Понедельник после первого воскресенья Великого поста

 

В Ватикане был только один человек, знавший больше, чем остальные. Он относился к тому роду людей, на которых осведомленность накладывает обет молчания. Он знал больше, чем любой христианин, занимающий самую высокую должность, потому что половину своей жизни провел вблизи источника знаний. Но он знал цену безмолвию. Он умел молчать о вещах, которые другой бы сделал смыслом жизни, как из благочестивых, так и из низких побуждений. Этим человеком был отец Августин. Его считали человеком со странностями – человеком, которому совсем не к лицу черная сутана. Короткие седые волосы и морщинистое лицо делали его похожим на клеща. Казалось, что если однажды он вцепится в задачу, то уже не отпустит ее, пока не решит. Неудивительно, что этот неприметный и трудолюбивый человек бросался выполнять работу с энергией быка. Не раз Scrittori по утрам находили его спящим на паре папок, подложенных под голову вместо подушки, потому что возвращаться в монастырь на рассвете, когда он завершил работу, казалось отцу Августину слишком сложным и вовсе бессмысленным. При этом Августин Фельдман никогда не считал свой труд работой – это было для него исполнением долга перед Господом. Ораторианца выручала феноменальная память, объем которой невероятно увеличился за тридцать лет службы и позволял ему легко находить любые папки, когда-либо направленные в архив. В отличие от стареющих дирижеров, которым отказывает слух, Августин и в старости сохранил отличное зрение, поэтому очки ему были без надобности. Теперь, после трагической кончины преемника, его срочно призывали снова на службу. Это было понято им как официальное принесение извинений, и уже на следующий день Августин, не заставляя себя долго ждать, выполнил пожелание кардинала-государственного секретаря. Но сейчас вернувшийся на свой пост Августин очень отличался от прежнего. Он не забыл своей преждевременной отставки и понимал, что как только он выполнит задание, то снова окажется не у дел. Наверняка его отошлют в монастырь, как это уже случилось однажды. Бесстрастно и беспощадно Касконе выслушал его мольбы о том, что он не может жить без своих папок. Августин в этот момент опасался, не стоит ли за государственным секретарем сам дьявол. По крайней мере, в речах кардинала не было ни на йоту христианской добродетели.

Конечно, отец Августин догадывался и даже знал наверное, по какой причине Касконе выгнал его из архива. Тот, кто тридцать лет пьет из источника познания, в курсе всех дел. На полках архива хранилось множество вещей, которые вроде бы и существовали, но которых в то же время словно и не было. То есть они, конечно же, существовали, однако никто не обращал на них внимания. Табу было наложено на срок жизни людей, которых они касались. И только один христианин знал почти обо всех тайнах архивных папок – отец Августин. Касконе, имевший представление лишь о малой толике документов, боялся, что разгадывание ребуса приведет к секретным документам, о которых не хотят слышать в курии.

Месть не красит человека, но разве не сказал Господь Моисею: «Мне отмщение, Я воздам»?^[112]

Кардинал Йозеф Еллинек тотчас же пригласил ораторианца на священное собрание, где кардинал восседал за массивным письменным столом. Августин не очень любил Еллинека, но, по крайней мере, не испытывал к нему такой ненависти, как к Касконе.

– Я попросил вас прийти, брат во Христе, – обстоятельно начал кардинал, – потому что хочу выразить свою радость по поводу вашего возвращения, о котором мы уже и не мечтали. Несомненно, вы самый знающий человек, когда-либо служивший в архиве, и сможете помочь нам в решении проблемы более, чем кто-либо. Честно говоря, мы ничуть не приблизились к разгадке со времени вашей отставки.

Августину понравилась искренность кардинала. Он хотел было спросить, почему же его в такой спешке отозвали, почему отняли у него работу, без которой, как известно, такой человек, как он, не может жить? Но промолчал. – Вы умнейший человек, – снова заговорил кардинал, – нам нужно поговорить с глазу на глаз. Как вы думаете, в чем может скрываться разгадка, отец? Я хочу сказать, у вас есть предположения?

Августин ответил:

– Свои предположения я уже обнародовал на консилиуме. У меня нет конкретных подозрений. Видимо, правда находится в секретных комнатах, но туда у меня нет доступа. – В голосе ораторианца прозвучала обида: – С другой стороны…

– С другой стороны?

– Настоящие тайны – не в секретном архиве, они доступны всем. Однако никто не знает, где их искать, и в этом, по-моему, кроется причина волнения и смущения, которые царят в Ватикане с того момента, как нашли надписи в Сикстинской капелле. Буду с вами искренен: в курии есть несколько различных группировок и объединений. Не сообщу вам ничего нового, господин кардинал, но думаю, что теперь одни боятся откровений других.

Еллинек, ничего не говоря, вынул пергамент из ящика стола и протянул Августину:

– Однажды вечером я нашел это на полу архива. Должно быть, кто-то обронил. Вы можете предположить, кому такое могло понадобиться?

– Мне знаком этот документ, – ответил Августин, прочтя бумагу.

– Он может быть как-то связан с самоубийством отца Пио?

– Не могу себе представить как. Но об одной детали в связи с этим документом я упомяну. Этот пергамент вносится к тем документам, которые постоянно перемещаются.

– Как это понять, брат во Христе?

– Очень просто. Существует ряд документов, которые я определил в настоящие Fondu и некоторые из этих Fondi исчезли, появившись совсем в другом месте. Все Scrittori божатся, что никак с этим не связаны. В любом случае, этот документ относится к тем, которые странным образом перемещаются по архиву. Вы знаете, какой хаос царит в архиве со всеми его системами и шифрами. Гарампи в свое время отнес этот пергамент к периоду правления папы Николая III; но этот человек был папой всего несколько месяцев и не оставил ни одного документа, кроме этого. Поэтому я перевел его в специальный Fondo, для которого он больше подходит и в котором он не затерялся бы. Я выделил в отдельную рубрику документы, созданные папами или о папах, которые умерли внезапно или правили несколько месяцев, недель или дней. Со времен избрания Целестина IV на первом конклаве в 1241 году было больше двенадцати умерших подобной смертью.

– Странный отдел архива, брат во Христе.

– Может, вам это и кажется странным, Ваше Высокопреосвященство, но после внезапной смерти Джанпаоло это стало для меня необходимостью. Все, кто был папой кратковременно, могли умереть насильственной смертью.

– Но доказательства этому имеются лишь в некоторых случаях, отец Августин.

– Именно поэтому я собрал воедино множество доку! ментов. Целестин умер через шестнадцать дней после избрания, Джанпаоло – через тридцать три дня. Я не очень верю в Божественное провидение в данных случаях.

– Доказательства, отец, доказательства!

– Я не криминалист, Ваше Высокопреосвященство, я только собираю документы.

Кардинал Еллинек сделал невольное движение рукой. Августин не отходил от темы:

– До сих пор не выяснено, куда пропали документы, которые монсеньор Штиклер принес Его Святейшеству вечером перед его загадочной смертью. И до сих пор неясно, куда пропали тапочки и очки Его Святейшества.

Еллинек взглянул на ораторианца. По его спине пробежал холодок, будто кто-то сдавил руками его шею. Кардинал сделал глубокий вдох:

– То есть пропали не только документы?…

– Нет, также тапочки и очки. Не знаю, правда, что бы это значило.

– Что бы это значило… – механически повторил кардинал.

– Думаю, ничего нового я вам не рассказал, Ваше Высокопреосвященство? – осторожно поинтересовался ораторианец. – Это ведь всем известно.

– Да, – ответил Еллинек, – об этом известно.

Он почувствовал себя совершенно несчастным. Сердце у него сжалось. Глубоко вздохнул, но облегчения не наступило. Словно невидимые тиски сдавили легкие. Разве уже одно то, что ему, Еллинеку, послали тапочки и очки, означало, что Иоанн Павел действительно был убит? Но если так, кто же его убил и какой смысл было запугивать кардинала Еллинека смертью?

– Я тогда еще не был членом курии, – сказал Еллинек, будто пытаясь оправдаться. – Но какой смысл могло иметь исчезновение тапочек и очков Его Святейшества?

Кардинал потерял уверенность. Может, Августин знает олльше, чем сказал? Может, он просто хотел его проверить? Какой камень за пазухой у этого всезнайки?

Августин ответил:

– Исчезновение папок с финансовыми документами можно объяснить, Ваше Высокопреосвященство. Папе их принес монсеньор Штиклер, а следовательно, он знал об их содержании. Не очень приятном для курии, господин кардинал. Иоанн Павел I был честен, а многие теперь говорят, что и наивен. Он был благочестивым, почти святым. Стремился только к благочестию и святости. Для него существовало лишь две противоположности – добро и зло, а между ними – ничего. Он был настолько наивным, что игнорировал то, что лежит между добром и злом. А именно это и составляет нашу жизнь. Он забывал, что самые ужасные события истории были вызваны не злом – они возникали из-за благих побуждений. Папа планировал осуществить грандиозную реформу курии. Если бы Джанпаоло реализовал свои планы, многие ее члены не были бы сейчас на своих постах. Ваш друг Вильям Штиклер может назвать конкретные имена, Ваше Высокопреосвященство. Но загадкой остается исчезновение тапочек и очков. По крайней мере, разумного объяснения этому нет.

– А если эти вещи вдруг найдутся?

– Они бы наверняка появились с той стороны – как бы выразиться поосторожней – которой внезапная смерть Его Святейшества была бы выгодна.

Кардиналу Еллинеку сразу стало понятно поведение его партнера по шахматам Вильяма Штиклера. Разве не он, Еллинек, оставил по незнанию странный пакет посреди комнаты? Штиклер заметил его и пришел в ужас, приняв его за одного из убийц Джанпаоло. Как же ему теперь вести себя?

– Других вариантов вы не видите?

Отец Августин отрицательно покачал головой:

– Как еще можно было бы объяснить появление вещей? Или у вас есть другие мысли?

– Нет, нет, – возразил кардинал, – конечно, вы правы. Я только предположил.

 

Беспокойство, охватившее брата Бенно при появлении сообщения о Сикстинской загадке, не проходило. Наоборот, брат Бенно стал вести себя намного более необычно и непонятно. Не объясняя причин, он попросил аббата о доступе к личным документам, без которых даже монах не может обойтись. Для их хранения в комнате аббата стоял большой шкаф с многочисленными запирающимися ящичками. Аббат не помнил, чтобы брат Бенно ранее просил свои документы. Он дал ему разрешение без лишних вопросов. Сам же углубился в работу, пока посетитель в волнении перебирал бумаги.

Конечно, аббат тоже заметил необычное поведение брата в последние дни. Но он не придавал этому большого значения, ведь знал, что тот ранее занимался творчеством Микеланджело. Что же удивительного в том, что открытие в Сикстинской капелле его так взволновало? Сначала он хотел узнать у брата Бенно, не ищет ли он решения Сикстинской загадки, но побоялся смутить его и успокоил себя тем, что в любом случае ключи от шкафа хранятся у него.

 

В течение следующих суток

 

Следующая ночь была длиннее, чем когда-либо прежде. Еллинек не мог уснуть, хотя все его тело сковывала парализующая усталость. Кардинал боялся неизвестности, которая угрожающе нависла над ним, словно собираясь уничтожить. Он встал с кровати, еще раз высунулся из окна, заметил в телефонной будке напротив мужчину, который, позвонив, направился в дом. Но мысли Еллинека крутились вокруг Иеремии, пророков и сивилл, возникающих будто из-под земли. В его голове звучал рев потопа, который затопил землю до горных вершин, а он, Еллинек, маленький, как ребенок, ухватился руками за обнаженное бедро матери, несмотря на смертельный страх, ощущая наслаждение. Он внимательно следил за сотворением женщины из ребра Адама: сладострастная, с аппетитными формами, она склонялась перед Создателем. Спрятавшись от всех в укрытии, он наблюдал за нагой Евой, тянувшейся к яблоку, которое ей протягивал змий, и закричал: «Джованна! Джованна!» – потому что в голове вертелось только это имя.

Не в силах оторвать глаз от злодеяний и греховных слов пророков, он прислушивался к ночи и уловил произнесенное Иоилем звенящее «А». Иоиль прочитал из Писания нечто непристойное, народ должен пить, дабы было опустошено поле, сетовала земля, дабы был истреблен хлеб, высох виноградный сок, увяла маслина.^[113] А старик Иезекииль, заносчивый, как павлин, отбросил свое писание прочь, позволив ветру разметать его. Обнажившись, стал предлагать себя проходившим мимо мужчинам, задаривал любовников подношениями, а затем преследовал блудливых сестер из Египта и мял их груди.^[114] Исайя, самый благородный из пророков, пророк царской крови, вел себя и вовсе непристойно, танцевал с девицами и наслаждался их срамными взглядами, лентами на головах и браслетами на ногах. Он пребывал один, а их было семеро, и вид у него был такой, будто подражая ему можно достичь истинного блаженства. Он созывал плотников и кричал: «Сюда, сюда, сотворите себе своих кумиров, делайте столько божеств, сколько хотите, и курите фимиам, и забудьте старые заповеди, бросьте их, поприте их осколки ногами!».^[115] Затем он втер мазь в тело с ног до головы и пригласил дельфийскую сивиллу на танец. Сивилла повела миндалевидными глазами и в экстазе закинула голову так, что лента с ее лба упала на землю, превратившись в змею. Но змея эта грозно зашипела не на тех двоих, слившихся воедино, а на него, кардинала. Он дрожа двинулся к чудовищу.

И дряхлый старик, похожий на Иеремию, восстал на столб, вздымавшийся до небес, распростер руки, словно Для полета. Подняв ногу, впуская ветер в складки своего одеяния, Еллинек закричал, чтобы он прекратил это, что он упадет как камень. Но было слишком поздно. Иеремия низвергся в бесконечную пустоту, и ветер развевал его одежду. Казалось, падение пророка остановило время. Оно тянулось бесконечно долго, и в какой-то момент лица летящего пророка и спящего кардинала оказались совсем рядом, как рыбки в аквариуме. Еллинек вскричал: «Куда летишь ты, Иеремия?» И Иеремия ответствовал: «В прошлое!» И Еллинек задал вопрос: «Чего ищешь ты в прошлом, Иеремия?» И Иеремия отозвался: «Познания, брат, познания!» И Еллинек вопросил: «Почему ты отчаялся?» Но Иеремия не дал ответа. Из непроглядной глубины Еллинек услышал последние слова пророка: «Начало и конец – это одно и то же. Ты должен это понять!»

Кардинал вскочил с кровати. Сон взволновал его. Перед глазами Еллинека снова и снова проносились образы танцовщиц в экстазе. Он никак не мог забыть непристойные движения пророков и сивилл. Утром он шагал по лестнице, шаркая ногами так, чтобы его было слышно. Но Джованна не вышла. Весь день он не мог сосредоточиться ни на работе, ни на учениях южноамериканских жрецов-еретиков о злых духах. Вместо этого, стоя в углу кабинета, он пытался очиститься долгими молитвами. Но это ему не удалось, и он отправился в Сикстинскую капеллу, чтобы вновь посмотреть на образы, заполнявшие его сны. Еллинек встал прямо посередине, под изображением сотворения женщины, закинул голову (так он делал уже множество раз) и с любопытством ротозея погрузился в рассматривание росписи. Через несколько минут пестрый мир закружился, закружилась и голова у кардинала. Он услышал голос Иеремии, который во сне сказал ему: «Начало и конец – это одно и то же. Ты должен это понять!» Иеремия, самый мудрый из пророков, Иеремия с лицом Микеланджело – Иеремия должен был быть ключом к разгадке. Имели ли его слова, услышанные Еллинеком во сне, какое-то отношение к надписи? И что же они означали?

Кардинал сощурил глаза и вновь посмотрел на буквы, начертанные флорентийцем. Что, если конец надписи является ее началом? От Иеремии Еллинек перешел к персидской сивилле, затем к пророку Иезекиилю, к эритрейской сивилле и остановился у фигуры Иоиля, прочитал запинаясь: А – В – UL – AFI – А – сочетание букв не менее бессмысленное, чем в привычном порядке. Но это следование допускало новые, абсолютно иные интерпретации.

Кардинал отправился со своим открытием к отцу Августину, который ударил себя по лбу, проклиная свою глупость. Ведь Иеремия, будучи сыном священника в Анафофе, читал по-иудейски, то есть справа налево, а никак не слева направо. Это позволяло смотреть на надпись с совершенно новой точки зрения. Архивариус записал буквы на листок.

– Смотрите, Ваше Высокопреосвященство, это слово имеет значение!

– ABULAFIA, – прочел Еллинек.

И действительно, Абулафия^[116] – так звали проклятого церковью каббалиста, родоначальника еврейского тайного учения, появившегося в XII веке в Западном Провансе и позднее распространившегося в Испании и Италии. Это учение нанесло большой вред Церкви.

– Этот флорентиец сам дьявол, – со вздохом произнес кардинал Еллинек. – Теперь у нас есть имя, но что может сказать имя само по себе? Я не верю, что Микеланджело написал это имя на своде без тайного умысла.

– Я тоже не верю, – согласился Августин. – Считаю, что за именем скрывается нечто большее, значительно большее. Но знание имени выдает широту познаний флорентийца. Укажите хоть на одну энциклопедию, в которой бы упоминалось это имя! Вы не найдете ничего. Так что раз Микеланджело знал имя, он знал и больше, возможно, он был знаком с учением Абулафии – каббалой.

Кардинал сложил руки в молитве:

– Pater noster, qui es in coelis… ^[117]

– Аминь, – закончил отец Августин.

 

В связи с появлением новых обстоятельств кардинал Йозеф Еллинек назначил собрание консилиума на следующий день.

В монастыре брат Бенно в тот же день попытался написать письмо, однако претерпел неудачу уже при составлении обращения. Бенно написал: «Ваше Святейшество, это скромная попытка сделать в своей жалкой и бесполезной жизни, которую мне даровал Господь Бог, нечто значительное. Так что я решился написать Вам в надежде, что строки эти Вас достигнут». Брат Бенно перечитал то, что написал, и разорвал листок на мелкие клочки. Начал заново: «Достопочтенный святой отец, уже несколько дней меня мучит известие об открытии, сделанном в Сикстинской капелле. Мне стоило больших усилий написать Вам письмо». Брат задумался, прочел начало очередного письма и, сочтя неуместным, разорвал и его. Наконец он встал, прошел по темному коридору и остановился у каменной лестницы, которая вела в комнату аббата.

«Laudetur Jesus Christus!»

Аббат добродушно встретил брата.

– Я уже давно жду тебя, брат. Я чувствую, что тебя что-то гнетет. – Он подвинул брату Бенно стул. – Расскажи мне, облегчи душу.

Брат сел на стул и медленно начал:

– Отец аббат, на самом деле открытие, сделанное в Сикстинской капелле, гнетет меня более, чем вы можете себе представить. Я изучал сведения о Микеланджело и его труды. Но этот случай потряс меня.

– У тебя есть предположения о том, что означает эта надпись, брат?

– Предположения? – Брат Бенно замолчал.

– Должна же быть причина твоему странному поведению!

– Причина… – Брат Бенно на минуту умолк. – Причина в том, что я знаю о Микеланджело больше, чем кто-либо из тех, кто сейчас занимается поисками ключа к тайне. Думаю, я мог бы помочь в расшифровке.

– Но, брат, как вы себе это представляете?

– Отец аббат, я должен отправиться в Рим, прошу вас, не откажите мне!

 

В праздник апостола Матфея

 

Внеочередной консилиум священного собрания, как всегда, начался с ритуала призвания Святого Духа и перечисления присутствующих председателем – кардиналом Йозефом Еллинеком, а также с предупреждения ex officio о том, что дело обсуждается строго конфиденциально. Постепенно оправдывались самые худшие опасения: надпись флорентийца, прочитанная справа налево, как это делалось в иудейских текстах, представляла собой имя «Абулафия».

Прозвучавшее имя вызвало у присутствующих различные эмоции. Специалисты – профессор Габриель Маннинг, профессор семиотики из Атенея, Марио Лопес, просекретарь Конгрегации доктрины веры, Франтишек Коллецки, просекретарь Конгрегации католического образования и ректор Тевтонской коллегии, Адам Мельцер от Общества Иисуса и профессор Риккардо Паренти, специалист по творчеству Микеланджело из Флоренции – вскрикнули, что показало, что они вполне осознают всю глубину значения этого открытия, тогда как остальные подняли удивленные глаза на кардинала Еллинека в ожидании разъяснений.

Маннингу явно было стыдно, что не он разгадал способ прочтения этого имени, которое было написано простейшим ретроспективным письмом. Присутствующие же занялись тем, что быстро переписывали в свои блокноты надпись, расставляя буквы в обратном порядке. Такое толкование, произнес Маннинг, бесспорно, верно, так как теперь истинность можно подтвердить (о чем Маннинг говорил на прошлом собрании консилиума): Иеремия действительно писал и читал именно справа налево. Ориентируясь на эти сведения, слово можно было прочесть, увидев смысл. Это хрестоматийный пример семиотической расшифровки.

– И что это означает? – провоцируя, поинтересовался кардинал-государственный секретарь Джулиано Касконе.

– Погодите, не так быстро Ваше Высокопреосвященство! – остановил его Еллинек. – Пока что мы только узнали, что Микеланджело хотел указать нам на связь с каббалой, больше ничего.

– И это нас так обеспокоило? Из-за этого был созван консилиум? Это перевернуло всю курию? – Касконе негодовал. – Каббала – это одно из многих учений, которым не удалось уничтожить католическую церковь. Если Микеланджело был приверженцем этого учения, конечно, это не поможет курии, но такую правду мы переживем.

– Это поспешные выводы, господин кардинал-государственный секретарь! – Габриель Маннинг встал: – Если это имя пишет на сводах Сикстинской капеллы Микеланджело, то он точно собирается поведать намного больше, чем просто имя.

– Ну что вы, профессор, я предлагаю обнародовать официальное толкование с указанием на то» что Микеланджело, вероятнее всего, был каббалистом, поэтому и написал на своде капеллы имя известного каббалиста с целью досадить папам. Это вызовет некоторый шум, но он утихнет, и мы сможем забыть об этом деле.

– Подождите! – выкрикнул кардинал Йозеф Еллинек. – Это самое верное средство для того, чтобы открыть путь для спекуляций и сплетен. Наши противники не удовлетворятся одним именем – они будут копать дальше и найдут множество вариантов толкования имени. Эта дискуссия обещает быть бесконечной.

Слово взял профессор Паренти, сообщив, что, во-первых, еще не доказано, что Микеланджело Буонарроти был каббалистом, хотя исследователи его творчества не раз делали подобные предположения; во-вторых, подобное открытие станет научной сенсацией и будет волновать исследователей еще долгие годы, если не десятилетия. Паренти поинтересовался у главного реставратора Бруно Федрицци, не могут ли и в других местах быть обнаружены надписи, которые имели бы отношение к имени Абулафии.

Федрицци ответил отрицательно. После обнаружения букв все места росписи, на которых могли бы быть надписи, были подвергнуты осмотру с кварцевыми лампами. Проверка показала, что других надписей нет. Можно утверждать совершенно точно, что иных знаков не обнаружится.

– Тем более, – рассудил епископ Марио Лопес, – нам следует заняться изучением имени. Отец Августин, вы можете нам что-нибудь растолковать?

Отвечая, отец Августин был похож на змия, обвившегося вокруг древа познания. За столь короткое время невозможно всеобъемлюще изучить все связанное с именем Абулафии, к тому же, что удивительно, в архиве нет Busta Abulafia, что казалось совершенно нелогичным, так как он бывал в Ватикане.

– Пожалуйста, поясните, в чем тут дело, отец Августин! – потребовал резким тоном кардинал-государственный секретарь Касконе.

– Хорошо. – Ораторианец набрал воздуха в легкие. – Авраам Абулафия, бесспорно, был необыкновенно мудрым человеком, пусть и ослепленным заблуждениями. Он родился в Сарагосе в 1240 году, отец учил его Библии, Талмуду^[118] и Мишне.^[119] Затем он отправился на Восток, чтобы познать философские и мистические науки, особенно каббалу и теософию. Говорят, на Востоке он открыл для себя вещи, которые невозможно было доверить бумаге. При этом он написал двадцать шесть теоретических сочинений о каббале и двадцать две книги пророчеств. Он пишет, что хотел бы о многом поведать, но не может этого сделать в открытую. Его записи иносказательны и многозначны. В этом и состоял его метод передачи знаний.

Кардинал-государственный секретарь Джулиано Касконе спросил:

– Отец, вы назвали бы Абулафию философом или пророком?

– Он был и тем, и другим. Когда Абулафии исполнился тридцать один год, на него снизошел дар пророка. По его словам, некоторые из видений были посланы ему демонами, чтобы сбить с толку. Он «пробирался ощупью, словно слепой в полдень, в продолжение пятнадцати лет с дьяволом по правую руку». После этого Абулафия начал записывать свои пророчества, используя множество псевдонимов с тем же числовым значением, что и его собственное имя Авраам. Он называет себя Захарией, а также Разиэлем. Но почти все его пророческие книги были утеряны.

Кардинал Йозеф Еллинек откашлялся:

– Ad rem, ^[120] отец Августин. Вы упомянули о том, что у Абулафии были контакты с Ватиканом. Когда это было и при каких обстоятельствах?

– Насколько я знаю, это было в 1280 году.

Кардинал Еллинек воскликнул:

– Во время правления папы Николая III?

– Именно так. Во многом это была замечательная встреча. То есть встречи как таковой не было, и уже с этого момента начинаются странности. Пожалуй, я начну с того, что в то время каббалисты распространили учение о том, что «когда наступит конец дней, Мессия по велению Бога явится к папе и попросит его освободить свой народ, и только тогда, но никак не раньше, поверят в его пришествие». В то время Абулафия жил в Капуе и пользовался уважением. Когда папа Николай III узнал, что Абулафия намеревается посетить Рим, чтобы сообщить ему некое известие, он дал приказ задержать еретика у городских ворот, убить, а труп сжечь перед стенами города. Абулафия знал о предписаниях папы, но это его не остановило. Он направился в город, прошел через ворота и узнал, что папа Николай III умер накануне ночью. Абулафию двадцать восемь дней продержали в коллегии францисканцев. Потом он был выпущен, после чего след его теряется. Что же хотел поведать Абулафия, до сих пор загадка.

– Если я вас правильно понимаю, – произнес кардинал-государственный секретарь, – речь идет о том самом папе Николае III, чье имя было на листе, найденном в кармане отца Пио?

– Да, шифр Nice. III обозначает папу Николая III, но папка под этим шифром исчезла.

Адам Мельцер из Общества Иисуса, до сих пор молчавший, заговорил:

– Эта история таинственна, и она прекрасно соответствует всему тому, что до сих пор обнаруживалось в связи с открытием в Сикстинской капелле. Мне не нужно говорить присутствующим о том, что до сих пор не выяснена причина смерти папы Николая III.

Касконе резко произнес:

– Вы хотите сказать, есть основания подозревать, что Николая III убили?

Мельцер пожал плечами, но промолчал.

На это кардинал-государственный секретарь сказал:

– Брат во Христе, мы собрались здесь, чтобы ознакомиться с фактами, а не для того, чтобы высказывать предположения. Если у вас есть доказательства насильственной смерти Его Святейшества Николая III, предоставьте их. Но если это всего лишь ваши предположения, тогда молчите!

Иезуит воскликнул в волнении:

– Что, нам снова навязывают чужое мнение? Если так Ваше Высокопреосвященство, я прошу отпустить меня!

Кардинал Еллинек с трудом успокоил членов собрания и настоятельно потребовал вернуться к теме консилиума:

– Таким образом, я констатирую, что между каббалистом Авраамом Абулафией, Его Святейшеством Николаем III, художником Микеланджело Буонарроти и бенедиктинцем отцом Пио существует некая связь. Первые два жили в XIII веке, Микеланджело – в XVI, а отец Пио – в XX. Видит ли кто-то из присутствующих связь, которая привела бы нас к решению проблемы?

Но вопрос кардинала встретили молчанием.

Ввиду новых фактов следующее заседание консилиума было назначено на пятницу второй недели поста.