Встреча пятнадцатая «не спи, не спи, работай»

 

Б. Пастернак. НОЧЬ

 

Идёт без проволочек

И тает ночь, пока

Над спящим миром лётчик

Уходит в облака.

Он потонул в тумане,

Исчез в его струе,

Став крестиком на ткани

И меткой на белье.

Под ним - ночные бары,

Чужие города,

Казармы, кочегары,

Вокзалы, поезда.

Всем корпусом на тучу

Ложится тень крыла.

Блуждают, сбившись в кучу,

Небесные тела.

И страшным, страшным креном

К другим каким-нибудь

Неведомым вселенным

Повёрнут Млечный путь.

В пространствах беспредельных

Горят материки.

В подвалах и котельных

Не спят истопники.

В Париже из-под крыши

Венера или Марс

Глядят, какой в афише

Объявлен новый фарс.

Кому-нибудь не спится

В прекрасном далеке

На крытом черепицей

Старинном чердаке.

Он смотрит на планету,

Как будто небосвод

Относится к предметам

Его ночных забот.

Не спи, не спи, работай,

Не прерывай труда,

Не спи, борись с дремотой,

Как лётчик, как звезда.

Не спи, не спи, художник,

Не предавайся сну, -

Ты - вечности заложник

У времени в плену!

 

1956

В этом стихотворении нет ни одного слова, которое означа­ло бы то, что оно означает в повседневной речи. Здесь энергия Слова достигла таких высот, что его эффект можно сравнить ТОЛЬКО с музыкой.

Предвижу возражения. Особенно со стороны тех, кто знаком с поэзией Пастернака. Уж они-то точно будут утверждать что я, по крайней мере, шучу.

Я мог бы выбрать из Пастернака стихи с такой сложной об­разностью, где действительно нужна серьёзная работа мысли по их расшифровке. А я предложил самый прозрачный, самый реалистичный стих Пастернака и утверждаю, что здесь нет ни одного «понятного» слова. Но и это ещё не всё!

Я осмелюсь утверждать, что стихотворение Бориса Леони­довича Пастернака «Ночь» - одно из самых зашифрованных в русской поэзии.

Тут, думается мне, ваше терпение лопнуло, и вы решили, что пора или прекратить наши встречи, или потребовать от меня объяснения. И, что самое замечательное, я хорошо понимаю вашу логику. Ибо когда я начинал своё знакомство с поэзией Пастернака, то весьма пренебрежительно отнёсся именно к этому стихотво­рению. Вот такие изменения произошли со мной в отношении к это­му стиху!

От убеждения в его полной непоэтичности из-за чрезмер­ной простоты к утверждению полностью противоположного характера.

И я хочу сделать всё, чтобы вы не тратили столько времени, сколько потратил я, для того, чтобы придти к этому утвержде­нию.

Давайте же заново перечитывать стих.

Уже его первые четыре строчки дают реальнейший образ лёт­чика, поднимающегося на самолёте в ночное небо:

 

Идёт без проволочек

И тает ночь, пока

Над спящим миром лётчик

Уходит в облака.

 

Лётчик, облака, спящий мир.

Немного, правда, странная характеристика ночи, которая «идёт без проволочек» и «тает».

По поводу определения ночи, которая «без проволочек». Можно даже сказать, что этот образ - чистейший прозаизм. Ведь когда в обыденной речи говорят: «действуй без прово­лочек», то это звучит даже несколько грубей, чем традиционное «действуй незамедлительно». Но использование прозаизмов даже в самой высокой поэ­зии - особое качество русской поэзии от Державина и Пушкина до Блока и Пастернака.

Ночь, идущая без проволочек, - это сочетание, очень характерное для поэзии Пастернака. Что же касается «таяния» ночи, то это достаточно популярный поэтический образ. Ночь «тает», как и время.

В начале стиха никаких особых поэтических открытий как бы нет. Но уже далее рождается феноменальный образ, ибо лётчик

 

...потонул в тумане,

Исчез в его струе,

Став крестиком на ткани

И меткой на белье.

 

Могу сразу же сказать вам, что именно те моменты стиха, ко­торые так шокировали меня тогда, сейчас вызывают самые боль­шие потрясения. Например, мысль о том, что лётчик поднялся ТАК ВЫСОКО, что стал «меткой на белье». (Речь идёт о метках, которые пришивали к простыням, наво­лочкам и рубашкам, когда бельё сдавали в прачечную, чтобы при получении не перепутать своё бельё с чужим.)

Но когда я понял стих, то все «проволочки» и все «метки на белье» обрели для меня совершенно иной смысл. Я вдруг понял, что сей стих - это безграничное движение во времени и пространстве. Ведь если самолёт уменьшился до «крестика на ткани», то даже небо и туман, в котором «он потонул», стали сравнимы с простынёй!!! И если небо над «спящим миром» - всего лишь ткань с крес­тиком и простыня с меткой, сваленные в кучу в прачечной, то о какого масштаба прачечной идёт речь!!!??? И не попали ли мы в иное измерение?

Читаем дальше:

 

Под ним - ночные бары,

Чужие города,

Казармы, кочегары,

Вокзалы, поезда.

 

Стоп! Стоп! Что это? Опять непоэтический реализм? А вы разве не заметили одной странной детали, что предметы и явления разной величины оказались в масштабе единства? Ведь «ночные бары» намного меньше «чужих городов»! А они существуют в едином масштабе: и то, и другое как «крестики на ткани».

А выступающие в одном измерении «вокзалы, поезда»? Ведь вокзалы разных городов находятся на расстоянии друг от друга, а в стихе как бы пропадает расстояние между вокзалами. Ибо лётчик так высоко, что вокзалы и поезда, цель которых - преодолеть расстояния, оказываются в одной точке.

Это ощущение я испытал, когда плыл на корабле из матери­ковой части Швеции на сказочный остров Готланд. За время пла­вания я успел полюбоваться морем, пообедать, принять душ, по­общаться с друзьями, прогуляться по кораблю, почитать книгу и даже соснуть перед предстоящими большими концертами.

А через несколько недель я летел из Австралии в Швецию.

По радио произнесли текст следующего содержания: «Наш самолёт начинает снижение для захода на посадку в аэ­ропорту Стокгольма Арланда. Просим пассажиров пристегнуть привязные ремни и привес­ти спинки кресел в вертикальное положение. При выходе не за­будьте свои личные вещи». Я посмотрел в окно: мы летели над островом Готланд!!! Вот она - несопоставимость расстояний и скоростей!

Но в стихотворении Пастернака мы - намного выше. Ибо казармы и кочегары разномасштабны. И поэтому дальше так естественно:

 

Всем корпусом на тучу

Ложится тень крыла.

Блуждают, сбившись в кучу,

Небесные тела.

 

- Естественно?! — воскликнете вы.

Но если небесные тела сбились в кучу, то на какой мы вы­соте? И где это видано, что обыкновенный самолёт смог подняться так высоко, что уже и небесные тела сбиваются в кучу, как бельё в прачечной?

А кто вам сказал, что где-то по-прежнему существует ка­кой-то самолёт?

- Как же! - скажете вы.

- А «тень крыла»?

Друзья мои, дорогие мои читатели! Ведь вы же сами только что вполне справедливо отметили, что (цитирую вас) «обыкновенный самолёт не может подняться так высоко». А он и не поднялся, он давно «потонул в тумане, исчез в струе».

- Тогда тень какого крыла ложится на тучу? А вот на этот вопрос я вам отвечу не раньше, чем когда мы доберёмся до конца стиха.

Итак, на каком же мы расстоянии от нашей планеты? А об этом довольно ясно сказано в стихотворении:

 

И страшным, страшным креном

К другим каким-нибудь

Неведомым вселенным

Повёрнут Млечный путь.

 

Что, начинаете понимать? Мы уже в таком измерении, где Млечный путь ведёт себя как самолёт!!! Виден его наклон, крен (как у самолёта, идущего на посадку) И к тому же «другие какие-нибудь вселенные» общаются с Млечным путём как партнёры по странным космическим играм!

Итак, где мы теперь?

Попробуем сориентироваться, читая стих дальше. Ведь мы уже поняли, что пространство стиха ТОЛЬКО РАС­ШИРЯЕТСЯ!!!

 

В пространствах беспредельных

Горят материки.

В подвалах и котельнях

Не спят истопники.

 

Что-о-о? - удивитесь вы. Только что вы убедили нас в том, что пространство ТОЛЬКО РАСШИРЯЕТСЯ! Откуда взялись «подвалы и котельни»? Что за «истопники»? О каких материках идёт речь? Азия, Африка, Америка, Ев­ропа?

Мы всё же вернулись назад!

Хотите испытать потрясение? Такое же как испытал я, когда понял, что эти четыре строч­ки - и есть ключ к тайне всего стихотворения и главнейшее до­казательство того, что я прав?!

Ещё раз повторяю, что ПРОСТРАНСТВО СТИХА ТОЛЬКО РАСШИРЯЕТСЯ!

Тогда о каких «истопниках» идёт речь? Да о тех, которые не спят, потому что они должны поддерживать горение материков. А материки не наши, планетарные (они, слава Богу, не горят!)

А о каких материках идёт тогда речь? Да ясно о каких - О З-В-Ё-З-Д-Н-Ы-Х!!! Вот таких!!! Они-то и горят! А чтобы постоянно поддерживать их горение, «не спят истоп­ники».

Думаю, не стоит даже пытаться хоть как-то описать истопни­ков, отвечающих за энергию звёздных скоплений.

Но сейчас я буду цитировать стих дальше, и вы вновь рассер­дитесь на меня.

 

В Париже из-под крыши

Венера или Марс

Глядят, какой в афише

Объявлен новый фарс.

 

- Что, - скажете вы, - опять будете утверждать, что пространс­тво ТОЛЬКО РАСШИРЯЕТСЯ?

Конечно, буду! Ещё как буду! Именно поэтому я и сказал, что этот стих - один из самых сложных не только у Пастернака, но и вообще в русской поэзии!

Пространство РАСШИРИЛОСЬ до ТАКОЙ степени, что поя­вился совершенно нелепый, с точки зрения астрономии, образ: Вы когда-нибудь видели, чтобы «Венера или Марс» глядели «из-под крыши»?

Мы находимся в ином измерении настолько, что забываем разницу между Венерой и Марсом. Не помним, в каком соотно­шении эти планеты находятся с «крышей Парижа». Мы не заметили, как попали в ситуацию абсурда. Пропали последовательность и логика. Всё безумие стиха как раз и заключается в том, что гениаль­ный Пастернак провоцирует нас как бы постоянно возвращаться назад.

Отсюда и ваше возмущение. (И моё когда-то!)

А ещё я позволю себе обратить ваше внимание на выбор пла­нет, которые глядят в афишу «из-под крыши»!

Венера ИЛИ(!!!???) Марс (?) Венера - богиня любви. Марс - бог войны.

Так вот. В афише какой-то «новый фарс» любви и жизни или ненависти и смерти.

А кто же НАД всем этим? Кто ЕЩЁ БОЛЬШЕ? ПРОСТРАНСТВО РАСШИРЯЕТСЯ...

И где

 

Кому-нибудь не спится

В прекрасном далеке

На крытом черепицей

Старинном чердаке.

 

Кому это не спится?

Читаем дальше:

 

Он смотрит на планету,

Как будто небосвод

Относится к предметам

Его ночных забот.

 

Вот и добрались... До кого? ДО Т-В-О-Р-Ц - А!!!

Творца чего? И того, и другого. Вселенной и стихотворения о ней.

Это ОН смотрит на планету, где можно сдать бельё в пра­чечную, потому что где-то «не спят истопники» и следят за распоряд­ком, за жизнью бесконечных миров, вселенных, звёздных скопле­ний-материков.

И в последних восьми строчках всё становится до прозрач­ности ясно:

 

Не спи, не спи, работай,

Не прерывай труда,

Не спи, борись с дремотой,

Как лётчик, как звезда.

 

К кому это обращение? Читаем дальше:

 

Не спи, не спи, художник,

Не предавайся сну, -

Ты - вечности заложник

У времени в плену!

 

Мы добрались до «крытого черепицей старинного чердака». «Кому же не спится?»

(Я неслучайно тяну. Сразу вспоминаю тютчевское «Мысль изречённая есть ложь».)

Не спится Богу и Художнику.

Богу потому, что если он уснёт, то вся картина мироздания будет разрушена. А художник - это Его воплощение на Земле, ему тоже нельзя спать, ибо он «пленник времени». И взят в плен он именно для того, чтобы суметь охватить картину Бытия, временно находясь на Земле. Ибо, лишившись своего плена, он, Художник, «растворится в тумане, станет крестиком на ткани», станет частью этой грандиозной картины мироздания, и не сможет оценить на равных «метки на белье», «крен Млечного пути», «не спящих истопников», забудет земную мифо­логию.

Он взят в плен (на время) из вечности для того, чтобы соеди­нить вечность и мгновение и, познав мгновение, увидеть его из вечности. А зная вечность, увидеть его из мгновения. Теперь можно чётко сказать, что стих одновременно расширяется и сужается.

Расширяется в пространстве и сужается до размеров «крытого черепицей старинного чердака».

Перед нами - гениально поэтически понятый макро- и микромир.

Я хочу познакомить вас с утверждением из книги философа XV века. Даже если мы с вами его сейчас не поймём, то почувствуем в контексте стиха. В своей книге «Об учёном незнании» Николай Кузанский пи­шет:

«Образ свёртывания всегда больше образа развёртывания веч­ности».

- Как это так! - зашумят опять читатели.

Но ведь вы уже шумели, когда мы анализировали стих. И утверждали, что пространство уменьшается. И, в конце концов, оно «уменьшилось» до масштабов Творца. Можно ли «уменьшить» его ещё?

Вся парадоксальность этого стихотворения Пастернака в том что в нём принципы расширения и сужения равнозначны.

Иллюзия сужения на вербальном уровне даёт нам расширение на уровне философском.

«Тень крыла», которая ложится «всем корпусом на тучу» на вербальном уровне воспринимается как возвращение к лётчику. А на философском - парение Ангела.

На вербальном уровне истопник - вполне конкретная и предельно земная профессия. На философском уровне в контексте стиха истопник - подбрасыватель горючего во вселенскую топку.

На вербальном уровне самолёт так высоко, что становит­ся крестиком. На философском - «крестик на ткани» вызывает в мысли идеи эйнштейновской (релятивистской) физики, где все вели­чины, расстояния да и само время относительны.

Речь может идти и о «вселенской прачечной», о своего рода чистилище, где очищают от грехов, выравнивают, спаса­ют грешные души. Души, которые ещё можно спасти.

Весь стих - это бесконечное движение в вечности, где неви­данная многозначность каждого слова доведена до совершенства и где мы приближаемся к высшему понятию, объединяющему Музыку и Космос - МУЗЫКЕ СФЕР.

Но для того чтобы почувствовать вечность, не хватит даже этого глубочайшего стиха. Ведь главное, что мы сейчас готовы услышать вступитель­ный хор к одному из самых грандиозных творений планеты. Называется произведение «Страсти по Матфею». Автор - И.С. Бах. В исполнении участвуют три хора и два оркестра.

Музыка вступления описывает бесконечный путь Христа на Голгофу. Всё начинается с оркестра. В музыке - ощущение океанских волн. В ней нет места для остановки, фразы наплывают одна на другую, одни мотивы-волны откатываются, но тотчас же возвраща­ются с новыми волнами.

«Придите, дочери Сиона, помогите плакать».

Затем возникает чувство растерянности. Оркестры словно пытаются задать друг другу вопрос. Вместо ответа вступают два хора.

Волны ещё сильнее, движение становится всеобъемлющим. Перед нами - что-то, чему невозможно дать название, опре­делить.

Затем наступает уникальнейший момент в музыке. Хоры задают вопросы друг другу. Та же растерянность, что и в оркестре. «Куда?» «Зачем?» Два хора и два оркестра пытаются осмыслить происходящее. И вдруг появляется третий хор. И здесь наступает уникальный момент.

Два хора и два оркестра беспрерывно задают друг другу скорб­ные вопросы, а третий хор, состоящий из одних высоких женских или дет­ских голосов, поёт одну из прекраснейших хоральных мелодий: «О, Агнец».

Этот момент в музыке нужно обязательно услышать. Тогда вы ещё глубже поймёте стих Пастернака. Эту музыку можно слушать бесконечное число раз. И каждый раз восприятие её вами будет всё сильнее и сильнее.

Задание.

Попробуйте найти любые творческие способы, найдите сло­ва, создайте стихи или просто порассуждайте на тему Вечность. Если вы это сделаете ДО нашей следующей встречи, то нам окажется невероятно близка её тема, идеи и музыка. Ибо однажды случилось так, что два самых полярных, существующих в разные эпохи гения воссоединились в музыке Вечности:

БАХ и МОЦАРТ.

Почему это произошло?

Может быть, музыка, которую мы услышим в этой встрече, окончательно поставит все точки над «i» в вашем творчес­ком мышлении. Если же и эта музыка оставит кого-то равнодушным, то я думаю, что у равнодушного просто музыкальная слепота - крайне редко встречающаяся особенность. Ведь существует же дальтонизм - цветовая слепота. Это когда человек не видит всего богатства цветовых оттенков. И сколько бы все вокруг не восхищались неповторимыми колоритами художников-импрессионистов, дальтоник останется равнодушным.

Это совсем не значит, что всё в вашей жизни плохо. Ведь есть поэзия, архитектура. Да и много чего существует на нашей планете для богатой творческой жизни. У дальтоника не будет только живописи, а у музыкального «дальтоника» не будет только музыки.