III. Структура как система, держащаяся внутренней связью

III.1.

Различные течения в современной лингвистике говорят о двойном членении в языке. В языке можно выделить единицы перво­го уровня членения, являющиеся носителями значения, причем евро­пейские лингвисты называют их "монемами", а американские "мор­фемами", их можно также, хотя и не всегда, приравнять к слову. К тому же они в различных сочетаниях образуют более крупные еди­ницы, называемые "синтагмами".

Но единицы первого членения, которых в языке, как показывают словари, может быть великое множество, составляются из комбина­ций единиц второго членения, фонем, обладающих только дифферен­циальным значением. Так что при помощи ограниченного числа фонем — в любом языке их не более нескольких десятков — можно образовать неограниченное количество "монем", и каких-нибудь че­тыре десятка фонем в совокупности составляют второй уровень чле­нения в любом известном языке.

Фонема — это минимальная единица, носительница определен­ных звуковых качеств, ее значимость предопределена позицией и каче­ственными звуковыми отличиями от других фонем. У фонологической оппозиции могут быть факультативные варианты, связанные с инди-

³⁷ См. Martinet, op. cit.

³⁸ «Существуют монемы, которые совпадают с тем, что мы обычно называем "словом", например, плохо, скажи, голова. Из этого однако вовсе не следует, что монема — всего лишь ученый термин, заменяющий обычное "слово". Так, в слове scrìviamo различаются две монемы: (skriv); обозначающая определенное действие, и (jamo) обозначающая говорящего и еще одно или несколько лиц. Традиционно первую называют семантемой, а вторую — морфемой», но «лучше было бы назвать лексемами те монемы, которыми ведает лексика, а не грамматика, сохранив наименование морфема за теми монемами, которые, как jamo, изучаются грамматикой». (Martinet, op cit., pag. 20.)

³⁹ См. N. S.Trubeckoj, Principes de phonologie, Paris, 1949; а также Il circolo linguistico di Praga, le tesi del 29, Milano, 1966 (Введение Эмилио Гаррони). Трубецкой Н. С. Начала фонологии.

видуальными особенностями каждого говорящего, но не меняющие, однако, характера данной оппозиции.

Система фонем представляет собой систему различий, которая в разных языках может быть одной и той же, даже если фонетические свойства (физическое качество звуков) меняются. Так, в нашем при­мере код остается неизменным независимо от того, что собой пред­ставляют А, В, С, Д — лампочку, электрический импульс, отверстие в перфокарте и т. д. Однако те же самые критерии применимы и к единицам, носителям значения.

III.2.

Всамом деле, в пределах одного кода значение слова зависит от того, есть ли в языке другие слова со сходным или отличным значением. В итальянском языке слово "снег" нагружено разными значениями (белый снег, грязный снег, рыхлый снег, падающий, ук­рывающий землю, твердый, талый снег), между тем у некоторых групп эскимосов, судя по всему, разные значения слова "снег" закреплены за разными существительными. Итак, перед нами система отношений

значений, в которой значение каждого слова устанавливается путем ⁴⁰.

распределения смысловой нагрузки между всеми словами.

Так открывается возможность создания строго структурной се­мантики, которая, описывая значения, не принимала бы во внимание отношение означающее — означаемое.

Для Ельмслева ⁴¹ структурный подход на уровне семантики предпо­лагает рассмотрение не означаемых, но позициональной значимости знака. Значение удостоверяется при помощи проверки на коммута­цию (изменение означающего влечет изменение означаемого) и на подстановку (изменение означающего не влечет изменения означае­мого); в первом случае проявляется инвариантное значение слова в системе языка, во втором, контекстуальный вариант значения.

На схеме (см. рис. на с. 37) можно видеть, что французское слово a rbe охватывает тот же спектр значений, что и немецкое Baum, в то время как французское же слово bois соответствует итальянским legno и bosco одновременно, тогда как на долю forêt приходится значение "более густого лесного массива". Напротив, немецкое слово Holz значит legno, но не bosco и подводит значения bosco и foresta под общее наименование Wald. По иному распределяются значения соответству­ющих слов в датском языке, и не составит труда сравнить его с ситуа­цией в итальянском.

⁴⁰ Cм. Guiraud, cit., гл. V. О новейших вопросах структурной семантики см. А. I. Greimas, Sémantique Structurale, Paris 1966; Recherches sémantiques, весь номер "Langage", март 1966; Logique et linguistique, весь номер "Langage", июнь 1966.

⁴¹ Louis Hjelmslev, Essais linguistiques. Copenhagen, 1968, p. 104

 

 

 

 

 

 

Французский	Немецкий	Датский	Итальянский
arbre	Baum	trae	albero
bois	Holz	legno
Wald	skov	bosco
forêt		foresta

В таких таблицах, как эта, мы имеем дело не с "идеями", но со значениями, обусловленными собственно языком как системой. Значи­мости соответствуют предполагаемым понятиям, но обретают опре­деленные очертания и улавливаются как чистые различия; они опреде­ляются не содержательно, но в той мере, в которой они противостоят другим элементам системы.

Здесь также, как в случае с фонемами, перед нами ряд последова­тельных выборов, которые можно установить и описать при помощи метода бинарных оппозиций. И в этом смысле нет никакой нужды знать, что представляет собой означаемое (с онтологической или фи­зической точки зрения): достаточно сказать, сославшись на код, что таким-то означающим соответствуют такие-то означаемые. Нет ниче­го особенного в том, что впоследствии эти означаемые повсеместно воспринимаются как "понятия" или даже как "мысли", и то, что они могут быть объяснены правильным словоупотреблением, тоже вполне законно. Но в тот миг, когда семиология устанавливает факт нали­чия кода, значение уже не есть психологическая, онтологическая или социологическая данность: это факт культуры, который описывает­ся с помощью системы отношений, устанавливаемой кодом и усваиваемой данным сообществом в данное время.

IV. Структура как теоретическая модель

VI.1.

Пора разобраться с тем, что же такое структура. Неизбеж­но мы можем только коснуться этой большой и все еще актуальной

проблемы, по поводу которой существует обширная литература. По необходимости мы ограничимся объяснением того, как мы намерены использовать понятие структуры в нашей работе ⁴².

Приведем простой пример, единственный смысл которого состоит в том, чтобы выяснить, что представляют собой те умственные опера­ции, которые мы совершаем, когда и в более сложных случаях выяв­ляем структуры.

Передо мной несколько человеческих особей. И я отдаю себе отчет в том, что для того, чтобы выделить некоторые общие параметры, позволяющие говорить о разном, опираясь на одну и ту же методику, я должен прибегнуть к упрощению. Так, я могу представить челове­ческое тело в виде связки отношений, которую я отождествляю со скелетом, и, значительно упростив, изобразить его схематически. Таким образом я выделяю структуру, общую разным особям, систему отношений, дискретные элементы и порядок их сочетания в виде линий различной конфигурации и длины. И само собой разумеется, что эта структура уже есть некий код: набор требований, которым должно соответствовать тело, какими бы ни были его индивидуаль­ные особенности, для того, чтобы я мог признать в нем человеческое тело.

IV.2.

Но с другой стороны, совершенно очевидно, что данная структура — это не только упрощение и обеднение того, что есть в реальности; наше упрощение — продукт определенной точки зрения. Я представил человеческое тело в виде схемы-скелета именно потому, что намерен изучать человеческие тела как раз с точки зрения струк­туры их скелета, или как тела "прямоходящих млекопитающих", или "двуногих с верхними и нижними конечностями". Если бы у меня было намерение изучить человеческое тело с точки зрения его клеточ­ной структуры, я бы выбрал для него другую модель.

Структура — это модель, выстроенная с помощью некоторых уп­рощающих операций, которые позволяют рассматривать явление с одной единственной точки зрения. Так например, фонологический код предоставляет мне возможность свести различные по своим физичес­ким характеристикам звуки воедино для того, чтобы они могли соот­ветствовать определенному набору значений; для этого и нужно об­ратиться к системе фонологических отношений, игнорируя факульта-

⁴² Более подробно о термине "структура" см. AAVV, Usi e significati del termine struttura, Milano, 1965; Предисловие ко 2 изд. Opera aperta, cit;Мы возвратимся к рассмотрению этого вопроса в разделе Д.

тивные варианты произношения, которые в другом коде, скажем, китайского языка, могут оказаться смыслоразличителями.

Если бы, впрочем, мне понадобилось судить о человеке и о дереве с какой-то общей точки зрения (например, возникла потребность сопоставить человека с растением, чтобы выяснить, существует ли зависимость между ростом и числом особей на том или ином участке, я мог бы прибегнуть к дальнейшим структурным упрощениям, приво­дя человеческий скелет к более элементарной структуре, например, такой рисунок:

и мог бы сравнить ее с таким, например, изображением дерева,

обобщая схемы примерно в таком рисунке.

Таким образом, путем последовательного абстрагирования я нашел бы общий код для дерева и для человека, некую гомологичную структуру, опознаваемую и в том и в другом случае и которую мне трудно было бы увидеть, скажем, в змее. Иногда такие модели могут оказаться полезными ⁴³.

⁴³ См. весь раздел Д "Отсутствующая структура".

IV.3.

Очевидно, что полученная таким способом структура сама по себе не существует, она продукт моих целенаправленных действий. Структура — это способ действия, разрабатываемый мною с тем, чтобы иметь возможность именовать сходным образом разные вещи. В нашем рассуждении мы не касаемся вопроса о том, сходны ли умст­венные действия, к которым прибегают для того, чтобы выделить структуру, с реальными отношениями, установившимися между веща­ми. Именно здесь намечается различие между онтологическими мето­дологическим структурализмом, и уместно признаться, что мы при­держиваемся этой второй точки зрения отчасти потому, что целям нашей работы она вполне удовлетворяет.

IV.4.

Итак, мы видели, как совершился переход от структуры-кода, пригодного для описания многих человеческих особей, к структуре-коду, пригодному для описания многих человеческих особей и многих деревьев. В обоих случаях перед нами структура, но вторая структура образована путем упрощения первой.

Между тем всякий раз, когда устанавливается общая структура некоего круга явлений, следует задаться вопросом, нет ли у данной структуры своей структуры, нет ли кода у этого кода, такого, кото­рый позволил бы охватить большое число явлений, расширить сферу применения кода.

Так, фонологи и лингвисты, описав систему какого-то языка, спра­шивают себя, а на что это похоже и нельзя ли сравнить эту систему с системой другого языка, сыскав такой код, который стал бы их общим основанием. А затем, нет ли такого кода, который позволил бы вы­явить общность системы внутриязыковых отношений с системами родства, а эти, в свою очередь, связать с системой расположения домов в обследуемом селении. Этим успешно занимается структурная антропология.

Итак, переходя от упрощения к упрощению, структуралист грезит о том, чтобы в конце концов ему открылся Код Кодов, некий Пра-код, который позволил бы выявить скрытые ритмы (элементарные струк­туры), управляющие любым поведением, как культурным, так и био­логическим. Этот код должен был бы воспроизводить устройство человеческого ума, которое окажется сходным с механизмом органи­ческих процессов. И по сути дела, сведение всякого человеческого поведения и всякой органики к коммуникативным процессам, а также сведение всякой коммуникации к двоичному выбору предполагает не что иное, как сведение любого культурного и биологического факта к одному и тому же механизму порождения ⁴⁴.

⁴⁴ См Lévi-Strauss, Il crudo e il cotto, cit, e Lacan, cit.

IV.5.

Но это не означает, что к абстракциям структурных моделей приходят путем последовательного упрощения того, что и без того известно, напротив, чаще структурный метод не столько обнаружива­ет структуру, сколько выстраивает ее, изобретает в качестве гипотезы и теоретической модели и утверждает, что все изучаемые явления должны подчиняться устанавливаемой структурной закономерности. Так ли это на самом деле, будет видно позднее, задача ученого в том и заключается, чтобы не загонять то, с чем он сталкивается, в приду­манную схему, допуская возможность ошибки и ее исправления; во многих дисциплинах этот способ исследования оказался плодотвор­ным, он позволил ввести безграничную стихию эмпирических иссле­дований в определенное русло, предложив структурные гипотезы, поддающиеся контролю как раз там, где они кажутся наиболее сомни­тельными ⁴⁵.

Так вот, найти код — это и значит теоретически постулировать его. Конечно, каждый лингвист, прежде чем установить закономер­ности языка, изучает языковое поведение во всей его конкретности и многообразии; но он не в силах исчерпать все возможности индиви­дуального произношения, индивидуальной манеры говорить, инди­видуальных намерений говорящего, стало быть, он должен бросить накапливать факты и заняться построением языковой системы.

Код — это модель, являющаяся результатом ряда условных упроще­ний, производимых ради того, чтобы обеспечить возможность переда­чи тех или иных сообщений.

IV. 6.

Вот почему не следует ни смешивать значение с психическими процессами, ни помещать их в мир платоновских идей, ни отождест­влять с конкретным узусом, несмотря на то что именно наблюдение за практикой речи, позволяющее вывести какую-то усредненную норму говорения, и подводит к идее кода. Код устанавливается тогда, когда участник коммуникации имеет в распоряжении набор извест­ных символов, из которых он осуществляет выбор, комбинируя их согласно известным правилам. Формируется нечто вроде станового хребта будущего кода, представляемого в виде двух осей, вертикаль­ной и горизонтальной, парадигматической и синтагматической. Па­радигматическая ось представляет собой репертуар символов и пра­вил их сочетаний, это ось выбора, синтагматическая ось — это ось комбинации символов, выстраивающихся во все более сложные син-

⁴⁵Эта точка зрения хорошо изложена в двух предисловиях, во вводной статье Рюве (Ruwet) o генеративной грамматике в журнале "Langages" и в статье Барта в "Communications", посвященной структурному анализу повествования

тагматические цепочки, собственно, и являющиеся речью. Ниже мы увидим, что этот подход также применим для установления законо­мерностей при артикуляции невербальных кодов.

В заключение скажем, код — это структура, представленная в виде модели, выступающая как основополагающее правило при формировании ряда конкретных сообщений, которые именно благодаря этому и обре­тают способность быть сообщаемыми. Все коды могут быть сопо­ставлены между собой на базе общего кода, более простого и всеобъем­лющего.

VI.7.

Возвращаясь к тому, что было сказано о денотативных кодах и коннотативных лексикодах укажем, что в то время как первые легко выделяются, подчиняются строгим правилам, являются более стойки­ми и, стало быть, сильными, вторые изменчивы, слабы, часто зависят от того, кто именно говорит, от социальной принадлежности говоря­щего, какой бы малой группе он ни принадлежал, их описание всегда более или менее приблизительно и связано с известным риском.

IV.8.

Но следует также делать различие между репертуаром знаков, кодом и лексикодом, по крайней мере, в том смысле, который здесь имеется в виду: репертуар предполагает перечень символов, причем иногда указывается их соответствие определенным означающим. Код воздвигает из этих символов систему различий и оппозиций и закреп­ляет правила их сочетания. Лексикод выстраивается как система зна­чащих оппозиций, но может не включать в себя правил сочетания, отсылая к тем, что установлены основным кодом, лексикодом кото­рого он является. Так, коннотативный лексикод приписывает другие смыслы означаемым денотативного кода, но использует правила ар­тикуляции, предусмотренные последним. Часто в процессе семиоло­гического исследования приходится предполагать код там, где в дей­ствительности имеется только лексикод, или, как мы сможем убедить­ся на примере различных изобразительных кодов (таких как иконо­графический код), считать лексикодом то, что в сущности является репертуаром. В этих случаях нельзя сказать, что для коммуникации нет условий, поскольку нет соответствующих кодов, ибо лексикоды и репертуары функционируют на основе более фундаментального кода⁴⁶.

⁴⁶ Ср. например, проблемы, обсуждаемые в Б 3 III

V. Семиология источника

V.l.

Все, что мы говорили в параграфах А.2.1.; А.2.2.; А.2.З.; А.2.4, относится к ситуации, когда мы имеем дело с адресатом не машиной, ' а человеком. При этом, как мы видели, происходит переход из мира сигналов, исчисляемых в физических единицах информации, в мир смысла, описываемого в понятиях денотации и коннотации. Но все сказанное также помогает нам понять, как же обстоят дела в том случае, когда место физического источника информации и передатчи­ка-машины занимает человек.

В этом случае мы можем сказать, что источник и передатчик ин­формации сливаются воедино в человеке, становящемся отправите­лем сообщения (даже если различить в нем мозг как источник инфор­мации и артикуляционный аппарат как передающее устройство).

Здесь, однако, мы вынуждены задаться вопросом, волен ли человек в своих речах, свободен ли он сообщать все, что вздумается, или он тоже предопределен неким кодом. Сам факт того, что "наши мысли" являются нам не иначе как в словах, неизбежно наводит на мысль, что и источник сообщения также подвластен коду. Язык, его механизм, заставляет говорить так, а не эдак, предписывая говорящему говорить одно, а не другое. А если так, то подлинным источником и хранили­щем потенциальной информации следует считать сам код. Код, напо­мню, рассматриваемый как система вероятностей, ограничивающая равновероятность источника, но в свою очередь оказывающаяся рав­новероятной по отношению к небесконечному, хотя и достаточно длинному ряду выстраиваемых на его основе сообщений.

V.2.

Вопрос этот является главной проблемой философии языка и формулируется по-разному. Пока что мы его оставим, ограничившись определением отправителя как говорящего человека, чья речь обу­словлена всеми соответствующими биологическими и культурными факторами, в связи с чем и можно предположить, что в большинстве случаев речь будет автоматически навязываться кодом ⁴⁷. И все же, говоря об отправителе, мы считаем его источником информации, имея в виду, что, чем бы ни была продиктована его речь, в акте говорения правила кода неизбежно регулируют и ограничивают разнообразие и богатство потенциальных высказываний ⁴⁸.

⁴⁷ Ср. крайнюю позицию, занимаемую по этому вопросу Лаканом Ecrits, cit, из критиков Лакана упомянем François van Laere, Lacan ou le discours de l'inconscient, in "Synthèse", aprile-maggio 1967

⁴⁸ Факт влияния, оказываемого языковым кодом на говорящего, заставляет вернуться к вопросу о том, является ли лингвистика частью семологии или семиология частью лингвистики, если в качестве кода как источника всякой возможной информации выступает сам словесный язык Однако Лакан полагает, что также и сам словесный язык может кодифицироваться на базе глубинного бинарного механизма (см по этому поводу весь раздел Д 5)

VI. Коды и их модификации

VI.1.

Выше (см. A.1.IV.3.) мы обещали рассмотреть вопрос о том, всегда ли отправление и дешифровка сообщений при получении осу­ществляются на основе одного и того же кода. Ответ, который дает на этот вопрос не только теория коммуникации, но вся история культуры и все данные социологии общения, однозначен: нет. Чтобы лучше понять, как это получается, вернемся к исходной коммуникативной ситуации, памятуя о том, что различение источника информации и ее передатчика для нас неактуально (это человек). Нас также не интере­сует, ни как отправлялся сигнал, ни по какому каналу связи он отправ­лялся (все это вопросы техники коммуникаций), единственное, что нам важно понять, это то, что же здесь происходит.

Рассмотрим, например, передачу такого сигнала, как "I vitelli dei romani sono belli". Это может быть либо звукоряд, либо ряд графичес­ких знаков, и в качестве канала связи может выступать как звуковая волна, так и лист бумаги, на котором эта фраза напечатана. Прием­ником может быть либо ухо, которое преобразует звуковую волну в акустический образ, либо глаз, превращающий черный отпечаток в образ визуальный... Что нас больше всего здесь интересует, так это само получение сообщения. Мы должны, однако, провести различие между сообщением как значащей формой и сообщением как системой означаемых. В качестве значащей формы сообщение представляет собой некоторое сочетание графических или акустических фигур "I vitelli dei romani sono belli", которое существует само по себе в таком виде, даже если его никто не получает или если его адресатом оказывается японец, не знающий итальянского языка. Напротив, сообще­ние как система означаемых — это значащая форма, которую адресат наделил смыслом на основе того или иного кода.

Все мы знаем, что приведенная выше фраза — это забавный лин­гвистический пример для школьников, потому что она может быть прочитана на двух языках: как на латинском, так и на итальянском. Значащая форма остается неизменной, но значение изменяется в зави­симости от того, каким кодом пользуются. На латыни она гласит: "Ступай, Вителлий, на воинственный глас римского бога", а будучи прочитана по-итальянски интерпретантом, способным в ней разо-

браться, фраза означает, что телята, которых разводили наши анти­чные предки (или разводят нынешние жители итальянской столицы), хороши собой ⁴⁹.

С другой стороны, может получиться и так, что отправитель, от­правляя сообщение, полагает, что оно будет прочитано по-латыни, между тем адресат читает его по-итальянски. В этом случае мы имеем дело с дешифровкой, которую считаем "ошибочной" только в связи с намерениями отправителя сообщения, но которая нисколько не оши­бочна, но напротив, вполне законна, если принять во внимание ее адекватность коду. Несомненно, это парадоксальная ситуация, и тем не менее, несмотря на то что это крайний случай, он очень ярко характеризует специфику коммуникаций между людьми. Иногда де­нотативный код претерпевает такие радикальные изменения, что по­рождает многозначность типа указанной выше. Иногда полисемия оказывается частичной, например, когда я говорю, "дорогая собач­ка", и неясно, то ли собачка дорога моему сердцу, то ли она дорого стоит. Разумеется, эта полисемия постепенно устраняется, дешифров­ка направляется в определенное русло некоторыми поясняющими обстоятельствами:

— одно из них — внутренний контекст синтагмы (т. e. синтагма как контекст), который становится ключом к пониманию всего ос­тального,

— другое — коммуникативная ситуация, которая позволяет мне понять, каким кодом пользовался отправитель (так, фраза о бычках в итальянской грамматике или в латинском тексте интерпретируется однозначно);

— и наконец, само сообщение может включать указание на то, каким кодом следует пользоваться (например, "означаемое в том смысле, в котором употребляет этот термин Ф. де Соссюр...").

VI.2.

Что касается ситуации или обстоятельств коммуникации, следует сказать, что учет этого фактора переносит рассмотрение во­проса о референте в иную плоскость (см. А.2.1.3.). Действительно, как уже говорилось, семиология занимается тем, что выясняет, как проис­ходит кодификация, в результате которой определенные означающие связываются с определенными означаемыми, и она вовсе не обязана разбирать вопрос о том, что соответствует им в действительности

⁴⁹ Разумеется, подобная интерпретация отсылает к частному коннотативному лексикоду, согласно которому традиционно "pulchra dicuntur quae visa placent" (красивым считается приятное на вид) На самом деле, даже будучи понято на итальянском языке, сообщение открывается многим прочтениям

(поскольку семиология это наука о культуре, а не о природе). Однако во многих случаях так и остается неясным, можем ли мы рассчитывать на то, что знак в действительности чему-либо соответствует.

Итак, обстоятельства коммуникации, которые семиология, не ко­дифицируя, все же всегда имеет в виду, сами по себе оказываются чем-то вроде референта сообщения, однако сообщение не указывает на них, но в них разворачивается, осуществляясь в конкретной ситуации, которая и наделяет сообщение смыслом. Если я говорю "свинья", не имеет значения, есть ли в природе такое животное или нет, но зато имеет значение смысл, вкладываемый в это слово обществом, в кото­ром я живу, и те коннотации, которые оно ему приписывает (нечистое животное, слово используется как ругательство); реальное существо­вание референта-свиньи столь же мало интересует семиотику, сколь мало интересует человека, бранящего женщину ведьмой, а существу­ют ли ведьмы на самом деле. Но в зависимости от того, звучит ли фраза "Какая свинья!" на свиноферме или же в дружеской беседе, ее смысловая нагрузка меняется. Наличие референта ориентирует в вы­боре соответствующего лексикода, реальное положение вещей застав­ляет предпочесть тот или иной код. Но обстоятельства не всегда совпадают с предполагаемым референтом, и в отсутствие референта сам характер ситуации общения может определять выбор. Коммуни­кативные обстоятельства — это такая реальность, в которой я, на­ученный опытом, выбираю значения. Подытоживая, скажем, что об­стоятельства определяют выбор кода и, следовательно:

1). Ситуация меняет смысл сообщения (красный флажок на пляже и красный флаг на площади — вещи разные; нервюры церкви На Автостраде имеют смысл мистического возвышения, в то время как в каком-нибудь промышленном сооружении они выражали бы идею функционализма и технического прогресса).

2). Ситуация меняет функцию сообщения: запретительный знак на шоссе много более эмоционален и настоятелен, чем тот же знак на дорожках в местах парковки.

3). Ситуация меняет информативную нагрузку сообщения (череп и кости на флаконе значат не вполне то, что тот же знак на униформе; но на шкафу, находящемся под напряжением, он более предсказуем и избыточен, чем на бутылочке, которую я вдруг обнаруживаю на ку­хонной полке).

Короче говоря, непреложная реальность конкретных коммуника­тивных обстоятельств решающим образом влияет на семиотический универсум культурных конвенций, она укореняет в повседневной

⁵⁰ О функциях сообщения речь пойдет в А 3 1 2

жизни сугубо теоретический мир абстрактных кодов и сообщений, подпитывая холодную отстраненность и самодостаточность семиоти­ческих смыслов жизненными соками природы, общества, истории.

VI.3.

Если благодаря контексту и конкретной коммуникативной ситуации амплитуда смысловых колебаний сокращается и фактичес­ки может быть исчерпана основным денотативным кодом, то на уров­не коннотаций колебания осуществляются в очень широком спектре. Сюда же относятся колебания в смысле, которые всякому знакомы не только по чтению поэтических текстов, всегда богатых коннотация­ми, но и по самому обычному общению. Смелая, хотя и устоявшаяся метафора, ирония, аллюзия, развернутое сравнение — все это услож­няет общение и может привести к непониманию. Возьмем, например, такое высказывание: "Рабочим следует быть на месте". Для тех, кто знает итальянский, основной (денотативный) смысл у него один. Но язык не говорит о том, какое место имеется в виду. Для того, чтобы расшифровать это сообщение, я должен использовать коннатативные лексикоды, иначе говоря, припомнить смысл таких выражений как "находиться на своем месте" или "рабочее место". И я понимаю, что я должен выбрать один из двух различных коннатативных лексикодов (как мы увидим в А.4), относящихся к разным культурным ситуациям и идеологическим позициям. Я могу прочитать эту фразу, придав ей строго охранительное значение: "Рабочим следует быть на месте, которое им от веку отведено, и не пытаться нарушать установленный порядок," или же прочитать ее в ином, революционном ключе: "Рабо­чим следует, осуществляя власть диктатуры пролетариата, быть на том месте, которое им предначертано ходом истории".

Так, визуальное сообщение, изображающее негра и белую женщи­ну в интимной ситуации, хотя и имеет один и тот же смысл как для расиста, так и для сторонника равноправия, тем не менее для первого будет значить "акт насилия", "нежелательное явление", "недопусти­мое смешение рас", в то время как для второго оно будет значить "равенство", "обнадеживающая возможность сексуального взаимо­понимания с представителем другой расы", "любовь, свободную от предрассудков".

Разумеется, контекст может подчеркнуть те или иные оттенки зна­чения (выражение ужаса на женском лице), настраивая на тот или иной лексикод, обстоятельства также способны тем или иным обра­зом ориентировать адресата, например, если сообщение появляется в журнале, исповедующем фанатичный расизм, или, как в нашем слу­чае, на страницах журнала "Эрос", борющегося с сексуальными пред­рассудками. В противном случае коммуникативный процесс был бы

почти невозможен, хотя обычно коммуникация не вызывает особен­ных затруднений, но также часты случаи недопонимания или невер­ной трактовки.

И стало быть, в той мере, в какой отправитель и получатель сооб­щения повязаны лексикодами разной силы и степени обязательности, и в той мере, в какой если не сами коды, то большая часть их лексико­дов не совпадают, сообщение оказывается некой пустой формой, кото­рой могут быть приписаны самые разнообразные значения.