) он играл на барабанах в «Twist and Shout», «Jumpin' Jack Flash» и — совсем кстати — «Money» в звездной команде под названием «Superjam».

Вовсе не с благотворительной целью он подарил Джулиану Леннону на девятнадцатилетие белую лошадку; свой подарок он вручил восходящей поп–звезде в окружении приживал и франтов в одном из лондонских клубов в Спрингфеллоу. Все, что ему нужно было делать для напыщенных организаторов подобных вечеринок, — это просто приходить на них. Запоздавшие глэм–рокеры «Queen» начали 1976 год с «Bohemian Rhapsody», которая стала хитом Номер Один, в честь чего EMI устроила грандиозное празднество в Cunard Hotel. На вечеринке собралась вся поп–элита Великобритании семидесятых: Боуи, Род Стюарт, Брайан Ферри — которые потягивали бесплатные коктейли, яркие, как расплавленные цветные карандаши, когда толпу в триста гостей облетела весть, что приехал Ринго Старр. Появился битл — воплощение юношеских надежд и подросткового эскапизма молодого поколения звезд и их многочисленной свиты, которые роились вокруг Ринго, как пчелы вокруг банки с медом.

Толпа почитателей совершенно проигнорировала Линей де Пол, которая пришла с Ринго; Старр в шутку подарил ей удочку, так как она всегда старалась «поймать» комплименты. Некоторые из них были вполне заслуженными — хотя ее пятилетнее пребывание в чартах должно было вот–вот закончиться дебютом в номинации British Song For Europe, главным для Линей была не артистическая карьера, а ее композиторская деятельность. 1972 год стал для нее звездным — Линей спела «Sugar Me», которая сразу же попала в Top Five, а ее «Storm in the Teacup» в исполнении «The Fortunes» некоторое время красовалась в американском Hot 100.

Этот успех настолько ее окрылил, что она направилась в Лос–Анджелес, чтобы предложить свой товар более перспективным покупателям, нежели эта удачливая бирмингемская команда. Во время этой экспедиции у Линей был роман с Джеймсом Кобурном, а после разрыва с ним де Пол улетела в Лондон и несколько месяцев встречалась с Ринго Старром. Возможно, эта легкомысленная интрижка отвлекла ранимую де Пол от болезненных воспоминаний о затяжных и мучительных судебных тяжбах с ее экс–менеджером. Кроме мужского обаяния и незаурядной барабанной техники нового кавалера, она заполучила его изображение, помещенное на рекламный плакат для «Don't You Remember When» — баллады, которую она написала для стареющей Веры Линн. Если это был не хит, то по крайней мере своеобразное извинение за очередную попойку, устроенную EMI в Дорчестере, на Парк–лейн, где Линей явно не испытывала недостатка в комплиментах. К тому времени, как трехмесячный срок пребывания Старра в Соединенном Королевстве подошел к концу, его роман с Линей также сошел на нет; написанная ей «If I Don't Get You (The Next One Will)» стала чем–то вроде реквиема по ушедшей любви.

В далекой Калифорнии Нэнси наивно полагала, что ее жених проводит девяносто дней в году в Великобритании в заботе о детях. Она была крайне удивлена, узнав из таблоидов о его английских приключениях и якобы принадлежавших ему заявлениях вроде «в моей жизни много девчонок — я все еще испытываю нормальные мужские потребности». Тем не менее после нескольких откровенных признаний, сделанных Ринго в их бунгало в Лос–Анджелесе, она все еще верила, что намерения экс–битла остаются благородными, и решила закрыть глаза на его измены. Она не желала ничего слышать о его новых увлечениях и тешила себя мыслью, что она все еще остается его официальной любовницей; Нэнси посвятила себя тому, чтобы не дать окончательно погибнуть его карьере, которая уже висела на волоске.

Возможно, ей было приятно думать, что страх перед неизвестностью чувствительного артиста препятствовал ему начать запись нового альбома. Казалось, он вот–вот вернется в студию — Ринго назначал все новые и новые даты для друзей и сессионных музыкантов. Хотя альбом не ограничивался привычными для Ринго музыкальными формами, он представлял собой что–то среднее между «Beacoups of Blues» и «Ringo»: Старр не приложил к его созданию особых усилий — «пара дней, три или четыре вещи — меня не тянет проделывать такую огромную работу; да и вообще, я не особо рвусь записывать сольный альбом».

Пока Ринго боролся со своей апатичной музой, Гатри Томас возродил одну из его вещей периода «Beacoups of Blues» — «Band of Steel», включив ее в альбом «Lies and Alibies». Эта кавер–версия, на которой сам Ринго играл на ударных и пел вместе с Томасом и Стивом Кроппером, не представляла никакого интереса как песня; ее появление в эфире было вызвано скорее любопытством некоторых диск–жокеев. Стилизованный йодль на последних секундах композиции указывал на то, что «Band of Steel» — типичный представитель кантри–энд–вестерна, напичканный негативным символизмом, — мог быть просто студийным приколом. Если так оно и было, то куда более смешными представителями подобного жанра были «Dear Doctor» «The Rolling Stones», «Ramses II Is Dead (My Love)» группы «The Fugs» и — появившаяся через несколько месяцев после выхода «Lies and Alibies» — «Men Room LA» 1977 года, попытка узнать, может ли Господь оценить шутку Кинки Фридмана, которого благословил Ринго — «Голос Иисуса» (в разговорном фрагменте песни, в котором содержались намеки на Ливерпуль и Францию).

Вместе с Фридманом на дилановский Rolling Thunder поехали «The Alpha Band», которые — через гитариста Фридмана Джозефа Бернетта — пригласили Ринго сыграть на нескольких треках (включая «You Angel You» Дилана) для их нового американского альбома «Spark in the Dark», чтобы на время отдохнуть от своего собственного джазового барабанщика. Старр, всегда в сопровождении Джима Кельтнера и Доктора Джона, не упустил случая поиграть с «Manhattan Transfer» — не без влияния Бетти Мидлер смешали поп–музыку с изрядным количеством шутовского кабаре и с собственной группой Кельтнера «Attitudes», неофициальным собранием веселых парней, которые в собственное удовольствие играли в клубах в пределах Лос–Анджелеса, пока приятель Джима, Джордж Харрисон, не записал два их альбома и не выпустил их на своем лейбле Dark Horse, приносившем не большую прибыль, чем Ring О'.

Самым интересным — и самым провальным — из этих проектов стал записанный в Лос–Анджелесе весьма разношерстный альбом Адама Фэйта «Puttin' On the Style», для которого, по предложению Маккартни, Лонни Донеган сыграл несколько старых скиффловых номеров (а Хоулин Вулф сделал несколько блюзовых вещей); свой посильный вклад внесла и неизменная команда знаменитых друзей музыканта; сюда вошли: Ринго, Элтон Джон, протеже Фэйта Лео Сэйер и гитарист из «Queen» Брайан Мэй, в то время параллельно игравший с группой Лонни Донегана. Лонни, у которого был один–единственный хит в США, теперь мог привлечь к себе ту часть молодой американской аудитории, которая ни разу о нем не слышала.

Зато все слышали о Ринго Старре, однако в этот раз ему не пришлось пожинать плоды былой славы, что наглядно продемонстрировал альбом, который ему все–таки удалось завершить, «Ringo the Fourth» — он был еще менее удачным, чем та авангардистская дрянь, которую Леннон и Харрисон записали в шестидесятых годах. Как некоторые английские учебники для начальных классов начинаются с битвы при Гастингсе, так при перечислении своих сольников Ринго исключил из списка два первых опуса, записанных еще в «средние века» «The Beatles». Важно отметить, что новый альбом Старра был первым со времен распада группы, в работе над которым не принимали участие Джон, Джордж и Пол; хотя, даже если не принимать во внимание этот пробел, я здорово сомневаюсь, что «Ringo the Fourth» стоил больше отведенного ему сто шестьдесят второго места в американских чартах. Поскольку имена Старра на обложке «Good News» команды «Attitude» и Харрисона на конверте пластинки Сплинтера «Two–Man Band» больше не могли гарантировать этим творениям даже последних позиций в хит–параде, всем стало ясно: присутствие «на борту» экс–битла — даже на очередной пластинке этого экс–битла — вовсе не обещало денежного дождя в том переломном 1977 году.

Большинство из музыкантов, с которыми обычно работал Старр, включая Кельтнера, не участвовали в записи «Ringo the Fourth». На этот раз Ринго попросил Мардина выбрать самых «маститых» сессионных музыкантов, работавших с Atlantic, а для пущего лоска были приглашены современные поп–звезды — Бетт Мидлер, Лютер Вэндросс, Джим Гилстрэп и Мелисса Манчестер, чей последний сингл «Monkey See Monkey Do» находился в постоянной ротации на радио.

Вопреки этому зловещему предисловию, «Ringo the Fourth» стал, по идее, самым смелым музыкальным заявлением Старра, в котором большая часть из записанного материала (десять номеров) принадлежала тандему Старр — Понча, пускай две вещи в свое время не вошли в «Rotogravure». He считая «Gypsies in Flight», этой сентиментальной кантри–песенки, большинство вещей было подчинено неторопливому движению соула — еще более «гладкого», чем у подопечных Stax и Motown; это ветер из Филадельфии стал заметно слабеть, как только Гилстрэп, «The Stylistics», «The Three Degrees», «MFSB» и им подобные приблизились к истечению сроков действия контрактов. Вэндрос, Чик и Таварес пытались поддержать инициативу, однако течение как таковое уже себя изживало: из динамиков по–прежнему доносились бледные и банальные копии «Philly Soul» — с искусственными струнными на заднем плане, тренькающими гитарками и непременным хоралом в перетянутой коде, где вокалист выводит свои рулады, посвященные предстоящему сексуальному приключению.

Не вошедшая в «Ringo the Fourth», увековеченная на вторых сторонах американских синглов, «Just a Dream» — оригинальная в своей неоригинальности — была основана на этой до предела банальной формуле. Что касается ее содержания, то в нем присутствовал контраст мечтаний и грубой реальности — подобную схему запатентовал Рой Орбисон еще в 1963 году в своей знаменитой «In Dreams». На самом альбоме ни «Simple Love Song», ни «It's No Secret» а–ля Маккартни также не представляли собой ничего сверхинтересного; «Out In the Streets», в которой он предстал скорее не теддибоем из доков, а хулиганом с выкидным ножом в руке, стала самым необычным самовыражением Ринго. Более привлекательным он был в образе несчастного обывателя «в тапочках и с трубкой», пережившего травму в школьные годы, в «Gave It All Up». С унылой губной гармоникой на протяжении всей песни, «Gave It All Up» была наиболее интересной композицией из этого альбома, пускай общее впечатление чуть подпортил слабый припев и аранжировка в духе той же «Philly Soul».

Не особо задерживаясь на юношеских воспоминаниях Ринго, Мардин и Старр приберегли студийное время для переработки современных хитов, которые балансировали на грани «серьезных песен» и дискотечного шлягера. Поскольку сделанная им кавер–версия «La Seine» «Tango All Night» звучала на всех танцплощадках уже в 1976 году, синглом с «Ringo the Fourth», на который в Atlantic возлагали большие надежды, был «Drowning In the Sea of Love», написанный для Джо Саймона в 1971 году продюсерским дуэтом Гэмбл — Хафф, эдакими Ленноном — Маккартни филадельфийского соула.

Годом ранее была сочинена «Sneakin' Sally Thru' the Alley», опус Ли Дорси, который перепел Роберт Палмер, йоркширский соул–интеллектуал, в то время пользовавшийся огромной популярностью в США. Его «типовая» реаранжировка, сделанная Ринго, включала небезызвестные хлопки в ладоши, напыщенно звучащий клавинет и «слэповые» басовые линии, которыми поп–музыка будет «болеть» все последующее десятилетие.

Так же как Палмер вошел в американские чарты в 1975 году, чуть позже это сделали — правда, менее успешно — «Gold Rush» со своей «Can She Do It Like She Dances». С линией восходящих полутонов, такой же непристойной, как и сами куплеты, Ринго справился вполне достойно, но, по большому счету, он не подходил для исполнения большинства материала на «Ringo the Fourth», как бы он ни строил из себя горячего голубоглазого соулмена — до Клиффа Беннетта и Стива Уинвуда ему было слишком далеко. Хотя Ринго старался изо всех сил, его голос был скорее охрипшим, чем страстным, когда он пытался импровизировать. Если оно и было очаровательно забавным для, скажем, «Sentimental Journey», неистребимое ливерпульское произношение Старра — «I love you so mooch», «our uffur [affair] is over» — на «Ringo the Fourth» звучало просто смехотворно.

Его акцент мог быть заметен всей студийной команде в Лос–Анджелесе, зато в Ливерпуле он был заметен лишь благодаря изрядному количеству калифорнийских словечек; в родном городе Старра многие до сих пор воспринимали его не как суперзвезду, а как костлявого барабанщика «Rory Storm and the Hurricanes», которому однажды повезло и продолжает везти всю жизнь. По его собственному признанию, «я не знаю, почему удача улыбнулась именно мне». Все они прекрасно знали, что, не присоединись Ринго к «The Beatles», он так и протрубил бы всю жизнь на работе, где ему, образно выражаясь, пришлось бы снимать шляпу перед начальством.

Решив не совать свой нос куда не следует, Пит Бест дослужился до заместителя заведующего на Гарстонской бирже труда. Уволившись оттуда, он время от времени подзарабатывал тем, что отвечал на вопросы о старых деньках и в качестве ударника появлялся на разного рода мероприятиях, посвященных «The Beatles», и — реже, но с большей выгодой — на американском телевидении. На подходе была его автобиография, однако какие бы доходы она ему ни принесла, они были бы ничтожны по сравнению с теми миллионами, которые он упустил. Некоторые из битловских фэнзинов по–детски издевались над его негодованием, называя его «Мистер Зелен Виноград» и тому подобными обидными кличками за то, что тот завидовал их героям, он, заслуживший того, чтобы битлы так непорядочно с ним поступили, равно как и «сердечную боль, обиду и финансовые неурядицы — да все что угодно. То оттуда, то отсюда придет счет, или, когда идет снег, думаешь, как бы здорово было бы свалить на Багамы. А потом понимаешь: «Если бы я был битлом, у меня не было бы никаких забот».

Однажды Пит решил, что ему в жизни повезло гораздо больше, чем Джону — да и Ринго тоже. Удачно женившись и воспитывая двух красивых дочерей, он определенно занимал более завидное положение, чем Томми Мур, который, расставшись с «The Beatles», смирился со своей участью; он работал на Ливерпульскую корпорацию, а по вечерам иногда играл в джазовом ансамбле. Апоплексический удар сразил его на сорок восьмом году жизни.

Ничто не могло приблизить к «The Beatles» человека, связанного с ними отнюдь не с профессиональной стороны, долгое время даже не искавшего случая пообщаться с группой, — в то время он работал мойщиком окон в Болтоне — все, что было у родного отца Ринго, это фотография четверки с их авто графами. Он перестал посылать подарки своим внукам, на которые Ринго не отвечал даже телеграммой; тем не менее он не переставал гордиться своим сыном:

«У него все получилось, у этого парня, пусть ему и впредь сопутствует удача. Он не обязан мне ничем».

Старший из потомства Ричи время от времени был источником неприятностей. Постоянные гулянки его отца и ночные сидения перед телевизором оказывали не самое благотворное влияние на Зака, который часто прогуливал уроки и срывал занятия в своей частной академии Maida Vale. Когда «дядюшка» Кейт Мун открыто предлагал ему заглянуть в его квартиру на Вест–энде, что еще оставалось несчастному подростку?

«В пору моей юности дядя Муни был всегда со мной, — рассказывал он, — в то время как мой старик болтался в Монте–Карло или где–нибудь еще».

Несмотря на то что он унаследовал черты лица и разговорную манеру своего отца, «быть сыном Ринго — это ужасно. Меня везде представляют как сынка Ринго и сравнивают с ним во всем, что я делаю».

Как и большинство тинейджеров конца семидесятых, Зак увлекся панком и, по–прежнему во всем равняясь на Кейта Муна, был большим поклонником «The Ruts», группы из северного Лондона, «работавшей» под «Sex Pistols». Стараясь выглядеть как один из них (серьги в ушах, черная кожаная куртка), Зак стал самым младшим участником «The Next», которые, репетируя по выходным, отваживались выступать с «El Seven», «K9's», группой, костяк которой составили дети Кейта Рельфа из «Yardbirds», и прочими местными командами в South Hill Park Community Centre, Bridge House и других залах недалеко от Tittenhurst Park, где Зак жил в небольшом коттедже после окончания школы. В конце концов там же поселилась его подружка Сара Меникидес, которая была на пять лет старше его.

Будучи неплохим барабанщиком, Зак оказал неоценимую помощь «The Next» еще и тем, что проводил все свое свободное время в «Startling Studio», несмотря на все его увещевания, что «я не жду никакой помощи от моего отца. Я хочу доказать себе, что могу все сделать сам. Он палец о палец не ударил, чтобы помочь мне, да я и сам этого не хочу».

Беспокойство Ринго по поводу того, что его мальчик будет зарабатывать себе на жизнь игрой в группе на ударных, вызвала бурю ожесточенных дискуссий. Папочка не «завидовал его выбору». Кроме того, «The Next» больше не имели возможности записываться в студии, так как Ринго выставил особняк на продажу через Cancellors, агентство недвижимости в Эскоте.

Виндзорский совет по недвижимости выразил беспокойство по поводу плачевного состояния здания — в частности, по поводу сырости, — после чего Ринго получил несколько предложений купить особняк по цене вдвое меньшей, чем запрошенная семизначная сумма. Старр решил не продавать дом, даже несмотря на то, что он большую часть года курсировал между Калифорнией и Монте–Карло и активно занимался поиском недвижимости по всей Европе.

Амстердам в это время стремительно обретал статус центра музыкальной индустрии, и два этажа дома мистера Старки были переоборудованы в офисы с белой мебелью, где маэстро решал всевозможные дела.

Подобные строения он искал и в Гамбурге — по старой памяти. Найдя подходящий дом, он не мог отчалить, не заглянув в Star–Club, правда ведь? На месте старого клуба расположился теперь эротический кинотеатр, сам же клуб переехал — уже в качестве дискотеки. В ней время от времени выступали «живые» команды. Теперь, когда район получил государственную лицензию, он перестал быть пристанищем для людских пороков, как это было раньше. Хотя там появилось несколько новых клубов, например, Fabrik (в здании бывшей фабрики), многие из старых заведений сохранили свои прежние имена. Тор Теп давным–давно канул в Лету, как и Питер Экхорн и Манфред Вайсследер, зато Kaiserkeller превратился в бар для трансвеститов и нуворишей.

Хотя он поддерживал отношения с приятелями из далекого прошлого, Ринго с удивлением обнаружил, что большинство из них практически не изменились. Когда они с Джорджем заглянули на юбилейное шоу в Star–Club, то, конечно же, увидели на сцене Тони Шеридана — которого, по слухам, убили во Вьетнаме, где он выступал для американских солдат. В сопровождении группы, состоявшей из бывших музыкантов Пресли, он стряхивал как пыль тысячелетия события, прошедшие после 1962 года. В фойе продавался его новый альбом, «World's Apart», cпpoдюсированный Клаусом Форманом, который тоже каким–то чудом вернулся в Германию. Природа не слишком по–доброму отнеслась к поседевшему Шеридану, зато бывший вышибала Хорст Фашер все еще отличался железным здоровьем. Женитьба на дочери Билла «Faron» Рассли и директорское кресло в этом заведении вполне соответствовали его бешеной натуре. Фашер решил, что Харрисон и Старр притащились, чтобы обменяться рукопожатиями с «Учителем», однако Ринго, который всегда любил покрасоваться перед камерами, все же пришлось вскоре ретироваться: сойдя с трапа самолета, он тут же подвергся массированной атаке немецких СМИ, а менеджер Шеридана всю дорогу надоедал ему дурацкими просьбами о том, чтобы устроить концерт «The Beatles» для вьетнамских лодочников.

Джордж рисковал наткнуться на что–нибудь подобное, когда продолжил поездку, рекламируя свою новую пластинку, а Старр улетел обратно в Монте–Карло. В отличие от других экс–битлов, он достаточно тесно общался с Джоном, чтобы убедить этого «домохозяина» пожертвовать свой рисунок для очередной лотереи Big Apple Beatlefest (в пользу UNICEF), хотя «мы больше не ходим друг за другом по пятам. После того как Пола загребли в Токио за хранение «дури», у меня даже не было его нового номера телефона». Прервавший мировое турне «Wings», Пол размышлял о своей оплошности в японской тюрьме, куда Джордж отправил сочувствующую телеграмму, а Ринго «цветы и коробку конфет».

По мере того как любое творческое воссоединение становилось все более невозможным, самые ярые фанаты группы разделились на несколько группировок: одни записались в фан–клуб «Wings», другие — в Harrison Alliance, третьи — в фан–клуб Ринго Старра, основанный одним преданным поклонником из Беркшира. Презирали ли, любили или просто терпели Ринго на этой стадии битломании, он все еще продолжал возмущаться, что, дескать, «быть битлом или экс–битлом не позволяет тебе оставаться самим собой, когда ты входишь в комнату, полную народу, но я все равно рад, что я был тем, кем я был, и остаюсь тем, кто я есть сейчас».

Не все, однако, разделяли его радость. По мнению Клауса Формана, которого отстранили от записи «Ringo the Fourth», «Ринго изменился. Он уже не тот верный друг, и с ним не так здорово, как было раньше». Остальные музыканты не могли сказать о Старре ничего плохого, но «они видели меня в хорошем настроении». Одним из тех, кто всегда восторгался Ринго, был корреспондент Beatlefan Эндрю Мэтисон, который встретил Старра на одной из вечеринок «Queen» и нашел его «веселым, общительным и непринужденным». Ожидая на улице такси, наш Мэтисон был приятно удивлен, когда к нему подкатил лимузин Ринго и подвез его из Дорчестера домой.

Однако никто не сомневался в том, что за дружелюбной внешностью Ринго скрывается железная воля, когда он обсуждал какие–либо дела в штаб–квартире Atlantic в Лос–Анджелесе.

— Я бы не сказал, что он ведет себя грубо, — от метил один из его подчиненных Кристен Гандерсон. — Скажем так, у тебя никогда не бывает сомнений в его намерениях. Если речь идет о записи его альбома, он требует, чтобы этот вопрос решался в первую очередь. В этом отношении он не отличается от других музыкантов. Но все же от Ринго трудно было этого ожидать.

Лучше, чем кто–либо другой, Элси Старки понимала, что «он больше не желает, чтобы к нему относились как к клоуну. Он гораздо серьезнее, чем о нем многие думают, и он может быть жестким, когда это необходимо. Больше всего на свете он хочет добиться успеха как актер». Американский посредник, Алан Пэрисер, подыскивал для него подходящего персонажа, однако путь к какой–либо мало–мальски сильной роли вроде Майка Менарри был усеян многочисленными рытвинами — NME небезосновательно отмечал, что с 1970 года Старр больше времени потратил на «съемки в бездарных киношках и бесконечные вечеринки с халявной выпивкой».

Ринго не мог устоять перед пресловутым «будет о чем внукам рассказать» и снялся в не слишком значительной роли в последнем фильме Мэй Уэст «Sextette» — пускай картина получила разгромные отзывы критиков, из–за чего она стремительно исчезла из проката после полночной премьеры в Атланте в июле 1978 года. В этом непристойном фарсе мисс Уэст — сыпавшая остротами в своем сексуальном змееподобном облачении — играла роль Марло Мэннерс, голливудской кинозвезды, которая только что в шестой раз вышла замуж.

Ринго играл Ласло Карозни, темпераментного европейского кинорежиссера, одного из бывших мужей Марло. Сначала, как это было с Питером Селлерсом и «The Magic Christian», Старр «чувствовал себя не в своей тарелке» в присутствии кинолегенды, которой «никогда не был нужен Panavision и стереофонический звук, чтобы поставить мир на уши. Когда–то меня показывали на черно–белом экране размером с почтовую марку. Дорогуша, это называется талант». Однако, успокоив себя тем, что Уэст — поклонница «The Beatles», «уже на второй день я мог пробыть на площадке столько, сколько она просила. Она мне в бабушки годится, страшно сказать, но она ужасно привлекательна. И Мэй — не Грета Гарбо. Мэй не любит, когда ее оставляют одну». Пускай Мэй была уже в преклонном возрасте, но когда она появилась на вечеринке, посвященной окончанию съемок, то была встречена восторженными аплодисментами коллег по съемочной площадке, среди которых были Тони Кертис и Джордж Хэмилтон. Также присутствовали актеры, снявшиеся в эпизодических ролях: Элис Купер и исполнявший роль дизайнера вульгарной одежды Кейт Мун. Фильм стал не только довольно посредственной эпитафией Мэй Уэст, но и последней картиной, в которой снялся Кейт Мун.

Более четким указателем будущего направления деятельности Ринго, чем «Sextette», был озвученный им мультфильм «Scouse the Mouse», сюжет к которому придумал старый актер Дональд Плизенс, а также одноименный концептуальный альбом, спродюсированный Роджером Брауном. Хотя мультфильм должны были показывать по ITV, премьеры так и не случилось: появление более «крупногабаритной» Крысы Роланда поставило крест на детище Дональда Плизенса.

Для Мыши Скауза Роланд был тем же, что и танк «Шерман» для автомобиля класса «мини». Как и Тони Хэнкок, он был лишен того обаяния, которое многие — включая инвесторов Скауза — хотели придать Мыши. Вскоре у грубой и бесчувственной Крысы появились несколько дополнительных колоритных персонажей и более веселые сценки, нежели те, которые были у Скауза — мыши, которая из зоомагазина перебралась в ливерпульскую квартиру и стала по телевизору учить английский язык. Вдохновленная группой «The Jollys», она начинает учиться сочинять песни, петь и танцевать. Преисполненная амбиций, она уплывает на океанском лайнере в Нью–Йорк, намереваясь покорить Новый Свет.

М–да… Итак, вместе с Ринго запись в Berwick Street Studios в Сохо осуществляли члены семьи рассказчика Плизенса, а также пестрая команда знаменитостей, включавшая Барбару Диксон («John, George, Paul, Ringo — and Bert»), Адама Фэйта (еще один Майк Менарри) и только что прилетевшую из Города Ветров комедийную актрису Руби Вокс. В качестве продюсера на этот раз выступил Хью Мерфи, который вскоре выпустил международный хит — «Baker Street» Джерри Рэфферти, однако «The Taster» — дебютный сингл «(Alan) Clay son and the Argonauts» не имел большого успеха.

В нашей деревенской наивности мы испытывали такую неуверенность в себе, что были не готовы поднять открытый бунт, когда во время сессии с мистером Мерфи триоли для нашего клавишника сочинил один из людей Рэфферти, Томми Эйр. Он, ко всему прочему, был среди музыкантов, приглашенных Мерфи для записи «Scouse the Mouse», безупречного альбома с точки зрения песен, звуковых эффектов и диалогов. Если он и уступал более поздним проектам — Крысе Роланду, Мистеру Мену и Медведю Руперту (под эгидой Маккартни), сыроватый материал Мерфи был вполне приемлемым и подходил для персонажей истории — особенно «Caterwaul» (вальс «Хор котов»), «America (A Mouse's Dream)» Фэйта и «Scousey» Люси Плизенс, чье чистое сопрано не уступало Мэдди Прайор или Джейн Рельф.

Среди восьми номеров (львиная доля песен с альбома досталась Старру) особенно выделялись «Scouse's Dream», «I Know a Place» (дуэт с Полли Плизенс) и «Running Free», но «гвоздем программы» была морская элегия под названием «SOS!». После этого альбома для детишек, более «удобоваримого», чем «Ringo the Fourth», в характере Старра появилась некоторая деликатность, обходительность, которая всегда выручала его, если дела шли совсем уж плохо, что случалось теперь все чаще и чаще.

Переделанный из «A Mouse Like Me», финального номера «Scouse the Mouse», «A Man Like Me» завершал «Bad Boy», седьмую сольную пластинку Ринго. Поскольку Старр не мог предложить ни одного хита, чтобы спасти свою репутацию, Ахмет Эртегун перевел его в Portrait, отделение CBS. Таким образом, для Ринго и его нового патрона было делом чести доказать, что «Bad Boy» покажет в Штатах лучший результат, чем «Ringo the Fourth». Кому был нужен Мардин с его слоями аккуратного, рафинированного звука, когда в студии в далекой Канаде и на Багамах они с Вини Пончей мечтали об успехе у себя на родине?

Конечно, все это лишь измышления, и «Bad Boy» действительно поднялся гораздо выше в чартах Billboard, чем его предшественник, во многом благодаря поддержке одной американской телепередачи, нескольким ток–шоу и, как всегда, списку приглашенных музыкантов на конверте пластинки. Противостоящие ему силы были представлены кучкой критиков, которые просто–таки обалдели от этого альбома, и, что важно, «Rolling Stone», этим цербером, ревностно стоящим на страже поп–музыки, который, когда Старр был не в лучшей форме, публиковал язвительные заметки вроде «эта коктейльная музыка никуда не годится. Мы с горечью осознаем, что Ринго больше невозможно слушать».

Слишком грубое заявление, с учетом того, что при не столь совершенном звучании «Bad Boy» получился гораздо более индивидуальной и «одушевленной» работой, чем все холодные и морально безупречные альбомы Мардина на Atlantic. И все же творческий союз Вини и Ринго заметно сдал — весь их творческий потенциал «остался» на «Ringo the Fourth»; в «Bad Boy» вошли лишь две композиции, написанные этим дуэтом. Открывала альбом энергичная «Who Needs a Heart», а неубедительная «Old Time Revolin» отличалась от кантри–энд–вестерна лишь наличием в ней стаккатного органного соло и ускорявшейся коды. Столь же незначительным опусом был британский сингл «Tonight» с того же альбома, написанный Джоном Пидженом и Йэном Маклэганом. Последний был бойфрендом вдовы Кейта Муна; покинув «Faces» Рода Стюарта, он работал в качестве сессионного музыканта.

Ощущение того, что Ринго снова переживает трудные времена, присутствовало в напряженном и по большей части отвлеченном пении Ринго в «Monkey See Monkey Do», «Heart on My Sleeve» группы «Gallagher and Lyle» и «Hard Times», шутливой песенке, написанной Джорджем Харрисоном, который играл в альбоме Питера Скеллерса 1975 года — «Hard Times» была на нем заглавной композицией. Среди прочих номеров, перепетых на «Bad Boy», был сингл Бенни Спеллмана 1962 года («Lipstick Traces on a Cigarette») и «Bad Boy» 1957 года группы «The Jive Bombers»; последнюю вещь незадолго до этого переделали Минк де Вилль и «Sha Na Na», а Брайан Ферри также предложил свою версию «Heart on My Sleeve». Можно предположить, что версия «Where Did Your Love Go?», сделанная «Manhattan Transfers», навела Ринго на мысль обратиться к этому хиту «The Supremes» 1964 года, появившемуся на «Bad Boy» в ритме буги. Теперь, когда он был свободен от гонки за позициями в чартах, Старр и после «Bad Boy» мог позволить себе перепевать любые старинные шлягеры, которые приходили ему в голову. Хотя он никогда не увлекался драм–машиной, с ее ювелирной точностью ударов, последняя студийная новинка не могла не навязать своего влияния и — особенно если оригинальные версии песен вроде «Where Did Your Love Go?» имели для слушателя эмоциональное значение — всегда оставляла неприятный привкус.

Такой же привкус оставило и специальное телешоу «Ringo», в котором Старр открывал рот под фонограмму своих самых популярных песен, включая вещи периода «The Beatles» и сольные номера, а также намекая на то, что отдельные опусы с «Bad Boy» тоже имеют право на всеобщую любовь. Последние были также задействованы в фильме, сюжет которого напоминал повесть Марка Твена «Принц и нищий». Фильм — его действие разворачивается в Голливуде, а не в Лондоне — начинается с появления Джорджа Харрисона, который рассказывает о том, чт