Иудейско-христианская община более позднего времени

Иудаистические агитаторы составляют лишь одну, и даже очень незначительную, часть иудейско-христианской общины. Мы не должны судить о ней односторонне по ее крайностям. Достойно внимания, что она могла породить из своих недр такое пропагандистское движение; энергия, проявившаяся при этом, заслуживает того, чтобы быть от­меченной. Но для большинства христиан-иудеев мы дол­жны будем все же искать проявления их нравственной силы в другой области.

Шестидесятые годы отнимают у них их центр, их ру­ководителей. Мученичество Иакова падает, вероятно, на 62 г., смерть Павла — на 63 г., Петра — на 64 г. Перед осадой Иерусалима христиане бежали в земли к востоку от Иордана, в Пеллу, Евсевий «Hist, eccl.», Ill 5. Мы имеем лишь скудные известия о том, что произошло здесь с ними. Мы узнаем о родственниках Иисуса, добывавших себе тя­желым трудом мужика жалкое пропитание, мозолистые руки свои показывали они имп. Домициану, там же, III 20. Мы слышим, что в этой среде очень дорожили кровным родством с Господом, вследствие чего, конечно, культиви­ровали и память Иакова; несомненно, здесь надо искать источник того идеального образа брата Господня, который рисует нам Гегесипп; высоко ценили здесь и радостную готовность к исповеданию; там же, III 32; IV 22. Мы уз­наем, что еще в половине II столетия существовали два параллельных направления, которые могут быть рассмат­риваемы как наследия точек зрения, олицетворявшихся в Петре и Иакове: представители одного направления, хотя сами и соблюдали отеческий закон своего народа, но не считали его, однако, составною частью христианства; пред­ставители другого направления объявили закон обязатель­ным для христиан: Юстин в своем диалоге с Трифоном, гл. 47, признает первых, но не считает возможным причислять к церкви вторых. Мы не имеем данных для суждения о том, в какой мере и в каком духе те и другие действительно выполняли Закон. Превращение Закона в систему правил поведения, без храма и священного города должно было быть для них делом еще более легким, чем для их нехрис­тианских соотечественников. Сохраненная в Талмуде ис­тория о Р. Елиазаре и христианском чудотворце Иакове из Kephar Sekhanja (Ropes, «Spriiche Jesu», 149 сл.) заставля­ет, правда, думать, что эти христиане в их отношении к за­кону были так же мелочны и противоречивы, как и иудей­ские раввины. Но если даже признать, что в этом рассказе заложено зерно истины, кто поручится, что в раввинской передаче осталась неискаженной та форма, в которой хри­стиане выразили свой взгляд на данный вопрос.

Мы имеем лучший источник в Евангелии евреев, до­шедшем до нас, к сожалению, в скудных фрагментах. Здесь мы находим совершенно другой дух: здесь настаивают на деятельной братской любви, на милосердии, приходящем на помощь другим, совершенно как в I Иоан. 3, 1; 4, 20: «Посмотри, многие из твоих братьев, сыны Авраама, по­крыты грязью и умирают от голода, а твой дом полон бо­гатства, от которого они ничего не получают». Огорчать своего брата считается одним из самых тяжелых грехов: «никогда не будьте веселы, если вы не видите брата вашего, соединенного с вами в любви». Все это, несомненно, пра­вильное развитие основных мыслей Иисуса, и, раз иудей­ско-христианская община дошла до него самостоятельно, думаем, что она стремилась и к осуществлению идей Хри­ста. Своеобразный вариант истории крещения показыва­ет, что опять, как в I Иоан., 1, 8 сл., настойчиво требова­лось сознание грехов и вины. Ученики Иисуса должны принадлежать к числу «добрых».

Нищенство запрещено; работа рук ценится. Положение женщины, как кажется, поднялось, если справедлива ци­тата из Талмуда, согласно которой Евангелие в отличие от Закона устанавливает, что дочь наследует в равной степе­ни с сыном. Впрочем, наблюдается и грубое непонимание основной мысли Христа: так, в притче о вверенных талан­тах зарывший свой талант отделывается порицанием, а тяжесть наказания падает на того, который растратил его с блудницами и флейтистками. Заимствование этой черты из притчи о блудном сыне бесспорно ослабляет основной смысл притчи и бросает тень на христианскую среду, сде­лавшую это заимствование, показывая, что против таких проступков считалось необходимым настойчивое предо­стережение, вполне естественное для языческого мира. Само собой разумеется, что не все в этой среде было ясно и чисто. Мы должны были бы это признать и без рассказа Талмуда о неправедном подкупном христианском судье. Но можно решительно толковать в пользу христиан то обстоя­тельство, что в этом враждебном для них источнике мы не находим указаний на их отрицательные стороны. Вооду­шевление времени Баркохбы еще более, чем первые де­сятилетия, дало случай испытать в мучениях их веру в Мессию, Иисуса из Назарета и его свободное от государ­ственности царство Божие и дать этим доказательство хри­стианской нравственной силы, которое считали неоспори­мым и языческие христиане II и III веков.

Позднее часть христиан-иудеев еще более приблизилась к христианам-язычникам: даже в Элии Капитолине, на древней священной почве Иерусалима, возникла язычес­ко-христианская община. Аристон из Пеллы писал на гре­ческом языке диалог против одного александрийского иудея. Гегесипп в глубине души христианин-католик. Те, которые не участвовали в этом развитии, которые и далее крепко держались «обрезания, обычаев закона и иудейского образа жизни», были для такого человека, как Иреней, уже просто еретиками, «Наег.», I 26, 2. Это суждение жестоко, но исторически оно все же правильно.

И в эти иудейско-христианские круги Палестины про­ник гносис с его аскезой; вместе с этим старый законный идеал праведности в духе праведности фарисейской, однако лучшей, чем она, совершенно изменился. Но об этом в другом месте.

Резюмируем наше суждение об иудейско-христианской общине первого столетия: она имела в нравственном от­ношении иную задачу, чем общины Павла на языческой почве. Ей нужно было не создавать совершенно нового идеала в противовес народным нравам, но придать внут­ренний смысл уже имевшемуся идеалу, укрепить его. Эту задачу она выполнила по мере сил. Этим она оказала су­щественную услугу всему христианству. Если молодые язы­ческо-христианские общины представлялись нам чем-то незрелым, находящимся в стадии образования, то христи­анство на иудейской почве носит в себе до известной степе­ни черты старого, готового. Воспитанная на Законе, иудей­ская христианская община была той основой, на которой выросло нравственное сознание всех христиан. Не забудем, что и сам Павел вышел из иудейства. И иудаистическая агитация в его общинах, при всем вреде, причиненном ею, все же дала, конечно, и положительный результат тем, что сильнее подчеркнула момент нравственный. «Апостоль­ский декрет» действовал непосредственно, быть может, лишь в узком кругу, по, включенный в Деяния апостолов, он распространил свое косвенное влияние на все язычес­ко-христианские общины. И позднее еще из иудейского христианства вышло, бы ть может, большее, чем мы дума­ем, число лиц с крупным значением. Иудейское христиан­ство завещало языческой церкви драгоценнейшее сокро­вище, которым оно обладало, — собрание слов Господних. Вместе с тем, оно дало ей библию Ветхого Завета. Исходя из этого основания — совершенно безразлично, под непо­средственным ли влиянием со стороны иудейского хрис­тианства, или нет, — языческое христианство все более приближалось к идеалу христианства иудейского. Когда это было достигнуто, иудейское христианство выполнило свою задачу. Оно имело лишь временное значение и должно было умереть. Удивительно, что оно сохранилось живым до дней Иеронима. И мы, конечно, еще более удивлялись бы достигнутому им за это время нравственному самовос­питанию, если бы история не была так неблагодарна по отношению к тихой, верной работе в мелочах.

17 Раннее христианство, т. I

ГЛАВА III ПОЗДНЕЙШИЕ ЯЗЫЧЕСКО-ХРИСТИАНСКИЕ ОБЩИНЫ

Возвращаясь вновь к языческо-христианским общинам на греко-римской почве, мы находим здесь гораздо боль­ше разнообразия, чем в среде христианско-иудейской. В первое время влияние Павла остается неизменным: можно прямо говорить о послепавловской эпохе христи­анства. Но наряду с этим выступают другие личности и силы; особенно Иоанн из Малой Азии, человек совершен­но другого склада, чем Павел, иного происхождения, ино­го воспитания, иного положения, но также с решающим влиянием в своем кругу. Живой остается, однако, в этом круге и память Павла; возникает, таким образом, смешан­ное образование. Однако оба влияния перекрещиваются третьим течением, приходящим извне, но быстро завое­вывающим себе положение в христианстве, — гносисом. Нельзя относиться к этому явлению, хотя бы оно и было несомненно лишь побочным течением, только как к из­нанке общехристианского развития. Его значение требу­ет специального рассмотрения. И, наконец, путем борь­бы с этой чуждой тенденцией развитие христианства приходит к некоторому относительному завершению в том, что мы можем назвать катализирующим христиан­ством, которое, хотя и является еще первоначальным по своему основному настроению, еще незрелым и в своем внешнем проявлении, все же дает уже существенные чер­ты более позднего католицизма. Таким образом, предла­гаемая глава расчленяется сама собою на четыре отдела. В первом отделе, в свою очередь, возможно географиче­ское подразделение.