Нарастание кризисных явлений в советском обществе в 1965—1985 гг.

В лице Л. И. Брежнева и его окружения советская номенклатура — государственная, хозяйственная, военная и наиболее влиятельная партийная — нашла послушного проводника своей коллективной воли. Новое высшее руководство страны добросовестно и, как правило, без ненужной «самодеятельности» проводило в жизнь принципиальные установки, формировавшиеся в этом узком и всевластном слое советского общества.

Как и десятилетие назад, в числе первых оказались решения, напрямую затрагивавшие интересы номенклатуры и снимавшие напряжение, ею испытываемое.

Так, уже в 1965 г. было ликвидировано разделение партийного аппарата по производственному принципу. Задуманное Н. С. Хрущевым с целью повернуть КПСС «лицом к жизни», оно подводило партократию к опасной черте, за которой следовала личная ответственность за управление экономикой. В полном объеме продолжалась практика, когда партаппарат контролировал все, но ни за что конкретно не отвечал. Он принимал решения, давал указания, в том числе нигде не фиксируемые устные и телефонные, а за неудачу отвечали руководители отраслей, предприятий и учреждений.

Был отменен и включенный в 1961 г. в Устав КПСС пункт об обязательной ротации: при каждых выборах полагалось менять одну треть членов парткомов от Президиума (с 1966 г.— Политбюро) ЦК до районных комитетов. Этим вводился принцип нестабильности партийных работников, с чем аппарат был категорически не согласен.

Принимались некоторые меры и для успокоения населения. Так, были свернуты гонения на личные подсобные хозяйства, затихли возобновленные Н. С. Хрущевым преследования церкви и религии.

Состояние дел в экономике. С 1965 г. стала проводиться хозяйственная реформа, задуманная еще при хрущевской администрации. В целом она не посягала на директивную экономику, но предусматривала механизм внутренней саморегуляции, материальной заинтересованности производителей в результатах и качестве труда. Было сокращено число спускаемых сверху обязательных показателей, в распоряжении предприятий оставалась доля прибыли, провозглашался хозрасчет. Одновременно упразднялись совнархозы и восстанавливался отраслевой принцип управления промышленностью через министерства.

Реформа затронула и сельское хозяйство. Правительство вновь списало долги с колхозов и совхозов (к тому времени почти все они были убыточны), повысило закупочные цены. Кроме того, была установлена надбавка за сверхплановую продажу продукции государству. Ощутимо повышалось финансирование аграрного сектора экономики. В 1966— 1980 гг. туда было направлено 383 млрд. рублей, что составило 78% капиталовложений в сельское хозяйство за все годы советской власти. За счет этого мощного вливания средств началась реализация ряда программ: комплексной механизации аграрного производства, химизации почв и их мелиорации. В частности, вводятся в строй Большой Ставропольский, Северо-Крымский, Каракумский каналы, оросившие живительной влагой десятки тысяч гектаров засушливых земель.

Эти новации благотворно повлияли на экономическую жизнь страны. Но их эффект оказался кратковременным. Прирост объема производства продукции, стабилизировавшийся в промышленности за годы восьмой пятилетки (1966—1970 гг.) приблизительно на уровне предшествующего пятилетия (50%), а в сельском хозяйстве превысивший его на 21%, в дальнейшем вновь стал сокращаться: соответственно до 43% и 13% в девятой пятилетке, 24% и 9% — в десятой, 20% и 6% — в одиннадцатой. Объяснялось это двумя главными причинами.

Во-первых, директивная экономика сумела довольно быстро нейтрализовать робкие и непоследовательные меры по реформированию хозяйственного механизма. Как это происходило в промышленности, наглядно прослеживается на следующих примерах.

Спускаемую сверху норму прибыли — важнейший показатель работы предприятия — в принципе можно было получить двумя путями: за счет или труднодающегося снижения себестоимости продукции (оптимизации производства), или искусственного завышения цен, особенно легкого в условиях, когда сохранялся «кабинетный», нерыночный порядок их назначения. Происходило в основном последнее, ибо в этом были заинтересованы и министерства, и предприятия. Начался ползучий рост оптовых цен. Только в машиностроении за 1966—1970 гг. они увеличились на треть. И никакой контроль Госплана этого процесса остановить не мог, поскольку главный контролер — потребитель — к установлению цен отношения не имел.

Еще один пример. По инструкции, изданной Министерством финансов СССР, в госбюджет требовалось вносить плату не за фактически используемые производственные фонды, а за плановые. Если предприятие в течение года избавлялось от ненужного оборудования, оно все равно платило за него налог до следующей ревизии, а в новом году не могло использовать значительную часть прибыли, автоматически уходившую в госбюджет. В результате фондовооруженность в расчете на одного работника неуклонно ползла вверх, а фондоотдача (эффективность использования заводских помещений, станков, машин и т. п.) падала. За 1965—1985 гг. в два раза сократилась доля оборудования, заменяемого из-за технологического старения и физической ветхости.

Уже к концу 60-х гг. реформа промышленности выдыхается, так и не столкнув советскую экономику с наезженной колеи: расширенного воспроизводства с упором на традиционные индустриальные отрасли и жестким административным давлением на предприятия сверху (вместо пяти плановых показателей, предусмотренных реформой, их число к середине 80-х гг. увеличилось до 1,5 тыс., благодаря чему министерства перетянули себе все без остатка продекларированные права предприятий). Попытки внедрить наукоемкие производства (микроэлектроника, информатика, робототехника, биотехнология), развернуть сеть научно-производственных объединений не приносили ожидаемого результата. Становым хребтом экономики оставались топливно-энергетический и военно-промышленный комплексы (на последний работало до 80% машиностроительных заводов). Структура народного хозяйства приобретала все более нерациональный, перекошенный характер. Являясь бездонным потребителем капиталовложений, советская экономика имела минимальный выход на человека, удовлетворение его потребностей.

Во-вторых, исключительно важную, по сути решающую роль в снижении темпов хозяйственного роста играло то обстоятельство, что сама директивная экономика, подавившая ростки нового, объективно подошла к пределу своих возможностей.

Причины тому — прежде всего обострившееся противоречие между колоссальными масштабами промышленного потенциала СССР (только за 1960—1985 гг. стоимость основных фондов увеличилась в восемь раз) и преобладавшими экстенсивными методами его развития. На каждый новый процент прироста продукции приходилось затрачивать все больше и больше средств. Достаточно сказать, что в годы четвертой пятилетки народное хозяйство поглощало чуть более трети всех ассигнований госбюджета, а в одиннадцатой — уже 56%. Соответственно сокращалось финансирование других государственных программ, в том числе социально-культурной (с 37,4% в 1970 г. до 32,5% в 1985 г.).

Практически полностью были исчерпаны свободные людские ресурсы, причем из-за снижения рождаемости от пятилетки к пятилетке уменьшалась доля молодежи, приходящей в общественное производство (с 12 млн. человек в 1971—1975 гг. до 3 млн. в 1981—1985 гг.). Стоимость незанятых рабочих мест в народном хозяйстве страны достигла критического уровня — более 12% от общей стоимости основных производственных фондов. На вновь строящихся заводах и фабриках уже физически некому было работать.

Из-за перемещения сырьевой базы в суровые и труднодоступные районы Севера и Сибири лавинообразно нарастали некогда незначительные затраты на добычу и доставку природных ресурсов. Началось сокращение пахотного клина в стране (за 70-е гг. на 1%), что отягощало и без того сложное положение сельского хозяйства. Это было следствием расползания вширь промышленных объектов, занимавших под производственные корпуса и обслуживающую их инфраструктуру плодородные земли, развертывания новых военных полигонов.

И наконец, последнее. Выше уже отмечалось, что директивная экономика постоянно «подпитывалась» за счет ресурсов аграрного сектора — жестко централизованного и интегрированного в общехозяйственный механизм. Теперь и здесь обозначился предел. Обессилевшее за долгие годы нещадной государственной эксплуатации сельское хозяйство приходило во все больший упадок, ограничивая возможности развития промышленности, особенно в выпуске товаров народного потребления.

Не помогли и беспрецедентные в советской истории финансовые вливания в аграрное производство. Немалая их часть тут же выкачивалась обратно в казну через искусственно вздутые цены на сельскохозяйственную технику и строительство различных производственных объектов на селе (в среднем за 15 лет они возросли в четыре раза). Дело доходило до абсурда: стоимость на ферме одного места на корову в отдельных случаях равнялась стоимости однокомнатной кооперативной квартиры. Другая часть финансовых средств в буквальном смысле уходила в песок — из-за коллективной безответственности, царившей в аграрном секторе, незаинтересованности сельских производителей в результатах своего нелегкого труда. Деньги омертвлялись в грандиозных и малоэффективных животноводческих комплексах, тратились на непродуманную мелиорацию и химизацию почв, уходили на разработку и пропаганду очередных амбициозных и нереальных партийных программ «подъема сельского хозяйства» (вроде принятой в 1982 г. «Продовольственной программы»). Страна, обладавшая самыми богатыми в мире черноземами, превратилась в лидера по закупкам зерна за границей.

Нельзя сказать, что правящая элита СССР совсем не видела нарастающий упадок экономики и не предпринимала никаких мер. Однако практически все они лежали в стороне от магистрального русла уже прочно забытой реформы 1965 г.

В сельскохозяйственной политике с середины 70-х гг. упор делался (наряду с безуспешной попыткой обустроить вконец разоренное российское Нечерноземье) на агропромышленную интеграцию — организационное кооперирование колхозов и совхозов с обслуживающими их отраслями промышленности, транспорта, торговли, строительства. Ретивые чиновники начали с насаждения РАНО (районных агропромобъединений) и закончили созданием в 1985 г. нового административного монстра — Госагропрома СССР, подмявшего под себя без какой-либо пользы для дела пять союзных министерств. Венцом бумаготворчества аграриев из ЦК КПСС явилась уже упомянутая «Продовольственная программа». Она содержала обещание досыта накормить страну к 1990 г. через развитие сети агропромов, насыщение сельского хозяйства техникой, удобрениями, коренное улучшение социально-культурной сферы села и т. п. Впервые в документ такого уровня был включен призыв повернуться лицом к личному подсобному хозяйству, что, впрочем, как и многое другое, осталось благим пожеланием и голым лозунгом.

В промышленном строительстве начиная с девятой пятилетки (1971—1975 гг.) акцент переносится на создание десятков гигантских территориально-производственных комплексов (ТПК): Западно-Сибирского по добыче и переработке нефти, Павлодарско-Экибастузского и Канско-Ачинского по добыче угля, Саяно-Шушенского по обработке цветных металлов и др. В целях ускоренного развития экономики Сибири и Дальнего Востока в 1974—1984 гг. была проложена Байкало-Амурская магистраль. Вдоль нее предполагалось развернуть сеть новых ТПК, но на их закладку средств уже не хватило, и знаменитый БАМ до сего времени приносит сплошные убытки.

В 1979 г. брежневское руководство предприняло еще одну попытку оживить промышленное производство и ударить по заполонившей все центральные ведомства дутой отчетности с мест. ЦК КПСС и Совмин СССР приняли постановление, определившее, что отныне основным показателем эффективности работы предприятия становится так называемая «чистая продукция» — та, на изготовление которой конкретный завод или фабрика затрачивали собственные материалы, энергию и труд. До реализации этого постановления дело фактически так и не дошло, ибо оно увязло в бесконечных бюрократических согласованиях и уточнениях.

Главный же способ избежать экономического краха власти усмотрели в форсировании поставок на западный рынок энергоносителей, тем более что цены на них возросли там только за 70-е гг. почти в двадцать раз. За 1960—1985 гг. доля топливно-сырьевого экспорта в СССР поднялась с 16,2 до 54,4%, а доля машин и сложной техники упала с 20,7 до 12,5%. Внешняя торговля СССР приобретала отчетливо выраженный «колониальный» характер. Зато казна сказочно обогатилась за счет сотен миллиардов «нефтедолларов». Это был прямой заем дряхлевшей брежневской администрации у будущих поколений нашей страны.

Колоссальные средства, получаемые в виде «нефтедолларов», использовались в народном хозяйстве с той же степенью эффективности, что и в рассмотренном выше примере с аграрным сектором. Они замораживались на долгие годы в незавершенном строительстве, тратились на закупку западного оборудования, немалая часть которого оседала затем на складах, поглощались быстрорастущим бюрократическим аппаратом (управленцев разного уровня в стране к 1985 г. насчитывалось около 18 млн. человек — шестая часть всех занятых), наконец, просто «проедались», т. е. шли на импорт высококачественных товаров, призванных скрасить вид полупустых прилавков отечественных магазинов.

К середине 80-х гг. и этот живительный валютный поток стал иссякать. Гибкая рыночная экономика ведущих капиталистических стран перестраивалась на энергосберегающие технологии, спрос на нефть снизился, и цены на нее на мировом рынке начали стремительно падать. В этих условиях уже ничто не могло удержать на плаву тяжеловесную и неповоротливую директивно-затратную экономику СССР.

К тому же существовавший в стране политический и экономический уклад отторгал все начинания по его модернизации, идущие снизу. В 70-е гг. на стройках и промпредприятиях началось массовое движение бригадного подряда. В его основе лежало стремление трудящихся по-хозяйски распорядиться имеющимися у них ресурсами, отойти от уравниловки в оплате труда. Формально этот почин власти всячески пропагандировали, но как только сторонники бригадного подряда вплотную подошли к необходимости реального сокращения раздутого управленческого аппарата и передачи его функций низовым трудовым коллективам, то сразу сработали чиновничьи тормоза и он был похоронен под грудой ограничительных инструкций. Та же судьба постигла широко известный в те годы «Щекинский эксперимент» (где рабочие крупного химкомбината старались добиться увеличения выпуска продукции при сокращении численности работников) и многие иные почины трудящихся.

По мере скатывания государственной экономики к стагнации все больше давала о себе знать так называемая «теневая экономика». Этот феномен, стимулируемый условиями тотального огосударствления хозяйственных структур, был неоднороден по своей природе. Он включал как различные виды официально запрещенной или строго ограниченной индивидуальной трудовой деятельности (преимущественно в кустарном производстве, в розничной торговле и бытовом обслуживании населения), так и чисто криминальный элемент (крупные хищения товаров и сырья, махинации в отчетности, изготовление на госпредприятиях неучтенной продукции с ее последующей реализацией через торговую сеть и т. п.). По неофициальным оценкам, к середине 80-х гг. в сфере «теневой экономики» более или менее постоянно было занято около 15 млн. человек. В стране шло формирование новой социальной группы — дельцов подпольного частного бизнеса, возникли первые мафиозные образования.

Структура населения и социальная политика властей. Согласно переписи 1979 г., общая численность населения СССР достигла 262,4 млн. человек. Причем его прирост произошел главным образом за счет жителей Казахстана и Средней Азии. (Там он был выше общесоюзного в 2—3 раза). В 60-е гг. численность горожан впервые превысила половину всего населения страны и к 1979 г. равнялась 62%.

За время, прошедшее с конца 30-х гг., заметно изменилась и социально-классовая структура советского общества, что видно из следующей таблицы (в процентах с учетом неработающих членов семей):

 

	1939 г.	1979 г.
Рабочие	33,7	60,0
Колхозное крестьянство	44,9	15,9
Кооперированные кустари	2,3	— *
Крестьяне-единоличники и некооперированные кустари	2,6	—
Интеллигенция и служащие		19,1
Партийно-государственная номенклатура и примыкающие к ней слои управленцев	2,5

* С 1959 г. они включаются в группу рабочих.

 

Приобретая все более «городской» характер, социальная структура советского общества развивалась, казалось, в рамках общемировых тенденций. Однако резким отклонением от них был гипертрофированный рост удельного веса наемных работников, особенно рабочих. Он не только отражал стремление системы «государственного социализма» превратить всех граждан в зависимых от государства работников по найму, лишенных средств производства, но и свидетельствовал об экстенсивном развитии экономики, при котором производственные отрасли поглощали основные трудовые ресурсы.

По сравнению с нищетой 30-х гг. и первого послевоенного десятилетия материальное положение основной части населения улучшилось. Все меньше людей жило в коммуналках и бараках.

Обыденными стали телевизоры, радиоприемники, холодильники, телефоны и прочие коммунальные блага. Люди лучше одевались и питались. В квартирах многих из них появились домашние библиотеки,

И все же в социальной сфере постепенно накапливались кризисные явления. Почти приостановился и без того медленный подъем жизненного уровня трудящихся, наблюдавшийся в первое десятилетие брежневского правления. Поскольку он достигался главным образом путем повышения зарплаты рабочим и служащим, гарантированных выплат за труд колхозникам, обозначилась диспропорция между денежной массой, находящейся в руках населения, и вяло увеличивающимся предложением товаров и услуг, низким их качеством. В этих условиях со второй половины 70-х гг. углубляется товарный голод — дефицит сначала на престижные и высококачественные изделия, затем и на обыденные. Во многих регионах СССР, занимавшего в целом лишь 77-е место в мире по уровню потребления на душу населения, укореняется де-факто карточная система распределения продуктов.

Практически не росли объемы вводимого в строй жилья. «Квартирный вопрос» усугублялся из-за небывалой ранее миграции в города крестьян (им было разрешено получать паспорта и выбирать место жительства), а также ввоза предприятиями для использования на малоквалифицированных и непопулярных среди коренных горожан работах так называемых «лимитчиков» — людей со стороны, получавших временную прописку и любым путем старавшихся закрепиться в городе.

На здравоохранение тратилось не более 4% национального дохода (в развитых странах — около 12%). С 1970 по 1985 г. на два года уменьшилась средняя продолжительность жизни и по этому важнейшему показателю СССР откатился на 35-е место в мире, по уровню детской смертности — на 50-е.

Общественно-политическая жизнь. Культура. Различные слои населения по-своему реагировали на происходившие в СССР процессы, в основном стараясь приспособиться и использовать те возможности, которые предоставляла жизнь.

Правящая элита замыкается в себе, переходит на режим самовоспроизводства. Почти прекратилось ее пополнение и обновление за счет функционеров низовых организаций КПСС, традиционно выполнявших в советском обществе роль своеобразного «политического инкубатора». И это — при значительном увеличении рядов самой партии в послевоенный период (с 6,8 млн. человек в 1952 г. до 18,3 млн. в 1985 г.), что, помимо прочего, отражало растущее в массах стремление активно участвовать в политической жизни страны. Номенклатура неустанно окружала себя все новыми привилегиями и материальными благами. Началось сращивание ее наиболее коррумпированных групп с «теневой экономикой». Именно с тем временем связаны прогремевшие вскоре скандальные «дела»: «узбекское», «сочинское», «рыбное» и немало других. В них оказались замешанными руководители самого высокого ранга.

В кругах интеллигенции, в целом отрешенно взиравшей на окружающую действительность, продолжало развиваться диссидентское движение. В первых его рядах находились: «отец» водородной бомбы, трижды Герой соцтруда академик А. Д. Сахаров, писатель А. И. Солженицын (он издал за границей книгу «Архипелаг ГУЛАГ» — документальное повествование о преступлениях сталинской репрессивной машины, нанесшее сильнейший удар по теории и практике советского тоталитаризма), музыкант-виртуоз с мировым именем М. Л. Ростропович. Немногочисленные активисты-диссиденты, среди которых были приверженцы «подлинного марксизма-ленинизма», либерализма, русского почвенничества, христианско-демократической доктрины, открыто критиковали существующие порядки, предавали гласности через издание машинописных листовок, брошюр, журналов («Хроника текущих событий» и др.) разительные факты грубого нарушения прав человека в СССР, проводили пресс-конференции для иностранных корреспондентов, иногда — камерные и молчаливые демонстрации. Почти неизвестные в собственной стране, они вызвали широкую волну сочувствия и поддержки в мире.

Получили распространение и иные, не столь радикальные проявления несогласия с политикой властей, с официально признаваемыми нормами и ценностями: массовые экологические кампании по защите природы (в том числе против гибельного решения партийно-государственного руководства повернуть течение великих рек Сибири в Среднюю Азию), создание произведений нонконформистского характера во всех областях интеллектуального и художественного творчества. Расцвет переживает так называемая «деревенская» проза. Ф. А. Абрамов, В. И. Белов, В. П. Астафьев и другие писатели этого направления в яркой форме показывали трагедию раскрестьянивания села и в то же время укрепляли веру в неистребимость народных традиций, культуры, нравственности. Большой популярностью пользовались экранизации и театральные постановки произведений русских классиков, обличавших неустроенность жизни и пороки старой России. Их персонажи — «лишние люди», карьеристы, взяточники, бюрократы — получали злободневное звучание, ибо слишком многое напоминало зрителям реалии советского общества. На домашних магнитофонах воспроизводились записи песен В. Высоцкого, Б. Ш. Окуджавы, А. И. Галича, выступлений сатириков, не разрешенных к публичному исполнению.

Недовольство рабочих и колхозников выражалось главным образом в пассивных и скрытых формах: прогулах, «текучке», низком качестве труда, растущем алкоголизме. По данным социологических опросов, проводившихся в середине 80-х гг., в полную силу трудилась едва ли треть работников. Остальные работали не с полной нагрузкой, хотя при другой организации производства готовы были делать больше и лучше.

В этой ситуации брежневская администрация взяла курс на свертывание либеральных начинаний хрущевской поры. Консервативный уклон внутренней политики, определяемый некоторыми историками как «неосталинизм», был по сути естественной реакцией номенклатуры на неудачу попыток добиться «общественной гармонии» через успехи в экономике.

Идеологическое обеспечение этого курса покоилось на двух выдвинутых с партийных трибун тезисах:

о перманентном обострении идеологической борьбы социалистической и капиталистической систем;

о построении в СССР «развитого социалистического общества» (позже дополненного положением о необходимости «совершенствования развитого социализма» как главной задаче на обозримое будущее).

Первый из них, созвучный печально известному сталинскому тезису 30-х гг. (обострение классовой борьбы по мере продвижения к социализму), призван был «обосновать» в глазах общественности преследование всех несогласных с партийным диктатом как проводников «буржуазного влияния» внутри страны. Второй — устранив из политического обихода полностью дискредитированный хрущевский лозунг «развернутого строительства коммунизма», дать «теоретическую» базу для нескончаемых пропагандистских упражнений на тему о «продвинутости» и «зрелости» советского общества по отношению к предшествующим этапам, о «коренных преимуществах развитого социализма» перед «загнивающим капитализмом».

Власти поспешили законодательно оформить эти «преимущества». В 1977 г. была принята новая Конституция СССР. В ее преамбуле констатировалось, что советское государство, «выполнив задачи диктатуры пролетариата, стало общенародным» и в стране построено «развитое социалистическое общество», давались его—во многом мифические и изложенные партийно-канцелярским языком — основные черты («общество подлинной демократии, политическая система которого обеспечивает все более активное участие трудящихся в государственной жизни», «общество зрелых социалистических отношений, в котором сложилась новая историческая общность людей — советский народ», «общество высокой организованности, идейности и сознательности трудящихся... законом жизни которого является забота всех о благе каждого и забота каждого о благе всех»).

В Конституции было расширено определение социальной базы советского строя: наряду с рабочим классом и колхозным крестьянством в нее теперь допускалась «народная интеллигенция». В ст. 6 впервые законодательно закреплялась роль КПСС как «руководящей и направляющей силы», «ядра политической системы». Советы депутатов трудящихся было предписано именовать Советами народных депутатов. Конституция содержала положения о всеобщем среднем образовании, о бесплатности образования и медицинского обслуживания, о праве на труд, отдых, пенсионное обеспечение и жилище. Как и прежде, торжественно провозглашались основные демократические свободы: совести, слова, собраний, демонстраций и т. п.

На практике же брежневская администрация еще с 1966 г. перешла к открытым гонениям на инакомыслящих. Одни были насильственно высланы за границу (писатель А. И. Солженицын), другие поплатились за критику коммунистического режима заключением в лагеря, в психбольницы или, как академик А. Д. Сахаров, ссылкой.

Ужесточались цензура, идеологический контроль над деятельностью творческой и научной интеллигенции. Многие талантливые писатели и поэты были лишены возможности публиковать свои произведения. Оставались на полках фильмы признанных в мире режиссеров, запрещались театральные спектакли. Серьезные притеснения испытывали ученые-гуманитарии, чьи научные концепции расходились с установками партийного руководства. В частности, в исторической науке было свернуто направление, изучавшее проблемы революции 1917 г. (П. В. Волобуев, К. Н. Тарновский, М. Я. Гефтер и др.). Одновременно затихла критика «культа личности», прекратилась реабилитация жертв сталинских репрессий. Вынуждены были уехать за рубеж видные деятели отечественной культуры: И. А. Бродский, Ю. А. Любимов, В. Е. Максимов, В. П. Некрасов, А. А. Тарковский и др.

За внешним благополучием в сфере народного образования и науки (в 1966 г. был осуществлен переход ко всеобщему среднему образованию; значительно — с 65,3% в 1970 г. до 87% в 1984 г.— выросла доля лиц с высшим и средним, полным и неполным, образованием, намного больше стало научных учреждений и т. п.) скрывалось все более серьезное отставание от требований времени, научно-технического прогресса. Внедрение самых передовых разработок отечественных ученых, даже в таких щедро финансируемых отраслях, как военная промышленность и космонавтика, сковывалось техническими возможностями советской экономики.

Вопросы и задания

1. Назовите основные причины и результаты экономической реформы 1965 г. 2. Согласны ли вы с утверждением, что потенциал дальнейшего развития советской директивной экономики оказался исчерпанным? Аргументируйте свой ответ. 3. Чем объясняется консервативный характер внутренней политики брежневского руководства? Укажите его конкретные проявления в экономической и общественно-политической областях. 4. Проанализируйте состояние и основные тенденции развития советского общества в середине 60 — начале 80-х гг. (уровень жизни и образования населения, настроение его различных социальных слоев, отношение к власти). 5. Подготовьте сообщение о диссидентском движении в эти годы Выясните позиции, с которых его участники критиковали власть. Почему это движение не имело в стране массовой базы? В чем вы видите его значение?

Перестройка» и ее итоги

Предыстория «перестройки». После смерти Л. И. Брежнева (ноябрь 1982 г.) в высших эшелонах власти вновь началась борьба за лидерство. О ее остроте свидетельствует тот факт, что дважды за короткий срок на посту генерального секретаря ЦК КПСС оказывались лица, физически немощные и уже в силу этого заведомо «временные» как руководители правящей партии: с ноября 1982 г.— Ю. В. Андропов, а после его смерти в феврале 1984 г.— К. У. Черненко (умер в марте 1985 г.).

Первый из них, коммунист-консерватор по убеждениям и многолетний шеф КГБ, отягощенный опытом подавления либерально-демократической «крамолы» в своей стране и в «социалистическом содружестве», успел запомниться народу тем, что приступил к бескомпромиссной борьбе с коррупцией, включая среднее и высшее звенья госпартаппарата, и к укреплению трудовой дисциплины — «от министра до рабочего». Перепуганные чиновники поспешили довести это благое дело до абсурда (например, в крупных городах днем устраивались облавы на людей якобы для проверки причин отсутствия на рабочем месте), чем немало дискредитировали опасный для них курс нового генсека. Произнес Ю. В. Андропов и фразу, повергшую в ужас целую армию партийных обществоведов, обросших чинами и званиями в псевдонаучных стараниях обосновать концепцию «развитого социализма»: «Мы не знаем общества, в котором живем». Второй генсек, личный друг и соратник Л. И. Брежнева, начал с того, что пригласил на пленум ЦК КПСС около полусотни разжалованных Андроповым высокопоставленных аппаратчиков. Вновь по всей стране зазвучали пропагандистские фанфары о небывалых успехах социализма и «зримых ростках коммунизма».

Тем временем в стареющей партийно-государственной элите постепенно укрепились позиции относительно молодых и энергичных политиков, не только боровшихся за передел власти в свою пользу, но и готовых в большей или меньшей степени к обновлению системы. В марте 1985 г. генеральным секретарем ЦК КПСС стал М. С. Горбачев, Председателем Совета Министров СССР — Н. И. Рыжков (в декабре 1990 г. его сменил В. С. Павлов). Начался новый и последний этап в истории СССР, получивший вскоре название «перестройка».

Сразу подчеркнем: освещать этот этап (не говоря уже о следующем за ним этапе суверенного существования России) намного сложнее, чем предшествующие десятилетия. Причины очевидны. Пока недоступны источники, позволяющие вскрыть подоплеку событий недавних лет, истинные мотивы решений, принимаемых государственными мужами. К тому же многие из них продолжают в наши дни свою политическую карьеру, активно воздействуют на общественное мнение, предлагая собственную версию того, что случилось в годы «перестройки», да и позднее. Поэтому неизбежны, с одной стороны, неполнота и даже субъективизм в оценке отдельных исторических явлений и фактов, с другой — неоднозначность восприятия этих оценок в читательской среде, расколотой ныне, как и общество в целом, по политическим пристрастиям и интересам.

Тем не менее проведенный выше краткий анализ истории советского государства и общества вряд ли позволяет усомниться в том, что подвигло горбачевскую администрацию на «перестройку». Главной задачей было остановить распад системы «государственного социализма» и обеспечить интересы его правящей элиты — номенклатуры, сформировавшей этих политиков и выдвинувшей их наверх (причем первая часть задачи подчинялась второй, и довольно скоро она была отброшена). Средством избирается осторожное реформирование общественных структур, прежде всего экономики. Однако целостная и заранее проработанная концепция того, как это сделать, отсутствовала (в отличие, например, от Китая, где — правда, в менее напряженной ситуации,— коммунистическое руководство сумело добиться поэтапного и целенаправленного проведения в жизнь своей генеральной линии).

Решения горбачевской администрации очень часто не опережали и направляли общественные процессы, а следовали за ними — с нулевой в таких случаях результативностью. В огромной степени это объяснялось запоздалостью реформ, глубиной тотального кризиса, успевшего охватить основные звенья системы. Сыграло здесь негативную роль и другое обстоятельство. В первые годы «перестройки» не было серьезных социально-политических сил, способных оказывать давление на государственное руководство, побуждая его искать эффективные и адекватные быстро менявшейся ситуации решения. В обществе имелось лишь довольно абстрактное желание перемен; до осознанной готовности широких масс к радикальным преобразованиям, к смене модели общественного развития еще предстояло пройти большой и трудный путь.

Реформы в экономике. В апреле 1985 г. на пленуме ЦК КПСС был провозглашен курс на ускорение социально-экономического развития страны. Его рычаги виделись в научно-технической революции, технологическом перевооружении машиностроения и активизации «человеческого фактора».

На встрече в ЦК с ветеранами стахановского движения и молодыми ударниками труда в сентябре 1985 г. М. С. Горбачев призвал не сводить все к рублю, не дожидаться появления нового класса машин, а мобилизовать энергию молодежи на приведение в действие «скрытых резервов»: добиться максимальной загрузки имеющихся мощностей путем организации трех-четырехсменного режима работы, укрепить трудовую дисциплину, проводить механизацию и автоматизацию силами местных рационализаторов, немедленно повысить качество продукции. С этой целью создается еще одна контролирующая инстанция — госприемка.

Ставка на энтузиазм, не подкрепленная необходимой техникой и квалификацией работников, привела не к «ускорению», а к значительному росту аварий в различных отраслях народного хозяйства. Самой крупной из них стала катастрофа на Чернобыльской АЭС в апреле 1986 г.

В середине 80-х гг. по всей стране развертываются две административные кампании: борьба с алкоголизмом и с «нетрудовыми доходами». И опять в практическом воплощении этих, казалось, благих инициатив ЦК КПСС и Совмина СССР возобладали чиновничье рвение и азарт. Вырубка виноградников, резкое сокращение продажи спиртных напитков, повышение цен на них привели к обвальному росту спекуляции спиртным, самогоноварения, к массовым отравлениям населения винными суррогатами. А борьба с «нетрудовыми доходами» на деле свелась к очередному наступлению местных властей на личные подсобные хозяйства. Реально она задела слой людей, выращивавших и продававших на рынках свою продукцию, в то время как воротилы теневой экономики, связанные с коррумпированной частью госаппарата, по-прежнему процветали.