Глава 8. Несколько слов о других искусствах

Дел я знаю девять...

Рёгнвальд Кали, XII век

Чародейство

Описанные нами волшебные искусства не исчерпывают, конечно, всё многообразие древней магии Северо-Запада. В этой, последней, главе мы постараемся дать краткие характеристики и ряду других волшебных искусств, которым, по некоторым соображениям, мы не посвящаем отдельных глав. Первое из древних искусств, о которых будет сказано здесь, — чародейство.

Ныне мы привыкли понимать под словом чары магию вообще и соответственно обозначать термином чародейство занятия магией любого сорта. Между тем уже само разнообразие русских слов, ныне ставших всего лишь синонимами слова маг — чародей, колдун, волхв, ведун и т.д., свидетельствует о существовании в древности определённой «специализации» магов. Действительно, к чему бы использовать добрый десяток терминов, если все они обозначают одно и то же? Мы уже затрагивали этот вопрос и коротко останавливались на указании различий между перечисленными словами; здесь же мы чуть подробнее рассмотрим одну из таких магических «специализаций», одно из волшебных искусств.

Итак, чародейство. Более древняя форма этого слова — чарование. Различие между современной и старинной формами принципиально: само по себе слово чародейство означает всего лишь «деяние чар», в то время как слово чарование подразумевает существование некоего объекта, на который эти чары направлены (равно как исходный глагол чаровать требует дополнения, отвечающего на вопрос «кого?»).

Обратите внимание на русские слова, образованные от той же основы: очарованный, зачарованный — в каком бы контексте они ни употреблялись, их значение непременно имеет два важных смысловых оттенка. Во-первых, это частичное или полное лишение свободы воли: будь то «зачарованный рыцарь» или «очарованный любовник», он вынужден что-либо делать или не делать (например, искать благосклонности прекрасной дамы или не прекращать странствия, пока не случится то-то и то-то). Так, мы называем очаровательной женщину, сознательно или нечаянно заставляющую мужчин терять головы от любви. Во-вторых, это изменение восприятия: очарованный поклонник не замечает недостатков своей дамы...

Не следует думать, что чары, чародейство — это род любовной магии. Нет, конечно. Просто перед нами пример весьма распространённого явления — вырождения магических терминов, теряющих со временем всю полноту исходного смысла и сохраняющих лишь наиболее вульгарное из возможных своих значений. Мы уже приводили пример такого вырождения, когда говорили о древнеисландском термине итротт, означавшем некогда «Искусство», а ныне сохранившем лишь значение «физкультура» — как отголосок древних представлений о физической (телесной) культуре как об одном из Искусств.

И тем не менее, несмотря на деградацию, современные слова, образованные от термина чары, прекрасно отражают суть соответствующего волшебного искусства. Чародей творит чары, деформируя восприятие людей и связывая их волю своей.

Скандинавы полагали первым чародеем, как и первым рунемейстером[217], Одина. В Саге об Инглингах, повествующей о давних веках скандинавской истории, когда Один был воплощён на земле в одном из князей, говорится о нём: «Один умел делать так, чтобы его враги в битве становились неподвижны, или глухи, или ударялись в панику, и оружие их становилось бесполезным». В «Речах Высокого» — одной из песен Старшей Эдды — Один перечисляет могучие заклинания, которыми он владеет:

 

Заклинанья я знаю —

не знает никто их,

даже конунгов жёны...

(Речи Высокого, 146)

 

Эти заклинания (их восемнадцать) предположительно знаменуют собой восемнадцать магических приёмов, которыми обладал Один. Среди них есть и такое:

 

Знаю и третье —

оно защитит

в битве с врагами,

клинки их туплю,

их мечи и дубины

в бою бесполезны.

(Речи Высокого, 148)

 

Магия, применяемая Одином в бою, — классический пример чародейства. Так, известна скандинавская магическая техника Herfjotturr, что значит «Узы для битвы». Эта техника (сугубо боевая) заключается в использовании связывающих чар для того, чтобы навести на врага неподвижность (скованность) и лишить его силы. Судя по всему, третье заклинание Одина связано именно с магией Херфьоттур.

Как о частном примере боевого применения связывающих чар можно сказать о битве при Фирисвеллире в Исландии, состоявшейся в 960 году. Эрик, король Швеции, призвал перед битвой на помощь Одина. Вскоре после этого он встретил человека в надвинутом на глаза капюшоне, и тот дал ему тонкий деревянный жезл, исписанный рунами, велев метнуть его в войско врага сразу, как только начнётся бой.

Король сделал так, как сказал ему человек в капюшоне, и, когда он метнул жезл, тот предстал летящим копьём. Тотчас слепота пала на всех воинов стоящего против Эрика войска, а вслед за ними — и на самого Стирбьорна, их предводителя. Разумеется, Эрик выиграл эту битву.

Судя по всему, существовала и соответствующая контрмагия, магия, направленная на разрушение связывающих чар. Вероятно, именно с подобной магической техникой связано четвёртое заклинание Одина:

 

Четвёртое знаю —

коль свяжут мне члены

оковами крепкими,

так я спою,

что мигом спадут

узы с запястий

и с ног кандалы.

(Речи Высокого, 149)

 

Известно, что скандинавские маги широко применяли в чародействе руны; в том числе сохранились и определённые указания на использование рун в магии связывающих чар. Очевидно, использовались руны и в обратной магии. Так, Фрейя Асвинн, известный в Европе специалист по рунической магии, предлагает для разрушения чар Херфьоттур применять вязаную руну, содержащую в себе руны Старшего Футарка Феху, Ансуз и Ингуз.

Другая излюбленная техника чародейства славянских магов всех времён — это создание морока. Сам термин морок связан с такими словами, как марь, марево, означающими то, что мешает видеть, с глаголом морочить, с древней индоевропейской основой *mri «смерть», «мёртвый». О том, как хитрые люди умеют морочить головы, известно множество сказок и быличек, нередко очень точно отражающих суть этого древнего и — на самом-то деле — очень сложного и красивого искусства. Вот один из таких рассказов.

 

«Ввозвращались как-то наши парни из соседнего села, да были навеселе. Идут себе по дороге, и вдруг навстречу им дед старый, скорченный, и девка при ём — знать, внучка. Ну, оно дело-то молодое — пристали к ним парни, мол отпусти, дед, девчонку с нами. Дед — браниться, парни — туда же. Слово за слово, разъярились наши не на шутку, и вот кто-то — хлоп деда-то по плечу. И вдруг видит — а вовсе и не старик это, а ведмедь агромадный. Да как зарычит! Парни-то врассыпную...»

 

Коротко и ясно. Разумеется, хитрый дед в этом рассказе не оборачивается медведем, он лишь заставляет парней, увидеть страшного ревущего зверя — накладывает на них чары морока, деформирует их восприятие реальности...

Фольклорный материал содержит огромное количество примеров применения этого искусства, в том числе и не столь простых, как только что приведённый. В сказках можно найти сюжеты о том, как чародеи наказывают жадных, создавая морок в виде постоянно ускользающего клада и превращая жизнь наказанного в непрерывную изматывающую погоню за несуществующим золотом; как они морочат нежеланных гостей, до неузнаваемости изменяя местность вокруг дома, заводят в трясину врагов, подводя им под ноги несуществующие тропы, появляются в разных обличьях...

...К слову об обличьях — искусство «морочить головы» также «находится в ведении» Одина, бога магов. Известно, что у Одина несколько десятков имён и ещё более того обличий. Некоторые его имена так и звучат: «Скрывающийся-под-Маской», например, т.е. предстающий в изменённом виде, сокрывший лицо мороком. Скандинавские легенды и саги содержат немало рассказов о том, как Один являлся людям под видом то воина, то фермера, то бродяги; сумевшие распознать бога под скрывающей его «маской» получали от него поддержку и помощь, не сумевшие... Так, погиб, наткнувшись на собственный меч, конунг Гейрред, не признавший в своём госте Одина и нарушивший законы гостеприимства; обрёк себя и своих людей на поражение в битве и гибель гаутский король Хрольф, сын Хельги, не узнавший Одина и потому не принявший его дара...

Классическим примером ещё одной техники чародейства являются «три песни Силы» древних кельтов. Согласно кельтским сказаниям, древние барды Ирландии и Уэльса владели искусством петь три чародейные песни; одна из них заставляла беспричинно веселиться всех, кто её слышал, другая — скорбеть и плакать, третья песнь погружала слушающих в сон. К этим указаниям очень близко подходят славянские легенды о гуслярах-чародеях, умевших играть музыку, заставлявшую безостановочно плясать всех вокруг. Правда, это уже смешение техник... Вспомните, бывает так иногда: понимаешь, что говоришь то, чего не следует, а остановиться не можешь. Такое — очень интересное — «стопорное» состояние психики, когда действие как бы отделяется от сознания человека и существует само по себе, может быть вызвано искусственно, путём применения хитрой магической техники, представляющей собой ещё одну ветвь чародейного искусства. В таком состоянии человек прекрасно отдаёт себе отчёт в том, что ему совсем не хочется плясать вприсядку, но сознание его оказывается неспособным остановить пляску, как будто соответствующая управляющая линия сознания оказалась глубоко подавленной.

Образчиком применения таких «стопорных» чар может послужить рассказ о том, как знаменитый валлийский бард VI века Талесин, о котором уже шла речь на страницах этой книги, «ставил на место» бардов короля Маэлгуна. Этот рассказ, сохранившийся в валлийской рукописи XIV века, настолько подробен и точен, что имеет смысл привести его дословно.

 

«И после того попрощался Талесин со своей госпожой, и отправился в Каэр Дэганви, ко двору короля Маэлгуна. Добравшись туда, прошёл он в залу, где король ужинал в окружении князей и принцев.

Войдя в ту залу, нашёл себе Талесин местечко в укромном её уголке, и уселся там, никем не замеченный. А между тем пришло время королевским бардам подойти к столу, где сидел Маэлгун с самыми знатными своими гостями и придворными, и пропеть хвалу его щедрости, силе и могуществу. И вот, когда проходили барды мимо угла, где сидел Талесин, тот вытянул губы и с помощью пальца извлёк из них звук, похожий на «блерум-блерум». Никто, кроме идущих мимо бардов, не услышал его, а сами барды не сочли нужным обратить на него внимание — они были слишком полны сознанием ответственности их дела.

Итак, барды подошли, к королю, пропели и проговорили ему свои хвалы и, поклонившись, собрались было повернуться и уйти, как вдруг — все сразу — вытянули губы и с помощью пальцев произвели звук, похожий на «блерум-блерум». Король был страшно удивлён и велел лорду-распорядителю выяснить, не потеряли ли его барды рассудок, не выпили ли они слишком много вина за столом.

Но барды сами были удивлены не меньше короля и, что самое страш ное, они никак не могли остановиться. После того как второй раз произвели они своё «блерум-блерум» перед королём, тот велел им убираться на свои места. После третьего раза король приказал им покинуть зал, но и тогда не смогли они остановиться. И после четвёртого «блерум-блерум», исполненного хором бардов, Маэлгун велел одному из рыцарей ударить Шейнина, их главу. Услужливый рыцарь немедленно схватил со стола тяжёлое деревянное блюдо и огрел почтенного барда по голове, отчего тот упал на пол.

Придя в себя после рыцарского удара, Хейнин Вардд поднялся на колени перед королём и промолвил, чередуя связную речь с «блерум-блерум»:

— О славный король! Позволь мне сказать, что не виновны в постыдном нашем поведении ни помутнение рассудка, ни крепкое вино. Причина же наших страданий — вон тот дух, что сидит в обличье мальчика в углу твоей залы...»

 

Этот небольшой отрывок практически демонстрирует технологию создания такого рода чар (опуская, правда, некоторые детали): чародей вводит в сознание человека определённое действие (например, просто показывает его), затем фиксирует на совершении этого действия внимание человека и разрушает управляющие связи в психике — включает «стопор»...

На этом мы закончим наш небольшой обзор чародейных техник и отметим в заключение, что чародейство, возможно, пострадало за последнее тысячелетие меньше, чем большинство других волшебных искусств. Вероятно, тому две причины. Во-первых, чародею проще, чем, например, рунемейстеру, скрыть свою магию от ищущего ока инквизиции и себя самого — от её карающей длани. На то он и чародей. Не могу судить о странах Западной Европы, но на Руси чародеи не перевелись и поныне. А во-вторых, чародейство — это искусство, которое в крови у каждого из нас, искусство, начатки которого каждый применяет в обыденной жизни. Присмотревшись, увидеть это несложно...

Магия оборотническтва

Современное русское слово оборотничество, говоря объективно, не обозначает никакого конкретного волшебного искусства. Более того, слово это лишь описывает воспринимаемый посторонним человеком результат неких магических действий, могущих относиться к самым разным разделам древней магии. Двухтомная энциклопедия «Мифы народов мира» так и определяет значение термина оборотничество: «магическая перемена облика». Поэтому, обозначив в названии этого раздела оборотничество «вообще», мы постараемся описать не одно, а несколько волшебных искусств, видимым результатом применения которых и является «перемена облика»[218].

Прежде всего необходимо сказать о том, что огромное большинство случаев оборотничества, известных по легендам, сказкам и другим фольклорным материалам, связано с применением искусства, о котором шла речь в предыдущем разделе, — чародейства. В таких случаях «настоящего» оборачивания человека зверем (волком, например) не происходит; практикующий эту технику маг всего лишь формирует определённый морок, создаёт чары, заставляющие окрркающих видеть (обонять, осязать) его как зверя. В Скандинавии, например, подобная техника являлась частью искусства Хамрамм — боевой магии, связанной со звериными культами.

Другое искусство, результат применения которого выглядит как «оборачивание» человека, — это искусство перенесения сознания человека в тело животного или птицы. На этом следует остановиться чуть подробнее.

Сага об Инглингах говорит об Одине, владевшем этим искусством, следующее: «Один умел изменяться. Тело его лежало при этом спящим, подобное мёртвому, сам же он становился птицей или диким зверем, рыбой или драконом, и путешествовал в дальние страны...»

Мы видим, что средневековый текст совершенно чётко отделяет Одина от его тела: «тело его лежало при этом спящим... сам же он становился птицей или диким зверем...» Это настоящее Я человека, его «тонкое» тело, могущее покидать телесную оболочку, скандинавы называли Hamr; для обозначения же собственно физического тела употреблялся термин Lik Отсюда происходит и скандинавское название искусства путешествовать в теле животного или птицы — Hamfarir.

Искусство Хамфар заключается в умении выделять тело Хам из физического тела и вселять его в птицу или зверя, подчиняя животное своей воле. Древнейшие свидетельства о его применении в Европе связаны с рассказами об Аполлонии из Тиана, знаменитом маге, имя которого в первые века н.э. ставилось выдающимися людьми Европы рядом с именем Христа (а то и выше его). Позднеантичные источники сообщают о том, что Аполлоний использовал это искусство для путешествий в дальние страны в образе ворона, оставляя при этом своё физическое тело дома. Существуют туманные указания на то, что этим искусством владел Мерлин, предпочитавший облик сокола. Из славянских исторических и легендарных персонажей мы должны, разумеется, вспомнить Бояна, который, согласно «Слову о полку Игореве», странствовал «серым волком по земли, шизым орлом под облакы», а также былинного Волха:

 

Дружина спит, так Волх не спит:

Обернулся он да волком серым,

Бегал он, скакал по лесам по тёмным...

Обернулся он ясным соколом,

Полетел далече на сине море...

А тут Волх он Всеславьевич

Обернулся он гнедым туром,

Что гнедым туром — золотые рога,

Побежал он ко царству Индейскому...

(Волх Всеславьевич, вариант Кирши Данилова)

 

Впрочем, магия, которой владел Волх, вполне может принадлежать и совершенно другому искусству, которое одно только и может быть названо собственно оборотничеством.

Это искусство трансформации физического тела, прямого изменения формы, в которую облечена материя. Если все упомянутые нами волшебные искусства в той или иной степени могут быть доступны многим магам, то искусство преображения было и остаётся уделом очень и очень немногих людей. Так, например, мы не имеем никаких оснований даже просто предполагать, что этим искусством владели такие величайшие маги, как Мерлин, Аполлоний Тианский, Один[219]. Из весьма немногочисленных свидетельств его применения более или менее полными являются только свидетельства, связанные с Кухулином, древнеирландским героем, жившим на рубеже новой эры. Однако даже они оказываются недостаточными для проведения какого бы то ни было анализа.

Поза, движение, танец

Очевидно, ещё в очень древние времена человек заметил, что существуют определённые положения тела и определённые движения, которые оказывают некое тонкое магическое воздействие, прежде всего на самого человека, который принимает эти позы или совершает эти движения, на состояние его сознания, на его способность совершать магию. В конечном итоге это наблюдение вылилось в формирование самостоятельных систем и практик, таких, как хатха-йога, гимнастика ушу, гимнастика, связанная с системой цигун, и т.д. Можно убедиться и в том, что истинные древние боевые искусства также прямо связаны с этой тонкой, едва уловимой магией движения и позы.

Мы, европейцы, привыкли считать эту дисциплину, это искусство исключительным достоянием Востока. Однако это не так: искусство владения естественной магией человеческого тела было не только известно, но и широко развито на Северо-Западе; по крайней мере, так было в конце прошлой — начале нашей эры. Тому немало свидетельств как в древних текстах, так и в сохранившихся до нашего времени реликтах Традиции.

Индийские йоги спят на гвоздях? В Ирландии первых веков нашей эры одним из воинских умений было умение стоять на острие копья, воткнутого в землю.

В деревнях Центральной России ещё в прошлом веке были зафиксированы обряды, восходящие к воинской магии движения: деревенские парни собирались ночью в избе, гасили свет и с ножами в руках затевали общую потасовку — каждый против всех. Удары наносились в полную силу, но серьёзных ранений и тем более смертей, как правило, не было. Весь обряд, как мы можем сейчас предполагать, представлял собой магический воинский танец, участникам которого удавалось в абсолютной темноте строго координировать свои движения и ощущать движения остальных, наносить удары точно в цель и парировать удары противников. Боюсь, восстановить магическую технику, которая при этом использовалась, будет очень непросто...

Всё же кое-что об этом искусстве нам известно или может быть реконструировано. Так, например, в кельтских сагах можно найти описания одной из традиционных магических поз — её принимают Луг, Кухулин и другие герои сказаний для совершения определённой магии. Принимая эту позу, человек встаёт на одну ногу и прикрывает один глаз. Мифологические параллели найти несложно: в мифологии Северо-Запада асимметрия внешнего облика всегда указывает на связь с Иным Миром. Одноглаз сам скандинавский Один (и кельтский Луг, когда принимает эту позу); одна костяная нога у славянской Бабы Яги, стерегущей переходы между мирами; скандинавская Хель имеет лицо, одна половина которого синяя, а другая — цвета сырого мяса... К слову, в Скандинавии нередко говорили, что одним своим глазом Один видит то, что явлено, а другим (тем, которого нет) — то, что сокрыто. Примерно так же трактовался в древней Ирландии и смысл закрытия одного глаза в стойке Луга.

Изображения богов или людей в определённых магических позах сохраняют древние камни и ритуальные предметы, что позволяет нам к стойке Луга прибавить позу Кернунна, называемую иногда кельтской сидячей позой, и ещё одну, безымянную, похожую на одну из асан хатха-йоги. Первую из них принимает сам Кернунн на большинстве кельтских изображений — это сидячая поза со скрещёнными ногами. Вторая, которая также встречается на древних священных изображениях, представляет собой сидячую позу с поджатыми под корпус ногами.

 

 

 

Кроме того, невозможно не обратить внимание на то, что некоторые руны напоминают человека, принимающего определённое положение[220]. Так, например, Иса, руна льда, замораживания, стеснения, — чем не изображения стоящего человека, связанного по рукам и ногам? А руна Альгиз, руна защиты и защищённости, — разве не похожа она на человека, простёршего руки к Небу в просьбе о защите? Или — на человека, удерживающего невидимую угрозу ладонями вытянутых вперёд и вверх рук?

В своё время мысль, высказанная мною несколькими строками выше, дала жизнь целому направлению исследований, у истоков которого стоял Фридрих Берхард Марби, выдающийся немецкий исследователь рунической традиции, автор целой серии трудов о практических аспектах работы с рунами[221]. Мы не берёмся в этом кратком обзоре подробно рассматривать данную технику, но приводим в качестве иллюстрации несколько рунических магических поз, как разработанных Марби и его последователями[222], так и предложенных автором этих строк.

Как магическая поза является статическим аспектом данного искусства, так магическое движение являет собой его динамический аспект. Удивительным образом традиционные представления о движениях человеческого тела аналогичны представлению о двух кругах магии. Для мага, работающего в русле Традиции, движение может быть истинным — магическим — и не-истинным, не-настоящим, не несущим магии. Истинное движение — как и магия внутреннего круга — с рождения присутствует в человеке, но задавлено множеством мышечных зажимов — «двигательных наузов», имеющих как физическое, так и магическое происхождение. Убиранием этих «наузов» можно достигнуть высвобождения истинного движения, которое является изначально магическим. Иногда это истинное движение — как и магия внутреннего круга — может спонтанно пробиваться наружу, и в таких случаях человеческое тело «как бы само по себе» совершает движения, обладающие великолепной пластикой и удивительной красотой.

 

 

 

Человек, в значительной степени высвободивший истинное движение из-под оков двигательных зажимов, может приблизиться к высшему уровню этого искусства — к магическому танцу, все элементы которого являются воплощением истинного движения...

Боевая магия

Одними из наиболее загадочных древних волшебных искусств были и остаются искусства боевые. Под этим термином мы разумеем искусство сражаться и побеждать в бою, но не ограничиваем его искусством чисто физическим, полагая, что некогда оно было чем-то гораздо большим... По мнению Найджела Пенника, вплоть до позднего Средневековья практически все профессиональные воины использовали магию в той или иной форме, хотя бы некоторые остатки древних боевых искусств, в которых культура физическая и магическая были слиты воедино.

Оставляя в стороне чисто физическую сторону боевых искусств, мы можем представить читателю следующее, весьма поверхностное, деление методов боевой магии, выработанное на основе анализа древних текстов и изучения доживших до нашего времени реликтов.

Во-первых, древние боевые искусства естественным образом использовали как прямую магию движений, так и искусство магического танца.

Во-вторых, как свидетельствуют предания и саги, боевая магия древности широко использовала достижения магов в иных областях: чары (связывающие чары и мороки), руническое искусство, магию предметов Силы, оборотничество и т.д. Вот пример такого рода «заимствования», описанный в Исландии фольклористами XIX века. Для победы в состязаниях по борьбе применялась особая магия, именуемая Glimagaldur. Один из приёмов этой магии заключался в рисовании магического символа, называемого Gapaldur, под правой пяткой борца, и символа, называемого Ginfaxi, — под большим пальцем левой ноги[223].

Наконец, третьим компонентом боевой магии являлись, вероятно, некоторые специфические магические технологии, мало или вовсе не практикуемые в других волшебных искусствах. Так, например, сохранились некоторые реликты древних чисто боевых технологий, связанных с использованием «второго зрения» (методы нанесения ударов «свечением» и проч.) или упоминания о возможности использования в бою тела Hamingja (сканд.: персонифицированный аспект «жизненной силы», Мощи). Кельтские саги второй половины I тысячелетия, как уже упоминалось, содержат целые списки магических боевых приёмов, о большинстве которых нам неизвестно практически ничего, кроме названия. Нужно, однако, отметить, что о применении специфической боевой магии в войнах древности нам известно не только по сагам.

Так, например, материальные свидетели древних войн с применением магических технологий до сих пор сохраняются в Северо-Западной Европе — речь идёт о «стеклянных замках», известных в Шотландии и Ирландии. Эти «стеклянные замки», до сих пор почитаемые как места, где сохраняется древняя магия, представляют собой крепости, стены которых подверглись некогда воздействию жара такой силы, что камни, из которых они были построены, расплавились...[224] Предоставим слово Тому Грейвсу, одному из британских исследователей: «Во всех археологических справочниках, которые касаются этого вопроса, выдаётся за установленный факт предположение, что они (крепости — А.П.) стали такими в результате сгорания внутри и снаружи их деревянных сооружений во время междоусобных войн. Но это-то как раз вовсе не факт, в лучшем случае гипотеза, заблуждение, которое тут же опровергается при внимательном изучении этих крепостей. Во многих случаях сооружения гораздо более оплавлены сверху... А это свидетельствует о том, что жар шёл сверху вниз, а не вверх от подножия, как должно было бы случиться, если бы мы имели дело с обыкновенным пожаром. В одном же случае в Шотландии подобное ортодоксальное объяснение выглядит вообще крайне глупо, поскольку склон холма на протяжении полумили также превратился в стекло вместе с крепостью [...] Некоторые изыскания по поводу того, какие там могли быть температуры, — чего я, кстати, никогда не встречал в работах археологов — однозначно свидетельствуют, что пламя от горящих деревьев не могло бы создать жар такой силы, чтобы камень превратился в стекло, как то имеет место быть...»[225]

Впрочем, это лишь небольшое отступление, иллюстрация, так сказать. Вернёмся к письменным и этнографическим источникам.

Немалое место в северо-западной традиции боевых искусств занимали так называемые «звериные культы», представляющие собой характерные комплексы магических и тактических технологий, а также социальных и религиозных воззрений и практик. Из этих культов наиболее известны два: волчий культ (сканд. Úlfhednar, от основы со значением «волк») и медвежий культ (сканд. Berserkes, от древнего северноевропейского ber — «медведь»). Всё, что известно нам об этих культах, относится уже к сравнительно позднему времени — не ранее второй половины I тысячелетия, однако и то, что мы имеем сейчас, может позволить нам получить некоторое представление о культах более древних.

Волчий воинский культ был, вероятно, известен всем центральным и северным европейцам: ареал его распространения в какой-то степени может очерчивать распространение поздних сказок о волколаках — оборотнях, полулюдях-полуволках. Значительное количество упоминаний об этом культе содержат скандинавские саги; известны и кельтские свидетельства. Так, например, существует упоминание о дочери некоего галльского вождя, сражавшейся с врагами в обличий волка. В одной из ирландских книг, датируемой XVIII веком, говорится: «Существуют люди кельтской расы, которые обладают волшебной властью, унаследованной ими от предков: с помощью тайного искусства они могут по своему желанию превращаться в волков с острыми клыками».

Можно вспомнить и славянские тексты:

 

Дружина спит, так Волх не спит:

Обернулся он да волком серым...

(Волх Всеславьевич)

 

В целом, однако, о волчьем культе известно не так уж много. Гораздо больше мы знаем о культе медвежьем. Воины, которые его практиковали, назывались в Скандинавии берсерками.

Сага об Инглингах так рассказывает о берсерках: «Они шли без кольчуг и иных доспехов, они кусали края своих щитов и были сильны, как медведь или боров. Они убивали людей, но ни огонь, ни железо не могли причинить вреда им».

Известно упражнение, используемое берсерками для демонстрации своих способностей. Оно называлось «Медвежий Жар» — обнажённый воин садился зимой в снег и долго сидел там, не чувствуя холода и не заболевая после. Любопытно, что нечто аналогичное было известно и в Ирландии: «Велик был воинский пыл Кухулина и такой жар шёл от его тела, что растаял снег на тридцать шагов вокруг» (из саги «Похищение быка из Куальнге»). А на Тибете подобное упражнение практикуется и до сих пор представителями некоторых мистических школ.

Как и воины-волки, берсерки — воины-медведи — широко использовали различные виды магии оборотничества. Оборотничество берсерков упоминается многими северными сказаниями, в том числе великолепным сказанием о короле Хрольфе и Ботваре, сыне Медведя[226]:

 

«Вдруг король Хьорварт и его люди увидели, как перед королём Хрольфом и его людьми появился огромный медведь и стал для короля особой охраной. Своими белыми лапами он убил больше врагов, чем все королевские герои вместе взятые, удары не причиняли ему вреда, а копья отскакивали, затупляясь, от его шкуры. Люди и лошади в ужасе бежали от него, а всем, кого ему удавалось схватить, он с ужасающим хрустом ломал кости или сжимал их мёртвой хваткой до тех пор, пока жизнь не покидала их. Громкий ропот пронёсся по войску короля Хьорварта, и шепоток страха распространился по его рядам, как огонь по соломе.

“Где же Ботвар? — подумал Хьялти. — Наши враги были бы разбиты под его натиском. Где он может быть, если покинул нас в столь грозный и великий час?”

Он обрушился на врагов и пробился с боем к залу, где увидел Ботвара. Тот сидел, склонив как бы в раздумье голову, и молчал.

— Вставай, — стал уговаривать его Хьялти. — Время ли сейчас для лени и дрёмы? Где твоя доблесть, твоя верность нашему королю?

Он схватил его и постарался поднять на ноги.

— Встань на свои сильные ноги и испытай силу своих рук, костьми и жилами больше похожих на медвежьи. Вставай, — прокричал он вновь, — или я подпалю весь зал. Увы, ты потеряешь всю славу, которой столь долго наслаждался!

Ботвар встал, слегка пошатываясь.

— Ты сослужил королю гораздо худшую службу, нежели надеялся, мой Хьялти, — сказал он. — Но я вижу, что тщетно бороться с судьбой. Всё случится, как и должно произойти. Смерть — это ничто, добрая слава — вот ради чего стоит жить. Я пойду с тобой на битву, и вместе мы сделаем всё, что в наших силах.

Они возвратились на поле битвы, и белый медведь при их появлении сразу же исчез. Ход битвы тут же переменился...»

 

Именно на примере воинов-берсерков удобнее всего рассмотреть истоки недюжинной силы, выносливости и неуязвимости воинов, практикующих звериные культы. Судя по всему, данное искусство (а соответственно и обучение ему) содержало две основные части, первой из которых является умение приводить себя в состояние «боевого неистовства» (сканд.) или «боевого пыла» (ирл.) и использовать это состояние. Второй частью звериных культов является установление шаманской связи со зверем-тотемом.

«Боевое неистовство», как нам представляется, суть разновидность священного экстаза, обозначаемого скандинавским термином odr, т.е. некоторое, вполне определённое особое состояние сознания. Священный экстаз в равной степени почитался неотъемлемым элементом и поэтического (заклинательного) искусства, с чем связано, например, и имя самого Одина, восходящее к тому же термину. Любопытно, что в сохранившихся древнеирландских рукописных правилах приёма воина в дружину-фьана вторым по значимости условием стоит прекрасное владение стихосложением.

 

 

Принцип воздействия на человека «боевого неистовства» можно проиллюстрировать на простом общеизвестном примере хождения по углям, которое многие люди могут совершать, приводя своё сознание в особое состояние, действительно родственное и священному экстазу поэта, и «боевому неистовству» древних воинов. Собственно говоря, каждый из нас путём несложной аутогенной тренировки может добиться умения делать отдельные участки кожи нечувствительными к воздействию высоких температур, причём принципиальным является то, что при правильном подходе к делу не только снимаются болевые ощущения, но и не происходит изменения тканей (т.е. возникновения ожога). Увеличьте этот эффект во многие сотни раз, и вы получите представление о неуязвимости берсерков для мечей и копий противника.

Надо сказать, что уже к началу II тысячелетия настоящие звериные культы оказались достоянием лишь очень немногих воинов; прочие же, называвшие себя берсерками, например, либо просто подражали поведению древних воинов в надежде испугать противника, либо были психически нездоровы. Об этом свидетельствуют северные саги, пестрящие рассказами о поражениях берсерков и в то же время сами определяющие воинов-медведей как непобедимых в равном бою. Вот пример из Саги о Греттире, записанной, как предполагается, не позднее начала XI века:

 

«Берсерк сидел на коне, на голове у него был шлем, и нащёчники не застёгнуты. Он держал перед собой щит с железным ободом, и вид у него был грозный. Он сказал хозяину:

— Выбирай, да поживее! А что тебе советует этот верзила? Или сам хочет со мной потешиться?

Греттир сказал:

— Мы с хозяином друг друга стоим: ни тот, ни другой не задира.

Снэколль (берсерк. — А.П.) сказал:

— Вы и подавно испугаетесь со мной биться, если я рассвирепею.

— Поживем — увидим, — сказал Греттир.

Берсерк решил, что тот ему просто зубы заговаривает. И вот он громко завыл и, поднеся щит ко рту, стал кусать край щита и свирепо скалиться. Греттир бросился вперёд и, поравнявшись с конем бёрсерка, как ударит ногой по низу щита. Щит так и влетел берсерку в рот и выломал челюсть, и она свалилась ему на грудь. Треттир же левой рукой схватил викинга за шлем, а правой в то же время выхватил висевший у пояса меч и ударил викинга по шее, так что голова слетела с плеч...»

 

Вторым аспектом звериных воинских культов была шаманская связь со зверем-тотемом, достигаемая в ходе определённого посвящения. Сверхъестественные сила и выносливость, обретаемые берсерками в результате такой связи, назывались в Скандинавии rammaukin.

Некоторое представление о посвящении такого рода могут дать древн