Анекдоты: значение забавных историй

Оценивая чье-то исследование, ученые принимают во внимание, каким образом собирались данные, достоверны ли они, и как эти данные объясняются, интерпретируются и распространяются. Анекдоты — или, иными с\овами, забавные и поучительные истории — это тоже источник данных, и им всегда находится место в описаниях животных, сделанных учеными. Однако некоторые ученые не любят или

игнорируют анекдоты, потому что это «всего лишь истории». Они не считают их «настоящими данными», потому что они невоспроизводимы повторно и потенциально слишком окрашены личными отношениями и пристрастиями.

Однако значительная часть наших теорий по поводу эволюции поведения также основывается на историях, хорошо это или плохо. Лишь у некоторых ученых это вызывает возражения, возможно потому, что эти истории крутятся вокруг общепринятой унифицированной теории естественного отбора. На самом деле системный анализ анекдотов может дать сведения, которые подтверждаются в результате организованных экспериментов, повторяющих забавные ситуации.

Мне приятно сообщить, что множество историй — это уже множество данных. Анекдоты занимают центральное место в изучении поведения животных и их эмоций, потому что в них содержится настоящий кладезь информации для науки, заслуживающей тщательного изучения. Эмоции не появляются в вакууме. Они появляются в определенном контексте: возникают события, которые вызывают их, они влекут за собой последствия, а тщательно все это описать и означает рассказать историю. Откуда мы узнаем, почему разозлился павиан? Итак, он ест, кто-то отбирает у него еду, он начинает визжать и преследовать другого павиана и, наконец, забирает еду назад. Откуда мы знаем, что маленький красный лис скучает по своей матери? Он пронзительно кричит, ищет мать, а когда эти двое снова воссоединяются, он тесно прижимается к ней, закрывает глаза и тихонько засыпает. Мы можем ограничить свое описание лишь поведением первого павиана и первой лисы, но именно кража и отсутствие матери проясняют ситуацию, и нам становится понятно, что визг и погоня или то, что лисенок кричит или прижимается к матери, не означают, что это радостная игра, любовное соитие или какое-то другое поведение.

Собирая все больше и больше историй, мы накапливаем внушительную базу данных, которую можно использовать как стимул к дальнейшим эмпирическим исследованиям и — да! — к новым историям. Важно отмечать, с какой частотой похожие истории случаются у различных видов, и это также помогает нам определить особые эмоции. Различные виды могут использовать различное поведение для выражения эмоций, но контекст ситуации помогает выявить схожесть их чувств. Более того, чем больше историй, раскрывающих одно и то же явление, мы собираем, тем меньше вероятность того, что личные пристрастия повлияют на сбор данных или на выводы исследователя. И, наконец, анекдоты — это всего лишь данные, на сбор которых, возможно, уходит больше времени, но от этого они отнюдь не теряют своего значения или достоверности.

nt:

НЕМИНУЕМЫЙ «ГРЕХ»: АНТРОПОМОРФИЗМ

Поэтому\ вполне возможно, что простой человек, который живет близко к природе и выражается обычным человеческим языком, оказывается ближе к истине о жизни животных, чем тот психолог, что проводит жизнь в своей библиотеке и сегодня говорит на языке, который завтра уже все забудут.

Уильям Дж. Лонг,

«Философия лоскутка и колючки „кролика Питера"»

В конце 90-х годов было опубликовано два замечательных романа:

«Белый как волны», пересказ «Моби Дика» от имени кита и «Белая кость», о расколе общества у ионов с точки зрения слона.

В обоих романах используются все известные данные о биологии и соцшиьной жизни избранных видов и выстраивается картина совершенного общества, культуры и познавательных возможностей. Их самки озабочены вопросами религии и окружающей среды так же, как заботой о своих детенышах; их самцы живут в богатой социальной и экологической структуре, в которой спаривание занимает лишь небольшую часть. Сторонники редукционизма могут сравнить эти портреты с Винни-Пухом — фантазиями о мире животных. Но для меня они звучат искренне и вполне могут быть ближе к природе этих животных, чем грубые количественные абстракции, которые я получаю из своих собственных научных наблюдений.

Хэл Уайтхэд, «Кашалоты»

Наряду с анекдотами; антропоморфизм часто используется для нападения на сферу когнитивной этологии. Существует множество способов описать, что делают животные. То, каким образом резюмируется все, что оно видит, слышит, какие запахи воспринимает, зависит от той задачи, которую ставит перед собой исследователь. Не существует единственно верного способа описать или объяснить поведение и эмоции животных. В исследовании их поведения антропоморфизм характеризуется как присвоение человеческих характеристик нечеловекообразным животным. Быть антропоморфичным означает использовать слова, которые обычно описывают состояние человека, такие как мышление, радость, горе, смущение и ревность, но применительно к животным. Это распространенная практика, которая обычно докучает моим коллегам, хотя большинство из них свободно используют этот метод.

Как показывают цитаты, приведенные в начале раздела, предположение, что антропоморфичные описания могут на самом деле точно описывать животных, возникло довольно давно. Возможно, Уильяма Лонга, который писал свою книгу больше ста лет назад, можно не принимать во внимание, поскольку он не имел представления о современных исследованиях, но Хэл Уайтхэд считается одним из ведущих мировых специалистов по исследованию китов, и совершенно очевидно, что он понимает ценность анекдотов и ангропоморфичных описаний.

Как люди, изучающие других животных, мы можем описывать и объяснять их поведение только теми словами, которые привычны нам с нашей человеческой точки обзора. Поэтому, когда я пытаюсь понять, что происходит в голове у собаки, мне приходится быть антропомор- фичным, но я стараюсь делать это с точки зрения собаки. Когда я говорю, что собака счастлива или ревнует, это не означает, что она счастлива или ревнива в человеческом смысле слова, но так, как другие собаки. Антропоморфизм — это лингвистический прием, позволяющий сделать мысли и чувства животных доступными для человека. Конечно, время от времени мы делаем ошибки, но в то же время мы преуспели в создании точных предположений в области психики.

Если мы откажемся от использования антропоморфического языка, мы можем собираться и идти домой, потому что у нас просто нет альтернатив. Разве можно говорить о животных как о кучке гормонов, нейронов и мускулов, исключая любой контекст, в котором они действуют, и причины этих действий? Антропоморфизм неизбежен и непреднамерен. Психолог Гордон Берхардг отмечает, что отрицание собственной интуиции в изучении жизни животных — это «скучно и непродуктивно». Если мы не прибегаем к антропоморфизму, мы теряем важную информацию. Знаменитый и влиятельный экспериментальный психолог Дональд Хебб, который любит делать расчеты и проводить статистический анализ, также сделал несколько важных наблюдений по поводу антропоморфизма. Хебб считает, что для владельцев зоопарков антропоморфичная оценка призвана стать «интуитивным и практическим руководством по изучению поведения», которая позволит им наилучшим образом взаимодействовать с шимпанзе, живущими в неволе, о которых они заботятся. Хебб также полагает, что объективный анализ основ антропоморфизма может оказаться «подходящим для тех задач, которые ставит научная сравнительная психология».

Конрад Лоренц, изучая механизмы, побуждающие взрооюго человека заботиться о молодняке, как кажется, обнаружил одну из причин, по которой мы склонны антропоморфизировать. Лоренц заметил, что людей привлекают в молодых животных определенные характеристики, которые включают в себя: «относительно большую голову с преоб-

Ш:

ладанием мозговой зоны черепа, большие и глубоко посаженные глаза, пухлые щеки, короткие и толстые конечности, упругое эластичное сложение и неловкие движения». Другими словами, они выглядят, как человеческие дети, и эта реакция: «Ах, какой хорошенький!» — в дальнейшем может подкрепляться качествами, которые, по всей видимости, усиливают «желание обнять» животное: пушистый мех, мягкость кожи или шерсти. Антропоморфизм тут как тут, когда нас привлекает молодое животное, ия не знаю никого, кто бы не назвал щенка «милым».

Однако в научных кругах антропоморфизм зачастую остается большим табу, и не пытайтесь использовать его с чувством юмора. Просто спросите профессора Роберта Сапольски, который рассказал историю о Нике, писающем хулиганистом павиане (см. главу 3). «Расстраивает ли меня тот факт, что, рассказывая о, скажем, бабуинах, я так часто антропоморфизирую? — спрашивает Сапольски. — Хочется надеяться, что некоторые ужасно смешные моменты будут восприняты как таковые. Тем не менее, я был ошелошен тем, что некоторые из моих коллег, лишенные чувства юмора, не в состоянии этого заметить. Одно из испытаний в понимании поведения животных — это признание того, что они похожи на нас по какой-то причине. Это не значит, что мы проецируем на них чыовеческие ценности, это значит, что мы разделяем с ними общие характеристики». Другими словами, мы все признаем и соглашаемся с тем, что животные и человек имеют общие черты, включая эмоции. Поэтому мы не «наделяем» животных человеческими чертами, но лишь определяем наше с ними сходство, а затем используем человеческий язык, чтобы передать то, что наблюдаем.

Когда мы прибегаем к антропоморфизму, мы лишь делаем то, что получается естественно, и не стоит нас в этом упрекать. Это часть нашей природы. В начале своей карьеры Джейн Гудолл часто упрекали в том, что она не использует научные методы, поскольку дает шимпанзе имена вместо того, чтобы присвоить им номера, за то, что считала их «личностями», и за то, что утверждала, что у них есть ум и чувства. С 1960-х годов мы прошли большой путь во многих сферах, но безосновательные страхи по поводу ангропоморфизации языка продолжают существовать. Пришло время отпустить их ради блага животных и ради блага науки.

У раннего человека антропоморфизация позволяла охотникам лучше предвидеть поведение животных, на которых они охотились, и он очень полезен сегодня для пополнения знаний о переживаниях животных. Стефан Джей Гулд разделяет это мнение: «Да, мы люди и не можем избежать использования языка и знания собственного эмоциональ- ного опыта, когда описываем удивитыьно похожие реакции, которые наблюдаем у других видов». Антропоморфизм продолжает существовать

в силу своей необходимости, но он должен применяться с осторожностью, осознанно, сочувственно и биоцентрично. Мы должны делать все возможное, чтобы утверждать точку зрения животного. Мы должны постоянно задавать себе вопрос: «Каков опыт этого конкретного индивида?» Утверждение, что антропоморфизму нет места в науке или что антропоморфичные предположения или объяснения обладают меньшей точностью, чем механистические или редукционистские объяснения, не подтверждаются никакими данными. Антропоморфизм, применяемый с осторожностью, продолжает жить и процветать, как это и должно быть.