Куда бы Я ни пришел, везде царит веселье»

 

С тех пор как «Goodnight, Vienna» и «Only You» бесследно исчезли из чартов, у Ринго больше никогда не было ни одного сольного хита. Каждое из появлений экс–битла на телевидении обладало своим неповторимым шармом, однако телезрители почти перестали интересоваться личностями четырех легендарных ливерпульцев. Их стали более интересовать пикантные подробности — реальные и вымышленные, — которые окрашивали в яркие и часто скандальные тона их личную жизнь. Вторым после Джона — который теперь постоянно жил в США — был Ринго, чей альбом играл, скажем, в программе «Rockspeak» на Radio 1; его считали призраком, вернувшимся из прошлого, чтобы являться к проеденным молью модам и рокерам, мучимым головной болью из–за закладных и дочерей, которые учатся в художественных колледжах и без умолку трещат о некой группе под названием «The Sex Pistols». Их двоюродные братья, курсанты из полицейской академии, знали наизусть состав участников последних джаз–фанковых альбомов «Return to Forever», «Weather Report» и Билли Кобхэма. Голосуя за Лучшего Барабанщика, они инстинктивно выбирали наиболее техничных представителей, голосуя за Кобхэма, Билла Брафор да, Фила Коллинза из «Genesis» и Алана Уайта, который, уйдя из «Plastic Ono Band», заменил Брафорда в «Yes».

Чем теперь для Старра было бедное Соединенное Королевство, когда дух наживы похитил его в Новый Свет? Старра, которого везде принимали как знаменитость, чествовали как суперзвезду в Штатах, где была «особенная атмосфера, которой нет больше нигде в мире. Кроме того, мне нравится их телевидение». Пребывание в Санта–Монике обогатило словарь Ринго такими словечками, как «gotten» (англ. — got, прош. вр. от гл. «to get»), «sidewalk» (англ, «pavement» — «тротуар») и «candy» (англ, «sweets» — «сладости»), «pants» (англ, «trousers» — «брюки») и «elevator» (англ.«lift» — «лифт»), а к числу отмечаемых им праздников прибавился День благодарения — в честь освобождения британских колоний от его родной страны.

Налоговый кодекс в США был чуть менее мягким, чем в Великобритании, но что более всего притягивало Старра, так это новое обширное поле деятельности. По мнению одного из его «друзей», который продал историю о нем в какую–то желтую газетенку, «…Ринго так долго считали самым посредственным из «The Beatles», что он может поднимать самомнение, лишь цепляя смазливых девиц». Его супружеские измены достигли пика в Калифорнии, когда интрижка с Нэнси Эндрюз — голливудской «девушкой на побегушках» — приняла серьезный оборот. Нэнси, которая была не более чем предметом обстановки в особняке на Стоун–Каньон–роуд, так же как ирландская подружка Нильссона или Мэй Пэнг, китайская секретарша и очередное внебрачное увлечение Леннона, брюнетка с осиной талией на восемь лет младше Ринго, — было чем обратить на себя внимание. После окончания университета она вкалывала на задворках шоу–бизнеса: она сменила профессии модели, рекламного агента и многие другие, которые, впрочем, имели своей целью почаще появляться в обществе и производить благоприятное впечатление.

По характеру и роду занятий больше Линда, чем Йоко, в течение шести лет она употребляла все свои таланты — некоторые из них прежде не были реализованы — во имя Ринго, который время от времени представлял ее как «постоянную подругу». Проворачивая по просьбе Ринго коммерческие и экономические операции, Нэнси проявила себя на поприще фотографии — ее снимки украшали обложки пластинок и пресс–релизов Старра, а композиция Эндрюз — Старра «Las Brisas» попала на «Rotogravure», альбом, последовавший за «Goodnight Vienna».

Сначала о Монике узнала лишь общественность Санта–Моники. Морин, которая виделась с ним во время его нечастых визитов в Англию, объясняла его плохое настроение сменой часовых поясов, переутомлением на работе и бесконечными лос–анджелесскими попойками. Желая, чтобы он немного успокоился и по–человечески с ней поговорил, Морин не оставляла надежды на то, что их разрыв — временное явление. Как сказал на суде ее адвокат, «она не желает давать развод. Она обожает своего мужа и во что бы то ни стало намерена добиться успеха». Иногда Морин искала причину в собственных недостатках, но он, казалось, с полным равнодушием взирал на пачку пятизначных счетов за дорогостоящие вещицы, мимо которых она не могла пройти, не купив их. Ни она, ни Ричи уже не были теми влюбленными и беспечными обитателями Cavern, однако Мо все еще была способна на бесшабашные поступки, которые если не возрождали былое пламя первых лет их встреч, то, по крайней мере, напоминали о нем.

Она тоже могла изображать полнейшее равнодушие и сохранять самообладание, но искренняя натура Морин не позволяла ей не реагировать на сплетни о ее муже, которые то и дело появлялись в прессе. Все еще помня о его лондонских холостяцких загулах в 1963 году, она не была настолько наивной, чтобы полагать, что ее «великий дерьмовый Энди Кэпп» не завел пары–тройки интрижек за все те месяцы, что он находился в другом полушарии. На что она могла пожаловаться? Он обеспечил ее всем, о чем она могла только мечтать, разве не так? И, кроме того, он ведь все еще любил ее, не правда ли, сердечно обнимал ее при встрече и расставании и уважал как мать своего потомства? В конце концов, заключил он, «кто–то же должен за ними присматривать».

Туман безропотного отчаяния, окутавший Tittenhurst Park, постепенно сгущался. Росла привязанность Ринго к Нэнси Эндрюз. Скорее недоуменно, чем сердито, ошеломленная Морин просила мужа объяснить, что все это значит, на что тот «дал мне координаты нескольких адвокатов». Он признался в том, что изменяет ей, и она могла привлечь Нэнси как соответчицу, если ей это понадобится. Морин была бы рада, если бы он хотя бы наорал на нее или попытался бы хоть как–то оправдать поведение — чем, возможно, заслужил бы ее прощение, однако Ринго считал, что «наши отношения достигли той точки, когда ничто из этого уже не работает. Можно перепробовать множество путей к отступлению, типа «Давай сделаем это ради наших детей» и все в таком духе, но в конце концов ты говоришь себе: «Черт возьми, это ничему не поможет. Зачем я это делаю? Почему она в этом заинтересована? Возможно, потому, что я заинтересован в том же самом», — а затем происходит разрыв…». Как когда–то его отец, «…я северянин, и если все кончено, то я никогда не иду на попятную. Такова моя точка зрения. Уходя — уходи».

Ему пришлось выслушивать бесконечные аргументы и выдерживать убийственное молчание довольно долго, пока он навсегда не уехал от Мо — с налитыми кровью глазами от эмоционального переутомления — сначала в Хитроу, а затем улетел в Калифорнию к Нэнси. До того, как он услышал постановление о разводе, вынесенное 17 июля 1975 года, Ринго продемонстрировал перипетии своей личной жизни обоим континентам, сопровождая Нэнси на премьеру «Tommy» в рамках ее первого Большого турне по Европе. В одной из газет Морин увидела их фотографию, где Ринго щеголял в смокинге и бабочке, а Нэнси демонстрировала всем загорелое декольте. С бледными щеками и трясущимися руками тем печальным летним утром Морин давала показания в лондонском суде по бракоразводным делам; лица судей в париках блестели от пота. В первый момент никто не сознавал того, насколько эта ужасная жара и повышенная влажность повлияли на решение суда о выплате финансовой компенсации. Экс–жене Ринго не очень–то улыбалась перспектива снова зарабатывать себе на жизнь, а потому она экономно распоряжалась кругленькой суммой, ежегодно выплачиваемой Старром помимо оплаты полиса страхования жизни. Кроме того, Старр продолжал материально поддерживать ее родителей и выдавал Мо деньги на воспитание детей. Они переехали в особняк, который Ринго купил бывшей супруге в лондонской «Маленькой Венеции» — его окна выходили на канал.

Поначалу «из финансовых соображений» Ринго не спешил пользоваться правом доступа, которое позволяло «налоговым эмигрантам» проводить в Соединенном королевстве лишь девяносто дней в году. Грабительская политика налоговых органов уже вынудила Мориса Гибба переселиться на остров Мэн, «Rolling Stones» — во Францию, а Тони Шеридана просить о предоставлении ему ирландского гражданства. Однако главной причиной, по которой в душе Ринго проснулся цыган, была скорее долгожданная свобода от семейных уз и желание сохранить деньги, которые не достались Морин. Так «началась кочевая жизнь». Обладая кучей памятных подарков и воспоминаний, Ринго, держа за руку Нэнси, прогуливался по Лазурному Берегу и Лос–Анджелесу, переезжал из отеля в отель, где ему резервировали лучшие места в ресторанах, а на стойке администратора оставляли пригласительные билеты и светские приглашения, сулившие море лести без капли дружелюбия тому, чье каждое ленивое движение освещалось на полстраницы в The Sun или Los Angeles Times. Его ливерпульский выговор часто вызывал приглушенное хихиканье тех, кто с молоком матери впитал любовь к роскоши.

Из его рта торчал ониксовый мундштук, а уши, шея, грудь, запястья и пальцы украшали золото и драгоценные камни; одной из его последних прихотей была страсть к эпиляции, которая на некоторое время настолько завладела им, что он не мог говорить ни о чем другом.

«Я хочу посмотреть, как будет выглядеть мой череп и нет ли на нем каких–нибудь фурункулов или чего–то подобного», — заявил Ринго расстроенной матери, которая все еще не пришла в себя после их развода, и сбрил с головы все волосы, включая брови. Чтобы успокоить ее, Старр отрастил некое подобие щетины. В 1991 году, после того как он десять лет носил бороду и усы, он улыбался счастливому фотографу таблоида всем своим сияющим лицом, лишенным какой бы то ни было растительности, если не считать того, что он назвал «третьей бровью», под нижней губой. Это выглядело комично, однако легковерные фанаты «The Beatles» восхищались новым обликом своего кумира.

«Просыпаешься утром и думаешь, вставать или не вставать? — вздыхал Ринго. — Если на этот день не запланировано ничего важного, момент пробуждения можно отложить на неопределенное время. В конце концов вылезаешь из постели и начинаешь придумывать, чем бы заполнить свой день».

Спасаясь от скуки, он находился если не в самолете, то в аэропорту в ожидании следующего. С легкостью ежедневного пассажира он перелетал из Монако в Амстердам, чтобы пообедать с «The Three Degrees» — любимой группой принца Уэльского — и родом Стейгером; из Амстердама — в Йоханнесбург посмотреть какой–нибудь теннисный матч; из Йоханнесбурга в Нью–Йорк, просто чтобы купить обувь от Ebony, из Нью–Йорка в Лас–Вегас с целью провести неудачный вечер за рулеткой или блэк–джеком; из Лас–Вегаса в Лондон на матч в Уимблдоне, и из Хитроу — снова в Монако, на бракосочетание какого–нибудь богатенького зануды. Там он стоял в одной очереди с такими знаменитостями, как Рудольф Нуреев, Кристина Онассис и принцесса Каролина. Заявляя, что он принадлежит к «сливкам общества — куда бы я ни пришел, везде царит веселье», Ринго не хвастался, а скорее констатировал факт.

Самым веселым местом из всех было Монте–Карло, где, вместо того чтобы сорвать банк, он играл по маленькой в Loews, казино, которое ему порекомендовал Питер Селлерс. Несмотря на то что Лондон находился всего в двух часах лета, Ринго, решив покончить с жизнью на чемоданах, решил обосноваться именно в этом курорте, купив себе пентхаус в одном из многоквартирных домов в «необрутальном стиле». Для менеджера Loews, Пола Мейсера, «Ринго иногда бывает экстравагантным — однажды он появился в казино с волосами, собранными в хвост, — но в целом он не слишком отличается от всех тех, кто откидывается в кресле и наслаждается плодами успеха».

Так же как бесцельные переезды нагоняли на него скуку, приятное, но пустое времяпрепровождение в Монте–Карло заставляло его время от времени скрываться от солнца, красивых людей и ужинов в ресторанах, на которых все чаще появлялись его бывшие соотечественники среднего возраста. Он проводил ночь у себя дома, проглатывая серию за серией «Coronation Street» и другие телепередачи из недалекого прошлого.

Умирая от скуки, он пропускал стаканчик белого вина, яблочного сидра или бренди — в зависимости от времени суток — и садился побренчать на пианино или гитаре или сочинял новый chanson для следующего альбома. Большинство из дней не приносили ему ни строчки, ни мелодии, а все, что бы он ни пробовал сочинить, звучало одинаково. Нэнси тоже была с этим согласна, и, уверенный, что смена обстановки внесет какое–то разнообразие в их жизнь, Ринго взял ее к себе в бунгало, которое он нанял в аренду у Нильссона, высоко в горах над Лос–Анджелесом. По адресу, в котором стояла улица с иконоборческим названием Haslem Terrace, Ричи и Нэнси с удовольствием принимали гостей, в корне отличавшихся от тех напыщенных англо–французских снобов из Монако, в кругу которых им еще недавно приходилось общаться.

Хотя там проводили каникулы его дети, этот дом был открыт для «всех старых друзей» из прошедшей эпохи «Pussycats».

«Как только закроются бары, — решил Старр, — они все равно приедут сюда (и будут встречены радостным «Эй, привет, старина! Заходи скорее!»). Если я уже слишком пьян, я говорю: «Ты сам знаешь, где что лежит, на меня можешь не рассчитывать». Я могу спокойно оставить гостей одних, зная, что им наплевать, с ними я или нет. Таков уж Лос–Анджелес. Классный город, в нем столько людей».

Гости в этом временном жилище Старра могли насладиться крепким напитком перед каминной решеткой или — если они желали размять ноги после долгого путешествия на машине — оглядеть стены, увешанные фотографиями в рамках, платиновыми дисками и прочими реликвиями из выдающегося прошлого хозяина дома. Для тех, кто был не прочь помолотить, в игровой комнате Ринго поставил барабанную установку.

Ему самому больше не нужно было сидеть за ударными — или петь, раз уж на то пошло, — так как в 1976 году истекал срок его девятилетнего контракта с EMI. Проще всего было сделать так, как поступил Леннон, и «взять отпуск на год, без всяких обязательств. Эти двенадцать месяцев он принадлежал исключительно самому себе, чего у него давненько не бывало». Компания, однако, предложила Рино — через Хилари Джеррард — заманчивую сумму, чтобы вновь подписать с ним контракт (хотя и намного меньшую, чем предлагали другие лейблы), поскольку в Штатах на Старра все еще был высокий спрос. На выжженных улицах Монте–Карло — да и во всей Европе — «люди узнают его и показывают пальцем, — отметил Пол Мейсер, — но они не гоняются за ним, чтобы получить автограф, как это было раньше. Давайте посмотрим правде в глаза, он уже не та молодая и сексуальная поп–звезда, разве не так?».

Естественно, те времена ушли безвозвратно. Хотя он носил серьги в ушах и брил голову наголо, вдруг ставший радикальным NME окрестил Старра и все поколение шестидесятых «поп–динозаврами». Если «Sex Pistols» называли «The Beatles» «ливерпульскими уродами» и даже уволили Глена Мэтлока за любовь к великолепной четверке, то большинство из ранних выступлений группы на публике были — особенно это касалось Леннона — намного более эпатирующими, чем поведение многих новоиспеченных панк–команд. Свою признательность «The Beatles» последние выражали тем, что переигрывали многие их хиты: «Help!», «I Wanna Be Your Man», и «Twist and Shout»; их, соответственно, исполнили «The Damned», «The Rezillos» и «Siouxsie and the Banshees». He менее популярным течением, чем «традиционный» панк, был так называемый «пауэр–поп» (панк без подчеркнуто грубой манеры поведения»), «великой белой надеждой» этого стиля были веселые и привлекательные «The Pleasers», пропагандисты «темзбита» в серо–голубых костюмах, которые любили трясти гривами и издавать радостные вопли. Рик Баклер, барабанщик «The Jam», и Рэт Скэбиз из «The Damned» признавали влияние Ринго Старра, тогда как Роуг Бест, который репетировал со своей «Watt Four» в подвале дома на Хэйманс–грин, получил несколько наставлений от своего старшего брата.

Однажды Пит предпринял очередную попытку «выбиться в люди»: вместе со своим «Combo» в обновленном составе он стал регулярно появляться на «битл–конвенциях» — мероприятиях, посвященных «The Beatles», ежегодно проводимых в различных городах мира. Эти собрания включали в себя выступления гостей, просмотр фильмов, экстравагантные выставки и, конечно же, концерты приглашенных групп, которые еще более откровенно копировали «The Beatles», чем «The Pleasers»: чего стоили барабанщики с большими носами и неулыбчивые соло–гитаристы, не говоря уже о кличках вроде «Walrus», «Cavern» (Пол Гэрриган был назван «лучшим битловским барабанщиком после Ринго») и «Abbey Road»; традиция подобных конвенций продолжается и по сей день — в 1990 году одна из них проходила в Adelphi Hotel в Ливерпуле. Свой Beatles Club появился и в Советском Союзе — Алан Уильяме даже заключил контракт с одной из его групп.

После фантастически успешного сезона в Everyman Theatre, «John, Paul, George, Ringo — and Bert» — стилизованный мюзикл о «The Beatles», написанный Уильямом Расселом, учителем средней школы Dingle Vale, переехал в лондонский театр Lyric. Пожалуй, наиболее трогательным моментом спектакля был эпизод, когда уволенный «Пит Бест» выходил на авансцену и печально напевал «With a Little Help From My Friends». Из числа актеров еще одного мюзикла «Beatlemania», который также шел в Вест–Энде, была сформирована команда «The Bootleg Beatles».

Поскольку EMI/Capital все еще принадлежали мастер–пленки «The Beatles», они решили возродить былую битломанию, выпустив в 1976 году двойной альбом «Rock 'n' Roll Music», включив туда самые энергичные хиты четверки; кроме того, в Штатах на отдельном сингле вышла «Got to Get You into My Life» — и разошлась огромным тиражом. Исходя из коммерческих интересов, компании не только не посоветовались с битлами, но даже не захотели принять их помощь в работе над альбомом; Леннону и Старру оставалось только молча возмущаться по поводу порядка песен, авторских отчислений (они не превышали те, что группа получала до 1967 года) и возмутительного оформления, из–за которого, по словам Ринго, «мы выглядели дешево, хотя дешевками никогда не были».

В качестве «предисловия» к выходу альбома фирма выпустила коллекции «величайших хитов» тех из «The Beatles», которые вот–вот должны были покинуть группу. Несколько недель спустя «Shaved Fish» Джона Леннона и, за год до выхода «The Best of George Harrison», «Blast from Your Past» Ринго Старра, со смазанной фотографией на обложке, появились почти незамеченными, поскольку из–за задержек на заводе грампластинок и вмешательства Ринго, которого не устраивало расположение номеров по пять на одной стороне, альбомы оказались на прилавках магазинов в Рождество. Этот альбом, последний, вышедший на Apple — вполне предсказуемый и оставлявший впечатление недоделанности, — не представлял особенной ценности для охотника за битловскими раритетами.

Ринго получил больше, чем просто солидные авторские отчисления, когда все двадцать «замечательных пластмассовых кружочков, которые еще никому не удалось переплюнуть», были переизданы в один день весной 1976 года, спустя почти четверть века после выхода первого из них, «Love Me Do», и сразу же возглавили чарты. Просмотрев британский Тор 40, один корреспондент Time задал риторический вопрос: «Неужели появились достойные преемники «The Beatles»? Ничего подобного, это и есть сами «The Beatles».

Похоже, в течение многих лет достойной альтернативой «The Beatles» были они сами. Не проходило и недели, чтобы какой–нибудь тупица не спросил Ринго, когда же группа собирается воссоединиться. Тут и там появлялись сообщения о его предвари тельном соглашении дать закрытый концерт перед телекамерами за пятьдесят миллионов долларов и о том, что он удивил всех, поехав в Rolling Thunder Tour — вместе с Бобом Диланом и несколькими другими приглашенными артистами — через всю Северную Америку, причем сет–лист турне публиковался только в тех городах, где оно должно было проходить. Ринго, однако, был единственным из битлов, кто вместе с Бобом Диланом и «The Band» выступил в Хьюстоне в качестве хэдлайнера на концерте в пользу Рубина Картера по прозвищу Ураган, посаженного за решетку. В 1985 году среди слушателей, собравшихся на Wembley на шоу Live Aid, поползли слухи, что концерт будет закрывать некая группа, состоящая из трех бывших битлов и Джулиана Леннона. Ринго как–то высказался по поводу всего этого «воссоединения»:

«Сколько бы мы ни отрицали возможность того, что «The Beatles» снова будут вместе, люди все равно продолжают в это верить. Даже когда в живых останется только один из нас, они скажут, что он скоро воссоединится сам с собой».

Четверо битлов были готовы призвать к ответу Лорна Майклза, продюсера «Saturday Night Live» (нью–йоркской сатирической телепрограммы), заявившего, что он, так и быть, найдет им место в своем шоу при условии, что они заплатят по три тысячи двести долларов взноса, предписанного Союзом музыкантов. Он, конечно же, не возражал, если Джон, Пол и Джордж захотят, чтобы «Ринго заплатил меньше». Этой игривой насмешкой Майклз показал, что абсолютно не осведомлен о том, что синглы Ринго занимали гораздо более высокие позиции в чартах США, чем синглы остальных троих, вплоть до «Goodnight Vienna», который показал несколько худший результат.

Когда в сентябре 1976 года его обвинили в «неосознанном плагиате» на самом скандальном процессе десятилетия, Джордж совершенно упал духом, в то время как Пол наслаждался восторженными отзывами о своем новом концертном альбоме «Wings over America», а Ринго обитал где–то на задворках Тор 30 журнала Billboard со своим «A Dose of Rock 'n' Roll», предвещавшим пришествие «Rotogravure». Когда Болан сообщил ему, что «одна девица спросила его об этом новом артисте по имени Ринго Старр», Ринго был настолько горд собой, что потребовал переименовать голландский фэнзин Beatles Unlimited в Starr Unlimited — точнее, тот его номер, до которого Старр снизошел, чтобы дать интервью, «ведь мы уже давно не «The Beatles». И стараемся всячески уйти от разговоров на эту тему».

Самолюбие Ринго незадолго до провала возросло до просто–таки катастрофических размеров, когда его фотографию, сделанную во время визита в Амстердам в марте 1976 года, поместили на титульный лист голландского De Telegraaf. Он всего лишь занимался осмотром достопримечательностей, заявил Ринго самой популярной газете Голландии, но только безразличная пресса могла пройти мимо такой заманчивой перспективы «засветить» бывшего битла. Вскоре после того, как Старр приобрел величественный особняк девятнадцатого века, выяснилось, что ему показывали всю недвижимость, расположенную вдоль каналов. В президентском номере остроконечного отеля Hilton в его честь устроили вечеринку с полуобнаженными танцовщицами, морем Болса (голландский джин, который он терпеть не мог) и Манке Нелисом, хромым аккордеонистом с соседней straat (голл. «улица». — Прим. пер.).

Все расходы взял на себя Ахмет Эртегун, верховный предводитель Atlantic Records с козлиной бородкой; судьба этой компании будет тесно связана с судьбой Ринго Старра до 1981 года, хотя Эртегун, как ее олицетворение, отнюдь не «собирался контролировать мою артистическую карьеру. Я предоставляю им записи, а они их продают, если им это удается». Контракт с «Rolling Stones», после того как последние в 1971 году сбежали от Decca, в очередной раз подтвердил, что Atlantic — и ее филиал Stax — долгое время работала, как выразился Старр, с «массой хороших команд», от «The Coasters» и «The Drifters» в далеких пятидесятых до плеяды суперпопулярных чернокожих соул–исполнителей, среди которых был и Уилсон Прикетт, с которым Старр некоторое время поддерживал близкие отношения. Более того, гитаристом в «домашней» группе Stax — «Brooker T and the MGs» был Стив Кроппер, который успел подергать струны на «Ringo» и «Goodnight Vienna». Таким образом, Ринго, по совету своего юриста, предоставил немецкой Polydor право собирать крохи с ничего не значившего для него «остального мира», тогда как Atlantic он позволил заниматься продажами его альбомов в Северной Америке.

А это–то и оказалось самой сложной задачей — не помогла здесь даже беззаботность Старра.

«Я никогда не посвящаю себя чему–то одному. Вообще, после Альберта Швейцера и ему подобных слово «посвящение» мне кажется довольно–таки странным. В наши дни никто не посвящает себя ничему».

Зная его еще со старинных битловских времен, Тони Бэрроу — теперь топ–менеджер в Polydor — жаловался:

«У нас была туча предложений вести всевозможные шоу на телевидении и еще много чего интересного, но Старра нигде невозможно было достать».

В студии «Ринго, казалось, устраивало то, что можно было доверить менеджеру запись бэк–вокалов, а потом прилететь из Монте–Карло и спеть свою партию».

Справедливости ради стоит отметить, что его ударные звучали лишь в одной вещи с «Rotogravure», да и те были наложены на «метроном» бессменного Джима Кельтнера. «Занятого» Ричарда Перри сменил Ариф Мардин, турок по происхождению, как и Эртегун, который, произведя Мардина в вице–президенты Atlantic, воздал должное его музыкальным и организаторским навыкам. Мардин, несомненно, отточил и те и другие, одновременно учась в School of Music в Нью–Йорке и School of Economics в Лондоне, не говоря уже об исполнительском мастерстве бибоп–пианиста: он так же свободно справлялся с джазовыми пьесами, как и со сложной фортепианной фактурой Диззи Гиллеспи. Не без помощи аранжировщика Куинси Джонса — в то время работавшего с Гиллеспи — Мардин появился в Atlantic в качестве продюсера, эмигрировав из Стамбула в 1958 году в возрасте двадцати шести лет.

Он называл себя «катализатором, который сводил воедино всю административную часть — музыкантов, приятную рабочую атмосферу в студии, — а затем работал над звуком и занимался сведением». Спокойный и покладистый Ариф пользовался заслуженным уважением столь разноплановых музыкантов, как Уилсон Прикетт, Дасти Спрингфилд, Кинг Кертис, Арета Франклин и Петула Кларк. Мардин, доверявший интуиции своих исполнителей, в 1975 году получил Grammy за продюсирование «The Average White Band» — южноамериканский ансамбль духовых — и «The Bee Gees», чей альбом «Main Course» соединил в себе музыку шестидесятых и новый стиль диско, который вскоре завладеет всем миром.

«Main Course» показался Старру «слишком визгливым — в его музыке больше «коричневых», нежели «черных» традиций», однако он согласился встретиться с Мардином в Лондоне, чтобы «посмотреть, сможем ли мы поговорить с глазу на глаз хоть часок». Из этой встречи выросли плодотворные, хотя и несколько разобщенные профессиональные отношения между выскочкой, который «не мог отличить ми–бемоль мажор от фа мажора», и тонким знатоком джаза. Понимая, как и Эртегун, что практические и хозяйственные навыки значительно перевешивают артистические способности Старра, Мардин тем не менее настолько восхищался «The Beatles», что выбрал мелодию «Glass Onion» в качестве заглавной темы для одного из своих весьма специфических инструментальных альбомов.

В лос–анджелесской Cherokee Studios и позже, в нью–йоркском комплексе, являвшемся собственностью Atlantic, запись проходила без особых трудностей — на каждый номер приходилось всего несколько дублей. Ринго требовалось время, чтобы привыкнуть к Мардину, который редко когда выражал свое восхищение или, наоборот, неудовольствие при помощи слов. Наблюдая за ним через стекло аппаратной, Ринго научился определять реакцию Мардина:

«Если я вижу, что Ариф начинает танцевать, значит, дубль удался, а если он оглядывает комнату — кто–то явно сыграл не то».

Ринго нравилась «атмосфера вечеринки, если у нас все идет как надо. Мы сидим, пьем, общаемся, и нам хорошо». Конечно, не обходилось и без ошибок, когда небольшая армия подвыпивших знаменитых друзей Старра вваливалась в студию в надежде воссоздать чудесную атмосферу «Ringo», ибо «из тех музыкантов, с кем я знаком и кого слышал, нет ни одного, которого я не мог бы позвать, — и они приходят и играют для меня».

Удовлетворяющая всем мелодическим и стихотворным канонам, которые требуются от суперхита вроде «Yesterday» или его собственной «Something», харрисоновская «When Every Song Is Sung» пережила немало взлетов и падений с тех пор, как в 1972 году Силле Блэк так и не удалось ее записать. Уже под названием «I'll Still Love You» ее взяла Мэри Хопкин, а в 1974 году к ней снова обратилась Силла, которая чувствовала, что «даже тогда в этой песне не хватало волшебства, которого она, безусловно, заслуживает». Во многом благодаря массивному соло Харрисона, с некоторым намеком на Джеффа Бека, версия этой «большой баллады, которую я всегда любил» в исполнении Ринго обладала некоторым «волшебством», которого, впрочем, оказалось недостаточно: песня была погребена на второй стороне пластинки, среди безделушек, написанных «в довесок», чтобы заполнить недостающую часть альбома. К этому «балласту» относилась, например, «Spooky Weirdness», завершающий коллаж из забавных звуков и электронно обработанных бормотаний, или основанная на пульсирующем басе «This Be Called a Song», которую Хилари Джеррард считал лучшей в альбоме «Rotogravure». Эту безделушку в стиле псевдорегги Старр выбрал из числа вещиц, не вошедших в альбом Эрика Клэптона «No Reason to Cry».

Как и Клэптон, Джон Леннон отправился в Калифорнию, чтобы «…подыграть ему [Ринго]». Предложенная им композиция, самодовольная «Cookin' (In the Kitchen of Love)» была скорее эпизодической — теперь, когда появился Шон, Леннон решил на неопределенное время продлить свой «годовой отпуск», довольствуясь ролью «домохозяйки» при Йоко и ведя отшельнический образ жизни в своей квартире в отеле Dakota. В течение последующих нескольких лет Леннон не записал ни одной новой песни. «Он реально весь в этом, в готовке», — отмечал Ринго всякий раз, когда речь заходила о Джоне.

Оставив спокойную, размеренную жизнь на ферме в Сассексе, чета Маккартни отправилась в турне «Wings over America», которое прервалось в Лос–Анджелесе из–за серьезной травмы руки гитариста. Времени было хоть отбавляй, поэтому он и Линда направили свои стопы в Cherokee Studios, где отпраздновали несколькими кружками сидра радостное воссоединение с Ринго. Поскольку Мардину он на некоторое время был не нужен, все трое отправились предаваться воспоминаниям в близлежащий ресторан. Во время попойки, состоявшейся после десерта, Пол и Линда поддались на уговоры Ринго: «Мы потащились в студию, и они решили, что готовы мне что–нибудь спеть»; голоса Линды и Пола можно услышать на «Pure Gold», слащавой балладке с фортепианными триолями и прозрачными виолончелями, которая еще раньше перепала ему от Пола.

Старр и Понча внесли и свою собственную лепту, записав «Lady Gaye»; избегая ошибок Джорджа Харрисона, они официально переделали «Gaye» — хит киддерминстерского школьного учителя Клиффорда Уорда, который в 1973 году попал в британский Тор Теп. Обретя новое, американизированное звучание, «Gaye» стала «более универсальной — это песня о даме, которая стала проституткой». Типичная композиция в стиле кантри–энд–вестерн, их «Crying» — не имевшая ничего общего с Роем Орбисоном — получила более интересную аранжировку: вместо воздушных струнных в ней звучала одинокая печальная гитара, на которой сыграл Пит Клейноу по прозвищу «Sneaky», который одновременно работал с «Bee Gees».

Единственной композицией Старра, которая была достойна «Rotogravure», была, пожалуй, «Las Brisas», написанная в память об отпуске в Акапулько, проведенном с Нэнси. Отклонившись от традиционной формулы, Ринго и Нэнси — теперь помолвленные — конечно, не нашли золотой жилы, но зато получилась весьма интересная и запоминающаяся композиция. Ее инструментальную основу составляли трубы в духе «Legend of Xanadu», маракасы, на которых сыграл сам Ринго, и галопирующий аккомпанемент «Los Galleros», ансамбля мариачи из мексиканской харчевни из пригородов Лос–Анджелеса. Завершало весь этот коллаж полное эмоций пение Ринго в его обычной манере Costa Del Dingle (удачный каламбур. — Прим. пер.), который, казалось, заново пережил этот курортный роман.

Нэнси принимала живейшее участие в творчестве Ринго — они спели дуэтом «By Your Side», однако эта вещь, вместе с еще одной кавер–версией Ли Дорси («I Can Hear You Calling»), мрачной песней Дилана («I Didn't Want to Do It»), предложенная Харрисоном, и еще несколько композиций, записанных в течение трех недель в Cherokee Studios, так и не увидели свет; скорее всего, они до сих пор пылятся в архивах .Atlantic. Такая же судьба, возможно, ожидала и остальные синглы с альбома, особенно «A Dose of Rock 'n' Roll», которая представляла собой неторопливую пульсацию диско, а ее стихотворная основа отдаленно напоминала «A Shot of Rhythm and Blues». Такого же характера была и перепетая им версия «Hey, Baby» Брюса Ченнела, последний хит Ринго, попавший в американский Hot 100, хотя «You Don't Love Me at All», клип на которую снимался на улице Рипербан, вошла в чарты по всей Европе.

То, что все эти синглы были написаны другими авторами, еще раз подтвердило оценку Старра, которую дал ему Тони Бэрроу; кроме того, этот факт указывал на то, что Старр–композитор переживал «засушливый год». Его собственный вклад в альбом ограничился названием — взятым из реплики, прозвучавшей в фильме с участием Джуди Гарлэнд, которую он случайно услышал по телевизору, — и оформлением обложки. Поскольку «песни были своего рода фотографиями», на конверт пластинки были помещены снимки его детей, Леннона, Маккартни и прочих: «Все эти люди едят, а я буду пить». Эта концепция пришла ему в голову на одной из студийных сессий в Нью–Йорке.

Очередной личный вклад в альбом Ринго сделал, опубликовав некоторые из этих композиций под своим очередным лейблом, Zwiebel Productions (Zwiebel по–немецки обозначает ненавистный ему лук). Следующим упоминанием о его гастрономических предпочтениях была фраза «по garlic, thank you» («без чеснока, спасибо»), произнесенная на последних затихающих тактах «Cooking», и помещенная на обратной стороне конверта фотография парадной двери дома № 3 по Сэвил–роу (Savile Row), которую с тех пор, как там поселились битлы, фанаты методично «разукрашивали» с помощью фломастеров и ножей. Сделав это, Старр опередил Леннона, который «мог бы сделать то же самое на своем альбоме — и, поскольку в ближайшее время у него не намечается выхода пластинки, я решил, что могу использовать эту идею первым».

Ринго, скорее всего, даже не понял всей иронии происходящего: дата выхода его «Rotogravure» — 17 сентября 1976 года — совпала с датой закрытия Cavern. Старр, однако, понимал, что его новые творения уже не пользуются тем успехом, который имели его предыдущие альбомы, хотя и искренне верил в то, что при участии Джона, Пола и Джорджа продукт просто не может быть плохим — и действительно, если не первоклассный, он, по крайней мере, был поверхностно приятным. Как всегда, рекорд–индустрия вела охоту за новыми артистами, и для Ринго перспектива прийти последним в этой изматывающей гонке была вполне реальной — теперь даже в Соединенных Штатах, где «Rotogravure» занимал лишь двадцать восьмую позицию в хит–параде, что указывало на явный спад его популярности.

Чтобы достичь хотя бы этого результата, он и Джеррард обратились в лос–анджелесскую рекламную фирму Brains Unlimited с целью организовать самую грандиозную рекламную кампанию со времен «The Beatles», которая охватила США, Японию и Европу. Неторопливо потягивая Митт Cordon Rouge — он всегда знал, как смешивать напитки, — Ринго мог бы, не моргнув глазом, воспроизвести этот коктейль, однако его наставники обменивались раздраженными взглядами, когда он давал подозрительно честную оценку своего пения («как муха, но о–о-очень большая муха») и рассказывал, как он такого достиг («…пробуешь петь в подпитии, потом трезвеешь и пытаешься воспроизвести то звучание»). Упоминая в Париже о последней пластинке Клиффа Ричарда, «I'm Nearly Famous» («Я почти знаменит»), Ринго бросил: «как когда–то был я».

Старр, однако, возлагал большие надежды на исполнителей, подписавших контракт с его Ring О Records, торжественное открытие которой состоялось 4 апреля 1976 года (так же как