Самиздат о деле Синявского и Даниэля

В самиздате распространялись открытые обращения к деятелям науки и искусства, с описаниями процесса Синявского и Даниэля, предупреждающие об опасности повторения сталинских репрессиий в случае молчаливого одобрения таких процессов обществом. [15].

Судьбы писателей после освобождения

После освобождения в 1973 году Синявский переехал во Францию. Он не был официальным эмигрантом и не лишался советского гражданства - поехал по приглашению на работу в Сорбонну. Даниель остался в России. Отбыв полностью срок, Ю. Даниэль работал сначала в Калуге, затем в Москве. Печататься мог только анонимно, под псевдонимом Ю. Петров (в период особого устрожения переводы из Аполлинера были опубликованы под именем Б.Окуджавы).

17.10.1991, в «Известиях» появилось сообщение о пересмотре дел Ульманиса, Тимофеева-Ресовского и Царапкина, Синявского и Даниеля за отсутствием в их действиях состава преступления..

 

Нравственное состояние общества

В 60-х — начале 80-х гг. многие, если не большинство, поругивали власть «на кухнях». Искренняя коммунистическая убежденность, а тем более доверие к пропаганде, почти исчезли. Люди привыкали читать газеты «между строк» и доверять не советскому, а иностранному радио. Широкое распространение, во всяком случае в крупных городах, получил печатный и магнитофонный «самиздат». В отличие от сталинских времен, обывателю уже не угрожал внезапный арест по абсурдным политическим обвинениям. Рассказанный в кругу друзей и сослуживцев анекдот или непочтительный отзыв о власть имущих чаще всего даже не привлекал к человеку внимания «компетентных органов». Но страх прочно сидел в людях. Даже в собственной квартире многие предпочитали беседовать о политике на кухне — подальше от телефонной розетки. Каждый был уверен: кто-то из сослуживцев или однокурсников — стукач. КГБ обладал действительно многочисленной сетью тайных осведомителей. Но он еще и намеренно раздувал представления о своем всеведении: чем сильнее люди боятся, тем легче заставить их молчать. Утвердился стандарт двойного или даже тройного сознания: в официальной обстановке, на партийном или профсоюзном собрании человек произносил одни слова, в беседе с сослуживцами — другие, а третьи позволял себе только с родными или проверенными друзьями. Эта тотальная ложь, в которую люди вовлекались, начиная с начальной школы, разъедала общество, прививала ему цинизм и неуважение к самому себе.

Из воспоминаний писателя В. Каверина

«Двойная жизнь начинается очень рано, еще в школе, примерно с пятого класса. Десятилетний ребенок уже знает, что надо говорить то, что учитель хочет от него услышать. Казенный патриотизм вталкивается в сознание и с каждым годом все отчетливее воплощается в неподвижный идеологический фетиш, который нельзя обойти, без которого в ежедневной, обыденной жизни нельзя обойтись. Над ним можно подсмеиваться (за спиной взрослых), он обветшал, выцвел, одни его презирают (в глубине души), другие уже с пятнадцати лет начинают подумывать о том, как воспользоваться им для будущей карьеры. В любом случае он — один из самых могущественных факторов двойной жизни, которой живет все наше общество, давно привыкшее (в массе) не замечать этой двойственности или делать вид, что не замечает».

Из книги В.Б. Кобрина
«Кому ты опасен, историк?»

«Годы, элегантно именуемые «застойными», требовали… иного мужества, чем сталинские времена, но тоже мужества. Оказалось, что страх потерять работу давит на человека с почти такой же силой, что и страх сесть в тюрьму. В условиях государственной монополии на идеологию монополизированы и рабочие места. Учитель, сотрудник научно-исследовательского института, музейный работник, вузовский преподаватель — все состоят на государственной службе и, соответственно, могут быть лишены хлеба насущного, если не подчинятся жестким идеологическим требованиям государства. Даже люди «свободной профессии» — писатели, не имеющие трудовой книжки, не состоящие нигде в штате, и те — члены Союза писателей и литфонда. А потому нарушение ими правил игры влечет за собой не отлучение от «кормушки», как презрительно сказали бы многие, но просто лишение нормального заработка, превращение в безработного, а следовательно в преследуемого по суду тунеядца.

Но помимо кнута силен был и пряник. Количество и качество соблазнов возросло во много раз по сравнению со сталинской эпохой». Как тяжело, должно быть, было «выездному» превратиться в «невыездного» и распроститься с приятными вояжами «за бугор». И как хотелось приобщиться к таким поездкам тем, кто не покидал ни разу пределы своего любезного, но вечно нищего отечества. Машина, дача, цветной телевизор, хороший холодильник — весь этот набор простых полезных вещей, создающих элементарный комфорт, становился доступным тому, кто верой и правдой служил единственному подлинно научному учению и не поддерживал подозрительных знакомств».

Разгром «Нового мира»

Островком мужественного противостояния нарастающему удушению общества оставался в те годы журнал «Новый мир» во главе с А.Т. Твардовским. В этом журнале печаталось большинство лучших произведений советской литературы. Критики «Нового мира» В.Я. Лакшин, И.Т. Виноградов, А.И. Кондратович и другие вели непримиримую борьбу со сталинистскими тенденциями в литературе. «Пробивать» через цензуру публикации, отступающие от официоза, становилось все тяжелее, выход очередных номеров журнала запаздывал, иногда редакции приходилось отвергать заведомо «непроходные» произведения.

Главными оппонентами «Нового мира» были журналы «Огонек», «Октябрь» и «Молодая гвардия». Главные редакторы «Огонька» и «Октября» А.В. Софронов и В.А. Кочетов придерживались догматически-сталинистских позиций. На страницах «Огонька» редакцию «Нового мира» обвиняли в страшном по тем временам грехе — дегероизации жизни: «Дегероизация действительности настолько густо высыпала на его страницах, так разъедающе действует, что можно говорить о затянувшемся кризисе одного из наших старейших журналов». Опытный читатель должен был понять: слово «кризис» означало начало организованной кампании против Твардовского и его соратников. Кочетов в 1969 г. опубликовал роман «Чего же ты хочешь?», содержавший хвалебные отзывы о Сталине и воспринятый в обществе как пасквиль на интеллигенцию.

«Молодая гвардия» с середины 60-х гг. сочетала сталинистские симпатии с национально-почвеннической позицией. Авторы журнала М. Лобанов и В. Чалмаев нападали на творчество «модернистов» Б. Окуджавы, А. Вознесенского и В. Аксенова, обвиняли интеллигенцию в измене народу, пугали читателей опасностью американизации культуры, противопоставляли Россию Западу, скатываясь к откровенному национализму.

«Правда», до поры до времени демонстрируя позицию «над схваткой», критиковала оба лагеря: «Новый мир» за неверную идеологическую позицию, а «Октябрь» — за нетребовательность к качеству публикуемых произведений.

Атаки на «Новый мир» усилились в 1968 г. после ввода советских войск в Чехословакию (в связи с этими событиями внутриполитический курс в СССР вообще значительно ужесточился), а особенно — в 1969 г., после появления в самиздате, а затем и на Западе, антисталинской поэмы Твардовского «По праву памяти», направленной против возрождения культа личности.

Поводом к окончательному разгрому журнала послужила опубликованная в «Новом мире» статья критика А. Дементьева. Дементьев, ссылаясь на Ленина и подчеркивая необходимость советского патриотизма, выступил против явных проявлений национализма в статьях Чалмаева и его единомышленников. Авторы «Молодой гвардии», по его мнению, преувеличивали опасность проникновения западного влияния и вели к превращению «беспокойства в мнительность, озабоченности — в растерянность, бдительности — в тотальную подозрительность».

Одиннадцать писателей (М. Алексеев, С. Викулов, С. Воронин, В. Закруткин, А. Иванов, С. Малашнин, А. Прокофьев, П. Проскурин, С. Смирнов, В. Чивилихин, Н. Шундик) опубликовали в «Огоньке» письмо, обвиняя «Новый мир» в отсутствии патриотизма и космополитизме. Вслед за тем в газетах появились хорошо организованные «письма трудящихся» с нападками на Твардовского.

Союз писателей по указанию партийного руководства оказывал давление на Твардовского, предлагая ему уйти в отставку. Получив отказ, секретариат Союза писателей в феврале 1970 г. вывел из редакции ближайших сотрудников Твардовского, а вместо них без согласования с главным редактором ввел других, чуждых ему людей. После того, как попытки апелляции впартийным инстанциям потерпели неудачу, Твардовский ушел в отставку. Прежний «Новый мир» перестал существовать. Расправа над «Новым миром» с помощью административных мер свидетельствовал о том, что власть неспособна к открытой дискуссии с обществом. Подлинное обсуждение общественных проблем окончательно ушло в самиздат.

Правда, вскоре последовали «оргвыводы» и относительно «Молодой гвардии». После публикации статьи историка С.Н. Семанова, откровенно восхвалявшего сталинское правление, и даже уверявшего, что 30-е годы были временем расцвета культуры, А.Н. Яковлев, работавший в те годы заместителем отдела пропаганды ЦК КПСС, добился отстранения от занимаемого поста главного редактора «Молодой гвардии» А.В. Никонова. Однако, в отличие от «Нового мира», «Молодая гвардия» сохранила свое прежнее направление и при новом редакторе — бывшем работнике ЦК КПСС Ф. Овчаренко. С 1972 г. журнал возглавил бывший заместитель Никонова А.С. Иванов[5].

Цензурный гнет

Вновь стала ужесточаться цензура. В 1969 г. ЦК КПСС принял постановление «О повышении ответственности органов печати, радио, телевидения, кинематографии, учреждений культуры и искусства за идейно-политический уровень публикуемых материалов и репертуара».

Цензура времен застоя была несравненно мягче сталинской. Но цензурное «похолодание» после оттепели чрезвычайно болезненно ощущалось обществом.

из книги Е. Евтушенко «Волчий паспорт»

«Полный уход в Самиздат, а затем в Тамиздат спасал совесть, но отнимал широкого русского читателя, а иногда и саму Родину. Попытка найти компромисс с цензурой, идти на уступки в частностях, чтобы спасти главное, отнимала строки, а иногда — незаметно для писателя — главное вместе с частностями. Третьего пути — чтобы не терялось ничего — не было…

Цензура состояла из цензуры как таковой и из самоцензуры. Была самоцензура до написания, когда чувство самосохранения — одновременно спасительное и позорное — не позволяло даже нацарапать пером то, что таилось в душе. Была и самоцензура, которая заставляла выкидывать уже написанное.

Самоцензура, конечно, была не добровольной, а вынужденной. За право напечатать хоть кусочек правды приходилось расплачиваться либо потерями строк, либо дописыванием».

 

В подцензурных условиях, идя на неизбежные компромиссы, работали такие разные авторы как Ф. Абрамов и В. Тендряков, Ю. Трифонов и В. Распутин, И. Грекова и В. Шукшин, Г. Бакланов и Ф. Искандер, В. Аксенов и братья Стругацкие… Правда, грань, отделявшая писателя от окончательного ухода в самиздат, оказывалась подчас очень зыбкой.

В 1978–1979 гг. большая группа писателей попыталась организовать издание бесцензурного литературного альманаха «Метрополь». Среди его авторов были В. Аксенов, Б. Ахмадулина, А. Битов, А. Вознесенский, В. Высоцкий, Викт. Ерофеев, Ф. Искандер, С. Липкин, И. Лиснянская, Е. Попов и другие. Составители сборника вели подготовку к его изданию подчеркнуто легально, не допуская распространения материалов альманаха в самиздате и избегая контакта с авторами, окончательно порвавшими с официальной литературой. Но власти и руководство Союза писателей не допустили издания «Метрополя» и развернули кампанию против его участников, обвиняя их не только в «низком художественном уровне», но и в связях с зарубежными спецслужбами. Наименее известные среди авторов «Метрополя» Е. Попов и В. Ерофеев были исключены из Союза писателей. В знак протеста из Союза писателей вышли Аксенов, Липкин и Лиснянская. История «Метрополя» продемонстрировала невозможность свободного развития литературного процесса в СССР.

Изматывающие бои с цензурой приходилось вести и лучшим режиссерам, в частности создателю и руководителю популярнейшего в 60–70-х годах Театра на Таганке Ю.П. Любимову. На долгие годы оказались «на полке» многие замечательные кинофильмы. Известный актер С. Юрский впоследствии не без юмора говорил: «Во времена социализма запрет заменял все виды рекламы. Это было посильнее нынешних зазывных телероликов и ярких журнальных обложек. Народ доверял властям, доверял полностью ИХ вкусу. Народ знал: плохое, всякую муру не запретят. Если ОНИ запретили — значит, дело стоящее, значит, хорошее. ОНИ не ошибаются».

Не менее жесток был цензурный гнет в общественных науках. В начале 70-х гг. подверглось разгрому «новое направление» в исторической науке, сторонники которого (П.В. Волобуев, И.Ф. Гиндин, К.Н. Тарновский и др.) пытались пересмотреть привычные для советской исторической науки штампы, в частности, по-новому исследовать предпосылки революции 1917 г. с учетом многоукладности социально-экономического развития дореволюционной России. Развернутая по указанию сверху проработочная кампания велась в совершенно сталинском духе: с обвинением ученых в антимарксизме, протаскивании буржуазной идеологии и т.п.