Социо-когнитивный дискурс-анализ

Представлен, прежде всего, исследованиями Ван Дейка. Большинство критических работ Ван Дейка посвящены теме воспроизводства национальных предубеждений и расизма в дискурсах СМИ, институциональных дискурсах и дискурсах политических элит.

Расизм определяется Ван Дейком как система доминирования и социального неравенства. Доминирование трактуется как злоупотребление властью одной группы над другой, которое проявляется, с одной стороны, в различных формах дискриминации, маргинализации, исключения, становления под сомнение, жесткости по отношению к эмигрантам и меньшинствам, с другой стороны - в предубеждениях и стереотипных верованиях, т.е. в идеологических структурах.

Например, «если «белые» как группа обладают большей экономической, политической, социальной или культурной властью в обществе, и они злоупотребляют этой властью, ограничивая «не-белых» в правах, держа их подальше от страны, города, дома, компании, магазина, университета, работы, газеты или научного журнала, тогда мы имеем дело с проявлением расизма. Обладать властью значит обладать предпочтительным доступом к контролю за невосполнимыми социальными ресурсами»[61].

Дискурс расизма, по Ван Дейку, это деятельность, которая связывает практику социальной дискриминации с идеологией расизма.

В дискурсе расизма действие осуществляется посредством текстов и устных высказываний. Дискурс расизма - это коммуникативно-когнитивные и социально-институциональные каналы, через которые расистские предубеждения артикулируются и воспроизводятся в обществе. Его проводниками являются учебные учреждения, учебная литература, ежедневные общения в семье, в рабочих коллективах.

Главной и наиболее влиятельной формой институализации практики и дискурса расизма являются СМИ. Выбор заголовков, проблем, источников и цитат сеьезно смещен в сторону доминирования «белой» группы. Повседневная жизнь и проблемы меньшинств («небелых») редко освещаются в СМИ. Наоборот, их негативные поступки (преступления, наркотики) преувеличиваются, а вклад в развитие культуры и жизнь общества, кроме спортивных достижений и развлечений, игнорируется или умалчивается. Исследования, отмечает Ван Дейк, показали, что повседневные представления белых людей об иммигрантах и меньшинствах обычно основаны не на личном опыте, а на информации, почерпнутой из СМИ и из разговоров.

Институциональный расизм осуществляется в школах и университетах (на уроках, в учебных пособиях, в должностных назначениях, в участии в исследовательских проектах и др.). «Суть большинства уроков, учебников и рассказанных детских историй сводится к тому, что Мы (белые европейцы) самые продвинутые, современные, умные и т.д., в отличие от Других, т.е. меньшинств в наших странах, таких же как народы Третьего мира»[62].

Ведущими практиками дискурса расизма, как и всякого другого дискурса, выступают социальные институты и группы, формирующие общественное мнение. К их числу относятся элиты (политические, информационные, научные и др.).

Элиты, которые контролируют наиболее важные формы общественного дискурса (политики, журналисты, профессора), несут за него ответственность, контролируют его вклад в воспроизводство расистских представлений и верований.

Расистские представления и верования в значительной степени приобретены из дискурса, поскольку непосредственным источником расистской дескриминации чаще всего оказываются дискурсивные практики. «Всех нас учат быть расистами (или не-расистами) посредством детской литературы, игр, телевизионных передач, учебников, разговоров с друзьями, новых информационных или аналитических статей и т.д… Дискурс дискриминации сам по себе – это практика расизма»[63].

Детальный анализ дискурсивных практик расизма предполагает изучение того, как формируются их социокогнитивные основания. К социокогнитивным основаниям дискурса расизма Ван Дейк относит индивидуальные и социальные представления в форме верований, предрассудков и идеологий.

Методы дискриминации в верованиях и предрассудках основаны на поляризации между теми, кто входит в группу (Мы), и теми, кто в нее не входит (Другие). На уровне текста и разговора мы находим знакомую поляризацию между Нами и Ими, где наши хорошие черты подчеркиваются, а плохие замалчиваются. Для Других же применяется обратная модель: плохие черты акцентируются, а хорошие игнорируются. Мы можем увидеть это в таких мелочах, как местоимения, активных и пассивных предложениях, в метафорах (например «вторжение» для иммиграции). Мы видим это в преобладающем количестве изображений белых людей (хороших, храбрых) в учебниках, в способах обращения или необращения к меньшинствам на страницах учебников и т.д.

Дискурс расизма может быть амбивалентен, что находит отражение в известных оборотах, типа: «Я не расист, но…». Эта стандартная формула дискурса расизма включает два противоположных по смыслу когнитивных момента: 1) осознание антирасизма как нормы положительного самоопределения; 2) негативное представление о Другом.

Анализ парламенских дебатов и других политических дискурсов, отмечает Ван Дейк, показывает, что в то время, как, с одной стороны, расизм не признан официално, дискурс элит все более и более представляет эмигрантов, меньшинства и беженцев как угрозу государства всеобщего благоденствия, западной культуре и, конечно, экономическому, политическому и социальному доминированию тех граждан, которые подпадают под понятие «Мы».

Сосредотачиваясь на незаконной эмиграции, преступлениях, терроризме, отсталости и общих отрицательных свойствах, приписываемых Другим, политический дискурс элит производит и распространяет социальные предубеждения и идеологии, которые, в свою очередь, приводят к ежедневной дискриминации в сфере труда, жилья, образования, культуры, в отношении к эмигрантам и т.д.

Дискурсивный элитный расизм, подчеркивает Ван Дейк, это не только слова или идеи, но и распространяющаяся влиятельная социальная практика, приводящая к конкретным формам этнического неравенства. Основной способ выступления против такого расизма элит заключается в практиковании последовательных и критических антирасистских дискурсов или альтернативных дискурсов мультикультурного типа. Без такого дискурсивного инакомыслия возможно повторение ужасов этнических и расовых конфликтов, истребительных войн ХХ-го столетия. В современном мире, в Европе и других странах, считает Ван Дейк, нет никакой альтернативы мультикультурному и многоэтническому обществу без расизма[64].

В настоящее время исследователями, идентифицирующими себя с КДА, все больше внимания уделяется изучению политического дискурса и властной силы медиадискурса с учетом все возрастающей роли культурно-информационных ресурсов в установлении режима правды. Cвои взгляды на политический дискурс и на методы его исследования представители КДА обобщили в одной из своих коллективных работ, которая называется «Политика как текст и разговор. Аналитические подхожы к политическому дискурсу» («Politics as Text and Tolk. Analitic Approaches to Political Discourse»), опубликованной в 2002 г. в серии «Дискурсивные подходы к политике, обществу и культуре» (Discourse Approaches to Politics, Society and Culture).

В редакционной статье Пол Чилтон и Кристина Шаффнер поддверждают, что для КДА политическими дискурсами являются прежде всего текстуальные, речевые и медийные репрезентации политических идей, политических деятелей, политических элит и политических институтов. В то же время, авторы отмечают, что общая картина исследовательской ситуации в КДА в плане разработки теоретико-методологического инструментария анализа именно политического дискурса выглядит довольно эклектично. Поэтому вопрос об изучении природы политического дискурса весьма остро стоит на повестке дня современных исследований, проводимых с позиций критического дискурс-анализа[65].

 

Д. А. Максимов

 

ОТЕЧЕСТВЕННЫЕ ТЕОРИИ ПОЛИТИЧЕСКОГО ДИСКУРСА

 

Тема исследования политического дискурса в отечественной науке актуальна и востребована. Тем не менее, трудности возникают в определении отработанных методик исследования, которые непосредственным образом характеризуются различиями в теоретических подходах к изучению политического дискурса.

 

Говоря об общей характеристике теорий политического дискурса в отечественной школе на современном этапе можно отметить определенное смещение в сторону критической лингвистики. Во многом это оправдано структурными изменениями в политическом процессе, а также в парадигмальном мышлении исследователя. Здесь ключевой проблемой становится использование языка как средства власти и социального контроля [Шейгал 2004]. Безусловно, трансформация в лексической и стилистической системах имеет прямое отношение к оформлению моделей политического дискурса. Например, можно говорить о семантических сдвигах, влиянии официально-деловой речи и одновременно просторечия, диффузии политического языка на разных уровнях коммуникации. С этой точки зрения, абстрактного общения не существует, однако есть сферы человеческой деятельности, в которых общение происходит. Несмотря на очевидную сложность создания адекватной модели «метаполитического» дискурса, можно выявить его специфику и особенности, отличительные от других дискурсивных областей.

Относительное многообразие отечественных теорий политического дискурса удобнее всего показать на примере концептуальных различий в подходах к анализу политической коммуникации. В лингвистических исследованиях как таковых можно выделить три базовых подхода: дескриптивный, критический и когнитивный. Эти подходы играют особую роль в формировании теорий политического дискурса, поскольку именно они составляют семантический аспект политической коммуникации. Дескриптивный подход включает в себя, прежде всего, анализ языкового поведения и контент-анализ. Критический подход рассматривает язык как средство политической власти; когнитивный подход относится к моделированию структуры сознания – формированию когнитивной базы. (Здесь следует отметить то, что когнитивный подход становится все более значимой исследовательской парадигмой, что позволяет выделить его из дескриптивно-содержательного подхода в отдельное направление).

Таким образом, в семантическом аспекте политической коммуникации и в рамках представленных исследовательских подходов появляется возможность выделить ряд теорий политического дискурса отечественной школы.

Теории манипулятивности связаны с изучением языкового поведения, языковых средств, риторических приемов и иных стратегий, используемых политиками в целях убеждения (А.А.Романов, И.Ю.Черепанова). Понятие манипуляции в данном случае объединяет сферы политики и торговых отношений. Соответственно, методология анализа политического дискурса манипуляции эффективно использует, на первый взгляд, «чуждый» категориальный аппарат. С этой точки зрения, лидерство, эффективное управление, деловые переговоры, лобби, бренд-менеджмент, реклама и друн\гие понятия, произошедшие из экономических отношений, часто выступают незаменимыми в сфере политики отношений.

Теории тематического анализа политического дискурса представляют «смысловую направленность дискуссии, которая на языковом уровне отражается в наборе связанных по семантике слов и словосочетаний, в тезисах аргументированных актов…».[66] Акцент на этой компоненте дискурса оправдан тем, что понимание тесно связано с конкретными коммуникативными целями реципиента, условиями коммуникации, знакомством с проблемной областью. В этой связи экспертного знания в анализе дискурса может оказаться не достаточно. Поэтому появляется возможность выделить тематический мониторинг политического дискурса в отдельное перспективное направление, в котором важную роль играют понятия метафоры и стереотипа, лежащего в основе определенных политических предубеждений [Караулов, Баранов 1991; Баранов 2004; Чудинов 2001).

Теории рефлексии подразумевают то, что в рамках политической коммуникации политическая рефлексия происходит по поводу достаточно узкого обязательного круга проблем. Это означает, что представители различных дискурсных формаций используют одинаковые конструкты, но видоизменяют их в соответствии с присущей данной формации идеологией. С точки зрения когнитивной семантики, специфика политической рефлексии состоит в активации различных «слотов» – ячеек – внутри одних и тех же фреймов. Так, отправитель сообщения по-разному устанавливает между ними связи и отношения. В итоге, подобный дискурс проецирует различные политические концепции на одно и то же используемое понятие [Милевская, Басенко 2004]. В тоже самое время, этот дискурс непосредственно участвует в формировании убеждений, установок и внутренней оценки участников взаимодействий. Теории рефлексии раскрывают динамическую сторону жизни дискурсивных формаций.

Теории аксеологического анализа политического дискурса в большей степени относятся к аксиологическому аспекту политической коммуникации. Здесь учитываются, прежде всего, понятийные, образные и ценностные элементы с доминированием последних [Слышкин 2000; Карасик 2004]. Представители данного направления уделяют особое внимание соотношению персонального и социального дискурсов, доказывая, что именно от их соотношения и зависят формы дискурса.

Теории интент-анализа политического дискурса указывают на ослабление референциального значения слова при одновременном усилении коннотативных компонентов его структуры. Существует и специальное методологическое направление – интент-анализ, ориентированное на исследование психологических характеристик политического дискурса [Ушакова, Павлова 2000]. Плодотворным представляется и использование так называемого поэтологического подхода, который апеллирует к таким ключевым понятиям политической коммуникации, как, например, экспрессия.

Идеологический анализ политического дискурса как разновидность лингво-идеологического анализа имеет дело прежде всего с институциональным дискурсом, который обеспечивает трансляцию актуальных и «фиктивных» ценностей. Некоторые сторонники подобного подхода, в частности В.Н.Базылев, видят в политическом дискурсе один из субдискурсов идеологического метадискурса По их мнению, если ключевым понятием метадискурса является идеологема, то операционально-функциональная единица субдискурса – это политикема [Базылев 1998].

Теории конфликтного политического дискурса – инновационное направление в исследовании дискурса. В рамках этого направления язык политики рассматривается с точки зрения использования в нем выражений, экспрессивный словарь и метафорика которых развились из образов скандала и вооруженной борьбы - революции [Кочкин 2003].

Теории агрессивности и агональности являются достаточно инновационным направлением в исследовании политического дискурса и вполне актуализированы в наши дни. Здесь язык политики является сферой применения выражений с семантикой конфликта, весь экспрессивный словарь и метафорика которых развились из образа вооруженной борьбы [Майданова, Амиров, Федотовских 1997].

В данной статье автор сознательно не конкретизирует отдельные предметные области политического дискурса, поскольку представленные теории предполагают определенную «метаполитичность» дискурс-анализа. Говорим ли мы о либеральном или консервативном дискурсе, о политическом медиа-дискурсе, о внешнеполитическом дискурсе, о дискурсе общественно-политического протеста - так или иначе, нам необходимо занять определенную методологическую позицию для анализа этих дискурсивных областей. В то же время само разнообразие методологических подходов свидетельствует о том, что политический дискурс не может рассматриваться в какой-то одной плоскости, без учета взаимопроникновения отдельных дискурсивных элементов.

Как известно, пионером в области изучения дискурсов выступала лингвистика. В связи с этим представляется вполне естественным, что осознание специфики политического дискурса привело к появлению и автономному развитию политической лингвистики. Следует отметить, что объектом этой новой дисциплины является не только политический дискурс как таковой, но и языковые аспекты отношений власти-подчинения, а также языковая политика [Герасимов, Ильин 2002; Гаврилова 2004].

Задача политического дискурс-анализа заключается в первую очередь в том, чтобы проследить связь между лингвистическим и политическим поведением. Синтаксис и лексика в дискурсе интересны не сами по себе, но в качестве средств выражения говорящим разнообразных сложных значений, которые воспринимаются слушателями. Не случайно при проведении дискурс-анализа предметом исследования выступают прежде всего отдельные слова и выражения, ибо именно в них заключены те значения, которые «расшифровывает» и интерпретирует слушатель, соотнося со своими жизненными ценностями и убеждениями.

Большая часть парадигматических изменений, произошедших в различных языковых дисциплинах, существенно расширила возможности теоретического осмысления политического дискурса. Тем самым были созданы условия для качественного скачка в научном анализе данного феномена.

______________________

Базылев В.Н. 1998. К изучению политического дискурса в России и российского политического дискурса. – Политический дискурс в России, № 2.

Баранов А.Н. (ред.) 2004. Политический дискурс: методы анализа тематических структур и метафорики. М.

Гаврилова М.В. 2004. Политический дискурс как объект лингвистического анализа. – Полис, № 2.

Герасимов В.И., Ильин М.В. 2002. Политический дискурс-анализ. – Политическая наука, № 3.

Карасик В.И. 2004. Языковой круг: личность, концепты, дискурс. М.

Караулов Ю.Н., Баранов А.Н. 1991. Русская политическая метаформа (материалы к словарю). М.

Кочкин М.Ю. 2003. Политический скандал как лингвокультурный феномен. Автореферат. Волгоград.

Майданова Л.М., Амиров В.М., Федотовских Т.Г. 1997. Агитационные тексты – Речевая агрессия и гуманизация общения в средствах информации. Екатеринбург.

Милевская Т.В., Басенко Н.А. 2004. Политическая свобода: опыт дискурс-анализа. – Актуальные проблемы теории коммуникации. СПб.

Романов А.А., Черепанова И.Ю. 1998. Языковая суггестия в предвыборной коммуникации. Тверь.

Слышкин Г.Г. 2000. От текста к символу: лингвокультурные концепты прецедентных текстов в сознании и дискурсе. М.

Ушакова Т.Н., Павлова Н.Д. (ред.) 2000. Слово в действии: Интент-анализ политического дискурса. СПб.

Чудинов А.П. 2001. Россия в метафорическом зеркале: когнитивное исследование политической метафоры (1991 –2000). Екатеринбург.

Шейгал Е.И. 2004. Семиотика политического дискурса. М.

 

 

 

А.Ю.Зенкова