Взгляд отводить и видеть наизнанку

Не то открытое, что нам являет зверь²⁸..." Те же томления мы найдем и у Д.Лоуренса с его критикой ра­ционального. Художники на протяжении последнего столетия продолжали биться над все той же базовой темой: сознание, полу­чившее столь большое развитие во времена Ренессанса, несмотря на свое огромное значение, обладает серьезными ограничениями. Новая форма понимания конкретна, имеет место сейчас, чувс­твуется, видится и познается в настоящем. Она не происходит из пошаговых процедур, разделяющих мир на части, но, скорее, живет внутри чувства полноты, тотальности. То, что Жан Геб-сер называл «аперспективным сознанием» — это переживание, получаемое посредством суживания эго, ослабления его хватки (hold) и вступления в процесс ощущения бессознательного поля между людьми. Трансформированное эго затем можно обнару­жить посредством видения бессознательного (и это «видение» может фактически быть визуальным, аудиальным, кинестети­ческим или эмоциональным), того «природного; света», который в столь большой степени был фокусом предыдущих эпох²⁹. Через этот «свет» мы воспринимаем чистое настоящее; время больше не разделено на три периода — прошлое, настоящее и будущее³⁰. Вот что пишет Гебсер о рисунке Пикассо-1928 года; без названия:

«В рисунке Пикассо выражена именно интегральность или целостность, потому что впервые само время включе­но в изображение. Когда смотришь на этот рисунок, то од­ним взглядом видишь всего человека в целом, восприни­мая не просто одну возможную сторону, но одновременно и вид спереди, и вид сбоку, и вид сзади. Словом, все раз­нообразные стороны присутствуют одновременно. Если формулировать это обобщенно, то мы экономим время и на необходимость обходить человеческую фигуру со всех сторон, чтобы последовательно увидеть разные виды ее, и на необходимость синтезировать или суммировать эти частичные перспективы, что может быть осуществлено лишь посредством концептуализации. Раньше «увязыва­ние» подобных различных секторов видения В одно целое было возможным лишь, путем объединения воспомина-

Цит. в переводе Вячеслава Куприянова, (Рильке Р.М., Избранные стихотво­рения, М.: Эксмо, 2006, с.151)

ний о последовательно осмотренных аспектах и, следова­тельно, такая «целостность» обладала лишь абстрактным

качеством³¹».

.1

Достигнутое подобным образом понимание подобно прозре­нию или откровению о том, что есть там³², во многом сходному с «переживанием художника, живущего восхищением. Похоже, вещи сами испускают в пространство все то, что лучше всего ему подходит — будь то паттерны или констелляции элемен­тов»³³

Мерло-Понти говорит:

«Четыре века спустя после Ренессансных «решений» и три века после Декарта — глубина эта все еще нова и настаи­вает на поиске решения, происходящего не «раз в жизни», а на протяжении всей жизни... Глубина эта есть пережи­вание глобальной «локальности»— все сущее в одном и том же месте в одно и то же время, это локальность, из которой извлекаются высота, широта и глубина; это пере­живание той объемности, которую мы выражаем словом, когда говорим, что вещь есть там»³⁴. В «Зримом и незримом» он пишет об открытии нового изме­рения, которое не есть

«незримое de facto, подобно объекту, укрытому за другим, но и не есть абсолютно незримое, что не имело бы ниче­го общего со зримым. Скорее, это незримое этого мира, то, что населяет этот мир, поддерживает его и воздает ему зримость, его собственные и внутренние возможности, бытие этого бытия»³⁵. Далее он замечает, что «Пауль Клее говорил, что линия боль­ше не подражает видимости; она «воздает зримость»; это намет­ки генезиса вещей, готовых к сотворению»³⁶. «Линия» может со­ответствовать наблюдаемым поведенческим моделям, которые с помощью аперспективного восприятия придают зримость тому, что обычно остается незамеченным. Таким образом, уровням травмы и насилия, скрывающимся за явными воспоминаниями анализируемого в аналитическом процессе, может быть «прида­на зримость».

Посредством поля мы видим уникальным образом, и если вы уже пронизаны энергиями поля, то ваше «видение» очень часто чрезвычайно значимо для анализируемого. И здесь мы имеем дело с постоянной циркуляцией между проникновени­ем (в поле) и пронизанностью (полем). Такая обратимость для Мерло-Понти оказывается «последней истиной, запускающей в действие и побуждающей круговорот Бытия»³⁷.

* * *

Аперспективный подход, похоже, проявляется в коллективном сознании, делаясь в большей степени общедоступным, чем это было, скажем, сто лет назад. Новую форму сознания можно об­наружить в работах целого ряда творческих психотерапевтов³⁸. Кроме того, существует также замечательный и не столь уж ред­ко встречающийся опыт того, как аналитик представляет случай на групповой супервизии, а члены группы «читают поле» и доби­раются до глубин психики как аналитика, так и анализируемого, о некоторых аспектах которых представляющий случай аналитик не догадывался или понимал их недостаточно. Однако эта ин­формация латентно присутствовала в поле, транслируемом ана­литиком в групповой процесс. Даже больше: к следующей сессии анализируемый зачастую изменяется, словно бы сам по себе, как будто бы он (или она) присутствовал во время супервизии.

Однако, обучая неординарным формам восприятия, я часто встречаюсь с тем, что считаю коллективной формой сопротив­ления: люди часто пугаются, боятся поверить тому, что они ви­дят, поскольку ждут от рационалиста насмешек. Таков первый уровень сопротивления. Второй уровень принадлежит аналити­ку, работающему со своим визуальным образом, или телесным ощущением, или внутренним голосом, или состоянием чувств, который мимолетно проскальзывает в сознании и кажется не связанным ни с чем, что аналитик знает об анализируемом. Эти, назовем их потенциальными, ощущения часто нарушают гра­ницы того, чему аналитик был обучен, и поэтому с готовностью отбрасываются.

Во время групповых сессий супервизии я, бывает, останав­ливаю доклад и спрашиваю группу: «Что вы услышали?» Редко кто-нибудь может ответить. Тогда я призываю группу послушать

внимательно и прошу человека, представляющего случай, еще раз повторить то, что он только что сказал. Словно бы люди час­то не имеют доступа к собственному «внутреннему уху», ощу­щающему некую странность в сказанном, или к собственному «носу», чувствующему «запах» не совсем того, что было сказано. Часто им нужна помощь в восстановлении тонких перцептив­ных способностей, действующих на нерациональном уровне.

Во время обсуждений восприятия посредством видения, аф­фекта, слышания или кинестетического ощущения я часто стал­киваюсь с вопросами типа: «Как вы это воспринимаете?», или: «Почему я должен доверять этим образам, как понять, что это не какие-то индивидуальные особенности, не имеющие особо­го смысла?», или: «Предположив, что мои образы имеют значе­ние, я начинаю чувствовать себя нарциссичным». Однако, хотя аналитик может сознательно отвергать и не придавать никакого значения своим мимолетным, неординарным ощущениям, та­кие ощущения часто неотвязно присутствуют внутри и вызы­вают дискомфорт. Более того, аналитик часто воздерживается от упоминания о таких переживаниях на представлении случая, поскольку не хочет выглядеть безумцем или рисковать, подверг­нуться насмешкам или критике за свою «магическую» установку.

Обычно я подхожу к этому так: предлагаю аналитику отме­тить и свое восприятие, и тенденцию к его отрицанию. С одной стороны, он или она может мельком увидеть состояние, которое было в ощущениях. С другой стороны, обнаружить, что созна­ние переместилось к противоположному полюсу рационально­го отрицания. Если подобное понимание противоположностей оказывается успешным, то аналитик стоит на границе (по биб­лейской схеме творения) Второго дня.

Истории, подобные мифам, описывающие должное отношение к противоположностям, могут помочь людям справляться со слож­ными, диаметрально противоположными состояниями ума и тела Один из таких мифов, который я подробно рассматриваю в моей книге «Тайна человеческих отношений» — это миф о страшном морском божестве Сисиютле, рассказанный индейцами квакиутль с северо-западного побережья Тихого океана. Сисиютль — наво­дящий ужас двухголовый морской змей, отравляющий каждого, к кому прикоснется; он вызывает страх у любого, кто его увидит.

По сути, миф говорит: если встретишься с Сисиютлем, твер­до стой, опираясь на землю (т.е. оставайся соединенным со сво­им телом). Используй любые слова силы, какие знаешь, чтобы не убежать (в разум), ибо это может быть опасно. Укуси себя за язык, если это нужно (т.е. не говори раньше времени, пытаясь уйти от тревоги), но оставайся твердым. Потом смотри, как одна из голов поднимется из моря, а затем, когда она исчезнет, подни­мется вторая голова. Если ты стоишь твердо и видишь первую, а затем вторую головы, преодолевая страх, заставляющий тебя бежать и отмежеваться от переживания, тогда, говорит миф, две головы повернутся друг к другу и увидят друг друга. Великая на­града ждет того, кто пережил подобное: он наделяется способ­ностью видеть то, что находится позади его глаз³⁹.

Мы можем применить этот миф к одному аналитику, пред­ставлявшему случай на супервизии. Он рассказал, что пытался быть открытым тому, чтобы видеть вместе с анализируемым, но произошли что-то странное. На мгновение он увидел, что го­лова анализируемого словно бы присоединена к телу лишь тон­кой струной. Эта голова как бы подскакивала туда-сюда, а тело казалось безжизненным. Аналитик заметил, что образ вызыва­ет у него тревогу. Когда он рассказывал это нам через несколько дней после встречи с анализируемым, его тревожность все еще ощущалась всеми членами группы.

Вместо того, чтобы верить этому образу или отрицать его значение, аналитику нужно сначала «посмотреть На одну голо­ву Сисиютля, а потом на другую» — сначала на шокировавший его образ, а затем на свое неверие и рациональное непринятие. Если он уважает обе противоположности, то проносит их перед взглядом собственного бессознательного (наподобие метафоры Мелвилля о ките). Или же, если он, когда образное восприятие невозможно, остается в поле оппозиций и позволяет себе пе­реживать одну из них, а затем другую последовательно — тогда он начинает обнаруживать способность доверять себе и лучше постигать значение своего изначального видения. Словно бы ему было даровано зрение, как в сказании о Сисиютле, —обла­дание собственным видением как формой восприятия, отлич­ной от рациональной модели познания. То прозрение в каждый данный момент, которое развилось в его практике, как толь-

ко он осмелился предоставить ему пространство, приобрело свойство «инаковости», достойное уважения и интереса.

В этом случае видение едва присоединенной к телу головы анализируемого вскрыло мощную форму расщепления разум-тело, которое, в свою очередь, было защитой от психоза. Сво­им видением аналитик в большей степени открылся общему с анализируемым полю и начал воспринимать психотические, т.е. хаотические уровни, казалось бы, лишенные смысла. Именно поэтому аналитик и испытывал столь сильную тревогу.

Позднее выяснилось, что анализируемый страдает сильнейшим комплексом слияния. Он боялся любой сепарации; стало быть, как жаловался аналитик, в случае не наблюдалось никакого «прогрес­са». Для анализируемого сепарация от любого привычного пове­дения, как разрушительного, так и нет, вела к переживанию пси­хотического процесса в ядре комплекса слияния. Только смещаясь к модусам восприятия, превосходящим пределы нормальных, ра­циональных подходов, аналитик смог начать воспринимать и кон­кретно назвать комплекс слияния. Этот акт наименования, сродни магическому обретению власти над демоном, как только узнаешь его имя, осуществленный, однако, путем аперспективного, а не магического, осознавания,⁴⁰ создал в поле такое контейнирование, которое позволило случаю использовать импульс, а анализируемо­му, фактически, — оказаться способным рискнуть изменить что-то в жизни. Ничто из этого, казалось, и не приближалось к стадии реализации, пока аналитик не смог совладать со своим видением, то есть до тех пор, пока он не заслужил его, выстрадав оппозицию ощущения и его отрицания вместе с анализируемым.

В другом примере анализируемый, финансовый аналитик, испытывал стыд, поскольку ему недоставало энергии на то, что­бы соответствовать требованиям своего нового инспектора. Рассказав мне ситуацию подробно, он сказал: «Я лишь обвиняю себя». Мой ум на мгновение померк. Я спрашивал себя, почему же я почувствовал себя обвиняемым? Просто ли это мой комп­лекс, заставляющий меня все время чувствовать направленные в мой адрес обвинения? Может быть, и так, но тут, казалось, было что-то еще. Я вернулся к утверждению «Я лишь обвиняю себя». Я постарался оставаться с этим утверждением и пытался прояс­нить, что же я испытываю, но это ни к чему не привело. Однако затем я разрешил себе меньшую ясность, решив подержать эту

фразу между сознанием и бессознательным, и намеренно позво­лил моему переживанию стать в большей мере скрытым.⁴¹ Я дал себе возможность сосредоточиться на поле между нами.

Терпеливо и осторожно, внимательно прислушиваясь к собс­твенным телесным ощущениям, подмечая любые изгибы своих мыслей и воображения, я почувствовал, что что-то затвердева­ющее появилось из поля, подобно появлению божественного (epiphany). Смутно начали разделяться оппозиции: их противо­речивая природа стала как-то более проявленной, но не прина­длежала ясному осознанию «твоего» и «моего», или «внутрен­ней» и «внешней» жизни.

В таком «намеренно смутном» состоянии я вновь почувство­вал на себе обвинения, но потом это исчезло; вместо того, взгля­нув на анализируемого, я «увидел» пристыженного человека, и утверждение «Я лишь обвиняю себя» встало на место моего чувс­тва. Затем чувство того, что меня упрекают, снова появилось, ис­ключив видение его унижения. Исходя из этого, стало понятно, что его изначальное утверждение «Я лишь обвиняю себя» несло в себе оппозиции. «Я лишь обвиняю себя/Я лишь обвиняю вас», и каждое из них было тотальным и исключало другое. Я пережил ошарашивающий эффект логически невозможного состояния, при котором А и —А были истинными одновременно.

Если я собирался помочь моему анализируемому, то не мог просто отметить этот интуитивный скачок и рассуждать о. про­тиворечии. Скорее, мне приходилось проходить через стадию смятения чувств, зачастую столь болезненную и физически, и духовно.

Обычно при такой встрече нужно отмечать собственные раз­нообразные попытки отрицать то, что происходит нечто стран­ное, поскольку совмещенные противоположности приводят к характерному чувству необычности, создаваемому психотичес­кими областями мозга. К примеру, можно заметить тенденции к диссоциации и нормализации высказываний анализируемого. Затем нужно постараться намеренно освоить (leaning into) поле во всем воплощенном присутствии, поддерживая интерес к са­мому смятению как таковому и к тому качеству противоречи­вости, которое редко удается ощутить, и которого мы стремим- ся избегать. Такая активность со стороны аналитика является важнейшим аспектом восприятия и противоположна рацио-

нально-научному подходу, который настаивал бы на реальнос­ти мира — реальности, отдельной и не зависимой от подобной субъективности: Сам по себе хаотический опыт — это измере­ние, открывающееся требуемому типу восприятия⁴².

После того, как я сознательно перенес боль, сопровождаю­щую это поле слияния, я смог говорить о противоречивых со­стояниях со своим анализируемым. Только тогда мои слова или тон голоса он воспринял как безопасные. Казалось, был создан контейнер, в котором он и я смогли увидеть противоположнос­ти и глубже погрузиться в переживание их. Без предваритель­ной обработки мои слова были бы малозначимыми.

Когда между сознательным и бессознательным человека или между одним человеком и другим ощущается пространство, то именно в этом пространстве и можно воспринять или, по край­ней мере, контейнировать противоположности в данный мо­мент. Их можно ощутить и почувствовать. И если отгонять от себя тенденцию игнорировать или диссоциировать это проти­воречивое состояние, то тогда можно испытать психотичность коммуникации. Восстанавливается способность аналитика ду­мать и объединять, и то же происходит с анализируемым.

Следующий пример поможет подробнее проиллюстрировать тонкую игру, психотических оппозиций в случаях, когда комп­лекс слияния организует поле отношений. Анализируемый, по имени Кевин, рассказал о весьма страстном вечере, проведенном с женщиной. Когда они оказались в постели и занялись любо­вью, она сказала ему: «Мне нравится твоя мужская энергия». Ке­вин сообщил мне, что его это резануло. Подумав о том, что она произнесла, он решил, что, не будучи еще достаточно знакома с его сексуальной стороной, она решила сделать ему комплимент.

Когда Кевин произносил «Мне нравится твоя мужская энер­гия», я почувствовал некую странность этого высказывания. Когда я смотрю на фразу сейчас, написав ее, она кажется мне совершенно нормальной — просто открытое сообщение жен­щины о чувствах. «Необычность» утверждения не передается в записи, словно бы иное измерение не допускается в письменное изложение⁴³. Психотические качества, которые могут выглядеть как противоположности, уничтожающие и друг друга, и способ-

ность человека думать и рефлексировать — то есть уничтожа­ющие функционирование эго — обладают способностью про­рываться сквозь структуры вытеснения и проявляться в поле с такой мощью, которой не обладают иные психические содержа­ния. Именно это проявляется как некая странность в поле.

Мое собственное восприятие было расширено или сфокуси­ровано на поле между нами, которое, как я чувствовал, могло со­держать в себе ответы, недоступные Кевину в тот момент, когда он услышал фразу. Никогда нельзя знать наверняка, справедливо ли такое чувство. Рациональное обдумывание легко может за­ставить все испариться. Парадоксально, но нужно отсрочить на время яд здравомыслия и позволить этой отсрочке стать самым высоким уровнем мастерства, проверяющим, в конце концов, каков результат этого акта воображения (насколько это вообще возможно) — то есть какова его истинность и ценность для ана­лизируемого; А пока можно только верить этому чувству⁴⁴.

После дальнейших расспросов о том, что он чувствовал, ког­да девушка произнесла, как ей нравится его мужская энергия, Кевин смог вспомнить, что он почувствовал, что это странная фраза, и что он не очень-то поверил ей. Сначала, пояснил он, это чувство возникло от его убеждения в том, что, на самом деле, она недостаточно хорошо его знала, для того чтобы так быстро сказать такое. Однако это была лишь одна из его мно­гих попыток дать рациональное объяснение чему-то, что, как он чувствовал, не было рациональным, а именно — чувству не­обычности или странности в ее высказывании.

Чувствуя смутное, неясное качество или диссоциацию в собственных мыслях и в том, как я воспринял все рассказанное им, я призвал Кевина еще глубже покопаться в том, как он себя чувствовал, особенное внимание уделяя телесным ощущениям. Делая это, он начал ощущать противоположности в том, что де­вушка сказала ему. Он почувствовал, что фраза «Мне нравится твоя мужская энергия» противоречила иному утверждению, чему-то наподобие следующего: «Но есть много вещей в мужчи­нах и их способах вести себя, которые мне не нравятся». Он свел это к паре «Мне нравится твоя мужская энергия»/ «Есть вещи, которые ты можешь сделать, и которые не понравятся мне». И, наконец: «Мне нравится это»/ «Мне не нравится это», где «это» относилось уже к его энергиям в большем масштабе, энерги-

ям, многие из которых он еще не проявлял при ней. Сочтя свое собственное ощущение странности в словах женщины важным и проникая в него, я помог Кевину добраться до необходимого ему осознания и уловить привкус безумия в ее сообщении⁴⁵.

Кевин страдает острым комплексом слияния, и неудивитель­но, что ему потребуется некоторая помощь моей хтонической энергии (погруженности в поле воплощенным образом), кото­рая не будет рассеяна его защитами; ему нужно это, чтобы соб­рать необходимую энергию и структуру и суметь справляться с подобными взаимодействиями. Если он не сможет задейство­вать это, то новые отношения он завяжет уже с серьезным де­фицитом, поскольку усвоит скрытое предписание не быть са­мим собой, а всегда фильтровать то, что он делает и чувствует, заботясь о том, одобрит или не одобрит это его партнер.

Комплекс слияния можно рассматривать как структуру, ко­торая организует поле между Кевином и его девушкой, а затем и между нами. В тот момент у него не было силы отличить себя от поля и серьезно отнестись к собственным ощущениям. Он почувствовал предписание не делать этого, и остался поглощен­ным полем. У него не было достаточно доверия к собственно­му воображению и неординарному восприятию, которые, как он твердо верил, его партнерша отрицала бы. Кроме того, ему нужно было бы осознать природу комплекса слияния в поле между ними и, таким образом, испытать крайне противоречи­вые полюса своей собственной глубокой потребности слияния и одновременно потребности в разъединенности. В следующей главе комплекс слияния в отношениях будет рассмотрен более подробно.

Раскрытие комплекса слияния

К

омплекс слияния пронизывает жизнь во всех ее внут­ренних и внешних формах, и в этом он подобен сим­волическому Меркурию алхимиков Ренессанса, — из­вестному своей скрытностью и обманчивостью, своим безумием, нерациональными действиями и теми слож­ностями, которыми сопровождалось его открытие в процессе «фиксации» или «коагуляции», позволяющей постичь его как нечто существующее здесь и сейчас. В каком-то смысле комп­лекс слияния всегда скрыт более явными формами — такими, как нарциссические, пограничные, шизоидные, психосомати­ческие, истерические или иные расстройства. Ускользающий от внимания комплекс слияния часто бытует как во всех этих, так и в других диагностических категориях, с которыми имеет дело психотерапевт, и воспринять, ощутить его— единственный способ помочь анализируемому.⁴⁶ Наши рационально-дискур­сивные карты могут оказаться обманчивыми и не дать разгля­деть, что же на самом деле существует там.

Комплекс слияния — не первое, на что я смотрю, пытаясь разобраться во взаимодействии. Часто бывает так, что лишь ис­черпав все остальные объяснения, я понимаю, что здесь работа­ет комплекс слияния, который не удалось обнаружить до того.

К примеру, мужчина пришел на сессию с похмелья после вче­рашней попойки. Обычно Он много не пьет, особенно в ночь пе­ред терапией, да и сами обстоятельства выпивки озадачили его. Они с женой были приглашены на празднование дня рожде­ния друга:

«Мы знали, что это может стать проблемой. Это всегда так с ним, потому что есть в нем что-то такое, непреодолимое. Это трудно определить, но не только меня и мою жену это

задевает; все, кто знают его, чувствуют то же самое. Все наши друзья подшучивают на этот счет. Словно бы мы не можем сказать ему «нет» и уйти со встречи с ним тогда, ког­да сами этого хотим. Я определил для себя предельное вре­мя — полночь, однако домой приехал лишь в три ночи. Я планировал выпить лишь рюмку или две, но закончил тем, что тянул одну текилу за другой. Я никогда этого не делаю, да и жена моя обычно прекрасно контролирует себя, ког­да говорит, что пить не будет, но тут и она выпила больше, чем следовало. Словно бы это его воздействие... он мягок и мил, однако никто не может уехать, когда хочет».

Было ясно, что друг обладает некими чарами. Я подумал о гипнотизере Свенгали из романа Джорджа Дюморье «Трилби», имя которого стало термином, означающим того, кто полностью доминирует над остальными и контролирует всех окружающих. По мере того, как мой анализируемый все больше и больше рассказывал о событиях вчерашнего вечера, о своей словно бы привязанности к обеденному столу, о том, как то же самое чувс­твовала и его жена, я задумался, а не загипнотизировал ли ка­ким-то образом этот человек их всех? И почему анализируемый так подвластен ему? Таким был ход моих мыслей. Я явно тянул­ся за объяснениями, но все они терпели неудачу перед лицом простого утверждения: все, кто был знаком с этим человеком, говорили одно и то же— от него невозможно было уехать, как и невозможно было разочаровать его отказом от приглашения. И эти приглашения всем внушали страх, несмотря на симпатии к этому мужчине, ведь он считался милым и чутким человеком..

Чувствуя, что обескуражен, я испытывал искушение порас­спросить анализируемого о его снах. К счастью, мой импульс не был слишком силен; в свою очередь, анализируемый был столь озадачен и заинтригован тем, почему же эта личность оказыва­ла не него столь заметное влияние, что я смог сдержаться. Мне удалось не отклониться от темы (чего мне хотелось вследствие растущей тревоги), от материала, который был под рукой.

Когда, наконец, я смог задуматься о возможности существова­ния комплекса слияния, то тут же упомянул об этом своему ана­лизируемому, поскольку мы уже работали с его комплексом слия­ния на недавних сессиях. Я напомнил ему, что если ситуация с его

другом скрывала за собой комплекс слияния, то одновременно во взаимодействии должно присутствовать и мощное чувство от­сутствия какой бы то ни было связи.⁴⁷ Анализируемый ответил: «Это самое трудное. Всякий раз, когда я и моя жена с ним, наши отношения становятся плоскими. Словно бы мы утрачиваем вся­кое отношение друг к другу. Да и другие говорят то же самое!»

До тех пор, пока я не упомянул о комплексе слияния и прису­щих ему противоположностях, анализируемый не замечал лю­бопытного отсутствия общения между ним и женой. Без моего ведома и несмотря на мое сопротивление работе с материалом, принесенным им на сессию, стало ясно, что на самом деле речь идет о тех же проблемах, из которых за предшествовавшие не­дели сформировалось ядро нашего анализа, тогда как поначалу я воспринял его байку о выпивке, скорее, как уход от процесса.

Как это обычно бывает, сам факт того, что существование комплекса слияния обозначено, и наличие пространства для реф­лексии о «невозможной» смеси противоположностей освободили анализируемого от чувства захваченности, еще остававшегося со вчерашнего вечера. Он смог признать, что комплекс слияния вечером доминировал, и в будущем, сосредоточиваясь на своем комплексе и про себя называя его в присутствии своего друга, сильно сократил гипнотическую власть над собой этого человека.

Как всегда, подобные открытия приводят к дальнейшему уг­лублению. Анализ этого инцидента развился в исследование его собственного, схожего с описанным, воздействия на других лю­дей, и более того, привел к обнаружению уровней травмы, бло­кировавших развертывание процесса его индивидуации.

* * *

Обычно, когда комплекс слияния воздействует на поле меж­ду аналитиком и анализируемым, то для них обоих характерна тенденция организовывать этот опыт с помощью более знако­мых концепций, или посредством сообщнической диссоциации. Оба попадают в затуманенное, трансоподобное состояние. Бели аналитику удается указать на дискомфортное чувство, которого избегают они оба, то анализируемый обычно тут же понимает, о чем идет речь. Однако до тех пор, пока аналитик не сможет увидеть, оба продолжают вести себя так, как будто бы комплек­са слияния и вовсе не существует.

4-8869 49

Впервые я встретился с Кайлом, когда ему было сорок пять. За плечами у него было уже восемь лет фрейдистского анализа, временами по четыре раза в неделю, но все же ему с трудом уда­валось вспомнить хоть немногое о детстве до десяти лет. В его близких отношениях не было ничего, кроме боли. Он говорил о склонности к серьезной зависимости от других, о том, что он теряется в другом человеке и одновременно — что задыхается в отношениях. Он не мог полностью присутствовать в каких бы то ни было отношениях, но не мог и отделиться от потребнос­тей другого. Большая часть жизни Кайла прошла в избегании этого «невозможного» состояния слияния путем ухода в разум, в поиск подходящего вместилища для своих мыслей и чувств.

На сессиях чаще всего была очевидна утечка энергии, харак­терная для его шизоидно-подобного замыкания в себе. Часто было сложно не заснуть и оставаться сосредоточенным. По­пытки снизить фокус внимания и добиться воплощенного, има-гинативного образа мыслей, казалось, лишь способствовали дальнейшей диссоциации и приводили к состоянию, подобному трансу. В такие моменты я не способен был на рефлексию су­ществования комплекса слияния. В ретроспективном взгляде было очевидно его присутствие, в моем слиянии с затуманен­ным, замкнутым на себе состоянием Кайла, словно бы мы оба были Околдованы; а также в тех сложностях, которые я испы­тывал, пытаясь составить представление о большей части того, что он говорил.

Это могло принимать самые разные формы, но самой оче­видной из них была моя забывчивость: например, я позабыл о рассказанных мне нескольких очень важных для него пережи­ваниях, что привело его в сильное раздражение; он счел все это частью «беспредельной убогости анализа». Эти неудачи удивили меня, потому что такие провалы в памяти для меня не характер­ны. Однако, несмотря на столь заметные симптомы комплекса слияния (быть может, супервизируй я этот случай, то они были бы ясно видны), мне не хватало способности воспринять его су­ществование в «здесь-и-сейчас» терапевтического процесса. На каждой сессии приходилось делать отчаянные усилия, чтобы организовать свои мысли и собраться, чтобы сознавать, каково душевное состояние Кайла и как оно увязывается с его материн­скими и отцовскими переживаниями и с переносом.

Не знаю уж почему, но сессия, которую я буду описывать ниже, отличалась от всех остальных; мое воображение было живее, и я мог сосредоточиться на вполне осязаемой природе энергии между нами. За время нашей совместной работы Кайл начинал понимать, каким образом его жизнь, судя по всему, всегда разыгрывалась по программам других людей — сначала по моделям его переполненной гневом матери и нарциссичес-кого отца, затем — по повесткам дня его жен и боссов. На этой сессии он задался вопросом — сможет ли он когда-нибудь по­чувствовать внутреннее присутствие своей самости. Мы го­ворили о самости и раньше, особенно во время обсуждений образов из сновидений, но эти разговоры казались чисто ин­теллектуальными и мало что значащими для Кайла. Теперь его вопрос, казалось, дошел до меня, но одновременно я чувство­вал, как он ждет, что я уйду от ответа на него. Я не позволил вопросу ускользнуть.

Вместо этого я объяснил ему, что дело не в том, что у него нет самости, а в том, что его самость не воплощена, не активи­рована в его пространственно-временном существовании. Когда самость вступает в жизнь, подчиненную законам пространства и времени, сказал я ему, она проходит через сложное состояние с парадоксальными характеристиками— она неспособна ни присоединиться к другому человеку, не отделиться от него. По мере произнесения этого я внимательно смотрел, не будет ли он диссоциировать или не станет ли интересоваться моими слова­ми лишь на интеллектуальном уровне. Ни того, ни другого не произошло, он слушал внимательно, как будто чувствовал, что в моих словах есть смысл.

И тогда я начал видеть нашу связь совершенно по-новому; я вступил в иные отношения с полем, существующим между нами — теперь я получал инсайты не только с ментально-ду­ховного уровня, с того, что Юнг называл психическим бессозна­тельным, но позволил моему пониманию сдвинуться немного в сторону тела и прочь от всего ментального. Телом я чувствовал, словно бы мое сознание скользит по спектру, начиная с мен­тально-духовной точки наблюдения и продвигаясь к соматичес­кому бессознательному⁴⁸.

Сдвиг в сторону соматического бессознательного раскрыл нас обоих к переживанию поля с помощью апреспективного понима-

4* 51

ния, отличного от ментально-перспективной формы сознания, ко­торую я раньше считал своей единственной возможностью завя­зать отношения с Кайлом. В этом новом воплощенном состоянии, смотря скорее через свои глаза, чем ими, как при прозрении — то есть не пытаясь видеть что-нибудь, но будучи пронизанным по­лем — я увидел, что некие пряди почти физической природы ис­ходят от Кайла и, колеблясь, очень нерешительно достигают меня. Через несколько мгновений я понял, что резко вышел из этого центрированного на теле состояния и сдвинулся больше в сторону разума и рационального сознания. Если раньше мы были в поле и оказывались подверженными его динамике, то сейчас мы качнулись в сторону субъектов, словно бы восприни­мая все теперь с поверхности контейнирующего поля. Я мог по­чувствовать, что мы с Кайлом были ментально связаны, но эта связь была непрочной. (В прошлом мы переживали только не­существенную ментальную связь, поскольку шизоидное состо­яние крайней душевной дистанцированности и не-связанности господствовало в наших взаимодействиях).

И хотя наша ментальная связь существовала, возможность чувствовать ориентированное на тело состояние исчезла. Связь больше не ощущалась, о ней можно было лишь вспоминать и говорить. Точно так же, будучи связанным с ним посредством соматического бессознательного, я не мог одновременно раз­мышлять с ментально-духовной точки зрения или через пси­хическое бессознательное. Я мог ощущать растущий контакт с тонким телом Кайла как нерешительно простирающийся в мою сторону», и я мог вспоминать природу наших духовных или мен­тальных связей, но не мог ощущать их.

В математической топологии используется образ, известный как бутыль Кляйна (это поверхность, в которой внутренняя и внешняя стороны неразличимы; впервые описана в 1882 году немецким математиком Феликсом Кляйном); образ этот схваты­вает и проявляет подобные колебания оппозиций. Стивен Розен показал, что таинственный алхимический сосуд, vas hermeti-cum, является топологическим эквивалентом бутыли Кляйна⁴⁹.

Если представить себе движение вдоль внутренней стороны бутыли, то фактически, мы окажемся на внешней стороне. По­добным же образом в комнате для консультаций мы с Кайлом были вместе внутри, а затем на поверхности, наблюдая за фор-

Рис. 2. Бутыль Кляина

С любезного разрешения Джефа Била и Томаса Банчоф из университета Брауна

мами нашей ментальной связи. Будучи внутри поля мы были его объектами, испытывая чувство Единства, дающего начало восприятию, подобному прозрению. С этого наблюдательного пункта— «в бутыли»—то, что чувствовалось как душевные связи или различные степени связанности друг с другом, пере­стало быть ощущением здесь и сейчас и стало воспоминаниями. На поверхности же ментальная связь оказывалась более ощути­мой, тогда как соматическая оставалась лишь в памяти.

Это движение не непрерывно. Между «внешней» и «внутрен­ней» стороной бутыли Кляйна есть прерывность. Как замечает Стивен Розен, некоторые математики считают, что бутыли Кляй­на свойственна некая высшая природа, четвертое измерение, и Розен дерзко постулирует такое понимание этого дополнитель­ного «измерения», которое включает в себя человеческую субъек­тивность и вполне отражает мой опыт в топологии поля⁵⁰. Напри­мер, в работе с Кайлом мне пришлось сознательно положиться на поле, и этим действием я прорвался к пространству другого ка­чества. Сходным образом, чтобы бутыль Кляйна была сконстру-ирована, ей нужно ворваться в саму себя, отсюда дискретность. Это дейст