Теория эриксоновского подхода

Для читателя должно быть очевидно, что терапевтический подход, вкратце описанный здесь, значительно отличается от обычных теорий психопатологии и терапевтического изме­нения.

В то время, когда Эриксон создавал свои методы, в психи­атрии и психологии были разработаны две основные теоретичес­кие системы — психоаналитическая теория и теория оперантно-го обусловливания. Во многом отличаясь друг от друга, обе эти теории основываются на следующих предпосылках.

1. Единицей наблюдения и лечения является индивид.

2. Фокус внимания сосредоточивается на прошлом челове­
ка. Настоящее оказывает вторичное, если не минимальное,
воздействие на его поведение. С точки зрения психоанализа,
человек есть отражение инфантильного невроза и прошлых
травм, которые оказали и продолжают оказывать динамичес­
кое воздействие на его восприятие и поведение. По теории
обусловливания, поведение человека в настоящем — это про­
дукт прошлого обусловливания, встроенного в неврологичес­
кий процесс.

3. Все, что человек говорит или делает, должно рассматри­
ваться как сообщение о происходящих в нем процессах. Его
симптомы — это отражение его бессознательных динамических
конфликтов или его обусловленных способов восприятия и пове­
дения.

4. Теоретическая задача состоит в том, чтобы создавать мета­
форы внутренних процессов, наилучшим образом объясняющие
поведение человека.

Цели и техники психотерапии вытекают из данного определе­ния сферы психиатрического действа. Целью психотерапии дол­жно быть изменение внутренних процессов личности. В психо­анализе терапевт стремится изменить внутреннюю динамику бес­сознательного. В терапии оперантного обусловливания терапевт стремится снять предыдущее обусловливание и развить новые результаты восприятия. При этом снятие ранее обусловленного достигается с помощью лекарств или специальных техник угне­тения, или же терапевт подкрепляет новые впечатления и по­давляет старые процедурами вербального обусловливания. В психоанализе пациенту обеспечивается инсайт, объяснение бес­сознательному и в ходе интерпретации искажений переноса про­исходит осознание вытесненного.

Такое определение терапевтической задачи привело к воз­никновению в психиатрии идеи о могущественности терапии. В терапии, основанной на психоанализе и теории обусловли­вания, подразумевается, что успешное лечение "очистит" че­ловека от всех его проблем и избавит от трудностей до конца дней его. Если влияние прошлого устранено, человек никог­да больше не станет ни невротиком, ни психотиком и будет легко решать все дальнейшие жизненные проблемы. Любое лечение, приведшее к меньшим результатам, считается про-

стым устранением переноса, социальной адаптацией, угнете­нием симптомов или поддерживающей терапией. Уникальная идея психоанализа заключается в том, что успешным может быть только длительное лечение, а краткосрочная терапия — неэффективна по определению.

Главная заслуга этих теорий состоит в том, что они согласу­ются со своими предпосылками и достаточно разработаны, что­бы стать основой, удобной для обучения. Главный их недоста­ток — в том, что в основе их лежит аксиома, что взрослый че­ловек живет автономно, в одиночестве и не взаимодействует с другими людьми. Следовательно, влияние социальных связей пациента не принимается во внимание и даже не осознается. За рамки лечения также выносится вопрос о последствиях измене­ния человека для его близких. Так как единицей измерения яв­ляется индивид, в рамках этих теорий невозможно описать взаи­модействие терапевта с пациентом. И последний недостаток, особенно свойственный психоанализу, — это отсутствие доказа­тельств, что "глубокая" длительная терапия приводит к терапев­тическим изменениям.

Какими бы ни были достоинства этих традиционных теорий или основанных на них способов лечения, по большому счету при описании терапии Эриксона они не нужны. При изучении его работы с пациентом становится ясно, что для него единицей наблюдения является не отдельный индивид и что он не особен­но озабочен прошлым пациента. Предметом внимания Эриксо­на является текущая ситуация клиента, а симптомы он рассмат­ривает как способ приспособления пациента к этой ситуации. Эриксон считает поведение-симптом не просто сообщением о внутреннем состоянии человека; оно также является способом общения человека с другими и с самим собой. Он не подходит к пациентам с намерением "очистить" их от всех проблем на вечные времена. Напротив, он вторгается в жизнь попавшего в затруднение человека лишь для того, чтобы тот сумел разрешить стоящую перед ним проблему и подняться на более результатив­ный уровень функционирования в реальном мире. В своей обычной практике Эриксон не использует процедур снятия обусловленного ранее поведения или техник вербального обус­ловливания, он не поощряет инсайт и не интерпретирует пере­нос. Эриксон опирается на совершенно иную систему предпо­сылок о том, что такое психопатология и что с ней следует де-

лать. Эти предпосылки пока еще не собраны в последователь­ную теорию и не будут собраны, пока не будет разработана тео­ретическая модель, описывающая процессы межличностных вза­имодействий. Эриксон сделал необходимый первый шаг в раз­витии межличностной теории, разработав действенную процеду­ру стимулирования изменений во взаимодействиях людей друг с другом.

Созданное Эриксоном может быть проиллюстрировано с по­мощью коммуникативной теории. Грегори Бейтсон однажды предложил рассматривать каждое действие или высказывание человека одновременно и как сообщение, и как команду. Чело­век, который говорит: "Я чувствую себя несчастным" — посы­лает сообщение о своем состоянии. Одновременно он команду­ет, или направляет, или воздействует на того, с кем он в этот момент говорит, — воздействует, по меньшей мере, указанием: "Обращайся со мной как с человеком, который чувствует себя несчастным". Традиционная психология и психиатрия рассмат­ривала в качестве объекта изучения изолированного человека, и в его высказываниях отмечалось лишь сообщение. Когда человек говорил: "Я боюсь" — это утверждение воспринималось только как сообщение о его состоянии. Теоретическая задача заключа­лась в объяснении его состояния. Другой пример: если человек во время разговора прикрывает рот рукой, его жест будет, ско­рее всего, истолкован как проявление бессознательного желания не говорить. Слова или действия человека считались сообщени­ями, объясняющими его внутренние эмоции и процессы вос­приятия.

Эриксон делал акцент одновременно и на сообщении, и на команде. Он считает, что любое высказывание адресуется дру­гому человеку, поэтому в описание необходимо включать их обоих. Когда гипнотизируемый говорит, что рука стала легкой, он не просто сообщает о своих ощущениях — с точки зрения Эриксона, он одновременно делает гипнотизеру заявление либо о сотрудничестве, либо о сопротивлении. Возбужденный паци­ент, заявляющий, что не может усидеть на месте от волнения, не просто сообщает о своем состоянии. Он одновременно ко­мандует терапевту или заставляет того вести себя с ним соответ­ствующим образом. Такое понимание человеческого поведения делает невозможным адекватное описание эриксоновской тера­пии в рамках психоанализа или теории оперантного обусловли-

вания, потому что их поле зрения ограничено человеком, изо­лированным от окружающего мира.

В теории обусловливания есть идеи, которые, если несколь­ко расширить угол зрения, подходят для описания терапевти­ческого подхода Эриксона. По Эриксону, стимулы никогда не бывают единичными: не существует единичного стимула и еди­ничной реакции или единичного подкрепления. Всегда есть множественные реакции и множественные подкрепления, воз­никающие одновременно и часто противоречащие друг другу. Эриксон объясняет, что человек может так сказать "нет", что оно будет значить "да, нет, возможно или интересно, что ты имеешь в виду". Каждое сообщение всегда рассматривается с многих сторон. В русле тех же идей Эриксон склонен в терми­нах обусловливания рассматривать не индивида, а ситуацию. Если он добился того, что жена начинает по-другому вести себя с мужем, муж, в свою очередь, будет вести себя с ней по-дру­гому, а значит возникнет и будет развиваться новая система вза­имодействий. Это обусловливание, создаваемое новыми под­креплениями, но, чтобы поместить то, что он делает, в тради­ционные рамки, необходимо расширить значение этих терминов так, чтобы они охватывали и множественные уровни, и соци­альные связи.

Читая Эриксона, понимаешь, что слова, имеющие традици­онное значение в рамках психологии индивида, имеют у него иное значение. Например, слово "симптом" традиционно зна­чит "отражение бессознательного конфликта, проявление в по­ведении чего-то, что своими корнями лежит во внутренней пси­хической жизни". Эриксон в своих последних работах называет симптомом способ поведения, который несет функцию соци­альной адаптации и сам по себе является тяжестью для пациен­та. Симптом имеет социальную функцию, и цель лечения — из­менение поведения-симптома, а не того, что предположительно стоит "за" ним. Если у симптома и есть "корни", то они лежат в социальных связях человека.

Другой термин, переопределенный Эриксоном, — гипноз. Традиционно гипнозом называлось состояние человека. Внима­ние сосредоточивалось на внушаемости гипнотизируемого, глу­бине его транса и т. д. Эриксон включил в описание и гипно­тизируемого, и гипнотизера. Когда он говорит о "гипнозе", он имеет в виду не только процессы, происходящие внутри гипно-

тизируемого, но и взаимодействие между обоими участниками действия. Соответственно, акцент делается на гипнотизере, до­бивающемся сотрудничества с гипнотизируемым, работающем с сопротивлением гипнотизируемого, получающем информацию о том, что происходит, и т.д. Из-за столь широкого определения гипноза порой бывает трудно понять, загипнотизировал Эрик-сон пациента или нет. Он использует тип взаимодействия, на­зывая его гипнотическим, хотя формально, в традиционном смысле этого термина, индуцирования гипноза не было. То, что он ввел в определение гипноза двух людей, требует для это­го древнего феномена новой формулировки.

Еще более яркий пример того, как Эриксон переопределя­ет термины, — понятие "бессознательное". По традиционному определению, бессознательное — это нечто, относящееся к од­ному человеку, нечто внутри одного человека. Эриксон рас­сматривает "бессознательное" иначе, и это имеет заметное вли­яние на его терапевтические процедуры.

Понятие бессознательного возникло в результате исследо­ваний гипноза последней четверти девятнадцатого века. Ког­да испытуемый в трансе следовал внушениям и не мог объяс­нить, почему он делает то, что делает, возникла необходи­мость заявить о присутствии внутри человека некой мотивиру­ющей силы, лежащей за пределами его сознания. Развивая эту идею, Фрейд высказал гипотезу, что бессознательное — это часть разума, содержащая динамические инстинктивные силы, которые определяют мышление и поведение человека. Фрейд также интересовался всеобщим языком, или логикой, бессознательного разных людей. Юнг впоследствии назвал сходство в бессознательном разных людей термином "коллек­тивное бессознательное".

Я думаю, что Эриксон в своем наборе предпосылок заменил традиционный взгляд на бессознательное. Он начал с изучения бессознательного формирования идей и различий между созна­тельным и бессознательным мыслительными процессами. При­мер можно найти в его работе "Использование автоматического рисования при интерпретации и облегчении состояния острой обсессивной депрессии". Затем он пошел дальше, чтобы по­нять, может ли бессознательное одного человека улавливать и понимать то, что производит бессознательное другого. Вместе с Лоуренсом Куби он написал "Перевод зашифрованного автома-

тического письма одного гипнотизируемого другим в трансе как состоянии диссоциации". Комментируя то, что один человек сумел точно расшифровать результаты автоматического письма другого, авторы пишут: "Наблюдение под новым углом освеща­ет известный факт, который часто отмечается изучающими бес­сознательные процессы, но который, тем не менее, до сих пор остается абсолютно загадочным; находясь под многообразием со­знательно организованных аспектов личности, бессознательное говорит на поразительно унифицированном языке; более того, этот язык имеет свои законы, столь постоянные, что бессоз­нательное одного человека лучше приспособлено для понима­ния бессознательного другого, чем сознательные стороны их личностей".

Следующим шагом Эриксона стало, как мне кажется, пред­положение, что язык бессознательного не просто выражает то, что у человека на уме. Это также и способ общения с другим человеком. Это значит, что мы общаемся как с помощью со­знательного языка, так и с помощью языка бессознательного, который мы понимаем и на который отвечаем. У бессознатель­ного языка иной код: он очень краток и насыщен, в нем нет ощущения времени и т.д. Общение осуществляется через движе­ния тела, интонации голоса, а также метафоры и аналогии, скрытые в нашей речи.

Если допустить, что Эриксон действует, исходя из предпо­сылки о существовании по меньшей мере двух уровней комму­никации, один из которых можно грубо называть сознатель­ным, а другой так же грубо — бессознательным, тогда многие его действия становятся более понятными. Он считает способ­ность понимать бессознательную коммуникацию основным уме­нием терапевта. Его собственная способность расшифровывать язык тела стала уже легендой. Он любит подчеркивать, как важно для терапевта вовремя заметить, что пациент утверди­тельно кивает или отрицательно качает головой в такт или не в такт своим словам, что женщина прячет свою сумочку под шар­фом в моменты, казалось бы, абсолютной искренности и т.д. — ведь существует бессчетное количество знаков невербальной коммуникации. Он говорит, что замужняя пациентка, как пра­вило, на первом же приеме раскроет своей манерой сидеть, что изменяет своему мужу, и при этом сделает это точно так же, как и любая другая представительница ее социального класса.

Однако Эриксон не предлагает интерпретаций, которые бы пе­ревели бессознательный язык в сознательный. Он относится к ним как к двум разным, но одинаково приемлемым стилям коммуникации. То, что он понимает под "принятием" пациен­та, на самом деле, принятие этого множественного способа коммуникации. Например, он никогда не скажет пациенту, что раз тот во время беседы прикрывает рот рукой, значит, он бес­сознательно выражает желание о чем-то не говорить. Напротив, Эриксон принимает этот жест как вполне адекватный способ со­общить некоторую информацию. Если привлечь внимание паци­ента к его жесту, можно нарушить коммуникацию и не добиться полезного результата. Вероятнее всего, у пациента возникнет стремление осознавать те способы коммуникации, которые луч­ше всего работают на неосознаваемом уровне.

По Эриксону, имеет смысл говорить о чем-то одном и одно­временно общаться на предмет иных материй. Например, он читает лекцию, одновременно гипнотизируя одного из слушате­лей, или он беседует с пациентом на кажущуюся совершенно заурядной тему, одновременно с помощью движений тела и ин­тонации ведя разговор о чем-то очень важном для пациента. Многие из движений, которые любой терапевт совершает "есте­ственно", Эриксон использует умышленно — например, меняет положение тела в соответствии с реакциями клиента или изме­няет высоту голоса соответствии со значимыми движениями тела. Он использует речевую коммуникацию только как один из множества способов общения, например, гипнотизируя челове­ка, не говорящего по-английски, он показывает, что транс мо­жет быть наведен и с помощью неречевого поведения.

С этой точки зрения становится понятным упоминаемое Эриксоном "бессознательное осознание". Чтобы общаться с человеком через "бессознательное", на каком-то уровне мы должны понимать, что делаем, иначе не сможем ни попра­вить себя, ни получить от другого сообщение, ни ответить ему. Хотя этот процесс может идти у нас вне сознания. Сле­довательно, когда мы взаимодействуем по меньшей мере на двух уровнях коммуникации, должно существовать по мень­шей мере два уровня "осознания". Наиболее характерной чертой Эриксона является то, что он позволяет этим двум уровням существовать отдельно друг от друга, не пытаясь при­влечь к ним внимание пациента. Эриксон желает общаться,

используя оба кода и позволяя им независимо друг от друга выполнять свои коммуникативные функции.