Как гпу искало клады унгерна

 

(По материалам доктора исторических наук Леонида Кураса. Материал подготовлен на основе документов архива Управления ФСБ Российской Федерации по Республике Бурятия)

 

С именем «императора пустыни» — Романа Федоровича Унгерн-Штернберга — еще при его жизни было связано немало легенд. После гибели барона их стало еще больше. Его сподвижники, осевшие в Китае, распускали слухи о несметных богатствах, награбленных бароном в годы гражданской войны и якобы зарытых им незадолго до гибели в разных местах. Бывшие унгерновцы даже составляли карты тех мест. Недостатка в доверчивых покупателях не было: на этом крупно прогорело несколько американских экспедиций. В сентябре 1924 года в поиск кладов включилась и резидентура ОГПУ в Урге (ныне Улан-Батор).

В местности Тологой-Дахту гэпэушникам удалось отыскать один из кладов: несколько деревянных ящиков с царскими кредитками и ценными бумагами, которые от времени превратились в липкую червивую массу. Бриллиантов там не оказалось. Но сама находка, подтверждавшая слухи о богатствах Унгерна, подтолкнула к организации новых секретных экспедиций…

Все началось с того, что бывший скотопромышленник Бер Хонович Закстельский, работавший когда-то в Монголии, рассказал своему приятелю, агенту Красноярского отделения Госбанка СССР Моисею Прокопьевичу Прейсу, о кладе в семь пудов золота, зарытом в Монголии в окрестностях Урги. Прейс, в свою очередь, проинформировал об этом сотрудников ОГПУ и предложил организовать экспедицию. И колесо закрутилось…

10 января 1927 года из областного отдела ОГПУ Верхнеудинска (ныне Улан-Удэ) в Сибирское краевое управление ОГПУ Новосибирска и в окружной отдел ОГПУ Красноярска ушла аналитическая записка, в которой обосновывалась необходимость проведения операции по изъятию клада при соблюдении строжайшей конспирации. При этом предлагалось действовать в контакте с Яковом Блюмкиным, известным террористом, возглавлявшим в то время резидентуру ОГПУ в Монголии.

Красноярский окружной отдел откликнулся мгновенно. Его сотрудников нимало не смутило, что поиск и изъятие сокровищ придется осуществить на территории чужого суверенного государства. Их волновали другие проблемы: возможность успеха операции и стоимость экспедиции. Правда, в успехе они не сомневались, так как товарищ Прейс неоднократно принимал участие в предприятиях подобного рода и они всегда завершались успехом. Проблема с финансированием тоже быстро разрешилась: Закстельский и Прейс все расходы взяли на себя. Идея начинала облекаться в конкретные формы. Необходимо было лишь получить согласие Москвы.

Москва дала добро, обратив, однако, внимание нате препятствия, которые могли возникнуть из-за вмешательства монгольских властей. Операцию предлагалось начать незамедлительно.

В конце января 1927 года полномочное представительство ОГПУ по Сибкраю дает облотделу ОГПУ Бурят-Монгольской АССР разрешение на проведение операции по изъятию ценностей и их вывоз, особо подчеркнув, что операция должна быть проведена без вмешательства монгольских властей. И тут — первое неожиданное препятствие: Бер Закстельский, находившийся в это время в Иркутске, настаивает на переносе операции на конец апреля — мол, лучше, когда сойдет снег. Этим он дает повод Иркутскому окружному отделу ОГПУ, который также задействован в операции, заподозрить его в мошенничестве. Из архива извлекается дело о результатах экспедиции по поиску золота Унгерна в 1924–1925 годах в окрестностях Верхнеудинска, и на авансцену выплывает еще одна колоритная личность — Супарыкин Михаил Давидович, вестовой барона. Тогда, в 1925 году, чекисты вели наблюдение за Супарыкиным и поручали Закстельскому, участвовавшему в поиске сокровищ, узнать у Супарыкина места захоронения кладов в Монголии. Вскоре Супарыкин был арестован…

И вот теперь, два года спустя, Закстельский, скрывший от чекистов информацию о кладах, пытается получить наибольшие гарантии от Госбанка СССР на проведение раскопок, чтобы затем остаться в Монголии, не сдав клад государству! А посему, решили иркутские чекисты, следует установить за Закстельским наблюдение и в случае нахождения клада расчета с ним не производить, а арестовать и предъявить обвинение в мошенничестве.

Итак, Закстельский и Прейс поступают в распоряжение Бурят-Монгольского облотдела ОГПУ по поиску ценностей и получают соответствующие удостоверения. В обязанность кладоискателей входит приглашение представителя ОГПУ БМАССР, который должен присутствовать при раскопках. Изъятые ценности планируется передать в распоряжение Красноярского отделения Госбанка СССР. Тогда же (в конце января) из областного отдела ОГПУ БМАССР в Новосибирск и Иркутск поступило сообщение, что клад в Монголии, о котором знал вестовой Унгерна, был вырыт еще в 1924 году. По мнению ОГПУ республики, Закстельский тоже знал о существовании клада, так как зарывал его вместе с Супарыкиным и другими участниками, которые вскоре были убиты, но к изъятию ценностей отношения не имел. Супарыкина привлекали к ответственности за участие в карательных операциях уже после изъятия клада в Монголии. 3 июня 1925 года Забайкальский отдел ОГПУ дело против Супарыкина прекратил. Об изъятии клада Закстельский не донес потому, что, по мнению чекистов, боялся потерять свою долю. В связи с этим ОГПУ БМАССР командировало в экспедицию с Закстельским и Прейсом сотрудника экономического отдела Якова Ивановича Косиненко.

Донесение из Верхнеудинска примечательно тем, что в нем впервые предлагается договориться с Монголбанком об условиях, на которых монголы разрешат вывезти клад за пределы страны. О том, как собирались договариваться с монгольской стороной, свидетельствует письмо начальника областного отдела ОГПУ БМАССР Ермилова Якову Блюмкину.

«Уважаемый тов. Яков!

Согласно телеграмме т. Заковского, с Закстельским и Прейсом командируется наш сотрудник Косиненко. По приезде в Ургу необходимо наблюдение за Закстельским и Прейсом, особенно за первым, так как он понимает монгольский язык и имеет в Монголии большие личные связи.

Т. Косиненко поручается ведение переговоров с Монголбанком и другими заинтересованными организациями, согласовав предварительно все вопросы с Вами.

Судя по телеграммам т. Заковского, для нас желательно возможно больший вывоз золота к нам. Поэтому просим настоять перед монгольскими властями и дать такие же инструкции тов. Косиненко».

Одновременно Ермилов отправляет в Иркутское ОГПУ секретную записку, в которой сообщает, что Супарыкин живет где-то в Новосибирском округе под чужой фамилией. Закстельский собирается выехать к нему, чтобы выяснить обстоятельства изъятия клада.

Только в конце мая Косиненко, Закстельский и Прейс выезжают в Усть-Кяхту. Выдавая себя за мелких коммерсантов, чтобы не привлекать внимания, они путешествуют довольно спокойно. Забеспокоился чекист лишь в Алтан-Булаке, а в Урге еще больше — у Закстельского там оказалось много знакомых, и всех интересовала цель его поездки в Монголию.

5 июня Яков Косиненко встретился наконец с Яковом Блюмкиным, и они обсудили план предстоящей операции. На следующий день к чекистам присоединился председатель правления Монголбанка Дейчман. Заверив, что Монголия не даст вывезти золото, так как проводит серию мероприятий по укреплению собственной валюты, банкир предложил свой план: подать заявление в Монголбанк с просьбой разрешить проведение раскопок, а затем продать Монголии золото за твердую валюту. Полпред СССР в Монголии Берлин одобрил план.

6 июня заявление было подано. А через три дня начались неприятности. Правительство Монголии поручило Министерству народного хозяйства курировать поиск и изъятие клада. Ни ОГПУ, ни советский полпред не могли проявить своей заинтересованности, а тем более требовать, чтобы поиск курировал Монголбанк. Поэтому в переговоры с монгольской стороной вступил Закстельский — как частное лицо. Министерство запросило 25 процентов стоимости клада в свою пользу. Остальную часть клада монголы соглашались купить, но только за тугрики. Для советской стороны это еще 10 процентов потерь. Переговоры продолжались несколько дней. Монголы отвергали любые компромиссные предложения. Предварительный текст договора был составлен и согласован с полпредом Берлиным только 11 июня. Суть его заключалась в следующем: Б.Х. Закстельскому предоставлялось право вести раскопки в присутствии комиссии из четырех человек (по два с каждой стороны). Министерство народного хозяйства Монголии соглашалось покупать каждый золотник золота по 5 тугриков 75 мунгу (по курсу 9 тугриков 50 мунгу за каждые 10 рублей). Слитки золота с лабораторным оттиском будут приниматься без переливки. При расчете с Закстельским министерство удерживало из причитавшейся ему суммы 10 процентов в доход Монголии на оплату пошлин. Золотые изделия, имеющие художественную ценность, можно было вывезти на общих основаниях согласно таможенным установкам.

13 июня договор (из 14 пунктов) был подписан, а 14 июня в три часа утра приступили к раскопкам. Их вели во дворе текстильной мастерской Министерства народного хозяйства. Вначале выкопали большую канаву вдоль здания, затем такую же — от ворот вдоль соседнего здания. В землю вгрызались с большим трудом — нетронутая целина не поддавалась лопате. Только неподалеку отворот, на участке в три-четыре аршина наткнулись на рыхлый грунт. Но клада не было!

Однако монголы, видимо, посчитали, что клад все-таки нашли и сокрыли от властей, так как в течение трех дней после завершения работ не давали членам экспедиции разрешения на выезд из страны, даже установили за ними наружное наблюдение и «склоняли кладоискателей к выпивке». По возвращении из Монголии Я.И. Косиненко подал руководству докладную записку, в которой высказал предположение, что они занимались поисками клада, который был выкопан еще в 1924 году.

Больше всех был удручен неудачей Закстельский. Несколько раз его видели плачущим. По сведениям Косиненко, он собирался разыскивать Супарыкина…

 

 

ВТОРЖЕНИЕ В АФГАНИСТАН ПРИ… СТАЛИНЕ

 

(Материал Ю. Гаврюченкова)

 

С Афганистаном у Советского Союза отношения всегда были сложные. Великий северный сосед периодически засылал в эту азиатскую страну «ограниченный» контингент войск с целью изменения ее социально-политического строя, захватывал города, заключал союзы с племенами, уничтожал «бандформирования», а затем с позором уходил… Война 1979–1989 гг. была далеко не первой. Еще в 1920-х красные командиры совершали лихие набеги на чужую территорию.

Первые попытки укрепиться в Афганистане Советская Россия предприняла в 1924 году, по приглашению тогдашнего правителя страны — эмира Амануллы-хана. В сентябре в Кабул прибыла миссия советских авиаторов для оказания помощи государственной армии, которая вела напряженную борьбу с повстанцами, сражавшимися под знаменем защитников ислама. Великобритания, заинтересованная в укреплении своих позиций в Афганистане, заявила протест по этому поводу, но Аманулла-хан его проигнорировал. У эмира был собственный взгляд на формирование военно-воздушных сил страны, имевших на вооружении английские самолеты «Де Хэвиленд», которыми некому было управлять.

Направленные в Кабул 11 пилотов и техников принялись за работу. 6 октября были совершены вылеты в район Зурмаха. Военные действия быстро истощили привезенный запас горючего и боеприпасов. Собственная материальная база афганских ВВС отсутствовала, поэтому пришлось ждать из России нового вьючного каравана, который прибыл только через неделю. 14 октября красные летчики нанесли бомбовые удары по базам повстанцев в районе Хоста и Надрала.

Эта помощь укрепила доверие Амануллы-хана, который благосклонно принял предложенный советским послом Старком план модернизации афганских ВВС. Он предусматривал формирование двух разведывательных и одного истребительного авиаотрядов общей численностью 36 аппаратов и авиашколы с парком в 16 аэропланов. Эти авиаотряды укомплектовывались советскими летчиками. Приказом управления ВВС Туркестанского фронта этим находящимся в Кабуле «инструкторам» запрещалось переписываться со своими коллегами в Туркестане, а советский военный атташе Виталий Маркович Примаков в своей книге «Афганистан в огне» упоминает об их участии в боевых действиях и в 1928 году. К этому времени положение Амануллы-хана укрепилось настолько, что он предпринял поездку в Европу. Эмира не было в стране всего полгода, и это оказалось гибельным для его режима.

За время отсутствия Амануллы противники эмира сумели собрать большую армию сторонников. Нередко под их знамена переходили целые полки, поверившие, что Аманулла-хан бежал из страны. В результате повстанцы под командованием бывшего взводного командира эмирской гвардии Бачаи-Сакао одолели правительственные войска и 17 января 1929 года заняли Кабул. Власть перешла к Бачаи-Сакао, принявшему имя эмира Хабибуло. В городе началась резня. Она была не только племенной — победившие пуштуны резали хазарейцев, но и религиозной. Исламские фундаменталисты выступали против светского образования, фабрик, радио и других новшеств, развращающих, по их мнению, душу правоверного мусульманина. Из страны начался отток беженцев, которые устремились в советскую Среднюю Азию. Это были в основном десятки тысяч узбекских, таджикских, туркменских дехкан, в свое время бежавших от большевиков за границу. Как это всегда бывает, вместе с беженцами двинулись сторонники простых и радикальных решений, объединенных любовью к легкой наживе. В то время их называли «басмачи».

Советские «инструкторы» были эвакуированы из Афганистана. Командующий Среднеазиатским военным округом (САВО) Дыбенко был серьезно обеспокоен сложившейся ситуацией. Разведотдел САВО 10 марта 1929 года извещал Москву: «Вслед за захватом власти в Афганистане Хабибуллой отмечается резкое повышение активности басмшаек, учащаются случаи перехода на нашу территорию… Узбеки — бывшие басмачи принимали активное участие в совершении переворота и привлекаются к охране границ… Хабибулла установил контакты с эмиром бухарским и Ибрагим-беком, обещал оказать содействие в походе на Бухару… Развернувшиеся в Афганистане события, развязывая силы басмаческой эмигрантщины, создают угрозу спокойствию на нашей границе…»

Между тем большевистское руководство в Москве искало случая развернуть ход событий с целью установления советской власти в Афганистане или хотя бы укрепления ее на приграничных среднеазиатских территориях. Долго ждать не пришлось. В феврале 1929 года сателлит Советской России Аманулла-хан с группой соратников прибыл в район Кандагара для организации сил, во главе которых он надеялся вновь войти в Кабул. Вскоре в ЦК ВКП(б) обратился генеральный консул Афганистана в Ташкенте Гулям-Наби-хан. Он просил разрешить формирование на советской территории отряда из покинувших страну сторонников Амануллы. Предполагалось, что отряд должен совершить глубокий рейд по территории Афганистана и помочь основным силам свергнутого эмира взять Кабул.

Москва немедленно откликнулась на просьбу о помощи. Руководство формированием отряда поручили заместителю командующего САВО Германовичу. Изучив положение дел в стане хазарейцев, он известил командование: «…афганцы хорошо умеют стрелять, но почти не разбираются в устройстве русских винтовок и, чтобы перезарядить их, бьют по затвору камнем». Для усиления боеспособности отряд решили пополнить красноармейцами. Поначалу он не превышал трехсот человек и был оснащен 12 станковыми и 12 ручными пулеметами, 4 горными орудиями и подвижной радиостанцией. Командиром назначили «кавказского турка Рагиб-бея», как именовали в документах Примакова. Все красные военспецы получили азиатские имена, которыми должны были называться в присутствии афганцев. 10 апреля 1929 года отряд был полностью подготовлен к выступлению.

Вторжение началось утром 14 апреля, как начинаются все войны в мире — с перехода границы противника. На рассвете разведчики сняли афганскую заставу на южном берегу Амударьи и двинулись на юг. На следующий день отряд «Рагиб-бея» захватил город Келиф. Его гарнизон был поначалу настроен весьма решительно, но после первых пушечных выстрелов и пулеметных очередей сложил оружие.

22 апреля 1929 года отряд подошел к Мазари-Шарифу. Ранним утром передовые подразделения ворвались на окраину. Жестокий бой продолжался весь день. Превосходящие силы обороняющихся не устояли под пулеметным огнем. Вскоре из Мазари-Шарифа в Ташкент отправилась радиограмма о взятии города. Из штаба САВО в Москву сообщили: «Мазар занят отрядом Витмара».

«Витмаром» был Виталий Примаков, он же «кавказский турок Рагиб-бей». Советское правительство принимало такие конспиративные меры, потому что боялось осложнений дипломатического характера. Между тем о вторжении переодетых бойцов Красной армии в Афганистан стало известно сразу после взятия Келифа. 17 апреля 1929 года губернатор Мазари-Шарифской провинции заявил протест по поводу организации на советской территории отряда Гулям-Наби-хана и занятия им ряда приграничных населенных пунктов. В ответ советский генеральный консул выступил с неуклюжим опровержением о «якобы имевшем место вмешательстве вдела Афганистана». Операция была засекречена настолько, что даже в обзоре наркомата иностранных дел в Узбекистане о положении в Афганистане за апрель 1929 года написано, что «22 апреля Мазари-Шариф был занят… отрядами, верными Аманулле».

Как известно, Советский Союз проводил в те годы так называемую миролюбивую политику, заключавшуюся в разжигании очагов войны по всему миру. Была «миссия дружбы» Блюхера в Китае, была «братская помощь» в Восточном Туркестане» (ныне — Синьцзян-Уйгурский автономный район КНР) в 1933–1934 и 1937 годах, была «интернациональная помощь» в Испании… Войны не назывались войнами, и вторжение в Афганистан исключением не стало. В советскую историю этот бандитский набег вошел под именем «операции по ликвидации бандитизма в Туркестане», которую проводил «мусульманский батальон», составленный частично из афганцев, но в основном — из бойцов 81-го кавалерийского и 1-го горнострелкового полков, а также 7-го конно-горного артиллерийского дивизиона РККА.

Несмотря на успешное начало операции, Примаков беспокоился за ее исход. «Витмар» сообщал: «Операция задумывалась как действия небольшого конного отряда, который в процессе боевой работы обрастет формированиями, но с первых дней пришлось столкнуться с враждебностью населения». При подготовке вторжения Гулям-Наби-хан уверял, что на территории Афганистана к отряду присоединятся тысячи сторонников, однако местные жители отказались покоряться интервентам. Через день гарнизон крепости Дейдади, расположенной неподалеку от Мазари-Шарифа, при поддержке племенных ополчений предпринял попытку выбить отряд из главного города северного Афганистана. Плохо вооруженные афганские солдаты и ополченцы с религиозными песнопениями двинулись под пулеметный и орудийный огонь. Атаковали они строем, на ровной местности. Их косили из пулеметов, но цепи нападающих были так густы, что красноармейцев спасало только превосходство в вооружении. Примаков по радио запросил помощи. На выручку был отправлен эскадрон с пулеметами, но, встреченный превосходящими силами афганцев, он был вынужден возвратиться на свою территорию. Только 26 апреля самолеты доставили в Мазари-Шариф 10 пулеметов и 200 снарядов.

Тем временем ситуация осложнилась. После нескольких неудачных попыток штурма города афганские военачальники, чтобы принудить непрошеных гостей к сдаче, прибегли к проверенному веками способу: перекрыли арыки, по которым в город поступала вода. В менее дисциплинированной афганской части отряда начался ропот. Оказавшись перед угрозой разгрома, «Витмар» отправил в Ташкент новое донесение: «Окончательное решение задачи лежит в овладении Дейдади и Балхом. Живой силы для этого нет. Необходима техника. Вопрос был бы решен, если бы я получил 200 газовых гранат (иприт, 200 хлоровых гранат мало) к орудиям. Кроме того, необходимо сделать отряд более маневроспособным, дать мне эскадрон. Мне отказано в эскадроне, авиации, газовых гранатах. Отказ нарушает основное условие: возьмите Мазар, потом легально поможем. Если можно ожидать, что ситуация изменится и мы получим помощь, я буду оборонять город. Если на помощь нельзя рассчитывать, то я буду играть ва-банк и пойду брать Дейдади. Возьму — значит, мы хозяева положения, нет, значит, обратимся в банду и ищем путей домой». Как следует из этого донесения, интервенты готовы были травить афганцев боевыми газами…

К этому времени в штабе САВО приняли решение помочь осажденным «освободителям» открыто. 6 мая авиация Среднеазиатского ВО несколько раз штурмовала боевые порядки афганцев. А днем раньше через границу переправился отряд из 400 красноармейцев при 6 орудиях и 8 пулеметах. Впоследствии Примаков, узнав о том, как происходил переход, заметил: «Заставу можно было скрасть и снять безо всякого шума, и Дыбенко напрасно придает переправе характер формальной войны».

После двухдневного форсированного марша эскадрон вышел к Мазари-Шарифу. Вместе с осажденными они отбросили афганцев в крепость. 8 мая после бомбардировки с воздуха и артиллерийского обстрела гарнизон Дейдади покинул цитадель, оставив победителям немалые трофеи. Объединенный и значительно усиленный отряд остановился на двухдневный отдых. А потом двинулся дальше на юг, захватив города Балх и Ташкурган.

Эмир Хабибуло бросил против советских интервентов свою лучшую дивизию под командованием прославленного военачальника Сейид-Гуссейна. Исход столкновения с красноармейским отрядом был бы и в этом случае сомнителен, но тут Примакова срочно вызвали в СССР и 18 мая он на специальном самолете вылетел в Ташкент. Командование отрядом принял Александр Черепанов (он же «Али-Авзаль-хан»). Усиленный артиллерией эскадрон продвигался вглубь страны, однако 23 мая пришло известие о том, что дивизия Сейид-Гуссейна внезапно овладела Ташкурганом, перерезав тем самым пути снабжения отряда.

В стане интервентов началась паника. Гулям-Наби-хан и его чиновники, которые должны были сформировать новое правительство, спешно кинулись назад, к советской границе. Без них Кабул брать не имело смысла. Черепанов вынужден был развернуться и двинуться к Ташкургану. Утром 25 мая после артиллерийской подготовки, сопровождаемой авианалетом с аэродрома САВО, красноармейцы ворвались в город. Бои продолжались двое суток. Город трижды переходил из рук в руки, но в итоге афганцы вынуждены были отступить.

Победа далась очень нелегко. Отряд понес серьезные потери. Было убито 10 командиров и красноармейцев и 74 хазарейца, ранено 30 красноармейцев. В ходе боя за Ташкурган были израсходованы почти все снаряды. Продолжение операции, а тем более успешное ее завершение оказались под угрозой. А вскоре поступила радиограмма: двигавшиеся на Кабул сторонники Амануллы-хана потерпели поражение. В этой ситуации продолжение войны силами маленького отряда на территории, где подавляющее большинство населения относится к нему враждебно, становилось бессмысленным. 28 мая штаб Среднеазиатского ВО отдал приказ о возвращении…

«Операция по оказанию добрососедской помощи» бесславно закончилась. Однако в штабе Среднеазиатского ВО продолжалась разработка планов нового вторжения в Афганистан. Один из вариантов предусматривал возвращение Амануллы-хана при сохранении независимости Афганистана, другой — создание на севере страны марионеточной республики с последующим ее присоединением к Советскому Союзу. Реализации этих захватнических планов помешало изменение политической ситуации — в октябре 1929 года эмир Хабибуло был свергнут самими афганцами, без всякой помощи извне.