Мужчины, женщины и руководящий пост

Сельские руководители на уровне районных и сельских сове­тов были, как правило, мужского пола, крестьянского происхож­дения и малограмотны. Они часто приходили на административ­ную работу после службы в Красной Армии (по крайней мере от­служив обязательные два года). Руководители районного уровня обычно состояли в партии, в сельсоветах дело обстояло наоборот. Так или иначе, в их биографиях, как правило, имелись темные пятна. Члены партии получали партийные взыскания, временно исключались и даже приговаривались к лишению свободы по раз­личным обвинениям, от «саботажа государственных заготовок» до растраты казенных средств, беспартийные еще чаще в прошлом отбывали срок в тюрьме, нередко раньше состояли в партии, но были исключены.

Возьмем, к примеру, группу руководителей из Красногорского района Западной области в 1937 г., состоявшую из секретаря рай­кома, председателя райисполкома, трех заведующих отделами

райисполкома и одного председателя сельсовета. Все они, кроме одного, родились между 1899 и 1901 гг., в деревнях, находивших­ся либо в Западной области, либо вблизи от ее границ, по нацио­нальности были русскими. Происходили из довольно зажиточных семей (заведующий райзо, например, был сыном бывшего «твер-дозаданца») и окончили три-четыре класса сельской школы. Председатель сельсовета за предыдущее десятилетие три раза был под судом за должностные преступления и хулиганство и дважды отбывал короткие сроки заключения. Один из районных руково­дителей тоже чуть не попал в тюрьму за невыполнение плана хле­бозаготовок. Исключением в этой группе являлся самый старший по должности, секретарь райкома, еврей из одного из городов об­ласти. Он окончил высшую партийную школу (т.е. имел нечто вроде среднего образования), был, по-видимому, мобилизован в деревню в начале 30-х гг., да так там и остался²⁸.

В том, что женщины в сельской администрации любого уровня были представлены слабо, не было вины центральной власти, не­уклонно и решительно поддерживавшей выдвижение женщин на руководящие должности в деревне. Сталин расточал крестьянским женщинам множество авансов, начав со сделанного в 1933 г. заяв­ления, что женщины в колхозе «большая сила» и нужно поощ­рять занятие ими ответственных постов, а затем вмешавшись в об­суждение вопроса об отпусках по беременности и родам для кол­хозниц на Втором съезде колхозников-ударников в 1935 г. (где почти треть делегатов составляли женщины, что, безусловно, от­ражало политическую тенденцию, а не реальное положение вещей). Сталин также снова и снова подчеркивал важность осво­бождения крестьянской женщины от гнета патриархальной семьи и много раз показывался на публике в обществе стахановок, таких как ударница-свекловод Мария Демченко и трактористка Паша Ангелина²⁹. Председатель ВЦИК М.И.Калинин, наиболее тесно связанный с крестьянскими проблемами член партийного руковод­ства, неустанно выступал за выдвижение женщинЗО.

Можно даже сказать, что советская власть в 30-е гг., если речь заходила о деревне, питала предубеждение против мужчин в пользу женщин, поскольку отрицательные образы, например ку­лака, всегда были мужскими, а положительные, например крес­тьянина-стахановца, — как правило, женскими. Это понятно, если рассмотреть центр тяжести власти в деревне: мужчины обла­дали властью, следовательно, от них исходила большая угроза; женщины были бесправны, следовательно, не представляли угро­зы и их даже можно было привлечь к сотрудничеству как эксплу­атируемую группу. Существовали и практические соображения. В резолюции ЦК 1935 г. указывалось, что, поскольку женщины со­ставляют большинство в колхозах значительной части Нечерно­земной полосы, необходимо проводить в этом регионе активную политику выдвижения женщин на руководящие постыЗ!.

Все же, как известно, женщине трудно было занять на селе руководящую должность. Главная причина состояла в том, что крестьяне, как мужчины, так и женщины, относились к этому не­одобрительно, а местные власти, как правило, разделяли их мне­ние. Стоило женщине стать председателем колхоза или сельсове­та, как тут же появлялись злобные сплетни и слухи по поводу ее личной жизни и покровительства, якобы оказываемого ею родст­венникам мужского пола³². Более того, представительство жен­щин на оплачиваемых сельских административных должностях в течение десятилетия не увеличивалось, как следовало бы ожидать, принимая во внимание высокую степень заинтересованности в этом правительства, а, напротив, уменьшалось — еще один при­знак ослабления влияния центральной власти в деревне. Мария Шабурова, деятельница всесоюзного масштаба, занимавшаяся женским вопросом и ставшая впоследствии наркомом социального обеспечения, выражала в 1934 г. досаду и разочарование по пово­ду проявляющейся на селе тенденции к отказу от выдвижения женщин. Многие женщины были назначены на руководящие посты в начале 30-х гг., говорила она, однако теперь все эти до­стижения перечеркнуты. В Западной области, к примеру, число женщин — председателей сельсоветов упало с 206 до 58. В Гру­зии и Армении в 1931 г. эту должность занимали 50 женщин, те­перь же осталось только четыре. В 1936 г. лишь 7% председателей сельсоветов и менее 3% председателей колхозов были женщина­ми³³.

О том же писала в 1937 г. группа женщин из Островского райо­на Псковской области, жаловавшаяся в местную газету, что в райо­не нет ни одной женщины — председателя сельсовета и только две женщины являются председателями колхозов. Правда, в райиспол­коме было несколько женщин, но они играли там чисто декоратив­ную роль, им не давали никакого реального дела и «для приличия» приглашали «лишь на пленумы райисполкома». Авторы письма об­виняли бывших районных руководителей (жертв Большого Терро­ра, над которыми только что был проведен показательный процесс) в том, что они «всеми способами старались оттереть женщин от ру­ководящей работы, держать их под спудом», требовали отныне более энергично вьщвигать на ответственные должности женщин и даже называли некоторые кандидатуры³⁴.

Многие женщины, занимавшие руководящие посты в начале 30-х гг., были бедными вдовами, часто батрачившими некогда в 20-е гг. на кулаков. Например, Агриппина Городничева жила в деревне в Московской области, пока ее муж не умер в начале 20-х гг. Не в силах справиться с хозяйством одна, она уехала в Москву и 7 лет работала домработницей. Когда ей было уже под пятьдесят, началась коллективизация; она вернулась в деревню и стала ак­тивной сторонницей колхоза. В 1933 г. она была председателем ревизионной комиссии колхоза и заместителем председателя сель-

совета. «Тетка Варя», главная героиня рассказа советского журна­листа о коллективизации в Спасе-на-Песках, маленькой деревуш­ке в Нечерноземье, осталась вдовой в Первую мировую войну, была активисткой комитета бедноты в гражданскую и стала пер­вым председателем колхоза в начале 30-х гг. Однако в середине десятилетия руководство в колхозе захватили мужчины, и тетка Варя была отстранена35.

СТИЛЬ РУКОВОДСТВА

В пределах своего района в глазах местных крестьян районные руководители являлись фигурами первейшего масштаба. Неудиви­тельно, что некоторые из них проникались преувеличенным созна­нием собственной значимости и даже поощряли установление местного «культа личности». В этом они, без сомнения, были не только верными последователями Сталина, но и прямыми потом­ками тех тупых, невежественных, чванливых российских провин­циальных чиновников, которых в XIX в. высмеял Салтыков-Щед­рин в своей «Истории одного города» — летописи некоего города Глупова. Районные руководители такого сорта требовали от под­чиненных особого почтения и заискивания:

«Секретаря райкома партии Поварова и председателя рика Горшкова неизменно величали "Васильичем" и "Ефимычем": "Ура Ефимычу!" — под этим знаком прошло не одно собрание, руково­димое Горшковым...»

Они были также подвержены вспышкам дурного нрава, наво­дившим страх на подчиненных:

«Председатель одного из сельсоветов рассказывал: "На сове­щаниях председателей сельсоветов Горшков, когда расходился, стучал так кулаком по столу, что телефонная трубка на пол лете­ла. Мы воспринимали этот пример и переносили его в сельсове­ты... Худо быть в контрах с Горшковым: за критику, как курицу, потом общиплет тебя: семена получишь позже других сельсоветов, уполномоченного пришлет тебе малограмотного..."»36

Запугивание — не тот административный стиль, который вы­звал бы осуждение в 30-е гг. Решительность и твердая рука высо­ко ценились. Сами коммунисты считали примером для себя «ко­мандную» модель времен гражданской войны; руководящие кадры на селе зачастую носили с собой оружие. Они жили в су­ровом враждебном мире, где бандиты — чаще всего раскулачен­ные, скрывавшиеся в лесах, — стреляли в представителей власти из-за угла, а угрюмые крестьяне смотрели в сторону. Зачастую руководители действовали по законам военного времени, бросая провинившихся крестьян в тюрьму без всякого соблюдения фор­мальностей. Но и сами они подвергались со стороны вышестояще­го начальства суровым карам, вплоть до заключения в тюрьму

или лагерь, если не выполняли посевные планы или обязательства по заготовкам.

В общении с вышестоящим начальником для руководителя главным было продемонстрировать свою твердость, умение отда­вать приказы и добиваться их исполнения:

«2 августа на поселок колхоза приехал председатель сельсове­та Соколов и председатель рик'а Кубышкин. Председатель Патри­кеев, чтобы показать свою дисциплину, — в этот момент на улице встречает колхозницу Костину Ольгу и начинает ее всячески ма­терить, почему не идешь на работу. А у Костиной двое детишек, один из них грудной и второй 2-х лет»37.

Учитывая давление, которое оказывалось на руководителей, мы вряд ли должны удивляться, встречая случаи, когда стиль за­пугивания переходил почти в клиническую картину истерии. Возьмем дело Белоусова, секретаря райкома из Западной области, чье поведение вызывало столько жалоб, что из области послали инструктора с заданием провести расследование. Он сообщил сле­дующее:

«Белоусов страшно груб, особенно с председателями сельсове­тов, ругается матом как совершенно обезумевший человек, особен­но по утрам (трещит голова после пьянки), кричит, ругается матом и зло срывает на телефоне, разбивает вдребезги, каждую пятидневку монтеры чинят его. У населения сложилось мнение, что это психопат, с большой опаской обращаются к нему, предпо­читая лучше уйти ни с чем, чем слушать его матерщину. Доста­точно привести еще один факт. В прошлом году во время сева, в колхозе им. Буденного, Пустошкинского сельсовета, в пьяном виде набросился на председателя этого колхоза и, прицелившись в него из нагана, заорал: "Застрелю, мать... и т.д." Последний после этого болел».

Получив этот отчет, непосредственный начальник Белоусова признал, что Белоусов склонен к грубости, но ссылался на смяг­чающие обстоятельства. По его словам, тот вел себя подобным об­разом не из-за пьянства; всему виной была «психо-неврастения», от которой Белоусов лечился два года назад38.

Крестьяне без конца писали жалобы на местных руководите­лей, задиравших, оскорблявших их, угрожавших им или постоян­но пьянствовавших. Получая возможность высказать подобные обвинения публично, например на показательных процессах 1937 г., они делали это весьма пространно и с пафосом³**. И все же такого рода жалобы на оскорбительное поведение и запугива­ние носили несколько формальный характер; крайне редко можно уловить в них подлинное негодование, столь часто присущее рас­сказам о воровстве или произвольной конфискации имущества ад­министрацией. Если представители власти напивались, скверно­словили, колотили крестьян, это давало последним подходящий повод, чтобы пожаловаться в высшие инстанции, — в особенности если у них имелись и другие претензии к руководителям, о кото-

рых шла речь. Однако создавалось некое впечатление, будто на самом деле все негласно признавали, что дело руководителя — буйствовать, так же как дело крестьян — жаловаться.

В свете обычаев, принятых при взаимоотношениях российских крестьян и чиновников, не было ничего невозможного (а по всей вероятности, это было даже желательно или обязательно) в том, чтобы после какой-либо возмутительной выходки со стороны на­чальства немедленно следовало шумное гулянье, в котором участ­вовали и представители власти, и крестьяне. Естественно, ни те, ни другие не могли сообщить о чем-то подобном в вышестоящие инстанции, так что свидетельства такого рода трудно отыскать. Мы можем уловить лишь намек на это в поразительном сообще­нии областной газеты о странном поведении одного заготовитель­ного отряда, перемежавшего свирепые и безжалостные допросы провинившихся крестьян «бешеной пляской» под гармошку⁴⁰.

Более ясное представление о происходившем можно получить, читая воспоминания Арво Туоминена, финского коммуниста, со­провождавшего в 1934 г. заготовительный отряд, получивший за­дание собрать в одном районе Тульской области 8000 т зерна сверх плана. В каждом колхозе пятеро членов отряда с «болтающимися у пояса маузерами» созывали общее собрание и всячески запугивали колхозников, пока те не проголосуют за принятие встречного плана. Один колхоз проявил особое упорство; в конце концов, отряд арес­товал председателя и других «вожаков», их посадили в грузовик и пригрозили обвинить в «спекуляции хлебом». Колхозники все еще отказывались голосовать за встречный план.

«Наконец, после полуночи один старик сказал: "Ничего хоро­шего из этого не выйдет. Они придут и завтра, и послезавтра, до тех пор пока никого не останется".

Маслов [начальник заготовительного отряда] тут же снова приказал поднять руки и на этот раз добился большинства, незна­чительного, но вполне достаточного. В память мне врезался горь­кий возглас старика, когда [при свече] писали протокол собрания: "Вы бы хоть привезли с собой керосина, чтобы мы могли видеть, где подписать это грабительское постановление!"

...Затем последовала самая изумительная сцена. Когда граби­тельское постановление было подписано, заправлявший грабежом спросил, нет ли у кого гармони, чтобы можно было сплясать. И подумать только! Гармонь нашлась, неарестованные колхозники встали в круг, один начал играть, другие хлопали в ладоши в такт, а в центре круга несколько колхозников, политрук и люди из ГПУ плясали гопака...»⁴¹

ПРЕДКОЛХОЗА

Для успеха колхозного дела председатель был важнейшей фи­гурой. В его задачу входило руководить работой, управлять кол-

лективом и служить посредником между колхозниками и райо­ном. Однако о должности председателя, невзирая на всю ее зна­чимость, даже не упоминалось в первом Уставе сельскохозяйст­венной артели, поспешно составленном в марте 1930 г. В этом Ус­таве говорилось только о правлении, избираемом собранием чле­нов колхоза. Тут, возможно, проявился некий идеологический за­скок сталинского руководства — мнение, очевидно, проводимое Сталиным и Молотовым в конце 20-х, что колхозы не должны че­ресчур зависеть от харизматического лидерства активной цент­ральной фигуры, председателя. С другой стороны, это могло от­ражать обеспокоенность тем фактом, что на тот момент многие колхозы организовывали и возглавляли городские чужаки, напо­минавшие, так сказать, своим административным подходом преж­них помещичьих управляющих. Так или иначе, в новом варианте Устава сельскохозяйственной артели в 1935 г. уже было четко ус­тановлено, что правление колхоза возглавляется председателем, избираемым на общем собрании колхозников⁴².

Председатель колхоза занимал промежуточное положение между колхозниками и сельской властной структурой. С одной стороны, он (или, гораздо реже, она) мог командовать крестьяна­ми и эксплуатировать их экономически почти так же, как делали его вышестоящие начальники. Разница между ним и начальника­ми из района заключалась в том, что последние получали долж­ностной оклад, а ему платили по трудодням, т.е. рассматривали его как колхозника (хотя и высокооплачиваемого). Кроме того, существовали некоторые различия в зависимости от того, был председатель чужим или местным. Если в данной деревне или даже в данной местности он являлся чужаком, «присланным из района», то по своему положению был ближе к председателю сельсовета, получавшему должностной оклад, а если местным, членом сельской общины, — то к остальным крестьянам, напоми­ная по своему статусу и функциям прежнего сельского старосту.

В высказываниях крестьян мы можем найти свидетельства обеих трактовок фигуры председателя — как одного «из них» и как одного «из наших». Например, на одном показательном про­цессе в 1937 г. крестьяне-свидетели резко критиковали председа­теля колхоза вместе с директором МТС за то, что те навязали колхозу неправильный севооборот. Тот председатель явно считал­ся одним «из них». Но вот другой председатель — женщина (одна из сравнительно немногих, занимавших этот пост), свиде­тельствовавшая на процессе и гневно говорившая о невыполнимых посевных планах, спущенных «ими» из района, выступала в роли одной «из нашихИЗ.

Чужие и местные

В первые годы коллективизации председателями колхозов чаще становились чужаки — рабочие-25-тысячники, коммунисты,

присланные из города, чем члены сельской общины. В особеннос­ти характерно это было для основных зернопроизводящих райо­нов: на Северном Кавказе, к примеру, в 1930 г. две пятых пред­седателей составляли 25-тысячники. Но уже к середине 30-х гг. пришельцы из города стали редкостью, и подавляющее большин­ство колхозных председателей были местными крестьянами⁴⁴. «Чужие» председатели не имели непосредственных предшествен­ников в историческом опыте деревни, а вот «местные» продолжа­ли долгую традицию назначаемых или выборных деревенских ру­ководителей — управляющих и надсмотрщиков, волостных и об­щинных старост, — которые не только выполняли функции уп­равления и поддержания дисциплины, но и должны были дейст­вовать как посредники между деревней и внешней властью.

Разумеется, существовали различия в зависимости от местнос­ти. На совещании председателей колхозов в начале 1935 г. один выступавший сообщал, что в Курском районе, относящемся к Центральному земледельческому району РСФСР, более 90% пред­седателей — местные, тогда как другой выражал сожаление по поводу того, что в Киевском районе, все еще с трудом оправляв­шемся от сокрушительных последствий голода, «среди председа­телей колхозов практически нет местных». Три года спустя ин­спекция Мелитопольского района на юге Украины показала, что 76% лиц, являвшихся на тот момент председателями колхозов, происходили из того же села, а еще 7% — из других сел в той же местности⁴⁵.

Неопубликованные материалы неофициальной встречи предсе­дателей колхозов, состоявшейся в апреле 1935 г. в Наркомземе, дают нам редкую возможность бросить взгляд на личность «чужо­го» председателя переходного периода. Из двадцати с лишним участников встречи, вызванных из различных регионов страны, почти все были «чужими» председателями — верными и испытан­ными коммунистическими кадрами, последние пять лет беспре­рывно занятыми ликвидацией узких мест, бросаемыми из одного разваливающегося колхоза в другой и испытавшими все тяготы жизни в деревне в эпоху коллективизации и голода.

Типичен для всей этой группы послужной список председателя колхоза «Киров» Винницкой области на Украине Французова:

«Я работаю сам 2 года в этом колхозе, я сам рабочий, работал на производстве и в 1930 г. только прибыл в Антониевский район, откуда меня в 1931 г. послали в колхоз того же района, отсталый колхоз, я там проработал 8 месяцев, колхоз поднялся... После этого меня снимают опять на районную работу, и в 1933 г. я ухожу в колхоз "Большие Тузы", где все правление было снято за вредительскую работу в колхозе...»⁴⁶

Другие выступавшие также описывали работу «чужого» пред­седателя как странствующего профессионального ликвидатора прорывов и узких мест. Лишь в последние два года, говорил один из них, председатель со стороны стал задерживаться в одном кол­хозе на более или менее продолжительное время: «А до этого

года, если не объедет за год председатель 5 колхозов, то что он за председатель, мякиш какой-то»⁴?.

Некоторые выступавшие проводили четкую границу между собой и «местными» председателями. Сами являясь чужаками, они в принципе не высказывали возражений против местных кан­дидатур в председатели. По их мнению, положение местного председателя отличалось известными преимуществами: он держал собственный скот, имел приусадебный участок и, следовательно, мог себя прокормить. Один выступавший, переживший голод в Киевской области в качестве «чужого» председателя, резко под­черкнул этот момент:

«Условия председателя, в особенности того, который приезжа­ет в район — не свой человек, очень трудные. Взять 1933 год, когда я приехал в колхоз, — целый год я буквально голодал, хотел взять денег, ничего не было. Хлеба нет, авансирования нет. Сейчас хорошо, что я получил на трудодни, имею хлеб, — если меня перебросят в другой колхоз, я имею базу. Но представьте себе, что взяли председателя из Москвы и послали его на место. Он должен ждать нового урожая...»⁴⁸

На местах считали само собой разумеющимся, что чужой пред­седатель, являясь на новое место работы, вынужден был присваи­вать кое-какой колхозный скот, чтобы выжить. Хотя об этом не принято было говорить вслух, даже неофициально, киевского председателя спровоцировали наивные вопросы чиновника из нар­комата, по-видимому, думавшего, что коровы растут на деревьях или, по крайней мере, появляются волшебным образом в резуль­тате постановлений из Москвы:

«ВОПРОС. Корову имеете?

ОТВЕТ. Нет, своей не имею, взял одного поросенка.

ВОПРОС. Почему не имеете коровы?

ОТВЕТ. Вы также, вероятно, не имеете.

ВОПРОС. Вы председатель колхоза.

ОТВЕТ. На это нужно иметь не меньше 1000—1500 рубли­ков... Когда я пришел в колхоз, там была одна корова и один бык. Так что, если бы я и хотел взять, я не мог бы взять, а теперь мы имеем 66 шт. рогатого скота, попробуйте взять телку.

ВОПРОС. Значит, не собираетесь долго сидеть...»⁴⁹

Чужой председатель редко задерживался на своем посту на­долго. Но и местный тоже. Центральное руководство постоянно осуждало исключительно высокую текучесть кадров среди колхоз­ных председателей, однако без всякого толку. На январь 1936 г. 37% всех председателей колхозов и их заместителей в Советском Союзе работали на своей должности меньше года, и лишь 18% за­нимали ее 3 года или дольше. И это еще был сравнительно мир­ный период в деревне: в бурную эпоху начала 30-х гг. или во время Большого Террора 1937 — 1938 гг. текучесть была куда выше⁵⁰.

Тому было много причин. Одна из них заключалась в том, что председателей делали козлами отпущения, если колхоз не выпол-

нял свои обязательства по госпоставкам. В середине 30-х гг. за 14 месяцев 73% председателей колхозов в Кировской (Вятской) области были сняты с должности и вдобавок отданы под суд за «экономический саботаж» (две трети из них были осуждены). Председатель-коммунист из Вельского района Западной области, которому грозило обвинение в растрате 4000 руб., с горечью заме­тил, что он в этом колхозе седьмой председатель и, по-видимому, будет седьмым, попавшим в тюрьму, — «выходит, что все предсе­датели колхоза плуты и воры, и я тоже». Впрочем, в иных слу­чаях увольнение не представлялось большим злом: «Я здесь в Белом работаю с 1932 г., — говорил директор местной МТС, — и каждый год меня снимают с работы, и каждый год восстанавли­вают»^.

По словам Я.А.Яковлева, партийного руководителя, отвечав­шего за сельское хозяйство, таков был один из способов, с помо­щью которого районное начальство пыталось уйти от ответствен­ности:

«Для иного районного руководителя снять с работы председа­теля колхоза — это вроде того, что получить удостоверение на звание хорошего администратора. Если спросят такого "админи­стратора", почему у него дело плохо с посевом, или с уборочной, или с хлебозаготовками, — у него всегда наготове доказательство своей энергичной деятельности: мы свое дело сделали, мы сняли столько-то председателей»52.

Кроме того, когда около середины 30-х гг. развернулось движе­ние за «колхозную демократию», снятию с должности председате­лей колхозов — теперь уже по большей части местных — стали способствовать сами колхозники. На председателей писали и доно­сы — испытанный метод, широко и успешно применявшийся крес­тьянами, желающими избавиться от неугодного председателя.

Если мы пристальнее вглядимся в отчет партийного работника, расследовавшего один из таких доносов, то найдем еще одну при­чину высокой текучести кадров среди председателей — трудность подыскания подходящей кандидатуры. Жертва доноса Василь­ков — бывший коммунист и районный работник, исключенный из партии и смещенный со своей должности в результате скандала (по-видимому, его поймали на воровстве). Несомненно, его дру­зья в районе сочли, что ему лучше отсидеться в родной деревне, и назначили его туда председателем колхоза. Однако эта кандида­тура не представлялась идеальной: Васильков должен был пла­тить алименты первой жене, жившей в деревне, усугублял поло­жение и его отец, проживавший там же и отказывавшийся всту­пать в колхоз. Два местных коммуниста, которые могли бы стать альтернативными кандидатами на руководящий пост, тоже оказа­лись не на высоте: один грамотный, но неподходящий по социаль­ному происхождению, другой из бедняков, как полагается, но «мягкотел, не инициативен». Что касается трех колхозных брига­диров, возглавивших антивасильковскую кампанию, то и они не

вызывали доверия: один был когда-то осужден за скупку крадено­го, другого недавно осудили за словесное оскорбление и угрозу физическим насилием, третий пил. Колхозники уже выбрали но­вого председателя, докладывал партийный следователь, и он под­ходит по всем статьям, за исключением того, что работает не в колхозе, а на местной фабрике⁵³.

Как уже отмечалось, женщины во второй половине 30-х гг. редко занимали должность председателя колхоза. На Втором съезде колхозников-ударников в 1935 г. было несколько впечатля­ющих фигур ярко выступавших женщин-председателей: напри­мер, Маремьяна Карютина, уверенная в себе, несгибаемая пятиде­сятишестилетняя делегатка, председатель колхоза в Ленинград­ской области с 1929 г.; Александра Левченкова, молодая женщина с коротко стрижеными волосами и решительными взглядами, председатель колхоза в Воронежской области. (В обоих случаях коллективы колхозов, возглавляемых ими, были в основном жен­скими, потому что все мужчины ушли в отход или стали город­скими рабочими.) Но эти женщины представляли собой исключе­ние: женщина — председатель колхоза являлась даже большей редкостью, чем женщина — председатель сельсовета. По всей стране в начале 1935 г. их было 7000 чел., и, по-видимому, это был наивысший показатель на протяжении десятилетия⁵⁴.

Более типичной представительницей этой группы, чем Карю­тина и Левченкова, была, вероятно, Апполонова, председатель колхоза в Западной области, чье дело стало предметом расследо­вания областного инспектора в 1936 г. Главная проблема Апполо-новой состояла в том, что под нее подкапывался молодой колхоз­ник, недавно вернувшийся в деревню после окончания совпарт­школы и явно считавший, что он лучше подходит на должность председателя. Партийный следователь нашел, что Апполонова на посту председателя делает все, что может, и не оказывает неза­конного покровительства (в чем обвинял ее противник) своему брату и его семье, однако очень плохо образована: «Энергичная женщина... вдова, имеет 4 детей, крепко борется за работу, но всю работу разлагает»⁵⁵.

Сравнительно немногие женщины, попадавшие в колхозное руководство, обычно занимали должности ниже председательской (заведующие животноводческой фермой, бригадиры животново­дов, звеньевые). Тетка Варя, первый председатель колхоза в Спасе-на-Песках, отстраненная в середине 30-х гг., стала скром­ной звеньевой, и нет ничего невозможного в том, что Апполонову ждала такая же судьба⁵⁶.