Использование Эриксоном вспомогательного персонала

Типичным для Эриксона было допущение, что "терапия од­ной встречи" вполне возможна. Для достижения своих целей он, как правило, использовал вспомогательный персонал — па­рикмахеров, портных или лифтеров. И это в те времена, когда терапевты считали неприемлемым даже поговорить по телефону с родственниками клиента, а не то что вовлечь в терапию по­стороннего. Откуда пришла к нему идея использовать вспомога­тельный персонал, когда этого никто никогда не делал? Он вов­лекал в терапию даже своих детей — чего ни тогда, ни, пожа­луй, теперь никто не делает. В те дни, если клиент просто спрашивал терапевта, есть ли у того дети, вопрос оставался без ответа. Терапевт, скорее всего, реагировал следующим обра­зом: "Интересно, а почему вы об этом спрашиваете?"

Эриксон считал, что для терапевта очень важно быть лично вовлеченным в проблему клиента. Он не считал, что терапевт должен быть закрыт непроницаемым экраном или играть роль

нейтрального наблюдателя. И действительно, именно его лич­ная вовлеченность часто "запускала" желаемое изменение.

Эриксон и инсайт

О том, что Эриксон не принадлежал к психодинамической школе, свидетельствует колоссальное различие между инсайтом в психодинамической терапии и обучающим подходом Эриксо-на. Он никогда не делал интерпретаций в обычном смысле это­го слова. Если терапевт говорит: "Заметили ли вы, что реагиру­ете на своего начальника так же, как на своего отца?" — можно быть уверенным, что этот терапевт — не Эриксон. Эриксон ни­когда не пользовался фразами типа: "Интересно, что..", или "Понимаете ли вы, что..", или "Интересно, почему вы так стремитесь к саморазрушению?" Тем не менее, он много сооб­щал людям о них самих. Он не помогал хилому парнишке осоз­нать свою зависть к более сильному брату. Он помогал этому пареньку обнаружить, что он стройнее, и подвижнее своего массивного, мускулистого брата. Основное различие между обучающим подходом Эриксона и инсайтом "психодинамистов" заключалось в том, что Эриксон стремился открыть положитель­ные стороны клиента. Но откуда он почерпнул эту идею? В те времена клиническая психотерапия изучала лишь негативные стороны.

Эриксон не обеспечивал клиентам инсайт, напротив, он де­монстрировал, что изменение может произойти без понимания клиентом причин проблемы или того, как он ее преодолел. Он стремился изменять людей, не раскрывая причину проблемы, что было для него типично и вызывало наибольшее сопротивле­ние у терапевтов, свято веривших, что только знание о себе приводит к спасению.

Эриксон, очевидно, считал инсайтовые интерпретации грубыми. Терапия его отличалась удивительной вежливостью. Если вы слышите о терапевте, который принимает маниа­кальные фантазии клиента и работает в их рамках, скорее всего, этот терапевт — Эриксон. Например, одна женщина утверждает, что посреди кабинета Эриксона стоит большой медвежий капкан (Хейли, 1985, с.232). Так как капкана ник­то не видит, то, говоря на языке психиатрии, его можно

считать галлюцинацией. Однако Эриксон не оспаривает суще­ствование этого капкана. В присутствии пациентки он каж­дый раз, выходя из комнаты, осторожно обходил его. Ти­пично эриксоновское поведение.

Другие терапевты отказались бы принимать подобный бред. Они бы сообщили ей, что капкана там нет, и обсудили бы ошибки в ее восприятии мира. Кое-кто решил бы, что капкан — это признак невменяемости и пациентке требуется медикамен­тозное лечение. А кое-кто посчитал бы просто неэтичным ос­тавлять этот бред неразвенчанным. Эриксон же, по-видимому, считал, что капкан необходим пациентке как способ передать какое-то важное сообщение, и он принял метафору.

Те из нас, кто уже балансирует на краю вечности, удостои­лись чести общаться с Эриксоном, когда он был физически ак­тивен. Он мог с легкостью ездить по городу на машине, посе­щать клиентов или слетать в Скенектади, чтобы провести там тренинг. Те, кто знал Эриксона уже прикованным к инвалид­ному креслу, не могут представить, что типичной эриксоновс-кой интервенцией был визит на дому, неприемлемый для тра­диционно обученных терапевтов. Казалось, Эриксон считал психиатра столь же доступным для пациентов, как семейный доктор в добрые старые времена.

Эриксон часто вызывал изменение так, что никто не пони­мал, что же произошло. Он не только предлагал изменение без осознания проблемы, а порой и разрешения-то на него не спра­шивал. В соответствии с ортодоксальной теорией изменение без инсайта или осознания невозможно, иначе это ненастоящее изменение. Эриксоновский подход вызывал возражения не только у психодинамистов, но и у когнитивных терапевтов, би-хевиористов, терапевтов когнитивно-поведенческого направле­ния, проблемно-ориентированных терапевтов и даже конструк­тивистов.

Позвольте мне перечислить некоторые различия между Эрик­соном и терапевтами его времени, а также еще раз задать воп­рос, где он научился терапии, противоположной всему суще­ствующему в нашей области. Он работал с проявлением про­блемы. Он стремился проводить "терапию одной встречи", но никогда не оспаривал утверждения, что длительная терапия лучше и глубже. Он использовал вспомогательный персонал. Он был лично вовлечен в процесс терапии. Он не давал интер-

претаций и не добивался инсайта. Остальные терапевты помога­ли людям вспомнить каждый болезненно-неприятный случай их прошлого и считали, что помогать забывать — неправильно. Эриксон внушал амнезию и событий прошлого, и событий на­стоящего. Он принимал то, что предлагали клиенты и не торо­пился исправлять их представления. Он заходил к клиентам до­мой. И наконец, он не просто предлагал клиентам мысли, а совершал действия и давал указания.

И в наши дни, присутствуя на каком-нибудь собрании памя­ти Эриксона, где собираются выдающиеся представители основ­ных школ психотерапии, обнаруживаешь, что большинство из них не являются энтузиастами типичного эриксоновского подхо­да. Их шокирует изменение без понимания, они предпочитают более рациональный подход при работе с иррациональными проблемами. Без сомнения, источник их идей — ортодоксаль­ная психотерапия. А каков источник идей Эриксона?

Воздействие без осознания

Какие школы психотерапии развивались в 50-е годы? В то время начали развиваться некоторые инновации. Одно из не­многих преимуществ возраста состоит в том, что ты видел рож­дение и смерть разных идеологических и практических течений психотерапии. Я вспоминаю один из первых шагов нового тера­певтического подхода и серьезный спор вокруг проблемы изме­нения без осознания. Это произошло в 50-х в госпитале для ве­теранов, где я работал в рамках исследовательского проекта Гре­гори Бейтсона. Мы развивали терапию, ориентированную на семью. Мы располагались в одном здании с психологами-иссле­дователями, которые работали над тем, что позднее стало пове­денческой терапией.

На одном из наших обеденных семинаров два молодых психо­лога сказали, что хотят представить новую идею. Аудитория со­стояла из персонала больницы, большинство были психоанали­тиками или сторонниками психодинамической идеологии. Ли­дером этой группы был директор обучающего центра, пожилой, консервативный психоаналитик.

В своем докладе молодые люди изложили способ усиления выражения эмоций, что в то время считалось важным. Если вы

хотите, чтобы пациент выражал больше эмоций, говорили они, каждый раз, когда он выражает какую-либо эмоцию, вам нужно кивать и улыбаться. Когда он не выражает эмоций, вы остаетесь бесстрастными. Если вы так сделаете, говорили они, к концу часового приема перед вами будет очень эмоциональный кли­ент. Директор обучающего центра и его коллеги-психоаналити­ки отреагировали на доклад негодованием. Директор сказал, что это аморальное, чтобы не сказать хамское, поведение. Воз­действовать на человека, когда он не осознает, что вы делаете, — просто недопустимо. Один из молодых докладчиков возразил: "Но мы ведь в любом случае делаем это. Если пациент делает то, что нам нравится, мы реагируем положительно; а если не делает, мы не реагируем". Директор обучающего центра отве­тил: "Если вы это делаете, но не знаете, что вы это делаете, — тогда все в порядке!"

Так как мы уже были знакомы с методами Эриксона, приме­нение внушений без осознания этого клиентом нас не шокиро­вало. Это было типично для работы Эриксона в течение многих лет. Он говорил, что пациенту намного труднее сопротивляться указаниям, если он не осознает, что получает их.

Эриксон доказывал, что терапевт должен знать, как воздей­ствовать на клиента за пределами и внутри его сознания, обща­ясь с ним прямо и косвенно, контролируя выбор слов и измене­ния голоса. Терапевт должен воздействовать и своей позой, и движениями. Такой самоконтроль позволит ему подчеркнуть оп­ределенные слова в предложении и, говоря одно, предлагать другое, а движениями тела, возможно, внушать третье. Как же это отличалось от работы терапевтов, признававших только сло­весное взаимодействие!

Здесь мы упомянули две проблемы, связанные с отношением к Эриксону. Во-первых, он стремился менять людей вне их осознания этого. Во-вторых, он не использовал положительно­го подкрепления в обычном смысле этого термина. Лежат ли корни этих приемов в обучающих теориях бихевиористской шко­лы? Думаю, нет. Он использовал бихевиористские техники еще до того, как они были открыты терапией обучения, но не при­менял обычное положительное подкрепление, что является главным для этой школы. Он не говорил: "Вы сделали это хоро­шо...", или "Отлично...", или "Мне нравится, как вы сдела-

ли..." И шоколадок для подкрепления реакции он тоже не пред­лагал. Каждый знал, когда Эриксон одобрял его действия, хотя я не помню, чтобы он хоть раз сказал пациенту: "Ты сделал это хорошо".

Эриксон и подкрепление

Эриксон однажды сказал мне, что не следует хвалить паци­ента за нормальные действия. Я вспоминаю об этом, когда слышу, как кто-нибудь из моих студентов обращается к клиенту: "Как замечательно, что вы пришли сегодня вовремя!" Обоб­щая, можно сказать, что Эриксон не давал обычных положи­тельных подкреплений, потому что считал: человек должен не­сти ответственность за свои поступки. Поэтому, если клиент справлялся с проблемой, Эриксон реагировал так, как будто улучшение произошло благодаря клиенту, а не ему, направляю­щему клиента. Кто подкрепляет, тот и властью обладает.

В нашей культуре прочно укоренилась идея о том, что пове­дение может формироваться под воздействием позитивных под­креплений, и поэтому родители, и терапевты, и любые "руко­водители" расхваливают тех, кто делает то, что они хотят. Не думаю, что Эриксон так поступал. Возможно, кто-то и может припомнить, как он выражал положительное подкрепление, но не я. Если он и делал это, то лишь когда клиент был в трансе. Тогда он выражал свое удовлетворение успехами субъекта опре­деленным поведением. Конечно, Эриксон формировал поведе­ние и убеждал людей делать то, что он хочет, и даже больше, чем он хочет. Как он это делал? Например, он обязывает ре­бенка написать тысячу раз одно и то же предложение, чтобы улучшить почерк. Когда ребенок принесет задание, Эриксон не станет хвалить: "Замечательно написано!" Вместо этого он ска­жет: "Как четко здесь написана буква "о" или "А здесь "z" луч­ше, чем там". И таким образом выделит единицу в классе пози­тивного подкрепления, не упоминая при этом весь класс.

Даже когда он не выражал положительное подкрепление, каждый знал, когда Эриксон доволен. Например, я много лет мучился и наконец написал книгу "Необычайная терапия". Я послал ее Эриксону, но одобрительного отзыва не получил. Однако я узнал, что он купил много экземпляров моей книги и

раздал их людям. Его одобрение выражалось в действии или как-то иначе, но никогда в словесном подкреплении.

Эриксон, как правило, не использовал для обучения прямую критику. Приведу личный пример. Я лечил женщину, страда­ющую от фантомной боли в ампутированной правой руке. Я за­гипнотизировал ее, заставив эту воображаемую руку левитиро­вать. Женщина указывала, где находится рука, когда она "под­нималась". Я решил, что прием получился достойным статьи. Я с гордостью рассказал этот случай Эриксону, но он не никак не отреагировал на мой рассказ, а заговорил о посторонних ве­щах. Через некоторое время он завел разговор о том, что не следует гипнотизировать человека, фокусируясь на том, что бо­лит. Нужно концентрироваться на том, что приятно. Он ска­зал, что нельзя лечить гипнозом головную боль, концентриру­ясь на головной боли. В тот вечер или даже на следующий день я понял, что, скорее всего, не должен был гипнотизировать ту женщину, фиксируя ее внимание на больной руке.

Не используя позитивных подкреплений, невозможно при­надлежать к школе поведенческой терапии. Эриксон, похоже, сопротивлялся им и следовал своим путем. И это очень важно. Эриксон был одним из величайших мастеров убеждения. Люди делали то, что он хотел. Если он добивался поведения, которое ему нравилось, без положительного подкрепления, то как же он это делал? Я думаю, необходимы исследования, результатом которых, возможно, станет открытие нового способа мотивации — способа доктора Эриксона.

Эриксон не принадлежал ни к поведенческой, ни к психоди­намической идеологии. А можем ли мы сказать, что его идеи основывались на теории систем?

Прежде чем перейти к рассмотрению этого серьезного воп­роса, позвольте мне остановиться на идее неосознаваемого изменения людей. В данном вопросе существует вполне оп­равданное противоречие, и в центре его — Эриксон. Однако это больше, чем просто этический аспект эриксоновских тех­ник. Этим спорным вопросом определяется вся природа пси­хотерапии.

Я всегда считал, что терапевт не должен помогать людям, не желающим, чтобы им помогали. Однако, если Эриксон делал это, возражений у меня не возникало. Я знал, что он добрый человек, несущий ответственность за все, что делает, и его

суждения казались мне глубокими или, по крайней мере, со­впадающими с моими. Тем не менее, другие терапевты, пыта­ющиеся следовать Эриксону, не обязательно обладают его доб­ротой или глубиной понимания потребностей людей или непря­мых просьб.

Среди многих важных аспектов влияния на людей, не знаю­щих об этом, помимо этических существует два особых момен­та. Первый: можно ли изменять людей, когда они не осознают перемен? Второй: всегда ли воздействие и изменение в психоте­рапии требует сотрудничества?

Рассмотрим пример. У супругов проблемы с сексом, и они не желают открыто обсуждать их, но хотят изменить свою сексу­альную жизнь. Если Эриксон решит, что им следует изменить­ся, он может воздействовать на них косвенно, с помощью мета­форы. Он обсудит с ними какое-нибудь параллельное занятие, например, ужин вдвоем. Обсуждение будет проходить в таком ключе, что под воздействием окажется их сексуальная пробле­ма. Он спросит, любят ли они закуски в начале ужина, для стимуляции пищеварительных соков, или же сразу набрасыва­ются на мясо и картофель. В других случаях он мог провести внушение и вызвать амнезию, чтобы изменение оставалось вне сознания клиента. Он стремился принять ответственность за из­менение того, что, по его мнению, следовало изменить.

Когда терапевт влияет на клиента, используя незаметные ин­тервенции, умышленно скрытые от сознания клиента, он сту­пает на зыбкую почву изменения людей без их на то разрешения или договоренности.

Есть терапевты, которые убеждены, что нельзя изменять лю­дей без их согласия. Эриксон был готов работать без явно выра­женного согласия. Например, если клиент приходит с жалоба­ми на головную боль и со следами внутривенных наркотических инъекций на руках, для Эриксона было бы типичным сказать, что в этом случае долг терапевта — излечить человека от нарко­тической зависимости. И совсем не обязательно доводить это до сведения клиента. Если человек хочет в качестве проблемы представить головную боль, терапевтический акцент будет сде­лан на ней, для лечения наркомании должны быть найдены кос­венные методы. Повторим еще раз: эриксоновская терапия мо­жет быть названа терапией вежливости. Он не заставлял людей

признавать свои проблемы, как не заставлял их достигать инсай-та, интерпретируя движения их тела.

В отличие от своих коллег-современников, Эриксон считал, что терапевт ответственен за результаты терапии. Это означало, что он обязан использовать свою власть и внушать изменение, когда это возможно. Он также знал, что власть есть результат сотрудничества. Именно в сфере сотрудничества возникает воп­рос о неосознаваемом влиянии. Было бы чрезмерным упроще­нием сказать, что можно проводить терапию, доводя до сведе­ния клиента все, что делается, или же что можно лечить клиен­та, не подозревающего о ваших интервенциях. Те, кто доказы­вает, что клиенту следует предоставлять возможность осознавать все, что происходит, недостаточно продумывают всю ситуацию в целом. Клиент никогда не может быть полностью осведомлен обо всем, что делает терапевт. Ведь и сам терапевт не может в полной мере знать все, что делает. Даже если он пытается объяснить клиенту все, достаточно посмотреть запись терапевти­ческой сессии в замедленном темпе, и становится очевидным, что взаимодействие — это слишком сложный процесс для осоз­нанного знания. Рэй Бердвистл подсчитал, что два человека во время беседы обмениваются информацией со скоростью 100 000 бит в минуту. И это заметно, когда изучаешь записи терапевти­ческих сеансов кадр за кадром. Допустим, например, что кли­ент что-то сказал, а терапевт в этот момент неловко глянул в сторону — и клиент меняет тему разговора. Терапевт даже не знает, что он оказал воздействие, и уж тем более не может об­судить это с клиентом.

Другой аспект осознания еще более сложен. Если терапевт говорит, используя метафору, и клиент реагирует на нее, не зная об этом, может ли это действительно происходить за преде­лами сознания? Как клиент может реагировать на внушение, если он не осознает этого внушения? Ведь это значит, что вну­шение не было воспринято.

Позвольте мне привести пример, лежащий в типичной зоне исследовательских интересов Эриксона. Он заметил, что, если гипнотизируешь субъекта и внушаешь ему негативные галлюци­нации о столе, стоящем в комнате, субъект не будет видеть этот стол. Стол будет находиться вне пределов его сознания. Одна­ко, если попросить субъекта пройти через комнату, то он обой­дет стол. Он не осознает наличие стола, однако обойдет его.

Эриксон описал этот эффект как "подсознательное знание". Я сказал ему, что это терминологическое противоречие. Если че­ловек знает о чем-то, он, по определению, не может не осоз­навать этого. Мне казалось, и сейчас кажется, что язык "со­знательного и бессознательного" слишком примитивен для того, чтобы справиться с этими вопросами.

Почему это важно для терапии? Если кто-то дает субъекту ди­рективы вне его осознавания, а субъект реагирует на них адек­ватно, это значит, что на некотором уровне мозг субъекта при­нимает сообщение и вступает во взаимодействие. Человек не знает о директиве. Сотрудничество, похоже, возникает всегда, когда один человек воздействует на другого вне его знания об этом. Терапевт предлагает метафору, например обсуждение с супругами совместного ужина в качестве аналогии сексуальных отношений, а супруги выбирают из метафорического сообщения идеи, существенные для них и их проблем. Они выбирают, со­трудничать им или нет, а не реагируют как роботы на указания терапевта. Хотя и не осознают получение метафорического со­общения. На самом деле Эриксон учил: если супруги начинают осознавать параллели в метафоре, терапевт должен немедленно сменить тему. Впрочем, я всегда предполагал, что, когда кли­ент осознавал, что Эриксон что-то ему внушает, на самом деле Эриксон позволял клиенту фокусироваться на этом, чтобы кли­ент не заметил другого внушения, которое он как раз и хотел сделать клиенту.

Точно так же, как субъект должен видеть стол, чтобы его не видеть, субъект, получающий метафорическую директиву, дол­жен осознавать аналогию, реагируя на нее бессознательно. На­пример, когда Эриксон говорил, что супругам следует наслаж­даться ужином на двоих, он предполагал, что его рекомендации они отнесут и к сексуальному удовольствию, так как осознают, хотя и бессознательно, это предложение. Все эриксоновские техники рассказывания историй подразумевают коммуникацию через метафору, осознает это "получатель" или нет. Рассказы­вание историй было важной частью эриксоновской терапии, тогда как его коллеги-современники вообще мало говорили во время сеансов, если не считать фраз типа: "Расскажите-ка мне об этом поподробней". Кто же научил его рассказывать исто­рии?

Подчеркну и другой аспект сотрудничества. Оно заключалось не только в том, что Эриксон давал указание, а субъект его вы-

полнял. Обычно он давал директиву, а клиент выполнял ее не дословно, а модифицируя. Конечной целью, как правило дос­тигаемой, было сотрудничество.

На основе изложенного можно сформулировать несколько об­щих положений о "типично эриксоновском". Он принимал не­прямое взаимодействие с клиентом как указание на проблему; он был готов принять ответственность за то, как изменится кли­ент. Например, на гипнотических демонстрациях субъект-доб­роволец часто давал ему намек о том, какая помощь требуется, и он помогал, причем так, что аудитория об этом и не подозре­вала. Он доверял собственным суждениям о том, что нужно де­лать. Когда он делал внушения, чтобы воздействовать на людей вне осознавания, то предполагал, что побуждает следовать сво­им указаниям бессознательное знание клиента. Он также пред­полагал, что клиент модифицирует его внушение. Некоторые люди боятся самой мысли о том, что терапевт может внушить им свои идеи помимо их сознания. Им следует понять: в данном случае осуществляется гораздо более сложное сотрудничество, чем обычно.

В общем-то, данный вопрос гораздо шире и включает в себя понимание профессии "целителя". Многим терапевтам нравит­ся посвящать людей в тайны терапевтических теорий. Когда это происходит, клиенты становятся особой элитой, обладающей знаниями по психологии, недоступными широким слоям насе­ления. Противоположным является подход, считающий целью помочь клиенту стать обычным человеком, не обремененным специальными знаниями по психологии. Для Эриксона было типично возвращать людей к норме, не давая им при этом пси­хотерапевтического образования. Эриксон, как правило, счи­тал идеи психотерапии делом терапевта, а не клиента; впрочем, если клиент желал узнать, что происходит, он получал объяс­нения в пределах, не мешающих лечению. Я помню, как он го­ворил, что нормальные мужчины и женщины либо вообще не интересуются своим детством и терапевтическими теориями, либо проявляют к этому очень мало интереса.

Системы и семейная терапия

Эриксон любил повторять, особенно приезжающим к нему моим студентам, что он не семейный терапевт. Тем не менее он

проводил терапию с супружескими парами и семьями. Как это объяснить? Эриксон предпочитал не причислять себя ни к геш-тальт-терапевтам, ни к психодинамистам, ни к роджерианцам, ни к экзистенциальным терапевтам, ни к "краткосрочным" те­рапевтам. Он также не называл себя групповым терапевтом. Я думаю, Эриксону не хотелось принадлежать к определенному разряду в терапевтической классификации. Как большинство хороших терапевтов, он стремился максимально расширить сво­боду маневра. А это означало работу с клиентами во всем спек­тре методов и направлений.

Эриксону больше нравилось подходить особо к каждому случаю, нежели следовать определенному методу. Большин­ство современных ему терапевтов старались найти метод, под­ходящий для каждого случая. Эриксон не стремился к этому. Носить ярлык, например, "семейный терапевт" означает или не иметь возможности осуществлять разные интервенции, или быть обвиненным в отступничестве от "школы". Это также значит оказаться в одном лагере с коллегами, которые могут и не одобрить твои действия. Я сам никогда не хотел назы­ваться семейным терапевтом, потому что подобный ярлык ог­раничивает индивидуальный подход. Очевидно, что любой терапевт средней руки работает именно с семьями и для этого ему вовсе не требуется принадлежать к определенной терапев­тической категории.

Эриксон считал, что терапевт получает от клиента то, что ожидает от него получить. Теория систем основана на идее о са­мокорректирующейся, управляемой системе, которая предотв­ращает изменение. Если муж в изменениях заходит слишком далеко, жена реагирует на это; если жена — реагирует муж. Если они оба слишком далеко заходят, реагируют дети. Эрик­сону не нравилось, когда терапевты не ждали, что клиенты из­менятся, так как их усилия направлены на стабилизацию систе­мы. Он считал любую форму сопротивления важной, потому что терапевт обязан сломить ее хитростью. Но насколько я по­нимаю, он не любил, когда сопротивление встраивалось в тео­рию.

Можно принять академическую позицию и задать вопрос: не лежат ли истоки эриксоновской терапии в семейной терапии? Чтобы на него ответить, необходимо дать определение семейной терапии, а это сделать нелегко. Эриксон обычно работал с се-

мьями, но не так, как другие семейные терапевты. Однако это можно сказать и о любом семейном терапевте, так как в семей­ной терапии масса различных школ, каждая из которых работает с семьей по-своему.

Изучая эриксоновскую терапию, я часто расспрашивал его о совместных семейных интервью, бывших в то время новин­кой для психотерапии. Однако он все-таки чаще встречался с членами семьи по отдельности. По сути своей эриксоновская терапия была индивидуальной. Отдельный индивид — вот та единица, с которой он обычно работал. Терапевт всегда дей­ствует в чью-то пользу, и Эриксон считал, что должен дей­ствовать в пользу индивида. Впрочем, он был готов увеличить единицу терапии до двух человек. Это могли быть муж и жена, мать и ребенок или терапевт и клиент. Как правило, он не работал с тремя людьми как с одной проблемной еди­ницей и не мыслил в терминах коалиций, как это делают многие семейные терапевты. Конечно, были исключения, но сейчас я имею в виду его типичные методы.

Например, Эриксон однажды рассказал нам с Джоном Уик-лендом случай с женщиной, имевшей целый букет сексуальных комплексов. Эриксон превратил ее в сексуальную особу и даже убедил ее танцевать обнаженной в спальне. Но с ее мужем Эриксон не работал. Мы спросили, разве его не заботит, что мужу придется реагировать на столь неожиданный сексуальный энтузиазм жены? Мы рассматривали ситуацию с точки зрения систем и предполагали, что у этой пары был контракт о закомп­лексованности жены. Это могло быть ее способом дать мужу возможность избегать сексуальных отношений. Когда она изме­нилась и у нее появились определенные требования к мужу, брак мог оказаться под угрозой разрушения. И разве задача пре­дотвратить эту проблему не входит в обязанности терапевта? Эриксон ответил, что он так не считает. Он сказал, что если муж пассивно принимал закрепощенность своей жены, то и те­перь, когда она изменилась, он пассивно примет изменение. То есть Эриксон, очевидно, не считал, что у проблемы жены была особая функция относительно мужа; он не считал также, что создает треугольник, работая только с женой и пренебрегая мужем. Он работал с женщиной и ее индивидуальными сексу­альными комплексами.

Однако это не означало, что он исходил из таких же пред­посылок, работая с другими случаями. Например, жена при­шла к нему с жалобой на то, что у ее мужа всегда, когда они ложатся в постель, возникает эрекция. (Хейли, 1986, с. 159). Независимо от ее действий Эриксон дал мужу задание мастурбировать перед сном и ложиться к жене в постель уже без эрекции. Жена была польщена, что может сама возбуж­дать мужа. Муж был польщен реакцией жены. Это семейная терапия? Я не встречал подобного случая ни в одном из жур­налов по семейной терапии.

Позвольте мне подойти к данному вопросу исторически. Я встретил Эриксона на одном из его семинаров в 1953 году, ког­да я присоединился к проекту Грегори Бейтсона по коммуника­ции. Мы приступили к исследованиям гипноза, и я с Джоном Уиклендом часто ездил в Феникс к Эриксону, или он навещал нас, приезжая в Сан-Франциско. Это началось в 1955 году и продолжалось в течение многих лет. Мы начали понимать, что у Эриксона свой, особый подход к психотерапии и исследовали этот подход наравне с гипнозом. В 1956-м, в рамках проекта Бейтсона, я проводил терапию с семьей шизофреника. Тогда же я открыл частную практику как гипнотерапевт и терапевт по вопросам брака. В 1957 году я провел много времени с Эриксо­ном, обсуждая клинические случаи, ибо нуждался в консульта­циях по краткосрочной терапии. Эриксон был единственным из знакомых мне терапевтов, использовавших в работе методы краткосрочной терапии.

С семьей, с которой я работал в 1956 г. в рамках проекта, на самом деле проводилась индивидуальная терапия — без родите­лей, потому что пациент их боялся. (Это был тот самый паци­ент, который послал маме в День Матери поздравительную от­крытку со следующим текстом: "Ты всегда была мне как мать". — Хейли, 1959, с. 357). Тогда мы не считали, что это семей­ная терапия. Однако к апрелю 1957 г. мы работали уже с целы­ми семьями и называли это семейной терапией. Мы начинали думать в терминах теории систем. Я все эти годы консультиро­вался с Эриксоном и к 1956 или 1957 году тоже начал работать с семьями. Проводил ли Эриксон семейную терапию в то время? Все зависит от того, как мы определим этот термин.

В 1959 году в рамках проекта Бейтсона была проведена спе­циальная конференция с Эриксоном, названная конференцией

по семейной и супружеской терапии. В то время мы считали Эриксона авторитетом по данному вопросу. По всей стране та­ких специалистов было не больше двух-трех. К тому времени мы уже применяли его идеи по семейной терапии, а он, воз­можно, наши. Однако он работал с парами и семьями до нас, поэтому мы не могли быть единственным источником его идей.

Возвращаясь к его типичному терапевтическому подходу, за­метим, что он часто представлял клинический случай как инди­видуальную проблему, однако работал и с членами семьи, вов­леченными в нее.

Позвольте мне привести один пример, относящийся к тому времени. Я был на практике в Пало Альто, и ко мне подошел пожилой господин. Он спросил, могу ли я вылечить его дочь. Он сказал, что другая его дочь уже была успешно излечена од­ним терапевтом. Я спросил, почему же он не отведет вторую дочь к тому же терапевту, раз тот был столь хорош. Джентльмен ответил, что не может позволить себе сделать это, потому что, когда он привел свою первую дочь к тому терапевту, тот поса­дил его на полгода под домашний арест. Вы можете легко дога­даться, кто был этот терапевт. Я возразил, что он ведь мог от­казаться от домашнего ареста. В ответ он уставился на меня, словно пораженный моей наивностью. В конце концов я все-таки уговорил его отвести дочь к Эриксону, что он и сделал. Интересно, что Эриксон был в достаточно хороших отношениях с этим человеком и, приезжая в Пало Альто, останавливался в его доме. Можно ли назвать это семейной терапией? В каталоге семейной терапии мне не встречалось лечения домашним арес­том. Хотя Эриксон, без сомнения, работал со всей семьей, чтобы помочь дочери, иначе он не вовлек бы в лечение отца столь жесткими методами.

Эриксоновский терапевтический подход поднимает вопрос не о том, семейная ли это терапия, а о том, что такое семейная терапия. Позвольте мне привести некоторые примеры для под­тверждения правомерности данного вопроса:

1. Мужчина постоянно жаловался на страх умереть от сердеч­ного приступа, хотя с сердцем у него все было в порядке. Эриксон поручил его жене раскладывать по дому литературу о похоронах каждый раз, когда муж начинал жаловаться (Хейли, 1986, с. 178). Мужчина избавился от страха. Что это было: ин­дивидуальная или семейная терапия?

2. На первых этапах семейная терапия основывалась на тео­рии вытеснения. И поэтому членов семей поощряли к прогова-риванию и выражению враждебных эмоций, а терапевт в это время указывал им, насколько враждебно они настроены по от­ношению друг к другу. Основное правило было такое: каждый член семьи может говорить все что угодно, ведь тем самым он избавляется от глубинных, скрытых чувств.

Похоже, что Эриксон придерживался другого взгляда на се­мью и способы ее исцеления. Он стремился организовать семью таким образом, чтобы при этом добиться определенной цели. Когда он собирал вместе всю семью, ему это было необходимо для контроля над происходящим. Например, у него лечилась семья, в которой мать, отец и дочь постоянно кричали и жало­вались друг на друга. Вместо того чтобы поощрять их, он потре­бовал, чтобы каждый из них жаловался строго по расписанию: 20 минут и по очереди.

При другом, типичном для него подходе, он ограничивал свободное выражение эмоций во время интервью со всей семь­ей. Например, у него на приеме находились мать, отец и два сына, у одного из которых была проблема. Мать говорила не переставая и не давала другим слова вставить. Эриксон спросил ее, может ли она держать свои большие пальцы так, чтобы меж­ду ними было расстояние в четверть дюйма. Она ответила, что, конечно, может. Он попросил ее продемонстрировать. Она по­казала. Тогда Эриксон сказал, что, пока она занята этим де­лом, он поговорит с другими, а она послушает, и тогда после­днее слово будет за ней. Он задал сыну вопрос, мать тут же на­чала отвечать, однако расстояние между ее пальцами увеличи­лось. Эриксон указал ей на это, и она снова обратила свое вни­мание на пальцы. Ей не удавалось одновременно говорить и сле­дить за своими пальцами, и поэтому пришлось сидеть молча, а Эриксон поговорил с отцом и сыновьями и лишь в конце разго­вора предоставил ей последнее слово. Организовал бы семей­ный терапевт интервью подобным образом?

Многие тогдашние семейные терапевты утверждали, что ни в коем случае нельзя так вести интервью. Не давать члену семьи говорить — такое поведение считалось просто шокирующим во времена, когда целью было свободное проявление эмоций. Я помню, как в начале шестидесятых Дон Джексон, известный семейный терапевт, работавший тогда вместе с нами, проводил

интервью с матерью, отцом и их семнадцатилетней дочерью, исключенной из колледжа с диагнозом "шизофрения". Проводя интервью, Джексон начал говорить с матерью, а дочь стала пе­ребивать их. Джексон сказал дочери, что она должна дать мате­ри договорить, и продолжил беседу. Целью его лечения было не свободное выражение эмоций, а возвращение девочки в кол­ледж. Большинство терапевтов в то время были возмущены кол­легой, который не дал высказаться пациенту — а тем более мо­лодой девушке с проблемами.

Во время этого интервью мать заплакала, дочь заплакала и отец, в конце концов, заплакал. Джексон вежливо вывел их из этого состояния, но не скрывал при этом своего раздражения. Большинство семейных терапевтов были бы очень довольны, что все члены семьи начали плакать, ведь так они соприкаса­лись с их истинными чувствами. Джексон же стремился быстрее пройти стадию оплакивания, чтобы скорее достичь цели лече­ния. Однако никто не может сказать, что Джексон не был се­мейным терапевтом.

Эриксон не считал поощрение эмоций целью терапии. Он не был заинтересован в том, чтобы доводить людей до слез. На­против, однажды он спросил меня, что я буду делать, если женщина на приеме слишком долго плачет. Я не нашелся, что ответить. И он сказал, что прекратить потоки слез можно, про­тянув ей бумажные салфетки и заметив при этом: "А на Рожде­ство я пользуюсь зелеными салфетками". Это любые рыдания остановит.

3. Муж с женой, страдающие алкоголизмом, пришли к Эриксону и рассказали, что в выходны