Когда Гарри опустился на пол его кабинета, Дамблдор уже сидел за столом. Гарри тоже сел, ожидая слов Дамблдора.

— Я уже очень давно питал надежду заполучить это свидетельство, — начал Дамблдор. — Оно подтверждает мою теорию, говорит о том, что я прав, и о том, какой длинный путь нам еще предстоит пройти.

Гарри вдруг обнаружил, что портреты прежних директоров и директрис школы, висящие по стенам кабинета, не спят и внимательно слушают их разговор. А дородный и красноносый волшебник даже приставил к уху слуховую трубку.

— Я уверен, Гарри, — продолжал Дамблдор, — ты понимаешь значение того, что мы с тобой услышали. Уже в твоем возрасте, плюс-минус несколько месяцев, Том Реддл изо всех сил искал дорогу к бессмертию.

— Так вы думаете, что это ему удалось, сэр? — спросил Гарри. — Что он создал крестраж? Что потому и не погиб, когда напал на меня? Потому, что у него где-то надежно спрятан крестраж, кусочек его души?

— Кусочек, и может быть, не один, — ответил Дамблдор. — Ты же слышал Волан-де-Морта: его особенно интересовало мнение Горация о том, что происходит с волшебником, который создает больше одного крестража, с волшебником, которому так хочется избежать смерти, что он готов убивать множество раз, рвать и рвать свою душу, лишь бы сохранить ее во многих спрятанных по отдельности крестражах. Этих сведений он ни из каких книг почерпнуть не смог бы. Насколько мне известно — насколько, я в этом уверен, известно и Волан-де-Морту — ни один волшебник ни разу еще не разрывал свою душу более чем на два куска.

Дамблдор немного помолчал, собираясь с мыслями, затем сказал:

— Четыре года назад я получил верное, как мне представлялось, доказательство того, что Волан-де-Морт свою душу расколол.

— Где же? — спросил Гарри. — Как?

— Меня снабдил им ты, Гарри, — ответил Дамблдор. — Я говорю о дневнике Реддла, дававшем наставления о том, как открыть Тайную комнату.

— Не понимаю, сэр, — сказал Гарри.

— Видишь ли, хоть я и не присутствовал при возникновении Реддла из дневника, то, что ты описал мне, было явлением, наблюдать которое мне никогда еще не приходилось. Простое воспоминание начинает думать и действовать самостоятельно? Воспоминание высасывает жизнь из девочки, в руки которой оно попало? Нет, в той книжице обитало нечто куда более зловещее — часть души, я почти сразу уверовал в это. Дневник и был крестражем. Но отсюда следовало больше вопросов, чем ответов. И сильнее всего меня заинтриговало и встревожило то, что дневник был в такой же мере оружием, в какой и средством защиты.

— Я все равно не понимаю, — сказал Гарри.

— Он исполнял то, что крестражу и положено исполнять. Спрятанная в нем часть души сохранялась в безопасности и, несомненно, играла некую роль, уберегая ее обладателя от смерти. Но нельзя было сомневаться и в другом — Реддл действительно желал, чтобы его дневник прочитали и часть его души вселилась в другого человека и овладела им. Это позволило бы снова выпустить на свободу чудище Слизерина.

— Он просто не хотел, чтобы его труды пропали даром, — сказал Гарри. — Хотел внушить всем, что он — наследник Слизерина, а по-другому он этого в то время доказать не мог.

— Совершенно справедливо, — кивнул Дамблдор. — Но неужели ты не понимаешь, Гарри, — если он хотел, чтобы дневник попал к будущему воспитаннику Хогвартса или вселился в этого воспитанника, значит, Волан-де-Морт был до странного равнодушен к участи драгоценного осколка своей души, скрытого в этом дневнике. Как объяснил профессор Слизнорт, весь смысл крестража в том, чтобы прятать и сохранять часть человеческого «я», а вовсе не в том, чтобы бросать ее кому-то под ноги, рискуя тем, что ее уничтожат. А так оно и случилось: тот фрагмент души погиб, ты сам позаботился об этом.

Беспечность, с которой Волан-де-Морт относился к своему крестражу, представлялась мне крайне зловещей. Она наводила на мысль, что он должен был или намеревался изготовить гораздо больше крестражей, чтобы утрата первого из них не стала пагубной. Верить в это мне не хотелось, но других осмысленных объяснений я не видел.

Затем, два года спустя, ты рассказал мне, что в ночь, когда Волан-де-Морт возродился, он обратился к Пожирателям смерти со словами, которые не только внушали ужас, но и многое объясняли: «Я, который дальше всех других прошел по стезе бессмертия». Именно так он и сказал. «Дальше всех других...» И я подумал, что знаю, в чем смысл этих слов, хоть Пожиратели смерти их и не поняли. Он говорил о своих крестражах, о многих крестражах, Гарри, которыми никакой другой волшебник никогда не обладал. И ведь все сходилось: с годами лорд Волан-де-Морт все больше утрачивал человеческий облик, и происходившие с ним превращения имели, как мне представлялось, только одно объяснение: увечность его души вышла далеко за пределы того, на что способно обычное зло.

— Выходит, убивая людей, он достиг того, что самого его убить невозможно? — спросил Гарри. — Но если ему так необходимо было бессмертие, почему он не изготовил философский камень или попросту его не украл?

— Мы ведь знаем, что пять лет назад именно это он и попытался сделать, — ответил Дамблдор. — Однако существует, я думаю, несколько причин, по которым философский камень привлекает лорда Волан-де-Морта меньше, чем крестражи.

Животворящий эликсир действительно продлевает жизнь, но если тот, кто его принимает, стремится к бессмертию, он должен принимать эликсир постоянно, на протяжении вечности. А это означает, что Волан-де-Морт попал бы в полную зависимость от эликсира, и, если бы тот иссяк, или испортился, или если бы кто-то похитил камень, Волан-де-Морт просто умер бы, как любой другой человек И при этом, вспомни, он предпочитает действовать в одиночку. Думаю, даже мысль о какой бы то ни было зависимости, пусть и от эликсира, представлялась ему нестерпимой. Конечно, если бы это позволило избавиться от жуткой полужизни, на которую он был обречен после нападения на тебя, Волан-де-Морт готов был пить эликсир, но лишь для того, чтобы вновь обрести тело. В дальнейшем же он, я в этом не сомневаюсь, по-прежнему полагался бы на свои крестражи. Ничего другого ему, вернувшему себе человеческий облик, и не потребовалось бы. Пойми, он и без того уж бессмертен... или близок к бессмертию настолько, насколько это возможно для человека.

Но теперь, Гарри, когда ты раздобыл важнейшее воспоминание, мы подошли к тайне, которая позволит уничтожить лорда Волан-де-Морта, так близко, как никто к ней еще не подходил. Ведь ты слышал его, Гарри: «Не лучше ли, чтобы обрести побольше силы, разделить душу на несколько частей? Разве семь — это не самое могучее магическое число?..» Разве семь это не самое могучее магическое число. Думаю, идея разделить душу на семь частей обладает для лорда Волан-де-Морта огромной притягательной силой.

— Так он создал семь крестражей? — в ужасе спросил Гарри, и несколько портретов на стенах также издали восклицания, полные гнева и страха. — Но он же мог разбросать их по всему свету — спрятать, зарыть, сделать невидимыми.

— Я рад, что ты понимаешь размеры стоящей перед нами задачи, — спокойно сказал Дамблдор. — Но только не семь, а шесть. Седьмая часть его души, какой бы изуродованной она ни была, обитает в воссозданном теле Волан-де-Морта. Та часть, что вела призрачное существование долгие годы его изгнания — без нее Волан-де-Морта и вовсе бы не было. Тому, кто пожелает его убить, этим седьмым обломком души придется заняться в последнюю очередь — обломком, который живет в его теле.

— Ладно, пусть шесть, — сказал Гарри с несколько меньшим, но все же отчаянием. — Как же мы сможем их найти?

— Ты забываешь — один из них ты уже уничтожил. А я уничтожил другой.

— Уничтожили? — воскликнул Гарри.

— Да, уничтожил, — ответил Дамблдор, поднимая почерневшую, словно обугленную руку. — Кольцо, Гарри. Кольцо Марволо. Оно было ограждено ужасным заклятием. Если бы не мое, прости за нескромность, профессиональное мастерство и не своевременные меры, принятые профессором Снеггом, когда я возвратился сюда, жутко израненный, я, может быть, и не рассказывал бы тебе сейчас все это. Но обугленная рука не кажется мне слишком высокой ценой за одну седьмую души Волан-де-Морта. Кольцо больше не крестраж.

— Но где вы его отыскали?

— Как тебе известно, я уже долгие годы трачу немало сил на то, чтобы по возможности больше узнать о прежней жизни Волан-де-Морта. Я много странствовал, посещал места, в которых он когда-то бывал. В развалинах дома Мраксов я и наткнулся на это кольцо. По-видимому, Волан-де-Морт, сумев запечатать в него часть своей души, носить его больше не пожелал. Он защитил его множеством могучих заклятий и спрятал в лачуге, где некогда жили его предки (хоть Морфин и переселился под конец жизни в Азкабан), не подумав, однако, о том, что рано или поздно я могу навестить ее руины, или о том, что я буду держать ухо востро, отыскивая признаки магического тайника. Впрочем, особенно радоваться нам пока не стоит. Ты уничтожил дневник, я — кольцо, но, если наша теория о семичастной душе справедлива, остается еще четыре крестража.

— И обличие они могут иметь какое угодно, так? — сказал Гарри. — Старые консервные банки, пустые пузырьки из-под зелий...

— Ты вспомнил о порталах, Гарри, которые должны быть неприметными, чтобы не привлечь внимания. Но чтобы лорд Волан-де-Морт использовал для хранения своей драгоценной души консервные банки и пустые бутылки? Ты забываешь о том, что я тебе показал. Лорд Волан-де-Морт неравнодушен к трофеям и предпочитает вещи, обладающие яркой магической историей. Его гордыня, вера в собственное превосходство, его решимость добиться невиданного места в истории магии — все это наводит меня на мысль, что Волан-де-Морт должен выбирать свои крестражи с особой тщательностью, отдавая предпочтение предметам, достойным всяческого уважения.

— Дневник таким уж особенным не был.

— Дневник, как сам ты сказал, служил доказательством того, что он — наследник Слизерина; уверен, Волан-де-Морт придавал ему огромное значение.

— Хорошо, так что же насчет других крестражей? — спросил Гарри. — Вам известно, сэр, что они из себя представляют?

— Я могу лишь догадываться, — ответил Дамблдор. — По причинам, которые я уже назвал, лорд Волан-де-Морт наверняка избирает вещи, не лишенные некоторого величия. Потому я и рылся в его прошлом, пытался найти свидетельства того, что вблизи от него исчезали произведения магического искусства.

— Медальон! — вскричал Гарри. — Чаша Пуффендуев!

— Да, — улыбнулся Дамблдор. — Готов поспорить — может быть, и не на вторую мою руку, но уж на пару пальцев точно, — что они-то и стали третьим и четвертым крестражами. С двумя оставшимися, если, конечно, он действительно создал их шесть, дело обстоит посложнее, но рискну высказать предположение, что, завладев вещами, связанными с Пуффендуем и Слизерином, он занялся поисками ценностей, которые имеют отношение к Гриффиндору и Когтеврану. Четыре сокровища, принадлежавшие четырем основателям Хогвартса, должны (я в этом уверен) с великой силой притягивать к себе воображение Волан-де-Морта. Удалось ли ему похитить что-нибудь в Когтевране, я сказать не могу. А вот в совершенной сохранности единственной из известных реликвий Гриффиндора я уверен.