В Соединенных Штатах меня принимали на «ура»

 

Покорив мир, «The Beatles» с головой окунулись в ту же истерию, к которой они успели привыкнуть у себя на родине, но только в астрономических масштабах — гораздо больше выступлений перед «сильными мира сего», несмолкающие вопли поклонников и поклонниц, куда бы они ни приезжали, и еще более длинные очереди инвалидов, загораживавших своими колясками все свободное пространство за кулисами в надежде, что великая группа сможет их исцелить. После заявления одного итальянского радиоведущего о том, что «The Beatles» — «группа без будущего», синглы «великолепной четверки» возглавили хит–парады сразу нескольких стран. Министр культуры Индонезии запретил прически а–ля «The Beatles», а фильм «A hard Day's Night» показали в Варшаве. Вернувшись домой, Ринго получил сразу несколько предложений стать президентом ряда высших учебных заведений и, по личному приглашению сына герцога Бедфордского, Рудольфа, который страстно любил рок–н-ролл, побывал в качестве гостя в Уобурнском аббатстве. Без особых возражений Ринго согласился посетить среднюю школу Dingle Vale в день открытых дверей и обнаружил, что «людям за отдельную плату показывали мою парту» — или, по крайней мере, ту, которая вполне могла быть его.

На карикатуре, напечатанной в Daily Express, б ыл изображен преемник Гарольда Уилсона и Макмиллана сэр Алек–Дуглас Хоум, агитирующий «The Beatles» отдать за него свои голоса во время всеобщих выборов после отставки Профьюмо, тем самым подтверждая известное изречение: «Мне наплевать, кто пишет нации законы, я — автор ее песенных канонов». Квартет также появился в одном из эпизодов «Coronation Street», хотя съемки чуть было не сорвались из–за слишком плотного графика работы группы. Будучи уже не просто посредственной командой, недолговечной и малоинтересной, «The Beatles» стали национальной принадлежностью; их наградил сам премьер–министр Уилсон.

«Людей привлекает в нас то, — размышлял Старр, — что мы такие же простые парни».

Именно этот факт, как когда–то в Великобритании, сыграл свою положительную роль в Соединенных Штатах, которые еще не оправились от собственных травм — убийства Кеннеди, повсеместного нарушения Закона о гражданских правах и первых жертв внешнеполитических интриг — молодых солдат, разорванных на куски в Индокитае. К тому же сонный американский Тор 20 состоял из незапоминающихся инструментальных вещиц, слюнявых баллад Элвиса Пресли, карьера которого близилась к закату, и жизнерадостных гимнов вроде «Be True to Your School» группы «The Beach Boys». К большому Неудовольствию «The Beach Boys», «The Four Seasons» и прочих «питомцев» Capitol (американский лейбл «The Beatles»), приезд ливерпульцев был подготовлен Настолько масштабным рекламным ударом, что его до сих пор помнит индустрия звукозаписи Северной Америки; таким образом, американский рынок уже всецело принадлежал «великолепной четверке», когда она во всеоружии прибыла в Штаты в феврале 1964 года на The Ed Sullivan Show («Шоу Эда Салливана») — американский аналог Sunday Night at the Lon–don Palladium. Казалось, ничто уже не могло затмить успеха в Palladium, однако после Салливана и выступления в вашингтонском Coliseum «…они могли бы разорвать меня в клочья, — бушевал Старр, — и мне было бы все равно». Даже после того, как «The Beatles» вернулись в Великобританию, «I Want to Hold Your Hand» все еще возглавляла американские чарты, тогда как остальные синглы неуклонно ползли вверх, хотя еще в прошлом году эти песни ставили в прямом эфире наиболее сенсационные диск–жокеи, такие, как Вулфман Джек и нью–йоркский Меррэй К. («самый скоростной болтун из всех, кого я когда–либо слышал», — признавался Ринго), однако публика реагировала вяло. Зато теперь одна только жевательная резинка «The Beatles» принесла миллионы долларов в течение нескольких месяцев.

Как водится, американцы, всегда готовые поверить в чудо, проявили такое воодушевление, какое британским битломанам даже и не снилось. Заокеанские собратья англичан дошли до того, что начали есть траву, по которой ходили «The Beatles», и бросали леденцы на сцену, на которой играли их кумиры (очевидно, считая, что приносят им жертвоприношения).

«Я наслаждался этим шоу в глубине сцены, — вспоминал Ринго. — Когда в тебя начинают швырять всякую фигню, самый кайф сидеть сзади».

Девицы падали в обморок от одного прикосновения к гитаре с автографами Джона, Пола, Джорджа и Ринго, которая принадлежала одному старичку в битловском парике, провозгласившему себя «старейшим фанатом «The Beatles». Дети вынуждали своих богатеньких родителей прервать европейские каникулы, чтобы заехать в Ливерпуль, где копии «тех самых» номеров Mersey Beat продавались по неимоверным ценам, а стул из гримерной в Cavern, на котором когда–то восседал Ринго Старр, целовали так, словно это был легендарный Blarney Stone (замок Blarney находится юго–западнее от деревни Blarney в Ирландии. Замок был построен для предков семьи Маккарти в 1446 году. Легендарный камень Blarney Stone находится чуть ниже сторожевой стены. В народе существует поверье: «Кто поцелует камень Blarney Stone, приобретает прекрасный дар красноречия». Откуда возникло это поверье, неизвестно. Существует гипотеза о том, что в XVI столетии один из отпрысков династии Маккарти, мистер Дермот, обладал удивительным даром красноречия. — Прим. пер.).

Первый американский сингл, посвященный «The Beatles», «My Boyfriend Got a Beatle Haircut» Донны Линн вышел на Capitol в 1964 году. Следом за ним незамедлительно в юмористической газете Shindig появилась карикатурная группа под названием «The Beadles», которая изъяснялась выдуманными ливерпульскими сленговыми словечками типа «blimey, guv'nor» («что б мне провалиться!») и «blighter» («урод», «сволочь»), ее персонажи обращались друг к другу: «mate» («чел»); как грибы после дождя, одна за другой выходили пластинки никому не известных групп: «The American Beetles», «The Bug Men», «John and Paul», «The Merseyboys» и десятка им подобных — поговаривали, что это происки сессионных музыкантов из Лос–Анджелеса, которые во время обеденных перерывов жаловались на «этих англичан, о которых все только и говорят».

Многие местные команды решили, что имеет смысл расформироваться и снова собраться, как только у музыкантов отрастут длинные волосы, они осилят трудноусваиваемый ливерпульский акцент и выучат несколько слов — «wack», «gear» (устар. «вздор», «чепуха»), «fab» («чумовой», «великолепный», «потрясный»), — чтобы перекидываться ими на сцене между номерами, которые состояли по большей части из «битлоподобных» воплей «йе–йе–йе!». Некоторые Особи пытались выдать себя за истинных британцев, хотя те, кто жил в южных штатах — как, например, «Sir Duglas Quintet» из Сан–Антонио, — не рисковали появляться вне сцены в парике а–ля «The Beatles», опасаясь агрессии со стороны «аборигенов», которые часто не ограничивались угрозами вроде «постригись, а не то мы тебе наваляем».

«Lies» в исполнении нью–йоркских «Knickerbockers» наиболее точно отражала жесткую, рок–н-ролльную сторону музыки «The Beatles», тогда как «The Byrds» своей продолжительной карьерой были обязаны более мягкому, умеренному звучанию «мерсисайдского бита». Группы типа «The Ramrods» (которые выпустили очередную кавер–версию «I Wanna Be Your Man») — «The Samdalls», «The Wackers», «The Manches–ters», «The McCoys» и, далеко позади их, нью–йоркский школьный ансамбль, имевший наглость назваться «The Escorts» — знаменитый тем, что в нем играл Ричард Перри, который десять лет спустя работал с Ринго Старром, — также использовали наиболее выигрышные приемы и модели английской бит–музыки.

К северу от Массачусетса «The Barbarians», еще одна «битл–версия», выпустили пластинку под названием «Are You a Boy or Are You a Girl», хотя их барабанщик, Виктор Моултон, ненавидел «четырнадцатилетних девочек из Бронкса, которые заходят в магазины модной одежды и прямо с порога спрашивают «Что у вас есть английского, в чем можно было бы сегодня пройтись?», а в одиннадцать вечера они снимают свои шляпы а–ля Джон Леннон и идут домой». Большинство из тех американских музыкантов, которые оказали большое влияние на судьбу «The Beatles» — и особенно Ринго Старра, — изо всех сил пытались оказать сопротивление «британскому вторжению».

Джим Кельтнер, потомственный ударник из Оклахомы, который признавал, что Ринго «сделал многое для того, чтобы барабанная техника стала такой, какая она есть на сегодняшний день», играл в группе «Gary Lewis and the Playboys». Она была единственной американской командой, которая попала в Тор Теп журнала Billboard — остальные девять пунктов принадлежали англичанам. Среди тех, кто в том году предпринимал попытки сохранить позиции серф–музыки в национальном Тор 30, были «The Trade–winds», «могучая четверка из Провиденса» (если верить их пресс–релизу) с композицией «New York Is a Lonely Town (When You 're the Only Surfer Boy)»; на самом же деле музыкантов было всего двое — Вини Понча и Пит Андерс, мульти–инструменталисты из Нью–Йорка.

Таким мастерам не пристало переходить на сторону победителя, однако это была вынужденная мера, чтобы хоть как–то остаться на плаву. «Шедевр» Донны Линн не был единственным примером того, как, спекулируя на имени «The Beatles», можно «протолкнуть» ширпотреб любого качества. Связывая свои перлы с отдельными участниками группы, авторы скорее выбирали Ринго, чем Джона, Пола или Джорджа. Джон, Пол и Джордж кто? — Кеннеди? Ревер? Вашингтон? Кто не знал, какой именно Ринго имеется в виду? Одного только названия переизданной песни Лорн Грин «Ringo» было достаточно, чтобы этот монолог выдуманного ковбоя с Дикого Запада, никак не связанный с реальным Ринго, вновь зазвучал по радио и попал в Hot 100. Однако ни у кого не вызывало сомнений, о ком шла речь в композиции «I Want to Kiss Ringo Goodbye» Пенни Валентайна, которая поступила в продажу за неделю до того, как «The Beatles» вернулись в Лондон, или в «Ringo For President» австралийца Рольфа Хэрриса, нацеленной на американскую аудиторию; «Bingo Ringo» в исполнении «Huckleberry Hound» с их характерной манерой растягивать слова, присущей жителям южных штатов; и даже в двух рождественских песенках «I Want Ringo For Christmas» квартета «The Four Sisters» и «Santa Bring Me Ringo» Кристин Хантер.

Значки с надписью «Я люблю Ринго» раскупались лучше, чем все товары, связанные с «The Beatles», но Старру от этого не было ни горячо, ни холодно — его и так все знали.

В лице Ринго у группы был свой очаровашка — что–то вроде потерянного маленького мальчика, Золушки с барабанными палочками, маленького грустного человечка, который вкалывает на своем одиноком пьедестале и пользуется безграничной симпатией за то, что он самый неприметный из всех. Когда Леннон пододвигал свой микрофон к барабанной установке и объявлял «Starr–time», вопли в зале достигали предельной мощности, как будто все зрители одновременно сели на гвозди. Вздох разочарования пронесся по рядам во время сцены из фильма «A Hard Day's Night» («Вечер трудного дня»), где Ринго получает одно–единственное письмо, в то время как остальной троице принесли по большой связке. И наоборот, зал буквально посветлел от улыбок, когда с небольшим опозданием Ринго принесли огромный мешок писем только для него одного. В день его рождения некая Джери Фаннин из Ксении, штат Огайо, устроила помпезную вечеринку, с тем чтобы продемонстрировать гостям коллекцию, состоявшую более чем из тысячи фотографий ее — и всеобщего — любимца. Возможно, Джону, Полу и Джорджу не следовало отпускать Пита Беста.

В Лондоне во время Royal Command Performance аплодисменты звучали не громче обычного, когда Ринго, спускаясь со своего возвышения, вышел на поклон на несколько секунд позже, чем все остальные («зато в Штатах меня принимали на «ура», это уж точно. Я просто обалдел, когда увидел и услышал всех этих детей, которые кричали мне и махали руками. Это мое личное достижение. Ну кому это не было бы приятно?»). Как следствие, Ринго поборол в себе многие комплексы и стал более свободно выражать свои мысли, пока прокуренные пальцы репортеров спешно записывали каждую его остроту.

Большинство американцев привыкли к поп–звездам, у которых напрочь отсутствовало собственное мнение (представлявших еще более тяжелый случай, чем все протеже Ларри Парнса). С тех пор как Элвис демобилизовался из армии в звании сержанта, его менеджер стал раскручивать эдаких «легковесных», смазливеньких юношей (как правило, их звали Бобби), которые воплощали наиболее удобоваримые, так сказать, «общеамериканские» качества Пресли. Исподволь, посредством молодежных журналов и даже в своих никчемных песенках, которые ему давали спеть, Бобби как попугай внушал молодому поколению затвердевшие истины среднего возраста: «слово родителей — закон», «не употребляй непристойных слов», ну и так далее — и при этом сам являл полное отсутствие вышеперечисленных пороков. С самым сладким юмором он отвечал на вопросы о том, какой у него любимый цвет, любимые блюда и в каком возрасте он намерен обзавестись семьей.

Научившись отражать любые натиски европейской прессы, «The Beatles» опрокинули с ног на голову всю эту систему «осторожных недомолвок» — они выливали на журналистов поток дурацких острот, выказывали полное отсутствие сентиментальности и с присущим им сарказмом вели между собой дебаты о стихах… Бетховена.

«Мы были первыми в истории рок–н-ролла, кто не дурачил детей байками о том, что нужно пить молоко, и Америка была шокирована, — утверждал Старр. — «Может, виски и кола?» — спрашивали они. «Да, черт возьми, виски и кола!!!» — отвечали мы. Мы были честными парнями; конечно, иногда у нас были из–за этого неприятности, но зато мы никогда не лицемерили».

Чувствуя себя на равных с другими битлами, Ринго оказался таким же любителем экспромтов, быстро и нагло отвечая на банальные и нелепые вопросы вроде классического «Как вы нашли Америку?», которые повторялись из раза в раз, словно играла заезженная пластинка. «Вам нравится быть «The Beatles»?» — «Конечно, иначе мы были бы «Rolling Stones»». — «Когда вы намереваетесь заканчивать?» — «Примерно через десять минут». — «У вас есть братья или сестры?» — «Мой брат был единственным ребенком в семье». — «The Beatles» приехали в Америку, чтобы отомстить за революцию?» — «Нет, мы приехали сюда просто из–за денег». — «Изменил ли успех вашу жизнь?» — «Да». — «Вы знаете еще какие–нибудь слова, кроме «да»?» — «Нет». — «Почему вы не поете?» — «Я вижу, вы не слышали ни одной нашей пластинки». — «Что вы думаете о сенаторе Барри Голдуотере?» — «Не слишком он веселый — вам не кажется?» — «Кем бы вы были, если бы не играли в «The Beatles»!» — «Их менеджером». — «Какая разница между британскими и американскими пресс–конференциями?» — «Никакой — везде люди задают вопросы».

На бумаге остроты Ринго кажутся банальными и неинтересными, но произносились они с каменным лицом — Старр всем своим видом спрашивал журналистов: «Над чем вы смеетесь, дурни?» В «A Hard Day's Night», после того как в поезде неприятный пассажир с вощеными усами промычал себе под нос что–то о войне, Старр пробормотал:

— Могу спорить, ты сожалеешь о том, что вы ее выиграли.

В этой стилизованной киносводке, повествующей о насыщенной событиями подготовке «The Beatles» к участию в телевизионном шоу Старр выразил свое презрение не тем, что с каменным лицом с беспримерной ясностью выдавал холодные сентенции, а при помощи ряда эпизодов без текста, которые сильно подняли его в глазах публики, — эти эпизоды выявили в нем то, что Брайан Эпштейн назвал «обаянием маленького человека». Похожий скорее на Чарли Дрейка, чем на Харпо Маркса, он олицетворял одинокого странника, которого заставил выйти на публику «дед Пола» (Уилфред Брэмбелл), этот интриган, заключивший из шуток группы, что Ринго занимает в ней самое незавидное положение. Ринго умышленно сделали неузнаваемым, нарядив его в лохмотья бродяги, и пустили уныло бродить по берегу канала под печальный аккомпанемент «This Boy» с солирующей губной гармоникой; в титрах фильма этот номер значится как «Тема Ринго». Здесь произошел довольно забавный инцидент: полагая, что лужа неглубокая, Ринго расстелил над ней свое пальто, ухаживая за девушкой, которая в следующую секунду с головой уходит в грязь. Ринго, в свою очередь, чуть не убила автомобильная шина, которую на него столкнул карлик, собственно и начавший повествование о «банде четырех» — под этой метафорой, конечно же, подразумеваются «The Beatles».

Драматический эффект, который произвел Ринго–бродяга, ничуть не умалил тот факт, что он «…пришел на съемки прямо из Ad–Lib, ничего не соображал и чувствовал себя просто отвратно — мы пили всю ночь. Я был не в состоянии произнести хоть одну строчку, и поэтому Дик (Лестер, режиссер картины), чтобы хоть как–то меня задействовать, заставил меня ходить туда–сюда и смотреть на ребенка. Ну, в общем, так и появилась эта сцена, а потом они вдруг сказали: «О, да ты потрясающий актер!» В состоянии тяжелого похмелья Ринго «было не трудно кого–нибудь рассмешить. Я могу смешно ходить, строить забавные рожи. Я могу менять разные лица и вдобавок прихрамывать».

Хотя именно Старра критики чаще всего наделяли яркими актерскими способностями, на этот раз похвалы удостоилась вся группа, которая внесла свой вклад в проект, который продемонстрировал более жесткий, реалистичный подход к созданию фильма о поп–звездах. Продюсером «A Hard Day's Night» был Уолтер Шенсон, калифорниец, который к тому времени уже снял «The Mouse That Roared», «A Band of Thieves» («Банда воров») 1962 года с участием Аккера Билка и прочие британские фильмы, которые, в общем–то, не выходили за рамки авангарда. Не считая Ринго «великим интеллектуалом», Шенсон видел в нем «превосходного актера, который держится абсолютно естественно. Он умеет правильно воспринимать указания режиссера, а это не так–то просто. Можно даже назвать это искусством».

Прозаические послеобеденные часы Ринго, проведенные перед экраном в бессмысленном созерцании голливудских фильмов, не прошли для него даром и в другом отношении. К концу шестидесятых годов он стал неплохим знатоком фильмов; теперь кроме Пола Ньюмена, антигероя из «Sweet Bird of Youth» и «Hud», предметом его восхищения был и Виктор Мэтьюр. Более того, барабанщик настолько заинтересовался самим процессом создания фильма, что собирался прийти на съемочную площадку «A Hard Day's Night» раньше всех остальных — и пришел бы, если бы не перебрал в Ad–Lib; он был поражен, «увидев себя на двадцатифутовом экране в качестве актера».

Его любительский интерес к фотографии не утихал на протяжении всех съемок «A Hard Day's Night»; он то и дело предпринимал забавные попытки снять самого себя («когда мы работали над фильмом, у меня был собственный фотоаппарат, и я всю дорогу щелкал кадры»). Если литературные припадки Леннона уместились в двух брошюрках–бестселлерах, то тонны фотографий, сделанных Ринго, якобы готовились к публикации для продажи в США; Старр надеялся, что он сможет «как следует их загнать». Однако все, что удалось увидеть публике, — это дюжина фотографий, напечатанных в журнале Rave под заголовком «Сенсационные снимки года». Пару десятков фотографий обещали передать в редакцию Mersey Beat, но, по словам Билла Хэрри, «я так и не получил ни одной из них».

Mersey Beat, которая теперь выходила с подзаголовком «Ведущая британская бит–газета», постепенно умирала, как закатное солнце; в последние дни ее существования в газете появились цветные иллюстрации и статьи о группах из Ливерпуля, а круг распространения газеты расширился аж до Ленстера. В марте 1965–го ее купила Music Echo, в которой обзор ливерпульской музыкальной сцены ограничивался объемом одной страницы, что вполне соответствовало довольно вялому интересу — даже в самом городе — к группам с собачьими челками, которые умеют играть «Twist and Shout»; однако интерес сразу же возрос после того, как перед ливерпульской премьерой «A Hard Day's Night» «The Beatles» с триумфом проехали по улицам города, до краев заполненным людьми, где крики «Мы хотим Ринго» перекрывали все остальные, а одна девушка чуть не бросилась под колеса их «Роллс–Ройса», потому что ей было плохо видно Ринго…

Они принадлежали Ливерпулю, и Ливерпуль давал всем это понять.

Во время следующего турне по США посреди бушующей толпы на стадионе в Детройте выделялся один плакат: «МЫ С ТЬЮ–БРУК (улица в Ливерпуле)! МЫ ГОРДИМСЯ ВАМИ!»

В один из вечеров 1965 года, когда «The Beatles» выступали перед шестью тысячами человек на нью–йоркском стадионе Shea (еще один мировой рекорд), «Rory Storm and the Hurricanes» играли в Orrel Park Ballroom; Рори, как всегда, был полон энергии и так лихо тряс бедрами, что переплюнул самого Элвиса. Несмотря на все трудности и разочарования, которые испытал Рори, он не завидовал успеху Ричи и не слишком расстраивался из–за того, что у него было все меньше возможности видеться со своим бывшим барабанщиком. Тем не менее Хэрри Грэйвз присутствовал на стадионе, когда центральные нападающие Рори и Уолли в составе Mersey Beat XI заколотили три гола команде Florence Albion. Об одном из бывших участников «The Hurricanes», после того как у его новой группы в 1964 году вышел сингл, Mersey Beat опубликовала статью под заголовком «Ringo Man Records!» («Коллега Ринго записывается!»), однако пресса все–таки не уделяла взаимоотношениям Рори Сторма и «The Beatles» должного внимания.

Еще один соперник Рори, лидер «The Dominoes» «Кингсайз» Тэйлор — который, если бы не «The Beatles», взял бы к себе Ринго, — остался в стороне от всеобщего помешательства и уехал в Германию, где курсировал между Гамбургом, Килем и Берлином, работая в сети Star–Club, где «все слегка отстали от жизни. Они тащатся от рок–н-роллов в духе раннего Литтл Ричарда и прочей чепухи такого рода». Осознав, что он «совсем не вовремя уехал из страны», Тэйлор несколько раз приезжал в Ливерпуль, где за концертом в The Iron Door последовал положительный отзыв в газете Melody Maker, турне по Британии с Чаком Берри, выступление на Ready, Steady, Go! и долгая, хотя и не слишком успешная звукозаписывающая карьера, которая завершилась в 1967 году.

Единственной ливерпульской исполнительницей, которая попала в национальный хит–парад, была в то время бывшая подруга Тэйлора Силла Блэк; она же стала первой обладательницей хита Номер Один после Хелен Шапиро.

Во время турне с «The Fourmost» и «Sounds Incorporated» Силла один раз закрывала шоу, где хэдлайнером был Dj Proby (по меткому определению Ринго — «человек, страдающий от собственной глупости»), которому запретили выступать в британских театрах после некоего скандального происшествия. Несмотря на то что Силла, с риском для своей репутации, снималась в эпохальной ленте «Ferry Across the Mersey» («Паром через Мерси»), где заглавным саундтреком была песня в исполнении «Jerry and the Pacemakers», в которой они «попрощались» с Тор Теп, она пережила провал Mersey Beat, проведя долгий (и хорошо оплачиваемый) сезон в Palladium при поддержке «The Fourmost», которые в вышеназванном фильме играли группу, проигравшую в конкурсе «Битва рок–групп».

Однако в реальной жизни в проигрыше оказался лидер «The Pete Best Four», хотя ни его сингл, вышедший на Decca (куда вошла кавер–версия «I'm Gonna Knock on Your Door» Эдди Ходжеса), ни участие Пита в американском шоу I've Got a Secret не принесли ему столько прибыли, сколько его иск о клевете, который он предъявил Ринго Старру в 1964 году (Старр впоследствии жаловался, что «некоторым журналистам вообще ничего нельзя говорить»). Как бы то ни было, дурацкий ответ Старра на реплику Леннона «Ринго иногда заменял нашего барабанщика, когда тот был болен. Время от времени он болел» — «…Ну да, тот принимал такие маленькие пилюльки, после которых он чувствовал себя «ужасно больным» — содержал в себе саркастический намек на Пита Беста, который всегда был ярым противником амфетаминов. В этом деле, которое затянулось на четыре года, Пит с большим трудом одержал победу, средств от которой, после уплаты всех судебных издержек, хватило на реконструкцию его нового дома в Уэст–Дерби.

У Тони Шеридана были более «физически ощутимые» споры с Питом Бестом — в 1964 году между ними произошла драка в аллее Св. Павла, где Шеридан устроил банкет для представителей прессы, тщетно пытаясь «раскрутить» свой новый альбом «Just a Little Bit of…». Хотя у Тони была прекрасная возможность как следует нажиться на битломании — он все еще проживал в клубе на Рипербан, где был переиздан один из его синглов с «The Beatles» 1961 года, который разошелся в количестве около миллиона экземпляров, несмотря на то что даже не попал на верхние строчки английских или американских чартов. Гонимый жаждой наживы, Шеридан решил прекратить добровольное изгнание, зачесал на лоб свои черные с проседью волосы, отправился в турне с Роем Орбисоном и «The Searchers» в качестве «приглашенной звезды» и снова попал на британское телевидение. Он также возобновил отношения с «The Beatles», встретившись с ними после премьеры «A Hard Day's Night», чтобы «поболтать о старых добрых временах, поржать над нашими гамбургскими приключениями и поделиться друг с другом планами на будущее».

Это «псевдовоссоединение» не нашло своего продолжения, когда «ливерпульская четверка» и Шеридан несколько месяцев спустя встретились в одном австралийском отеле. Именно этот отрезок мирового турне группы 1964 года был назван «хорошо оплаченным дебошем»; этот факт был вполне уместным предлогом для родителей Ринго и Джорджа, чтобы не ехать на гастроли вместе со своими отпрысками. И в самом деле, узнав, что «там, внизу» (в Австралии) в то время была зима, Ринго воскликнул:

— Не будет птичек, пляжей и всего такого? Не–е, это не путешествие, а черт знает что. Я не поеду.

Остальные трое решили ехать без него после того, как Ринго стошнило в туалете фото–студии в Пугни, где группа должна была сделать несколько снимков для прессы. Все еще ужасно бледного, его осмотрел местный доктор, который поставил диагноз: тонзиллит и фарингит; из–за высокой температуры его срочно повезли в University College Hospital рядом с Ковент–Гарден.

Поскольку тур должен был начаться на следующий день в Копенгагене, группа, Брайан Эпштейн и Джордж Мартин собрались в студии Эбби–роуд на экстренное совещание. Харрисон выступал за то, чтобы отменить гастроли, так как «играть без Ринго — это все равно что вести машину с тремя колесами». Тем не менее Эпштейну удалось его убедить, что Старру нужно найти замену. Но кого тогда взять? Тони Михэна? Клема Каттини? Тони Ньюмена из «Sounds Incorporated»! Энди Уайта? А как там поживает Пит Бест?

— Трудность в том, — объяснял Брайан, — что надо найти такого барабанщика, который бы выглядел как «The Beatles», а не смотрелся чужаком.

Мартин предложил кандидатуру Джимми Никола, который, уволившись из оркестра Сирила Стэплтона, считался одним из самых сильных барабанщиков, однако дискредитировал себя тем, что играл в «Ghost Squad» для сборника «Beatlemania», дешевой пластиночки пошиба «This Is Mersey Beat», которая вышла на лейбле Руе. По стандартам Союза музыкантов все четырнадцать вещей с этого сборника были кавер–версиями четырнадцати битловских хитов.

По словам «The Beatles», Терри Хинберри, продюсер обеих радиопередач 1963 года с участием группы Pop Go «The Beatles» и Go Man Go Show с «The Rabin Band», ценил Никола как хорошего барабанщика. Из ближайшего ливерпульского окружения битлов о нем так же хорошо отзывался и вокалист Томми Куикли — Джимми Никол играл на записи одного из его синглов и с Джорджи Фэймом, в чьей группе, «Blue Flames Jimmy», Никол работал в последнее время. Кроме того, Джимми записал пару синглов со своей собственной командой, «The Shubdubs», в которой все музыканты носили битловские прически.

В ту странную среду двадцатичетырехлетнего Джимми Никола вырвал из послеобеденного сна звонок Джорджа Мартина. Нет, это не предложение об очередной сессионной работе. Ну, по крайней мере, не то, что он ожидал. Не мог бы Джимми прийти в «Студию 2» к трем часам, чтобы порепетировать с «The Beatles»! Сидя за знаменитой Ludwig Ринго Старра, Джимми прошел с ребятами пять номеров в течение двух часов, во время которых он получил несколько коротких указаний от Джона и Джорджа и «в глаза не видел никаких нот. Но это не имело значения, ведь я уже знал все эти вещи с тех пор, как мы записывали «Beatlemania».

Все еще не веря тому, что ему сделали столь великолепное предложение, Никол позвонил Джорджу Фэйму и со всех ног помчался домой, чтобы собрать вещи перед предстоящей поездкой в Данию. На каждой площадке Леннон «делал мне хорошую рекламу», однако на следующий день поклонники вывесили транспарант «Ринго, выздоравливай скорей!», когда «The Beatles» с триумфом проплывали по каналам Амстердама.

Несмотря на все меры предосторожности (на двери палаты Ринго написали: «Мистер Джексон»), фанаты разузнали местонахождение Старра, и телефонная станция на Ковент–Гарден буквально дымилась от обеспокоенных звонков. Многие из этих звонков были из Соединенных Штатов, где в это время группа «The Bon–Bons» записывала «сорокапятку» «What's Wrong With Ringo?». В Австралии аделаидская радиостанция ежедневно передавала информацию о состоянии здоровья Ринго; ведущие обсуждали, насколько велика вероятность того, что Ринго присоединится к группе на первом концерте в Centennial Hall. В Сиднее один ведущий хныкал о том, что «The Beatles» могли бы вместо Никола дать шанс какому–нибудь австралийскому ударнику. После замечания Маккартни в сиднейском аэропорту Mascot «Мы дадим ему золотые часы, пожмем ручку и скажем, как все было здорово», по городу поползли слухи, что Старру все осточертело и он собирается уволиться; кое–кто всерьез этому поверил, даже несмотря на протесты Ринго: «При слове «уволиться» у меня в голове возникает маленькая картинка, на которой какой–нибудь старый хрыч вскапывает свой сад и сажает семена. Я еще не готов к такой жизни».

Вместо того чтобы беспокойно ворочаться на больничной койке и обреченно вздыхать, ожидая решения своей участи, Ринго воодушевился, получив телеграмму от Джона, Пола и Джорджа, в которой говорилось, что они очень скучают и не хотят причинять никому лишних неудобств, но и не собираются упускать ни единой возможности как следует поразвлечься; он встал с постели через неделю — это был минимальный срок, рекомендованный врачами. Вооружившись пузырьком с лекарством «на случай, если что заболит» и заставив мотоциклиста мчаться из аэропорта Хитроу, чтобы забрать паспорт, который он забыл в кармане куртки, Ринго под присмотром Брайана сел на самолет в Сидней с пересадкой в Сан–Франциско, где после небольшого бунта, устроенного поклонниками, и обычной пресс–конференции он был успешно переправлен из самолета «Пан–Америкен» в самолет «Куантас». Как только Ринго сошел с трапа в сиднейском аэропорту, ему тут же вручили игрушечного коалу, и ухмыляющиеся журналисты отпустили его только после того, как он перечислил все драгоценности, которые были на нем в тот момент, и с удовольствием опрокинул стакан австралийского светлого пива. Когда он встречался с «The Beatles» в их мельбурнском отеле, огромный инспектор полиции проталкивал его сквозь орущую толпу тысяч поклонников. Бледный и трясущийся, направляясь в сторону лифта, он заказал себе крепкий напиток. В ту ночь ему, похоже, понадобился еще один, когда он наблюдал, как группа показывает свое мастерство с Джимми Николом в мельбурнском Festival Hall.

После концерта «The Beatles» закатили вечеринку, чтобы поприветствовать Ринго и отблагодарить Никола, для которого был заказан билет на самолет на следующее утро. После двенадцати дней, проведенных с «The Beatles», когда «казалось, все население земного шара собралось, чтобы увидеть нас», его ожидал жестокий контраст: когда Джимми приземлился в Лондоне, его встретила лишь жена с маленьким ребенком. Вместе с чеком, в котором стояла скорее справедливая, нежели щедрая сумма, Никол получил золотые наручные часы Eternamatic — лично от Эпштейна, который, по всеобщему мнению, обиделся на него из–за нескромных высказываний в прессе вроде «я не думаю, что он (Старр) сможет приехать вовремя», поспешного осмотра достопримечательностей, побегов за покупками и за то, что тот однажды провел ночь в сиднейском ночном клубе с певицей Фрэнсис Фэй и ее группой.

Все эти «экскурсии» были частично вызваны тем, что Никол чувствовал себя не слишком уютно в обществе «The Beatles» и вместо них предпочитал компанию «Sounds Incorporated», «The Phantoms» и других групп, которые вместе с «великолепной четверкой» принимали участие в гастролях и могли себе позволить прогуляться после завтрака, не опасаясь, что на них набросится толпа. Когда впоследствии Джиму Николу довелось выступать в одном театре с «The Beatles», никто из них не пожелал зайти к другому в артистическую, чтобы поздороваться или поболтать.

Вернувшись в «The Blue Flames», Джимми Никол по количеству автографов переплюнул самого Джорджи Фэйма. Еще одним доказательством его неожиданной славы послужило то, что ему предложили возродить «The Shubdubs», чтобы заменить «The Dave Clark Five» на летний сезон в Блэкпуле, когда у Дэйва Кларка обнаружилась язва желудка.

«The Five» стали первой английской бит–группой после «The Beatles», которая поехала в полноценное гастрольное турне по Соединенным Штатам. В течение одной недели в 1964 году Тор 100 журнала Billboard на две трети принадлежал британским коллективам — большинство поп–звезд Туманного Альбиона (да и множество рядовых команд) отправилось покорять Новый Свет. Это было особенно справедливо по отношению к «Freddie and the Dreamers» и «Herman's Hermits», чьи солисты выглядели так, словно нуждались в еще большей опеке, чем Ринго.

«Сливки» американской индустрии звукозаписи — композиторы вроде Клинта Бэлларда–младшего и Джеки де Шеннона, продюсеры Джимми Миллер и Фил Спектор и менеджер Аллен Клейн — слетелись в Англию, как пчелы на мед (как когда–то лондонские «шишки» оккупировали Ливерпуль). В свою очередь Джек Гуд, автор таких проектов, как Six–five Special, Oh, Boy! и прочие «шоу талантов», теперь пробивал подобные идеи на американском телевидении. Множество исполнителей всевозможных стилей и направлений пыталось завоевать американский рынок — включая Джона Пила (Рэйвенкрофта), которого, из–за того что тот родился недалеко от Ливерпуля — или, точнее, в зажиточном Несуолле, — далласское радио пригласило на работу в качестве постоянного «эксперта по «The Beatles». Среди знаменитостей более широкого круга были два лондонских приятеля Ринго — дизайнер Робин Круикшенк (со своей компанией Robin Ltd.) и фотограф Терри О'Нилл, который женился на голливудской актрисе Фэй Данэуэй.

— Я чувствовал себя так, как будто попал в международную команду, — признавался О'Нилл. Еще одной уроженкой Лондона, «приехавшей» в Штаты, была Мэри Куант по прозвищу «Дягилев от кутюр», которая, после того как несколько человек попросили ее расписаться на своих творениях, «начала чувствовать себя битлом». Брайан решили съехать куда–нибудь подальше, где они не были бы на виду у почтенной публики.

Одна из ее стройных моделей, Патти Бойд, получила еще большую возможность почувствовать себя «одной из них». После того как Патти снялась в эпизодической роли в «A Hard Day's Night», ею увлекся Джордж Харрисон и отбил ее у тогдашнего бойфренда. К 1964 году они уже вместе проживали в бунгало Джорджа в заросшем лесом поместье Эшер. Харрисону не так уж плохо жилось в Уэддон–хаусе в компании Ринго; время от времени они даже вместе сочиняли песни, когда «…он играл на моей гитаре, а у меня был с собой магнитофон — ну, мы пытались что–нибудь замутить». Во время съемок «A Hard Day's Night» «пределом роскоши» для Виктора Спинетти (он исполнял роль невротического видеорежиссера) было завалиться в их квартиру «и, поедая бутерброды с маслом и жареную картошку, пялиться в ящик». Неряшливого вида девицы в драных колготках, которые круглосуточно дежурили снаружи, и даже молодые люди, пытавшиеся поцеловать битлов, которые входили и выходили из дома, сильно действовали на нервы Джорджу, но последней каплей стало ограбление, произошедшее 19 апреля во время съемок Jack Goog TV special, после которого Джордж, Ринго и Брайан решили съехать куда–нибудь подальше, где они не были бы на виду у почтенной публики.

Огни большо<