Мне кажется, меня считают самым обычным человеком»

 

Если Мистеру и Мисс Посредственность были чужды «Magical Mystery Tour», Махариши и прокуренная марихуаной музыка «The Beatles», то Ринго олицетворял собой некий «якорь нормальности» группы в период между побегом в Ришикеш и распадом группы 1971 года, когда рушились устои, а лондонский Верховный суд удивленно поднимал брови.

До того, как Пол и Джейн, а затем Ленноны и Харрисоны приехали домой, разочарованные «не чуждым всего человеческого» Вармой, Ринго был единственным битлом, который оказался в NEMS и принес извинения за недавнюю ошибку группы, а также представил новый сингл «Lady Madonna». Эту вещь спел Маккартни, однако из–за носового призвука в голосе Пола многие посчитали, что ее исполнил Старр. Сам же Ринго шуршал проволочными щетками на записи ритм–секции этого сингла, который напоминал джазовую инструментальную вещицу Хамфри Литтлтона «Bad Penny Blues» 1956 года. После переиздания «Rock Around the Clock» и «Rave On» Бадди Холли, которые сразу же вошли в британский Тор 50, все «заговорили о возрождении рок–н-ролла», заметил Ринго. «Если в чьей–либо музыке находят хоть какой–то роковый элемент, то сразу же говорят: да, рок–н-роллъная пластинка». Как и «The Move», которые записали свой альбом «Fire Brigade» в духе рок–н-роллов Дуэйна Эдди, «The Beatles» обвиняли в деградации и нежелании идти вперед.

— Это вовсе не шаг назад, — протестовал Ринго. — Это еще один тип песни от «The Beatles».

После всех авантюрных путешествий Ринго предстал перед журналистами помолодевшим и более уверенным в себе. Старр пытался отвыкать от алкоголя — «самый обычный бурбон и пиво» — при помощи кофе и огромного количества сигарет American Larks. Верхом безнравственного поведения для него теперь стало «просто поставить на лошадь, но ни один букмекер не обогатится на моих ставках».

Его жена, хотя и была довольно безрассудной в других жизненных аспектах, вела очень продуманную политику в отношении «небольшой суммы денег для детей на карманные расходы каждую неделю». По словам Ринго, «как только они их потратят — хватит, мы больше не дадим, хотя, как любой отец, я думаю, я буду покупать им то, о чем они попросят, а потом получать нагоняй от мамочки».

Морин очень раздражала привычка Ричи бросать грязную одежду на пол ванной комнаты, зато она была ужасно рада, что ее муж стал гораздо реже посещать ночные клубы — «я вроде ожидал, что будет так же здорово, как и раньше, но увы, прошлого не вернуть» — и довольствовался (какое–то время) спокойной домашней жизнью в Brookfields, их новом доме недалеко от Элстеда, деревни рядом с городом Фарнем, на границе Суррея и Гэмпшира.

Вместо рыбалки, охоты и стрельбы, которые всегда были традиционны для этого поместья с его фруктовым садом, озером и лесом, новые жильцы предпочитали выгуливать в колясках своих детей.

«Почему мы должны чувствовать себя одинокими? — задал Ринго риторический вопрос в интервью Rave. — У меня есть Морин, у нее есть я, и мы никогда ни с кем не знакомились в Уэйбридже…»

На потребу читателям подобных журналов Ринго подкинул парочку безобидных анекдотов и сильно урезанных сказочек, посвященных Заку и Джейсону: «Жили–были Папа–медведь, Мама–медведь и Сынок–медведь. Мама–медведь сварила кашку, но тут ворвался вор и украл ее». Те несколько месяцев, когда размеренная сельская жизнь вдали от столицы еще доставляла ему удовольствие, Ринго божился:

— Мы не могли бы снова жить в городе — слишком много шума и событий. Конечно, как и все, я начинаю скучать, но теперь вместо трех ночных часов у меня на скуку есть целый день!

В число строений, расположенных вокруг феодального замка шестнадцатого века с центральным отоплением, входили гараж, конюшни и — что было экзотикой даже для сельской местности — отдельно стоящая сауна. Внутри особняка с обвитыми плющом стенами и торчащими балками Старки устроили домашний кинотеатр и комнату для бильярда, где Ринго «включал видеопроигрыватель и смотрел фильм с собственным участием». Первый частный владелец записывающего магнитофона в Британии, Ринго с его непостоянными увлечениями тратил на оборудование тысячи фунтов. «Я называл все эти устройства моими игрушками, да они по сути ими и были». Часто Ринго терял интерес к новоприобретенной «игрушке», лишь взглянув на инструкцию по ее эксплуатации. Когда пришли хмурые зимние дни, Ринго разгонял тоску, предаваясь привычным развлечениям: «Всю неделю я сижу и слушаю музыку. Я могу целый день баловаться с магнитофоном».

Иногда его посещало вдохновение: он внезапно приходил в крайнее возбуждение, бросал все и хватался за инструменты; затем, немного побренчав на гитаре или постучав на барабанах, Ринго понимал, что ему становится скучно, и надеялся, что кто–нибудь позвонит по телефону. Если никто так и не звонил, то он шел есть яичницу с жареным картофелем (а то она остынет!) или смотрел по телевизору MASH (не пропустить бы начало!). Может, завтра работа будет плодотворнее. Песенное творчество Старра выглядело примерно так:

«Сначала у меня есть только первая строфа, и тогда я понимаю, что дальше дело не пойдет. Я не могу сесть и сказать: «Вот, сейчас я напишу песню». Мне нужно, чтобы рядом было пианино или гитара, и тогда что–то может получиться. Обычно, если я в настроении, я иду включаю пленку (если у меня вертится в голове какая–нибудь мелодия), а потом проигрываю эту мелодию раз сто с разными словами. Затем я снимаю пленку, прослушиваю ее и «выуживаю» некоторые строчки, чтобы соединить их вместе».

Чтобы расширить диапазон своих возможностей, Старр даже взял уроки гитары, предприняв похвальную попытку продвинуться дальше «…моих знаменитых трех аккордов» — ля, ре и ми мажор.

В 1968 году, работая над одной из своих незаконченных песенок, «It Don't Come Easy», он обратился к Джорджу, чтобы тот помог ему с аранжировкой; так же как и Старр, Харрисон был недоволен политикой «правящих композиторов», которые проявляли воистину бессердечное безразличие к творческим попыткам своих коллег. Другой свой опус, «Three Ships in the Harbour» (в котором было девяносто три куплета (!), Ринго принес Хэрри Нильссону, который незадолго до этого получил солидный гонорар за свою «One» в исполнении группы «Three Dog Night», которая оказалась коммерчески успешной.

Не менее прибыльной оказалась и кавер–версия песни «It's For You» Леннона — Маккартни в исполнении этой североамериканской группы; в качестве поддержки на сингле был также записан хит Силлы Блэк 1964 года. Наследство Брайана Эпштейна, благодаря которому Силла попала на телевидение, включало еженедельный пятидесятиминутный сериал «Cilla»; переговоры о его съемках начались незадолго до смерти Эпштейна. Колоссальный бюджет сериала мог быть оправдан только не менее внушительным зрительским рейтингом. Для этого шоу Пол Маккартни написал музыкальную заставку, в качестве приглашенных артистов фигурировали звезды такого масштаба, как Том Джонс, Хэрри Секомб, Тони Беннетт, Джули Дрисколл (новичок в чартах) — и Ринго Старр, которого пригласила сама Силла.

На Би–би–си-1 шестого февраля 1968 года он стал первым битлом, который спел без остальных в качестве гостя на чужом шоу — миллионы невидимых зрителей стали свидетелями начала сольной карьеры Ринго («без Джона, Пола и Джорджа я чувствую себя не в своей тарелке, как султан с гаремом из трехсот жен, который однажды вышел купить себе мороженого»). Когда перед своим выходом Ринго нервно курил одну сигарету за другой, ему принесли телеграмму «от твоих старших братьев».

Дружба Блэк и Старра началась еще в 1961 году, когда Силле приходилось перегибаться через установку Ринго, чтобы спеть с ним дуэтом «Boys» в Aintree Institute. Ринго даже напялил фетровую шляпу для их очередного дуэта «Do You Like Me Just a Little Bit», который им подкинул отец Пола из репертуара своего танцевального ансамбля двадцатых годов. Гость следующей недели, стильный Донован, собирался просто спеть свой последний сингл, «Jennifer Jumper», но, как с гордостью заявила Силла, его так поразила ливерпульская парочка, что «он вознамерился сделать что–то подобное». В мешковатом черном костюме, рубашке и белом галстуке, Ринго исполнил сольный вариант «Act Naturally», а затем проделал тоже самое в качестве «чревовещателя» — в роли куклы в этом скетче выступала Силла.

С тех пор как Ринго весьма удачно снялся в «A Hard Day's Night», за ним (не без помощи Брайана) охотились киномагнаты в поисках новых талантов — или они цинично рассудили, что он «им нужен как Ринго–кинозвезда» («потому что я все равно ничего не сочиняю, так, что ли!»). В шестидесятые годы не проходило и недели, чтобы кто–нибудь из поп–знаменитостей не попробовал себя в роли «настоящих» актеров: Дэйв Кларк, Пол Джонс из группы Манфреда Манна, Мик Джаггер и даже Силла. Но что потерял мир, когда «вечный» Эрик Бердон, по слухам, провалился на кинопробах экранизации романа Ивлин Во «The Loved one» с Родом Стейгером?

После того как Леннон сыграл рядового Грипвида в «How I Wan the War», Ринго тоже впервые сыграл свою первую эпизодическую роль в кино — и впервые поцеловался перед камерами — в «небитловском» фильме. («Лучшее, что я сделал в тот момент, так мне казалось»). В итальянско–французской картине с пометкой «х» — «Candy» («Кэнди») — Ринго появляется на экране всего на несколько минут в роли Эммануэля, мексиканского садовника, который готовится принять духовный сан, но не может совладать с плотским вожделением. По определению Старра, его герой — «очень нервный парень. Во время съемок я тоже сильно нервничал и поэтому как нельзя лучше справился со своей ролью».

«Я бы никогда не получил эту роль, если бы не был битлом», — признавался Старр, но что было бы, если чемпион по боксу Шуга Рэй Робинсон или французский шансонье Шарль Азнавур также получили бы роли в этом фильме? В главной роли снималась до той поры неизвестная семнадцатилетняя шведская актриса Ева Аулин, которая была поражена, узнав, что у нее «появился шанс сыграть в одном фильме с самим Ринго Старром» в течение пяти дней в Риме, где снимался этот эпизод, однако похвалы критиков удостоились Джеймс Кобурн, Марлон Брандо (в роли восточного гуру) и Ричард Бертон за их существенный вклад в эту экранизацию «сомнительного» романа (в чем–то перекликающегося с «Кандидом» Вольтера) Мэйсона Хоффенберга и Терри Саутерна, одного из любимых писателей Ринго и автора романа «Dr. Strangelove» («Доктор Стренджлав») и сценария к фильму «The Loved One». Некоторые эпизоды — в одном из них тетя Кэнди использует вешалку, чтобы не допустить мужчину к своим интимным местам, — критики посчитали слишком непристойными, чтобы показывать их на киноэкране. Более того, в одном из американских штатов арестовали киномеханика, который осмелился показать этот фильм в кинотеатре. Сцены, в которой Эммануэль предпринимает робкую попытку раздеть Кэнди на бильярдном столе, в книге просто не было. С усами а–ля Сапата и ломаным английским «ees a–no good» Ринго послужил впоследствии в качестве модели для Эндрю Закса, который играл уже более неотесанного и злобного испанского официанта в анархической комедии ситуаций «Fawlty Towers» в 1970 году.

В большинстве рецензий на этот фильм имя Старра упоминалось вскользь. Да и сам Ринго в то время «не считал себя более кинозвездой, чем битлом, или наоборот». Съемки продолжения фильма «Help!», которое группа все еще должна была снять по контракту с United Artists, все откладывались из–за того, что «The Beatles» никак не могли договориться с Феллини, который обещал выступить в качестве режиссера картины, а также взять на второстепенные роли Джимми Дюранте, Гроучо Маркса и Мэй Уэст. Чья–то идея попробовать снять «The Lord of the Rings» («Властелин Колец») встретила неодобрение режиссера и протесты Ринго (его предлагали взять на роль помощника Бильбо Бэггинса, Сэмуайза Гэмги), который заявил:

«Все это займет не меньше полутора лет, и к тому времени эта идея уже не будет казаться нам интересной. Все, что нам нужно, — это снять что–нибудь экспромтом, иначе ничего не получится. У каждого из нас всегда полно других дел помимо съемок в кино».

Среди этих «других дел» была музыка к довольно странному фильму «Wonderwall», которую написал Джордж. Этот саундтрек, в котором принимал участие индийский перкуссионный ансамбль, Рой Дайк из «Remo Four» и Ринго Старр, был первым альбомом, который вышел на лейбле Apple, рекорд–компании, принадлежавшей «The Beatles», филиале Apple Corps, зарегистрированной в 1963 году для работы с независимыми артистическими и научными проектами. Эта же организация под наивным управлением квартета должна была финансировать будущую школу для битловских детей, план которой был предложен Ленноном.

— Мы рассматривали Apple как способ воплотить все наши идеи, и мы искренне верили, что так оно и произойдет, — ворчал Ринго, когда понял, что их планам не суждено осуществиться. — Но мы не были бизнесменами, да и сейчас ими не являемся.

Некоторые из их коллег по шоу–бизнесу тоже решили совместить приятное с полезным: Крис Фэрлоу открыл магазин военных реликвий; Тони Крэйн из Merseybeat стал совладельцем одного из испанских ночных клубов; Дэви Джонс из «The Monkeys» владел бутиком в Нью–Йорке; Рег Пресли запатентовал свою собственную систему рассеивания тумана. Имея то, что называется «деньги без счета», «The Beatles» могли позволить себе больший альтруизм. Рекламные объявления в газетах гласили, что теплый прием ожидал не только тех, кто вращается в узком кругу «посвященных», но и любого проходимца, желавшего профинансировать свой проект. Огромные суммы денег были выброшены на так называемого «электронного волшебника»; два магазина, которые приносили убытки; содержание группы жадных голландских дизайнеров, которые получали средства ни за что; операторов, которые не снимали фильмов; поэтов, не писавших стихи, и, по словам Ринго, «тент для одного парня, который хотел устроить шоу Панч и Джуди на побережье. Они взяли деньги и сказали: «Ну, может, на следующей неделе». Когда у Apple появился официальный адрес, Savile Row, 3, на него стали приходить огромные мешки писем, с которыми не справлялся почтальон; умоляющие голоса обрывали телефоны; толпы просителей поднимались по лестнице с утра до вечера, пока не наняли узкоглазого швейцара, который отгонял незваных гостей. И все же, по мнению праздношатающегося дорожного рабочего Алекса Миллена, его «склонные ошибаться» идолы «укрепили мою веру в то, что любой человек может почувствовать свою значимость, и да, черт возьми, мне тоже есть что сказать!».

В офисах с белыми стенами и зелеными коврами настал праздник и для персонала компании, когда они переняли бесшабашную расточительность своих боссов. Прорвало дамбу на реке мотовства — все началось с дорогих ленчей в ресторанах за счет фирмы; десятками покупались бутылки дорогого ликера; каждый день осуществлялись сотни незаконных телефонных звонков на другие континенты; огромное количество приобретенных дорогих модных вещиц оседало на дне ящиков столов. Одной росписью пера особо смелый управляющий мог подарить себе «Роллс–Ройс», пристройку к дому или целый дом. Его секретарь скрывал многочисленные кражи своего начальника, чтобы не всплыли на поверхность его собственные».

Что касается Старра, то он рассматривал эту организацию как свою очередную дорогую игрушку, на которую он мог не обращать внимания или при желании ее выкинуть, если она ему надоест. Вскоре он уже «приходил в офис Apple только потому, что должен был там быть. Если бы они приняли решение взорвать здание, я бы дал свое согласие, помахал ручкой и сказал бы: «Бай–бай!» Когда Ринго был в настроении, он садился в кресло с жесткой спинкой в своем офисе и играл в директора компании.

На мгновение он забывал об отвратительной реальности недоеденного сандвича с мясом в мусорном ведре; администратора в приемной, который скручивал косячок из афганской «дури» лучшего качества; машиниста, который считал скрепки, все утро мусолил одно–единственное письмо (в канцелярском стиле при полном отсутствии восклицательных знаков!), а потом «выскочил на минутку» и не вернулся на следующий день. Настал закат империи «The Beatles».

«Мы платили тысячам людей, которые были нам не нужны, но всем им это нравилось. Они получают деньги просто за то, что сидят без дела. У нас был парень, который занимался тем, что раскладывал карты Таро. Просто сумасшествие какое–то».

Apple Records была единственным отделением, которое «нас не подводило». Работая с такими людьми, как Джеки Ломаке из «The Undertakers», сопрано Мэри Хопкин (регулярный гость на шоу Би–би–си Disc at Dawn) и бывшая протеже Джеймса Брауна Дорис Трои, Маккартни и Харрисон оттачивали свое продюсерское мастерство; дебютный сингл Мэри Хопкин даже вытеснил «Hey Jude» с первой строчки британского хит–парада. Она, в свою очередь, в ноябре 1968 года уступила место «With a Little Help from My Friends», спетой в поистине «похоронном» темпе нытиком Джо Кокером, бывшим мастером по газовым установкам из компании East–Midlands, чей продюсер, Денни Корделл, вместе с Кейтом Муном и Манфредом Манном получил должность внештатного сотрудника в Apple еще при основании компании.

Заинтригованный работой Корделла, который переделал его единственное детище с альбома «Sgt. Pepper», Ринго предложил свои добровольные услуги для следующего альбома Джо Кокера; впрочем, все, что он сделал, сразу же отправилось в мусорное ведро.

Внутри Apple Старр 16 июля 1968 года организовал свой собственный издательский концерн Startling Music с целью получать авторские отчисления в случае, если выйдет хотя бы одна из его досконально отделанных композиций. Находясь в тени Маккартни и Харрисона, которые занимались более серьезной деятельностью, он тем не менее был счастлив оттого, что мог записывать различные перкуссионные украшения для их клиентов — как правило, в новой подвальной студии на Savile Row — и (после того, как он к ней привык) для Йоко Оно, которая теперь была таким же творческим компаньоном Джона, как когда–то был Пол, а Синтия разделяла с ним ложе.

В свое время Йоко ходила кругами вокруг Ринго, чтобы тот взял шефство над ее «концептуальным искусством», но его оставили безразличным ее обертывания статуй на Трафальгарской площади коричневой бумагой, ее бездарная книга «Grapefruit», ее Four Square (римейк Bottoms, состоявший из всего, что пришло в голову) и прочие ухищрения с целью заполучить щедрого спонсора для проектов. Смущение Ринго деятельностью Йоко контрастировало с ревнивыми грезами Леннона, после того как Джон осмелился появиться с ней в театре Old Vic на сценической постановке по мотивам его книги 1964 года «In His Own Write». Возмущенная Beatles Monthly представила Йоко как «почетную гостью» Леннона, однако уже ничто не могло скрыть их обнаженных гениталий на обложке «Two Virgins», которая была напечатана в The News of the World за несколько месяцев до выхода пластинки, отложенного из–за того, что консультанты Леннона безуспешно пытались отговорить его от этой безумной затеи. «Two Virgins» задумывался как первый из трилогии альбомов, которые содержали хаотичный набор звуков, не имевших никакого отношения к поп–музыке. Хотя они и «не оценили по достоинству их записи», из всех битловских семей только Старки бросились на защиту Леннона. По поводу парочки, изображенной в чем мать родила на обложке «Two Virgins», Ринго сказал: «Перед вами все тот же Джон, который не стесняется быть самим собой. Это ясно как божий день». Из его уст Йоко получила эпитет «потрясающая». В общем, никто в этом не сомневался.

— Мы будем рады, если люди поймут, что она делает нечто свое, не пытаясь быть «пятым битлом».

Ожидая Йоко, чтобы утешить ее перед кремацией Джона двенадцать лет спустя, Ринго пробормотал: «Это она заварила всю кашу», слегка подкорректировав свое собственное заявление, сделанное в 1971 году, о том, что роман Джона и Йоко никак не мешает деятельности группы.

«Ринго был слегка озадачен, — заключил Клаус Форман, — потому что близость Джона и Йоко его огорчала. Джон и Йоко стали одной личностью, и Ринго не мог этого принять».

Когда «The Beatles» вернулись на Эбби–роуд для записи очередного альбома, постоянное присутствие Йоко рядом с Джоном как у пульта режиссера, так и в самой студии позволило Полу привести свою американскую подружку, а затем и ее преемницу, Линду Истмен, из семьи адвокатов, работавших в шоу–бизнесе. Хотя и Йоко, и Линда ходили в школу в одном и том же престижном районе Нью–Йорка, в них не было больше ничего общего, кроме того, что они вышли замуж за своих знаменитых английских кавалеров в одном и том же месяце.

Равнодушные взаимоотношения невозмутимых женщин двух главных битлов не ускользнули от внимания Старра, когда тот бездельничал, пока остальные трудились над двойным альбомом, название для которого, «The Beatles», придумал Джордж Мартин, решивший, что оно звучит «по–деловому», в то время как студийные инженеры уже привыкли к тому, что на записи отсутствуют сразу два или три музыканта. По мере того как исчезало эмоциональное и профессиональное единство четверки, причудливое сочетание эгоизма и согласия музыкантов привело к тому, что такие значительные вещи, как «Back in the USSR» (услышав которую Зак Старки «жужжал как самолет»), «While My Guitar Gently Weeps» и резкая «Revolution Nine», чередовались с абсолютно «проходными» вариантами: песенками, состоявшими из одной строчки, милыми, но бессмысленными романсиками, кусками записанных джем–сейшенов и самонаправленными музыкальными шутками вроде «Glass Onion». Ринго вспоминал о записи песни «Birthday»: «Каждый, кто мог, выкрикивал строчку… Если у кого–нибудь была подходящая фраза, ее тут же использовали».

В этой пародии на рок Старр максимально приблизился к тому, что называется «барабанное соло». Хотя в его новый барабанный комплект Drum City входили два тамтама, он так и не ударил ни по одному из них, а вместо этого все восемь тактов одновременно лупил по «бочке», малому барабану и хай–хэту в старой гамбургской манере mach shau.

Запись шла своим чередом. На этот раз группа пригласила больше чем когда–либо музыкантов и просто знакомых «покрывать пирог сахарной глазурью» (наводить лоск). Мэл Эванс дул в трубу в «Helter Skelter», а голос Йоко отчетливо слышен в «Continuing Story of Bungalow Bill» и «Revolution Nine». Из–за того, что такая «работа на стороне» могла повлечь неприятности с его компанией звукозаписи, авторство гитарных соло Эрика Клэптона было приписано несуществующему «Эдди Клэйтону» — эту идею подкинул Ринго — так же как и в саундтреке к «Wonderwall». Джека Фэллона, эмигранта из Канады, который еще во времена Пита Беста организовывал концерты «The Beatles» в западных графствах, наняли водить смычком по струнам скрипки в «Don't Pass Me By»; сам факт того, что эту песню вытащили из–под земли (для Ринго это, конечно, был триумф), демонстрировал, насколько низко опустились стандарты группы.

Было предпринято несколько попыток изменить название песни, но лишь после того, как ее нехитрая мелодия была в некоторых местах изменена, Пол Маккартни, Джон Леннон и Джордж Мартин решили, что она больше не является плагиатом. Даже после этого ее текст оставался все тем же беззаботно–пошлым и неуклюжим, да, собственно, никто и не расценивал маленького Ричи как гениального композитора, и поэтому сам факт, что Ринго написал эту не затейливую вещицу — которая была запрятана в середину второй стороны диска, — заставил битловских фанатов ее полюбить.

«Ринго — самый лучший», — усмехнулся один из критиков, перед тем как беспощадно раскритиковать «Revolution Nine», за которой шла прощальная «Goodnight» — вторая вещь на альбоме «The Beatles», где Ринго была отведена роль вокалиста.

В записи «Goodnight» — колыбельной Леннона, написанной для сына, о котором он никогда особенно не заботился, принимал участие струнный ансамбль и «The Mike Sammes Singers». Так же как и в «Yellow Submarine», Джордж Мартин решил не вставлять разговорный пролог, предложенный Ленноном («детки, идите в постельку, спокойной ночи!»), однако жалобный голос Ринго гораздо лучше, чем резкие интонации Леннона, выражал необходимое (и насколько актуальное!) состояние смертельной усталости на последней дорожке альбома.

Ринго не испытывает большой любви к этому альбому, хотя поначалу у него не было и никаких особо отрицательных эмоций. По словам звукоинженера Кена Скотта, который по указанию Пола накладывал партию медных духовых в «Mother Nature's Son», «поначалу все шло хорошо, но затем вошли Джон и Ринго — и в течение получаса, пока они были в студии, атмосфера сгустилась настолько, что ее можно было резать ножом».

С тех пор как в жизни Джона появилась Йоко (и, как следствие, Леннон стал проявлять все меньшую активность в делах группы), попытки Маккартни «встряхнуть» остальных участников встретили ожесточенное сопротивление — его призывы они восприняли как желание взять бразды правления в свои Руки.

Надоедливые лекции этого зануды Пола по поводу использования приглушенного тамтама стали для Ринго последней каплей: однажды он поднялся и выскочил из студии на Эбби–роуд прямо посреди сессии. Он первым из битлов заявил на суде:

— Пол… настроен очень решительно. Он все пытается делать по–своему. Конечно, это не лишено своих достоинств, однако для нас это означало, что из–за наших музыкальных разногласий все чаще и чаще стали возникать конфликты.

Старр, однако, добавил, что трения внутри группы помогли задействовать ее внутренние творческие ресурсы. Тем не менее уже во время записи «The Beatles» он был сыт по горло начальственными замашками Пола и пассивностью вечно замкнутого Джона, который даже не пытался ничего предпринимать.

Ситуация, которую окружающие расценивали как «спад творческой активности в совместной деятельности Леннона и Маккартни», стала для Ринго настоящей катастрофой. Каждое утро, проехав много миль из Элстеда (с каждым днем он ненавидел эти поездки все больше и больше), Ринго садился и, по свидетельству одной из секретарш, «пялился на меня или читал газету, ожидая появления остальных». Когда же группа собиралась в полном составе и принималась за работу, Ринго оказывался в центре ожесточенной полемики, которая достигала такой напряженности, что обслуживающий персонал предпочитал ретироваться и переждать где–нибудь за дверью студии, пока буря не утихнет. Затем, когда Старр в наушниках сидел за своей установкой, у него звенело в ушах после того, как он отстукивал дубль за дублем; он уже не мог сконцентрироваться, вслушиваясь в монотонное бормотание Пола, Джона и Джорджа, которые плели свои интриги среди катушек с лентами и мигающих приборов. Когда же Пол позволил себе вслух усомниться в его профессиональной компетенции, «я понял, что с меня хватит».

То, что уход их уставшего барабанщика был больше чем просто знак протеста или вспышка раздражения, выяснилось, когда Ринго прямо высказал им свои претензии. Однако ни они, ни Джордж не придали большого значения крику души человека, который обычно служил залогом стабильности группы. Всю эту историю быстро замяли, и все продолжали вести себя так, как будто ничего не произошло. Демарш Ринго — пускай и не слишком приятное происшествие — все же не делал погоды, поскольку Джон, Джордж и Пол и без него сумели придумать и сыграть барабанную партию к «Back in the USSR».

Они уже собирались сделать то же самое и в «Dear Prudence», когда «блудный сын» заявился в студию через две недели, проведенные на Средиземном море на яхте Питера Селлерса. Находясь вдали от «The Beatles», он обрел душевное равновесие и даже сделал наброски к своему очередному опусу, «Octopus' Garden», вдохновленный потрясающим рассказом капитана судна о жизни на дне океана. Раздражение Ринго испарилось без следа: он тут же позвонил и объявил о готовности вновь приступить к своим обязанностям. Почти ожидая ссоры, Старр был поражен, когда его встретили с цветами и лозунгами «С возвращением!».

Эта примирительная и даже дружелюбная атмосфера сохранялась и во время сессий записи. Этому немало поспособствовало все более частое отсутствие Джона — он и Йоко с головой окунулись в нелепую борьбу за мир во всем мире, поддерживали какие–то немыслимые проекты и выкидывали безумные деньги на свои бесконечные художественные показы.

«Джон всегда был немного не в себе, — заявил Ринго. — Когда он женился на Йоко, это проявилось чуть сильнее».

Большинство причуд Леннонов — особенно любовь к эксгибиционизму — негативно отразилось и на отношениях с близкими знакомыми. Сразу же после скандального закрытия бутика Apple на Мэрилебон–роуд, когда оставшиеся товары были просто–напросто розданы, в Daily Mirror появилась карикатура: «Ринго слегка занесло, офицер», — говорит Пол констеблю, который пытается усмирить голого Ринго.

Неизвестно, нашел ли Ринго смешным это творение газетчиков, однако куда менее забавными были последствия рейда отряда по борьбе с наркотиками в его квартире на Монтегю–сквер, где Джон и Йоко обрели временное прибежище, пытаясь укрыться от вездесущей прессы. Сержант в штатском даже и слушать не хотел уверения супругов в том, что найденная в квартире марихуана осталась от предыдущих жильцов. Пытаясь свалить вину на свою бывшую тещу, Джон также проболтался, что Джими Хендрикс и писатель–битник Уильям Бэрроуз — бывший наркоман — тоже какое–то время проживали в этой квартире.

Получив нехорошую огласку, компания Brymon Estates Limited выставила против Старра гражданский иск, потребовав от него запретить Леннонам и прочим «персонам нон–грата» пользоваться ее недвижимостью. И хотя компания проиграла этот процесс, он оставил такой неприятный осадок на душе Старра, что тот поспешил поскорее продать свое недвижимое имущество.

В большинстве репортажей по этому делу подчеркивалось, что землевладельцы не имеют ничего против того, чтобы там жили Старки. Когда «The Beatles» отказались от употребления запрещенных наркотиков, Старр был единственным из них, кто действительно перестал их употреблять и некоторое время к ним не возвращался, хотя и заявил:

«Кто сказал, что выпивка и сигареты не такой же наркотик, как и «травка»?

Тем не менее в 1973 году он без колебаний согласился выступить с заявлением против наркотиков на американском радио. Он, видите ли, ширялся не так часто, как все эти чудаки. Джордж, который хранил у себя кокаин незадолго до ареста Леннона, так же как и Джон, он втайне баловался наркотиками; ходили слухи, что он собирался стать кришна–бхактой, постричься наголо, ну и все в таком духе. После того как в его жизни появилась Линда, даже Пол — который всегда был воплощением нарциссизма — оброс бакенбардами и стал неряшливо одеваться.

Вне зависимости от того, кто из битлов был любимчиком у того или иного журнала — Пол у Jackie, Джон у Disc, — Ринго был неизменно вторым. Ринго, который, кажется обрел вечное блаженство в кругу семьи, полагал: «…меня считают самым обычным человеком, таким заурядным семьянином. Люди сравнивают себя скорее со мной, чем, скажем, с Джоном». Когда в 1969 году. ATV приобрела большую часть акций Northern Songs, Старр купил свою долю за восемьдесят тысяч фунтов, иначе на сегодняшний день у него не было бы денег («если я чувствую, что меня надувают, я сразу же ухожу в сторону»). Несмотря на то что Ринго уже давно ни в чем не нуждался, он не позволял себе жить в праздности, как многие из тех, кто «имеет такую кучу денег, о которой я даже не мечтал». Его секретарь сортировал письма с прошениями («Я всегда помогал действительно талантливым людям, а проходимцы не получали ни пенса»). Еще одним «профессиональным риском» человека–у-которого–все–есть была проблема выбора:

— В коллекции у моего друга Рэя из Ливерпуля всего сорок пластинок; он знает и любит каждую из них. У меня их что–то около тысячи, и я иногда даже не знаю, которую из них поставить.

Тем не менее нельзя сказать, что Ринго с теплотой вспоминал годы бедности, проведенные в Ливерпуле:

— Это был полный мрак. Не думаю, что хотел бы снова там жить. Я не превратился в подобие моего папаши, как это сделали многие из тех, кого я знал в Ливерпуле. Мне было бы очень трудно жить с теми, кто рос рядом со мной, — я бы дважды подумал, прежде чем надеть, скажем, зеленый костюм в желтый горошек.

Присущая ему страсть к перстням на пальцах со временем поутихла, но, предвосхищая десятилетие, несовместимое со словом «изящество», Ринго пристрастился к столь немыслимым нарядам, как ярко–красная рубашка, горчично–желтый галстук с булавкой, украшенной драгоценным камнем, зеленый костюм в белую полоску и меховые ботинки до колена. Верх аристократизма — «я заявился на свадьбу двоюродного брата в старомодном золотистом костюме, не особо шокирующем, и некоторые из незваных гостей пытались на меня «наехать».

Что касается выбора блюд на подобных мероприятиях, то для семейства Старки не делалось никаких исключений (единственно, делалась скидка на то, что Ринго терпеть не может лук); их первая попытка стать вегетарианцами продолжалась всего несколько недель, хотя Ринго «никогда не хотел никого убивать, даже муху». Дальние родственники, которые пытались наладить близкие отношения со своим знаменитым родственником, были поражены, насколько он напоминал их отцов — и даже дедов. Тем временем Ринго держал руку на пульсе всех изменений в рок–музыке по ту сторону Атлантики, хотя и придерживался мейнстрима — в числе его фаворитов были «Canned Heat», «Blood, Sweat and Tears», гитарист–виртуоз Рай Кудер и барабанщик Джим Кельтнер из «Gary Lewis and the Playboys» («он доставляет мне гораздо большее удовольствие, чем любой джазовый ударник, который превосходит его по технике»}.

Он также выделял «Bob Dylan's Band», восхищаясь «электрическим фолком» с альбома «Music From the Big Pink». Иногда Старр слушал Тайни Тима, угрюмого певца, который славился своими кастратскими трелями, однако самым «экзотическим» из пристрастий Ринго были псевдоколдовские стенания «Doctor John the Night Tripper» (проект сессионного музыканта из Лос–Анджелеса Мака Ребеннека) с их мрачностью и шаманизмом. Ребеннек вовсе не придумал себе такой имидж: встретив Мака, Старр «был очарован его удивительным языком, который состоял на треть из английского, на треть из каюнского диалекта и еще на треть из какой–то рифмованной белиберды».

Ринго, который был скорее коллекционером, чем слушателем, отмечал: «…я почти не ставлю поп–музыку, это больше нравится Морин». И все же отдельные птенцы гнезда Tamla–Motown могли запросто вырвать Старра — пусть и на короткое время — из тихого заточения в Brookfields; во время очередной вылазки в Лондон Ринго успел побывать на концертах Фрэнка Синатры и Хэнка Шоу. Тихо, вполголоса, он напевал такие зажигательные номера, как «What the World Need Now Is Love», «For Once in My Life» и «Little Green Apples».

Ринго никак нельзя было обвинить в излишней «правильности» — включая у бассейна на всю катушку свой переносной магнитофончик, он нередко натыкался на откровенную враждебность со стороны заносчивых «туристов», которые отдыхали в том же отеле. Он был ужасно возмущен, когда из–за постановления Marine Offences Act прекратили существования пиратские радиостанции, которые «здорово поддерживали рок–сцену. Осталась монополия Би–би–си и что–то около полудюжины дурацких групп, которые звучат там весь день». Теперь, когда шоу на Radio Luxemburg вели те же люди, что заправляли на Light Programme в пятидесятые годы, на Top of the Pops можно было увидеть мало интересного; в 1968 году шоу потерпело фиаско, когда на нем была представлена единственная группа «The Tremeloes» (уже без Брайана Пула), некогда бывшая ядром триумвирата — вместе с «Marmalade» и «Love Affair», — безуспешно пытавшегося завоевать трон «The Beatles» в «серебряный век» британского бита. Всем было очевидно, что у них нет будущего, так же как и у многочисленных поставщиков однодневного поп–шлягера — «The Casuals» (хотя они, так же как и ливерпульская четверка, были «ветеранами Гамбурга»), «Cupid's Inspiration», «Pickettywitch», ливерпульские «Arrival» и вся остальная шатия–братия, что пару раз засвечивается в Тор 30 и пропадает в неизвестном направлении.

Конечно, при жела<